Кромешная тьма сжимает, задавливает в своих объятиях, морозно касается кончиков усов, пробирается под густую шерсть горного кота и липкими щупальцами обвивает шею, заставляя хрипеть в бессильной панике.
Отблеск света, мелькнувший было по ледяной корке, покрывшей снег, давно погас, исчез, растворился.
Наверное, ему померещилось. Что же — он уже сходит с ума
Частое, судорожное дыхание нарушает гробовую тишину. Воздух вокруг душный, спертый. Сил копать не осталось. Выдохи оседают на снег и стены все новыми и новыми ледяными крупинками.
«Ах, только бы выбраться, только бы прокопаться!» — думал Громозвезд какие-то полчаса назад, с порожденной отчаянием силой впиваясь когтями в неподатливый плотный снег, неимоверное количество которого отделило его от внешнего мира, от жизни. Он бы все отдал ради свободы — которой, впрочем, не мог получить.
Если бы только он тогда не бросился в эту проклятую пещеру, решив, что на открытом пространстве пытаться убежать от лавины бесполезно…
Темно вокруг, так темно, что он не видит собственных лап. Он мечтает уже не столько о свободе, сколько о хоть единственном лучике света, означающем, что он не похоронен заживо, что есть что-то за пределами этого бесконечного снега.
Секунды бегут мимо него, и Громозвезд не может сказать, сколько времени он уже под лавиной. Уходят последние силы, подгибаются лапы, и он опускается на холодный камень, открывая рот в инстинктивной, тщетной попытке отдышаться.
Ясно уже, что ему не выжить. Это он может сказать точно. Да и становящийся все более тяжелым и словно бы вязким воздух недвусмысленно намекает на это.
***
Как же это все-таки больно — умирать. И еще больнее от осознания, что ему придется умереть девять раз подряд. Потеря жизни сделает свое дело, устранит то в нем, что привело к смерти — но и только; а ведь настоящая причина смерти кроется в липко-удушающем воздухе вокруг.
И в груди, и в горле — словно песок, царапающий до крови, песок, пахнущий затхлостью и смертью. И хуже всего то, что этот песок не выплюнешь, не выкашляешь. Не раздышишься.
Судорожные, ненужные движения сотрясают агонизирующее кошачье тело. Разум уже отказался бороться — тело еще пытается.
Легкий отблеск света вновь мелькает по заледенелой стене, чудом не пропав в отчаянном мельтешении мутного взгляда.
Опять показалось? Но очень уж знакомы серьезные глаза и белый мех давнего друга. Только запаха нет — или, быть может, его перебила уже пропитавшая Громозвезда насквозь затхлость.
Радостью прошивает все тело — или же это боль? Его нашли? Его спасут?
«Облачный!» — ни на что, кроме невнятных мыслей, не дошедших до языка, сил нет. Но сердце, и без того стучащее из последних сил, все равно сбивается с ритма при виде запутавшихся в белой шерсти воина крохотных звездочек. Облачный — его лучший друг, тот, на чью помощь предводитель надеялся до последнего, мертв.
Дыхание обрывается в первый раз из девяти от напитанных болью слов белого воина: «Пусть твоя смерть будет быстрой и легкой, Громозвезд. Это все, что я могу тебе пожелать».