— Олежа, — мягко зовёт Дипломатор, раскинувшись на полкровати (насколько хватает общажной койки у стенки). Голый бок шевелится, затянутый в бинт: обезбол уже действует, и мысль о том, что нужно дышать, больше не кажется невыносимой.
— Что? Что случилось? — одёргивая вату от его лица, суетится Олежа. Маска ползёт маслянистыми кляксами вкруг больших глаз, и кажется, что её не смоет ничто.
В ответ Дипломатор щекочет носом вытянутое запястье, откинувшись на подушку, прежде чем выдохнуть, рассекая мятой улыбкой лицо:
— Ты мне нужен.
Олежа растерянно выпрямляется (если бы не стул — точно бы отскочил). Смотрит на Антона, выглядывающего из-под дипломаторской тени, — на Антона покладистого. Согласного. Полуживого. Говорит:
— Тебе нужна помощь, — и растерянно трёт запястье рукой.
— Я хочу поговорить, — усмехается Антон и, выдохнув сквозь стиснутые зубы, сдавленно опускается обратно в кровать, прикованный рёбрами. — Мне нужно много тебе сказать.
— Не надо.
— Нет, серьёзно. Я не буду жалеть.
Антон хочет настоять на своём, но Олежа вовремя прерывает, разоряя аптечку:
— А я буду. Не дёргайся. Мне нужно закончить, — и, предупредительно надавив большим пальцем на челюсть, возвращается к маске, уступающей путь лицу.
Антон дышит туда, где недавно касался носом, и думает, обидится ли Олежа, если тронуть его высохшим краем губ. Если другого шанса у Антона уже не будет.
Олежа молчит, но на щеках Антон чувствует вихри его отпечатков. Наверное, кажется.
Не чувствует он ничего.