Лесная поляна на макушке холма, где курился потухший костерок пастуха, отлично подходила для того, чтобы высказать все, что накипело. Седобородый пастух мирно спал, причмокивая во сне, его собака лежала подле, лениво поводя ушами вслед за меряющим поляну шагами незваным гостем. Филипп ярился и ругался вслух — на Ноэля, который повел себя совсем не так, как от него ожидалось. На тупоголовую Жоржетту, которая отчего-то даже не зная сути, встала на сторону монашка, ворковала над ним и наотрез отказалась вновь впускать Робера в его комнатушку. На себя...

Собака уснула. С северного склона доносилось блеяние овец. Выдохнувшись окончательно, Филипп рухнул ничком на траву и закусил зубами жесткие горькие стебли. Он не насиловал Гасьена. Последними словами отца стало обещание продать сына на военные галеры, чтобы хоть так он послужил стране и своей семье. И годами Филипп лелеял в сердце нанесенную родными незаслуженную обиду. Но сейчас... сейчас он совершил насилие. Он был спасителем лишь в своей собственной иллюзии, а на самом деле — искусителем, разрушителем. И сделанное не исправить ни кровью, ни золотом.

Ноэль слишком благороден... Он мог бы выдать Филиппа там же, во дворе монастыря, и, вероятнее всего, к этому часу Робер бы уже болтался на виселице. Но монашек не стал этого делать. Лишь потому позволил увезти себя и теперь... Что он будет делать теперь? Жоржетта — добрая душа — явно воспылала состраданием к Дюбуа, но оставлять его здесь нельзя. И есть лишь один выход.

***

Он уехали рано. Лошадка, купленная Жоржеттой, была не столь резвой, как конь Робера, но вполне приличной. Девушка натолкала монашеку в сумку снеди и крепко его поцеловала, Филиппу же на прощание погрозила пальцем. К закату знакомый лес остался далеко позади, дымов Нанта также не было видно. Лишь Луара серебрилась по-прежнему, охватывая берега гибкими коленами. Всю дорогу Ноэль молчал, молчал и Филипп.

В одном месте почти идеально круглый кусочек берега устилала мягкая мелкая травка. Филипп натянул поводья и спрыгнул с коня. Ноэль, все так же не говоря ни слова, последовал его примеру. Занялся лошадьми: отвел напиться, распряг и довольно умело стреножил, а потом остался с ними, что-то шепча в мягкие уши и поглаживая гривы. Филипп натаскал веток для костра. Он ждал вопроса, но в итоге пришлось начать разговор самому.

— Мы едем в Шолли. Будем там через шесть дней, если погода не подведет. Моя младшая сестра будет рада искупить мои грехи, щедро одарив тебя. У отца всегда было много меценатов среди друзей, и художнику точно найдется хорошее место.

Ноэль повернул голову.

— Так ты все-таки виконт, и мне не почудилось.

Филипп усмехнулся.

— Когда-то был, но уже давно нет.

Монашек помолчал, но в итоге ожидаемо не выдержал:

— Что же случилось?

— Долгая смешная история. Не хочу об этом сейчас. Меня они ненавидят, но если я упаду в ноги сестре с исповедью, она не откажет, тем более что буду просить не за себя.

Ноэль свел брови, задумавшись.

— Ты... правда сделаешь это?

Робер невесело рассмеялся.

— А что мне еще остается? Со мной ты жить не хочешь, не возвращать же тебя в монастырь?

— Ты позволишь мне написать письмо настоятелю, что я жив? Он ведь ни в чем не виноват. Он хороший человек.

— Позволю ли? Я тебе не тюремщик. Потерпи еще немного, отъедем подальше, тогда и напишешь.

Утром он проснулся от щебета птиц. Туман сиял мириадами огоньков, над водой текли прозрачно-радужные струйки. Обволакивали паром темноволосую голову. Ноэль высунул руку и ударил по воде, спугивая птиц с тростника. Они с громким "шур-р" поднялись в небо, Ноэль засмеялся. Потом обернулся, встретился глазами с Филиппом.

— Как хорошо!

— Холодно, — поежился Робер, плотнее натягивая на плечи седой от росы плащ.

— Вовсе нет! Вода ласковая. У меня ноги отваливаются после вчерашней скачки, а течение массирует мышцы. Я ни разу в жизни не плавал в реке.

— Не заходи глубоко, — обеспокоился Филипп.

