— Ты, позор моих седин... Проклятье рода дю Шолли... — старик задыхался от возмущения, расхаживая туда и сюда по персидскому ковру, покрытому замысловатой вязью лилий и цапель. — Как посмел ты так обесчестить себя?! И меня?! Как твои сестры выйдут замуж теперь, когда известно, что их старший брат... — виконт остановился и вцепился в волосы, зажмурился.

— Отец, все совсем не так... — Филипп стоял на коленях, тяжелая рука стражника давила на плечо.

— Молчать! — заорал виконт, — Не сметь называть меня отцом! И оправдываться в том, чему нет оправдания!

— Но...

Шлепок латной перчаткой по губам ненадолго отбил Филиппу охоту разговаривать. Стражник явно был доволен: улыбался глазами как последняя сволочь.

— Мой сын, подумать только! — продолжал топтать цапель отец, — Мой сын... изнасиловал сына собственного вассала! Матерь Божья, за что мне это?!

— Я... не насиловал... Гасьена... — разбитые губы слушались плохо. — Он бегал за мной... с прошлого... года... Он сам... Папа, пожалуйста... поверь.

— Как же я воспитал тебя, что теперь ты не боишься лгать мне в глаза?! — холодно поинтересовался виконт. — Гасьен приличный молодой человек, он пришел ко мне в таком состоянии... В разорванной сорочке... Он плакал! — воздел палец старик. — И от бесчестья желал покончить с собой!

— Так чего же не покончил?!

— Закрой рот, мерзавец!

Филипп стиснул челюсти и опустил глаза, чтобы никто не увидел его собственных слез. От ярости, конечно. Эта тварь, Гасьен Лемуаж, могла сыграть любую роль и весьма убедительно. О, да... Голубые глаза, длинные ресницы, тонкая талия — чистейший ангел. Сыграть безумно влюбленного, вымаливать благосклонность, просить трахать жестче; затем, пока зад не обсох и свежи засосы — сыграть несчастную жертву. В театре ему бы не было равных. Жаль, что свой талант Гасьен решил направить не на подмостки. И жаль, что Филипп оказался таким дурнем, а осознание пришло слишком поздно.

— Все твое содержание я отдам несчастному мальчику. Ты же содомит, насильник и лжец, и заслуживаешь смерти за содеянное, Филипп. Но я не смогу казнить плод моих чресл...

— Не трудись продолжать, — криво улыбнулся Филипп, чувствуя, как по подбородку течет кровь, и, сбросив руку стражника, поднялся на ноги, — Я уйду сам. Больше ты не увидишь меня.

— Фил! — младшая, Бесси, попыталась броситься к брату, но ее удержала нянька.

Другие сестры стыдливо молчали, уставившись в пол, старшая прикрывала рот платком, глядя на брата так, словно ее вот-вот вырвет. Ах, как легко оказалось забыть все детские игры и катания на лошадях, секреты и обещания... Грешников-мужеложцев проклинают святые отцы и отцы земные. И, к сожалению, Филиппу далеко до великого актера Гасьена Лемуажа, который так мастерски обвел всех вокруг своего тоненького белого пальца.

***

Среди ватаги попадались люди разные и порой весьма интересные. В пригороде Франсильона обитал Зазу — бывший хозяин театрального балаганчика, нынешний скупщик краденого добра. Болтать с ним было увлекательно, Зазу виртуозно ругал зарвавшихся мелких дворянчиков и едко шутил над власть имущими. Благородных Зазу ненавидел (и за дело, надо признать), поэтому Роберу приходилось тщательно следить за языком, дабы не сболтнуть лишку и не превратиться из друга во врага.

За основу плана мести графу-обидчику Ноэля Филипп взял обстоятельства собственного знакомства с монашеком и получал удовольствие от мысли, что связь довольно изящна, хоть никому более и не суждено насладиться этой отсылкой.

Зазу, услышав что задумал Робер, пришел в неописуемый восторг и пожелал участвовать лично. Филипп, не ожидавший подобного рвения от обычно осторожного скупщика, несколько опешил. Однако реакция Зазу была понятна: здесь встречались две его самые большие страсти — театр и возможность насолить очередному богачу. Другими участниками Робер выбрал еще безусого мальчишку из недавно приставших к ватаге и старика Габри. Взять кого-то из основного состава банды Филиппу не позволил бы ни атаман, ни здравый смысл: отъявленные головорезы, которых сложно отозвать, коли вошли в раж и умеющие лишь убивать да калечить, не годились в актеры. Да-да, Филипп собирался творить собственную мистерию, примерить на себя роль актера и это была еще одна, совсем уж скрытая и личная отсылка к прошлому.

