если бы просто за всем этим ад – чистое пламя и мы оба мертвее мертвых. чтобы там один я с тобой я один и мы оба средь позорища и ужаса но чистым пламенем отделены.

у зика уходит целый вечер на то, чтобы подобрать нужные слова, некоторые фразы он даже записывает в ежедневник — пока эрен, истощённый истерикой, спит без задних ног. свои размышления он сводит к трём вариантам: или у эрена кризис ориентации, на фоне которого развивается желание прибиться сердцем к тому, кто ближе всего, или он принимает дружескую любовь за романтическую, или он правда долго выращивал эту свою влюблённость к брату, а теперь не знает, что с ней делать. зик настоящую любовь испытывал всего раз, когда был чуть помладше эрена, и твёрдо уверен, что это всего лишь этап, через который выходишь из пубертата. это как вступительный экзамен или вроде того. нужно только вывести эрена на откровенный разговор и выяснить, какой из вариантов верен, а дальше идти по плану аргументации на каждый случай. если понадобится — импровизировать. конечная цель — убедить эрена, что между ними ничего быть не может.

эрен появляется на его пороге, когда за окном виднеется предрассветная дымка и кукарекает петух. зик тянет отчего-то дрожащую руку к очкам на тумбочке, напяливает их нелепо и ошеломлённо смотрит на одетого эрена с перекинутой через плечо сумкой.

— скажешь бабе с дедой, что я домой уехал, лады? — он тарабанит пальцами по дверному косяку, шмыгает пару раз носом и кидает на зика долгий взгляд, будто пытается запечатлеть черты его лица на подкорке.

— ты время-то видел? — голос у зика скрипучий, оторопелый.

— видел. меня батя заберёт, я уже договорился, подъедет через десять минут, — и взмахивает рукой в прощальном жесте, мол, бывай. разворачивается, чтобы уйти.

— эрен, погоди.

зик подрывается с кровати, нога путается в одеяле, он едва не падает, стряхивая его на пол, и в два шага преодолевает расстояние между ними. в утренней тишине только и слышен топот его босых ног и щебетание птиц. зик заключает брата в объятье — так искренне и крепко никого, наверное, не обнимал — и не находит ничего лучше, чем сказать:

— береги себя, ладно?

ему тогда кажется, что вновь они встретятся нескоро.

ожидание не оправдывается: эрен появляется на пороге дома весь в пыли и крови, всклокоченный и измождённый.

и без сумки.

— ба, совсем ведь с катушек слетел. а я тебе говорила? говорила? — звенящим голосом выговаривает ему бабушка, ставя перед ним щи с плавающими мякишами. — ремня на тебя хорошего нет, гриша распустил. автостопом каким-то он в америку захотел! америка-то, знаешь, где? за океаном! в америку! да тебя там с потрохами сожрут и выплюнут!

эрен накидывается на нелюбимый суп так, будто голодал несколько дней.

***

— ну рассказывай, — зик закрывает за собой дверь в комнату эрена. тот сидит на кровати, читая очередную книжку при тусклом жёлтом свете лампы, и шарит рукой в пачке чипсов. — что на самом-то деле было?

закрыть глаза на их инцидент ради того, чтобы послушать, во что на этот раз влип эрен, очень мудро, думает зик.

эрен поднимает на него уставший взгляд, ждёт, пока брат сядет рядом с ним, и кладёт голову ему на колени, а его руку — себе на голову. пялит безучастно в потолок, будто из него этот день высосал всю душу — и внутри ничего не осталось. зик решает, что время сделать вид, будто инцидента никогда и не было, и принимается тихонько гладить брата по волосам.

— я думал, что всё, хана мне, — выдыхает эрен тяжело. — дядька заблокировал двери, а с виду такой примерный, в очках, ну прям интеллигент! хотя я подумал, что тут неладное что-то, когда он так дружелюбно сказал, что подвезёт меня до аэропорта, ведь ему самому нужно было до города только. я сначала решил, что ничего страшного, ну, что он мне может сделать? если что — открою дверь и выпрыгну. и, видимо, так часто на дверь косился, что он заметил и заблокировал. вот тогда я не на шутку запаниковал. он отказывался остановиться, свернул вообще куда-то не туда, я ему полицией стал угрожать, а он только "ну-ну, ну-ну" и улыбался так спокойно ещё. ну я ему и вмазал хорошенько. съехали с дороги в итоге, врезались в дерево, я хотя бы пристёгнутый был, а вот он лобешником знатно впечатался. я думал, он помрёт! скорую ему вызвал, а сам смотался побыстрее. и сумку забыл.