— Ты ведь меня спасешь, если что, — ухмыльнулся Ноэль.

— Не в этом случае. Я тоже не умею плавать, потому...

Темноволосая голова ушла под воду. По воде судорожно плеснула ладонь... Филипп бросился в реку, даже не успев понять, что делает. Он не ощущал мокрого холода снаружи, но ледяной ужас стиснул сердце, заставляя греметь пульс в ушах набатом. В носу и во рту моментально отказалась вода, но Робер все равно пытался нырять, заходя все глубже, сипло звал Ноэля, пока не ощутил, как нечто ужасное схватило его за лодыжки и опрокинуло в воду. Мимо лица поплыли солнечные пузыри. Так умирают в воде? Голубоватое лицо монашека оказалось напротив. Тот улыбался. Да, наверное, так умирают.

Филиппа рванули в сторону, превратив четкую картинку в хаос из струй и пены. Легкие вдохнули воздух, Робер закашлялся. Он стоял на коленях в липком иле, в глаза било солнце. Дюбуа смеялся.

— Что, испугался?

Филипп выплюнул длинную нить водоросли.

— Я хорошо умею плавать, — продолжал Ноэль, — Возле дома моей семьи было большое озеро.

Филипп взял его лицо в руки, пригладив мокрые темные волосы. Но не поцеловал, а отпустил и побрел к берегу. Потому что больше ничего не собирался делать без разрешения. Несмотря на то, что сзади раздался разочарованный вздох. А может, то был вздох облегчения.

Робер выкрутил и развесил на иве одежду, снова завернулся в свой плащ. Ноэль разделся за деревом, накинув одеяло, прошлепал к костру, подкинул веток и достал Жоржеттины пироги. Протянул один Филиппу, но тот мотнул головой. Ему хотелось спать, словно не полчаса назад поднялся.

Во второй раз он проснулся словно в пустыне: солнце стояло в зените, обжигая сквозь ветви голую кожу. Вероятно, во сне он раскрылся, чтобы не умереть от жары. По груди бегал муравей, Филипп уже хотел поднять руку и смахнуть его прочь, но тут понял, что это вовсе не муравей. А палец.

Сквозь ресницы было видно, как Ноэль в небрежно наброшенном на голые плечи одеяле, с каким-то новым выражением на румяном лице осторожно трогает то там, то тут, то и дело косясь на лицо Филиппа. Край плаща еще прикрывал низ живота, но мягкие прохладные прикосновения кружили и там, отодвигая кромку все ниже. Филипп изо всех сил притворялся спящим, хотя дыхания уже не хватало. Плащ-предатель окончательно сполз под напором скрывающегося под ним. Раздался тихий "ах". Потом пальцы коснулись самого огненного, нежно провели от корня до верхушки. Робер не сдержал стона и открыл глаза. И тут к губам приникли с поцелуем, страстным, липким и неумелым, но очень желанным.

Филипп положил ладони на плечи Ноэля, притянул ближе. Gерехватил инициативу, показывая, каким должен быть поцелуй. Каким он может быть... И что умелое прикосновение губ может сделать со всем телом. Монашек принимал его язык с тихими стонами, а дрожь понемногу превратилась в ритмичные движения. Филипп скосил глаза и увидел, что потерявшийся в страсти Ноэль ласкает себя одной рукой, по-прежнему стоя на четвереньках. Никогда не рукоблудил, значит... Филипп усмехнулся в поцелуй и ухватив крепче, перетянул парня на себя, заставив усесться верхом. Обхватил своей рукой поверх оба члена. Надолго их ожидаемо не хватило, а семени на живот Роберу натек, кажется целый стакан.

— Я хочу тебя, — прошептал, задыхаясь, Дюбуа в ухо. — Филипп, я так хочу тебя...

Филипп опрокинул его навзничь, на упавшее одеяло, собрал в горсть скользкую лужу и коснулся белых ягодиц монашека. Тот окончательно перестал стесняться, широко развел бедра и стонал беспрерывно, пока Филипп растягивал и смазывал, ласкал ртом соски, шею, ямки с внутренней стороны локтей, бока, и снова шею. А потом было тесно.

Медленно-медленно. Тесно, прижавшись к разгоряченному тонкому телу. Тесно переплетясь языками. Тесно в груди от чего-то неназванного. Наверное, нежности.