В полночь пришло время растворяться в тенях и лазать по потолкам. Замок графа де Йемуа на редкость дурно охранялся, будь Филипп хозяином, то велел бы распустить весь никудышный гарнизон и набрал другой, пусть даже из крестьян. Проще обучить умного неумеху всему, чему надо, чем исправить ленивого глупца. Но сейчас это было на руку. На старика Габри, везущего в замок бочки, даже не взглянули дважды — граф славился своей любовью выпить и закусить, и телеги со снедью сновали туда-сюда целыми днями.

Выйдя наружу из дубового плена, разбойники поправили грим, заботливо наведенный Зазу, вылезли через воздуховод на стену башни и достав крюки, устремились вверх, к узорному окну хозяйской спальни. Вряд ли кто-то увидел их в густых сумерках, тем более тогда, когда на двор с телеги "случайно" упала бочка с превосходным пивом. Филипп с Зазу готовили ее тщательно, чтобы треснула там, где надо, и большая часть пойла осталась внутри. В пиво, конечно же, от такого приключения попали щепки, а значит, хозяину его пить никак нельзя. Ну а слуги да стражники — люди попроще, им можно. Кто ж откажется от дармового пива?!

***

Дымок от потушенных свечей змеился в окно. Сначала в дверях показалось пузо, за ним — нос, после рука с подсвечником и сам граф де Йемуа. Пришлось подождать, пока кончится обширная затянутая в парчу корма и лишь после захлопнуть дверь и наброситься на неповоротливую тушу, затыкая рот сложенной тряпкой. В одиночку дотащить до постели этого левиафана Филипп бы не сумел, ему помогал Зазу. Сообща удалось привязать хрипящего графа к столбикам кровати.

Из-за занавески выплыла светлая тень и, тихонько завывая, двинулась к постели. Де Йемуа забился пуще, дико пуча рыбьи зенки. Грудь, лицо и руки белой тени пятнали красные пятна. Тень вытянула худенькую руку и указала на графа. С пальца капало алым.

— Узнаешь ли ты свою жертву, презренный грешник? — низким басом пророкотало из угла. — Того, кого ты заставил страдать? Юного монашка, невинного, словно облако! Его поруганная душа взывает о мести!

Граф взвизгнул сквозь кляп.

— Мы пришли за твоей душой! — Филипп запрыгнул на кровать, склонил голову и широко оскалился. Над его ладонью зажегся огонь.

— Н-н-х! Н-надо! — графу удалось вытолкать тряпку, но говорить сквозь нее выходило глухо и невнятно.

— Для тебя уже разогрет котел в аду! — снова пробасили теперь уже из другого угла.

— С шипами внутри! — доброжелательно добавила бело-кровавая тень.

— Твоей душе не видать спасения! — воскликнул Филипп, с яростью покосившись на мальчишку, что невовремя решил импровизировать. Скорее бы Зазу запустил свое представление... Но вот вокруг кровати вспыхнули языки пламени.

— Не-е-е-т, пожалуйста, нет! — сипло запищал де Йемуа.

Филипп зачерпнул рукой огонь и поднес к лицу графа.

— Не надо! Гоф-фподи спаси и по...

— А он тоже просил "не надо" и молился Господу, но ты не послушал! — неумолимо перебил Филипп и добавил: — Будешь орать — начнем жарить прямо сейчас! С чего начнем, с головы или с пяток?

— Я больше никогда... берите все, драгоценности, деньги!

— Зачем чертям деньги? — рассмеялся Филипп.

— А я бы взял, — возразил возникший из тьмы рогатый Зазу.

Филипп едва не схватился за голову. Ну и сообщников он себе выбрал!

— Золото в аду тоже используется... кипящее золото льют прямо на руки взяточникам! — тонким голосом проговорила тень.

В этот раз импровизация получилась удачной. Граф задрожал, явно вообразив сказанное.

— Берите! Там под кроватью ступенька... завитушка... сундук. Только отпустите.

— Тебе не откупиться от вечного проклятия!

Робер рассверипел не на шутку. Разбойникам только покажи монеты — продадут родную мать. Они пришли наказывать за зло, а не набивать карманы... Но под кроватью уже раздавался характерный звон, привидение исчезло. А этот боров думает, что и черта можно купить, а значит, и бога! Филипп выхватил из-за пояса нож и приставил к блестящему от пота горлу графа. Перед глазами на миг встало лицо Ноэля.

Наверное, он бы не одобрил.

Наверняка.

— Ты раскаиваешься? — прошипел Филипп.

— Да! Да!

— Хочешь, открою тебе поистине адский секрет? — он склонился к самому уху толстяка. — Нет никакого прощения за грехи. Дела, что ты сделал, не отменить ни кровью, ни золотом.

Кажется, на этих словах де Йемуа потерял сознание.

Они вышли так же, как пришли — через окно. На дворе вокруг бочки храпели стражники и значительная часть дворни. На охапке сена в телеге храпел и старик Габри. Ему тоже пришлось пить это пиво, чтобы не вызвать подозрений. Что ж, проснется уже в родном лесу.

Мальчишка наконец стащил с себя окровавленную рубаху и натянул обычную одежду лесного бродяги. Рубашку Зазу, еще не отошедший от образа демона возмездия, повесил на воротах.

Оставалась вторая часть плана, но о ней не должна была знать ни одна живая душа. Робер распрощался с напарниками на опушке. Там разделили и добычу, из которой Филипп взял только одну вещь и поскакал в другую сторону. Сбросив и закинув в кусты деревянные рога, наскоро вымылся в ледяном ручье, смыл краску с лица и горючую жижу — с рук. Переоделся и вновь вскочил на коня.

Когда он подъехал к монастырю, небо уже серело. Нужно было торопиться.

— Я посланник графа де Йемуа! — высокомерно сказал Филипп заспанному привратнику. — Приведи настоятеля, и немедленно!

Кольцо графа произвело впечатление, хотя настоятель — высокий и худой лысый монах — все еще смотрел на Филиппа с сомнением.

— Граф приказал срочно привезти ему художника, что рисовал людей для молитвенника.

— Зачем? — прищурился монах.

— Не мне задавать вопросы графу и не вам! — свел брови Филипп. — Он разгневается за промедление!

— Тогда я поеду с ним, — нахмурился настоятель, и повернулся к привратнику: — Приведи Дюбуа.

— Хорошо, — поморщился Робер, — но вы будете тащиться на своем осле вечность. Я возьму художника в седло, а вы — догоните позже.

Перепуганный бледный Ноэль побелел еще пуще, увидав Филиппа. Наверняка ночной искуситель казался ему незнакомцем, в дорогом плаще, на коне... Да и откуда монашеку знать, можно ли доверять Роберу?.. Однако Ноэль не возразил ни слова, молча позволил поднять себя в седло и обхватил руками.

Конь тяжело дышал. Впереди забелели домики Андрюля. Позаботившись о коне и оставив его пастись за домом, Филипп ввел Ноэля в дом. Жоржетта была упреждена о госте, хоть и не знала, кто он и откуда. Увидев сутану, всплеснула руками и с ужасом глянула на Филиппа.

— Давай без этого, — поморщился тот. — Ты купила, что я просил?

— Да-да, — девушка засуетилась, схватила по-прежнему отстраненно-молчаливого монашка за руку и потащила вглубь дома. — Вот комната, здесь и переоденешься.

— Сутану сожги, — посоветовал Робер от дверей.

— Вот еще! — встряхнула кудри Жоржетта. — Суконце конечно не королевское, но крепкое: авось на что и сгодится.

Переодетый монашек выглядел непривычно, его пальцы то и дело дергались, нащупывая несуществующую веревку пояса.

— Садитесь обедать, — улыбалась Жоржетта, — Вы оба бледные, словно из могилы! А я испекла куриный пирог.

Ноэль покачал головой и у Филиппа враз пропал весь аппетит. Он встал и последовал за Ноэлем в тесную каморку, что выделила ему хозяйка.

— Я отомстил за тебя графу, — тих сказал Робер.

Ноэль резко обернулся. На его лице был написан такой ужас, что Филипп поспешил добавить: — Он жив, просто немного напуган. — Сейчас Филипп был страшно рад, что не пошел на поводу у злости и не убил жирного мерзавца. — Но тебе нельзя возвращаться обратно.

Он вкратце рассказал о событиях ночи, обрисовывая особенно забавные моменты. Но Ноэль даже не улыбнулся ни разу.

— Ты всегда все делаешь лишь по-своему? — тихо сказал он наконец. — Я ведь говорил, что не хочу уезжать из монастыря.

— Ты такого не говорил.

— Зачем ты это сделал? — опустил глаза монашек. — Зачем я тебе?

— Зачем... слишком сложный вопрос, Ноэль. — Филипп тяжело вздохнул. — Жизнь коротка и непредсказуема. А что сделано — то не отменишь. Я хочу видеть тебя всегда, а не пробираться по углам, прячась. А ты не создан для монашеской кельи.

— Тебе почем знать, для чего я создан? — ощерился Ноэль. — Ты не господь бог!

— Это так. Но я могу устроить тебе лучшую жизнь.

Ноэль отступил к стене, глядя в узенькое окно.

— Жизнь в лесу? Заперев в другой келье, побольше? И жить на ворованные деньги?

Филипп рассердился.

— А ты думаешь те богачи, которым мы облегчаем кошель, свои деньги не наворовали?

— Это не важно. Важно, что делаешь ты. Или я. — Он опустил голову, занавесив лицо волосами. — А я так не смогу. Пожалуйста, оставь меня одного.