зик смотрит на него и лыбится во всю, с трудом удерживаясь от смеха.

— смешно тебе, да? я чуть горку не наложил. а пешком сколько шёл! десять километров! — возмущается эрен, жестикулирует живо, едва не заезжая зику по носу.

— книжек читай поменьше, они тебе не на пользу, — заключает зик.

эрен фыркает только, складывая руки на груди, и хочет сказать что-нибудь ещё, но замирает, когда зик аккуратно убирает ему прядь за ухо. да, наверное, это уже слишком. вот он — отличный момент для разговора.

— слушай, эрен...

— поцелуй меня, а, — спешно говорит эрен, видя, как зик мысленно возвращается к своим записанным каллиграфическим почерком аргументам, — вдруг я помру завтра? я ведь думал, вдруг помру, я ведь даже не целовался нормально ни разу! думал, будешь ли ты плакать на моей могиле. не стал бы, наверное, да? только в своей комнате, где никто не увидит.

— эрен, это...

— что? противоестественно? по-гейски? а я так живу. c противоестественным гейским стояком на кровного брата.

зик выдыхает шумно и устало, выпуская весь воздух из лёгких, когда эрен поднимается с его колен и садится перед ним, подобрав под себя ноги и опираясь руками на кровать. у него нездоровый блеск в глазах — будто вот-вот с ним снова случится припадок.

— я чувствую, что умру скоро, каждый день чувствую, а если умру — то никто об этом никогда не узнает.

— не умрёшь ты, у тебя просто нервы расшатаны, — будничным тоном вставляет свои пять копеек зик.

— пожалуйста. для тебя — это просто обмен слюнями, а для меня это — как вся жизнь. всего один раз.

если дать слабину сейчас, эрен за неё ухватится, будет мусолить и взращивать новые надежды. для эрена будет лучше, если он откажет. cпаситель с иконы в углу смотрит ему в самую душу. зик на секунду представляет брата мёртвым: холодные синие веки закрывают безжизненные глаза, руки сжаты и белы. зик вдруг понимает, в какую пучину греха погружается эрен и как его это терзает. как тяжело ему засыпать под надзором святого пронзительного взгляда.

зик втягивает воздух и приближается к лицу брата, накрывая его тёплые губы своими. целует не торопясь, рассасывая его нижнюю губу, как леденец. у эрена забавно подрагивают ресницы, он словно боится сделать что-то не так: отвечает аккуратно, не суёт язык, обхватывает только колючую челюсть зика ладонью. гладит его по щеке дрожащим пальцем и сам весь дрожит, будто у него температура под сорок и вот-вот начнётся лихорадка. их поцелуй не тягучий и не страстный, даже не ленивый — это как проба пера, неловкая и неправильная. когда зик отстраняется, эрен ещё тянется за ним, а потом открывает поплывшие, насыщенно зелёные глаза. выглядит так, будто обдолбался.

— не путешествуй больше автостопом, ладно?

эрен запальчиво кивает.

***

естественно, один раз становится прецедентом и превращается в регулярно повторяющееся действие: эрен начинает целовать его перед сном, робко поначалу, потом — с напором. с каждым разом он становится всё наглее, позволяя себе слюнявить то шею зика, то ключицы. однажды вылизывает ему пальцы, как щенок, и смотрит с бесконечной преданностью, целуя каждую костяшку. зик запустил этот механизм и — ожидаемо — теперь не в силах его остановить. он сам не знает, нравится ли ему, но всегда делает вид, будто эрен тут главный зачинщик, будто он ему позволяет это делать. будто это входило в его план аргументации.

— коснись меня, — шепчет ему эрен на ухо, вылизывая ушную раковину и путая пальцы в его волосах. дышит так влажно, шумно, что у зика по спине бегут мурашки. зик трогает его горячий бок холодной ладонью, и эрен неосознанно пытается избежать прикосновения, а потом сам ластится к его руке. под кожей у него будто бесконечная солнечная энергия.

они сидят в амбаре под стогом сена, тут пахнет навозом, и это не подливает никакого масла в огонь, но эрен всё равно жмётся к нему всем телом, как при наваждении, и задирает шорты, оглаживая бедро.

— эрен, увидят же, — бормочет зик ему во вспревшую шею.

— поебать. пусть смотрят.

эрен сжимает его член сквозь ткань шорт, и зик охает, перехватывая чужую руку.

— чего ты творишь, а? успокойся, ради бога.

— сам успокойся.

эрен валит зика на сеновал и садится на его бёдра. тот поправляет сползшие на нос очки. эрен взбудораженный, доведённый до щелчка курок, жутко красивый с его этими изумрудными глазами и влажными губами. но серьёзно? ебаться, когда тут так воняет?

— решай: ты или я? — говорит раскрасневшийся от жары эрен.

отказывать ему кажется чем-то невозможным: уступка за уступкой, и зик уже давно не управляет этим вагончиком. чувствует себя ужасно паршиво — будто вернулся в школьные годы.

— мне всё равно.

— тогда ты. я... не очень умелый в этих делах.

зик только кивает.

эрен приспускает с задницы шорты, пока зик разбирается с завязками на своих. делает это нехотя — но тот будто и не замечает.

у эрена всё схвачено — чертила, наверняка планировал это, вот чего и настойчивый такой, — он вытаскивает стащенный у бабушки крем для рук из кармана и выдавливает себе на пальцы немного.

— этот крем не подходит для задницы, эрен, — наставительным тоном говорит ему зик.

— заткнись, окей?

растягивает он себя наспех, морщится, шипит и рыкает себе под нос, пока зик гладит его по руке, тревожно заглядывая ему в глаза. "всё нормально, зик, перестань так смотреть", — бормочет эрен, корча гримасу. впивается пальцами в сено. зик смотрит на солнце — оно блёклое и серое. запах удушливый. как он вообще здесь оказался? с эреном на его бёдрах, толкающим себе в задницу пальцы. будто и не с ними это всё происходит. если бы только эрен не был его братом, он бы насладился этим сполна. эрен ведь такой красивый, такой чувствительный, до него чуть дотронься — он растечётся рекой.

— готово, вроде, — пыхтит эрен над ним. направляет чужой член в себя, насаживается до середины, его лицо кривится. ему больно, но он ради чего-то терпит — и зик не понимает ради чего. всё это похоже на бутафорию, лишь тень настоящих вещей, уродливая любовь, не равная возвышенному эйдосу.

зика вот-вот вывернет. он даже радуется немного — когда видит остолбеневшего деда.

***

они поначалу не злятся — сложно злиться, когда ты до конца не осознаёшь ситуацию. понятно, что это зашло куда дальше мальчишеского баловства и пошатнуло скрепы. бабушка отворачивается от них к окну, высмаркиваясь в платок, глаза у неё красные, капилляры лопнули. дед ходит от стены к стене, позыркивая на них грозным взглядом военного, но язык у него не ворочается — и он только прикусывает его, вышагивая дальше. в какой-то момент заходит им, стоящим у двери, за спины и наотмашь бьёт зика по шее: тот покачивается, очки слетают с его носа и разбиваются. бабушка вскрикивает, эрен в слезах бросается на деда, крича, что это всё — только его вина, и получает звонкую оплеуху.

вечером зику звонит гриша — и дрожащим от ярости голосом высказывает всё, что о нём думает: что у него, восемнадцатилетнего, есть голова на плечах, которой он должен думать, а не совращать пятнадцатилеток, что его за такое можно и за решётку упечь и пусть только попробует появиться на пороге их дома. как будто зика туда вообще когда-либо звали.

часом позже зик из окна смотрит, как эрена запихивают в машину, и улыбается ему краем губ. он разделит с ним эту ношу. и раз уж эрену захотелось в ад – опустится вместе с ним.