Он двигался и крепко держал Ноэля за бедра, чтобы тот не повредил себе в пылу полностью поглотившего волю и рассудок желания. Ощущал, как его стискивают внутри, все чаще, пока толчки не обратились волнами чужого наслаждения. Ноэль метался и царапал его спину, хватая воздух. Филипп знал, что такое бывает, но сам ни разу не видал. Вышел и кончил в траву, хрипло дыша. Потом наклонился над изнывающим членом Ноэля и в несколько глубоких горловых толчков довел до края, проглотив каждую каплю его радости, его удовольствия.

— Я хочу нарисовать тебя.

Филипп открыл глаза. Вечерело.

— Обязательно нарисуешь, — хрипло сказал он и откашлялся. — В голом виде? Нравится моя анатомия?

Ноэль рассмеялся, открыто и свободно, переливчато, словно птица. Филипп вздохнул и погладил его по пушащимся волосам.

— Будешь потом смотреть на рисунки и вспоминать свое странное приключение с неудачливым демоном.

— Нет.

Сердце сжалось. Хотя чего удивляться? Хороший трах это просто хороший трах, на Жоржетту ведь Филипп не обижался?

— Нет — так нет. Некоторые вещи и правда лучше забывать...

Ноэль приподнялся на локте.

— Я не хочу в Шолли.

— Что? Но ты ведь сказал, что не будешь жить со мной в лесу...

— Филипп, услышь то, что я сказал многажды! — кажется, монашек (или уже окончательно не монашек?) рассердился всерьез. — Я не хочу быть запертым в келье. Я не хочу быть запертым в лесу. В доме. В замке. Все одно и то же!

— Чего же ты хочешь? — все еще не понимал Робер.

— Я хочу увидеть мир. Увези меня, куда хочешь. А потом в другое место. И еще.

— Ты хочешь бродяжничать? — не веря ушам, уточнил Филипп.

— Ну... у тебя ведь есть опыт, — улыбнулся Ноэль. — Мне не страшно, ни капельки. Но я не хочу, чтобы ты разбойничал!

— Я больше я ничего полезного не умею, лишь драться, — вздохнул Робер. — Видишь ли, благородных не учат шить сапоги или класть печи.

— Придумаем что-нибудь, — беззаботно отмахнулся Дюбуа.

Денег оставалось немного, но хватило, чтобы оказаться далеко на юге. Там пахло виноградом и шумело море. Дети рисовали угольками на плитах набережной. Ноэль подбежал к ним и попросил один. Дети с интересом следили за тем, как взрослый парень чертит по камням, словно маленький. Но потом насмешливое любопытство сменилось удивлением. На широких плитах проступал настоящий корабль в кружеве волн, над ним летели чайки, казалось: вот-вот закричат как настоящие, что сидели на столбиках пристани поодаль. Прохожие останавливались поглядеть. Угольки кончались, Ноэль перемазал сажей всю одежду.

— Эй, парень! — Ноэля окликнул широкий человек в фартуке, по виду — хозяин ближайшей таверны. — Иди сюда, выпей-ка стаканчик за счет заведения. Хорошо-то как нарисовано... Жаль, дождь смоет к вечеру — облака какие нагребло! — он указал на мглистый горизонт.

Филипп с Ноэлем вошли в прохладную залу, где по случаю жаркого полудня почти не было посетителей. Две кружки слабого вина отлично утолили жажду.

— Откуда вы?

— С севера.

— Надолго здесь?

— Как получится, — уклончиво отвечал Робер.

— Останемся, если будет работа, — вступил Дюбуа, и пояснил: — Мне очень нравится море. И если бы вдруг появился заработок, то я бы пожил тут подольше...

— Отчего же не быть работе, — сложил руки на фартуке хозяин. — Вот моя вывеска, к примеру, никуда не годна, а подновить ее все не доходят руки. Дело процветает, а над дверью висит облезлая доска... Возьмешься?

— Конечно, — расцвел Ноэль. — Вот только по дороге нас обокрали разбойники... и краски с кистями надо купить.

— Разумеется, — кивнул трактирщик, — удачей надо делиться!

— А охранник вам случайно не нужен? — Спросил Филипп, покосившись на парочку пихающихся матросов в углу.

В окно вылетела кружка.

— Что ж, могу дать тебе шанс, — поднял бровь трактирщик.

Филипп встал, хрустнул шеей и направился в шумный угол.

😋

И ЖИЛИ ОНИ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО