Александр

Меня штормит, потому я ненароком то и дело впечатываюсь левым плечом в обшарпанную стену. Дыхание тяжелое, словно я пробежал марафон. Сердце и не думает убавлять ритма. Все тело потряхивает. Пот градом стекает по вискам и спине, отчего рубашка противно липнет к телу. В горле стоит сухой ком.

Кое-как добираюсь до туалета. К моему счастью, он пуст. Хотя можно ли сейчас использовать словосочетания «я» и «счастье» в одном предложении? Очень, блять, сомневаюсь.

Еле дохожу до ближней кабинки, запираюсь в ней, после чего падаю на колени за секунду до того, как меня выворачивает в унитаз. Выворачивает снова и снова, пока в желудке не остается пищи, но рвотные позывы не прекращаются еще пару минут. Отплевываюсь, ощущая головокружение. Тошнота отступает, но общее состояние не меняется. По телу пробегают волны дрожи. Даже зубы стучат.

Паника.

Наверное, в подобном состоянии я бы оказался, если бы увидел, как на меня надвигается волна высотой в десятки метров. Или метеорит. Вот только в тот момент я бы знал, что вот-вот умру, потому эти чувства были бы обоснованы. Но нет, я переживаю это лишь потому, что приезжает старший брат. А до того испытывал подобное и по более идиотским причинам.

Блять.

По вискам бьют изматывающие мысли. Мысли, которые не позволяют нормально воспринимать окружающую реальность. Наплевав на свои правила, сажусь прямо на грязный пол туалета и упираюсь спиной в дверь кабинки. Стараюсь абстрагироваться, отвлечься.

Теорема Лапласа.

А вдруг, если мое сердце продолжит биться так быстро, меня стукнет инфаркт?

Пусть выбраны любые k строк матрицы A…

А что, если я умру? Прямо здесь? Прямо сейчас? В зассаном, блять, толчке убогого университета? Достойная смерть. Очень мне подходит. Грязный туалет для никчемного меня, будто специально сконструированный для той дерьмовой части человечества, которой не следовало появляться на свет. Здесь мне самое место.

Тогда определитель матрицы A…

Я умру, и что дальше? Родители обрадуются. Вздохнут с облегчением, потому что, наконец, избавятся от чертового бремени. Не надо будет больше тратить на меня ни финансовые, ни моральные силы. Кроме того, у Сергея недавно родилась дочь. Вот на нее всю энергию воспитательного характера и направят. Уж она-то их в отличие от меня точно не разочарует! Наверняка такая же талантливая, как ее папочка. Небось, ей даже не скажут о моем существовании. О том, что когда-то у нее был дядя. Действительно, о чем тут можно говорить.

…равен сумме всевозможных произведений миноров k-го порядка…

И на похороны мои тратиться не станут. Выкинут в братскую могилу к бомжам и неопознанным, потому что я семейное разочарование, ничтожество, не оправдавшее ожиданий, паразит, тянущий из родителей…

…расположенных в этих строках, на их алгебраические дополнения…

Заткнись! Заткнись! Заткнись! Хватит об этом думать! Не умрешь ты! Теорема, блять, Лапласа! Повтори еще раз!

После моей смерти мои кубки выбросят, а грамотам отведут роль туалетной бумаги. Все это, блять, абсолютная хуйня, которая никому не нужна. Попытка доказать, что я лучше, чем есть на самом деле. Бездарная попытка. Попытка, не имеющая под собой основания. Я тривиальный представитель человечества, который…

Хватит!

Подскакиваю на ноги и со всей дури бью по покрытой плиткой стене. Кулак взрывается жуткой болью. И всего на мгновение мне становится легче. Все мерзкие мысли уходят на второй план, на первый же вылезает: «Ебать, как же больно!» Но лишь боль утихает, как заколдованный круг из бичевания и самоненависти возвращается. Меня душат собственные мысли. Выкручивают мне мышцы. Взрываются мигренью. Выжигают глаза. Все от них. Только от них! Со мной все в порядке. Я здоров как бык. Только бы заткнуть невыносимую шарманку в голове.

Бью по плитке второй раз. Третий. Выбью костяшки? Сломаю запястье? Какая теперь разница? Просто выключите во мне это дерьмо, потому что выносить его я больше не могу.

Четвертый удар.

Плитка в крошку. На стене кровавые следы. Безысходность мешает дышать. Бессмысленность моей жизни оглушает. Все это абсолютно бесполезно. Я абсолютно бесполезен.

Хватит об этом думать. ХВАТИТ ОБ ЭТОМ…

— Эй, Дитрих, ты там че башкой об стену долбишься? — раздается голос Майского по ту сторону двери, одной-единственной фразой срывая с меня пелену неудержимого страха перед осознанием своей говености. — Открой, я хоть на камеру этот процесс сниму. Смешно ж!

Какого хуя опять он?

Саня

Не успеваю подойти к туалету, а уже доволен тем, что догадки мои подтвердились. Конечно же, Дитрих там. Кто еще будет в бешенстве колотить в стену? Второго такого пизданутого я в нашем университете не знаю. Хер знает, что он пытается сделать. Открыть портал в параллельную вселенную? Проход в Нарнию? Или на самом деле не такой уж он хороший мальчик и акты вандализма и ему не чужды? Любопытно, жуть. Главное, что не вены пилит, а то я уже успел надумать худшее.

— Эй, Дитрих, ты там че башкой об стену долбишься? — интересуюсь я с улыбкой, постукивая костяшками по двери. — Открой, я хоть на камеру этот процесс сниму. Смешно ж!

Ответом мне становится гробовая тишина. Серьезно, что ли? Сделаешь вид, что тебя там нет? Пацан, поздняк метаться, тебя раскрыли, так что высовывай башку из жопы и скорее беги навстречу неудержимому счастью. То бишь в мои дружелюбные объятья. Так и быть, бесплатные. Только сегодня! Ахуеть выгодная акция! Поторопись!

— Бро, ты же там не выпиливаешься, нет? — интересуюсь я с легкой тревогой. Вдруг я подстегнул его своим присутствием к крайним мерам. Все же он меня недолюбливает.

— Майский, ты нормальный, нет?! — слышится рык по ту сторону хлипкой двери. Раз рычит, значит, живой. — С чего это мне, блин, выпиливаться?

— Не знаю. Просто так, — пожимаю я плечами. — Или вот, например, на следующей неделе контроха по дискретке. Говорят, сложная. Чем не причина? — продолжаю я мысль, решив не напоминать про его жутковатое семейство и хату, похожую на морг для души.

— Совсем ку-ку, Майский? Еще я из-за «контрохи» руки на себя не накладывал! — продолжает плеваться ядом староста. — Я увидел таракана, — выдает он поразительно тупую отмазку. — И пытался его убить.

Единственное, что ты сейчас пытаешься убить, братишка, это мою уверенность в твоем высоком интеллекте.

— И ты лупил его кулаком? Раз в уши ссышь, то хотя бы попадай, — смеюсь я. — Ты ж руки влажными салфеточками протираешь на каждом перерыве. Брезгливый до жопы. Так что нехер мне сказки рассказывать, — заявляю я. — Давай открывай.

— Майский. Отъебись! — слышится злое.

— Не-а.

— Чего, блять, докопался?!

— Ну так я ж волнуюсь!

— И с какого ж это хера, интересно?!

— Не знаю. Люблю не могу, наверное. Яйца качу по наклонной, — шучу я в привычной манере.

— Сделай одолжение, катнись в жопу, — советует Дитрих. Вот тебе и пай-мальчик. Второй раз застаю его врасплох, и второй раз он во всей красе демонстрирует свою истинную натуру. Вердикт: нихера не пай, но все еще мальчик. Наверное. И не такой уж он и сдержанный, как оказалось. И рот с мылом не моет после ругательств. Одним словом: большую часть времени он просто строит из себя черти что, а на самом деле пацан четкий. Ебанутый, конечно, но четкий. Есть шанс реанимировать.

Поняв, что добиться миролюбия от старосты: миссия невыполнима, прохожу в соседнюю кабинку и сажусь на крышку унитаза. Жду, пока сам выйдет. Не будет же он в толчке до пенсии сидеть.

— Майский, — слышится шипелка через минуту.

— Чегось?

— Хуёсь, блять. Ты уходить собираешься?

— Нет. Хочу насладиться ароматами университетского туалета. Штырит круче травы. Еще пара минуток, и словлю приход, так что не мешай, — зеваю я.

— Уйди, а? — просит Дитрих тише.

— Не, — кидаю я. И нечего на жалость давить этим своим примирительным тоном. Я на это не куплюсь. Вдруг уйду, а он тут вскроет себе вены ободком от унитаза. Нихуя, братан, кровавая вечеринка отменяется.

— Да чтоб тебя, — слышится за стенкой, и я ловлю движение тени в соседней кабинке и замечаю пару капель крови. Крови? Так, блять. Лишь теперь запоздало до меня доходит, что перегородки не доходят до пола. Между ними и туалетным кафелем значительное расстояние. Расстояние, в которое я совершенно точно пролезу. Не очень хочется собирать спиной всю туалетную грязь, но что не сделаешь ради однокурсника! Ложусь на пол, хватаюсь за нижнюю часть перегородки и в буквальном смысле вползаю в кабинку Дитриха, подтягиваясь на руках. Такого ошалелого взгляда я еще ни разу в жизни ни у кого не видел. Он смотрит на меня так, будто в кабинку к нему влезла сама Смерть. Я же быстренько окидываю его взглядом и выдыхаю с облегчением, поняв, что кровь из разбитого кулака.

— МАЙСКИЙ! — орет Дитрих.

— ДИТРИХ! — ору я в его манере.

— Ты ебанутый?!

— Тот же вопрос адресую тебе, — киваю я на измазанную кровью стену, а затем полностью влезаю в кабинку. Хотя староста сидит у двери, притянув колени к груди, здесь все равно для двоих тесновато. Ну, ничего, в тесноте, да не в обиде. Плюхаюсь рядом с ним, вжимая его в стенку по правую руку. Он все еще выглядит охуевшим. И жутко бледным. И руки трясутся так, будто от страшного бодуна. Блин, че делать-то? Припереться-то я приперся, а дальше что? Не могу же я ему сказать, типа Поц, я тут погуглил твои таблетосы и понял, что тебе пиздец. Ты короче с кукухой не дружишь, а я как рыцарь на белом коне пришел помочь хуй знает чем.

А впрочем…

Вытаскиваю из кармана толстовки телефон и комок запутанных проводов — обычное состояние для моих дешманских наушников. Долго и усиленно их распутываю, размышляя, что на день рождения надо бы попросить у бати беспроводные. Затем вставляю штекер в телефон и беспардонно впихиваю одну «капельку» в ухо старосты, вторую — себе. Я уже точно знаю, что именно хочу включить. Музыка — лучшее лекарство. По крайней мере, для меня.

— Я тут песню одну уже год заслушиваю до дыр, — заявляю я, роясь в плей-листе. — Зацени, вдруг зайдет.

Жду, когда Дитрих начнет вопить, что ничего слушать не хочет, но он будто бы мирится с происходящим. Хороший мальчик. Ты удивительно приятный собеседник, когда молчишь.

Нахожу Ofenbach — Be Mine и жму на плей. Незатейливая мелодия разрывает реальность, преображая ее до неузнаваемости. И туалет университета уже не кажется таким унылым. Искоса поглядываю на Дитриха. Внимательно слежу за его реакцией. Его лицо ничего не выражает. Но руки вроде бы дрожат меньше. Ненароком начинаю покачивать головой, ловя кайф. Сука, это же идеальный момент! Такое обязательно надо запомнить! Два дебила сидят на полу толчка, с одной парой наушников слушая охуенную песню. Воняет так, аж глаза слезятся, но при этом я ощущаю невероятное приободрение. И антураж вокруг кажется декорациями музыкального клипа, в котором мы с Дитрихом — ключевые фигуры. Я вижу, как стены туалета раздвигаются. Как оператор выкатывается вперед, беря нас обоих крупным планом. Смотрю на нас со стороны с экрана телевизора. Два абсолютно разных парня, не имеющих ни единой точки соприкосновения. И все же… Прямо сейчас в эту самую минуту в этом самом месте под эту самую песню они вместе! Ебать, романтика!

Хм…

А ведь действительно романтично. Блевотиной, правда, воняет. Но терпимо.

Александр

Я в культурном, сука, шоке. Мало того, что Майский продолжает направо и налево сыпать гейскими шуточками, так еще и в кабинку мою пролез. Нахуя, блядина ты тупорылая? Чего докопался?! Хули тебе надо?! Отъебись от меня, Христа ради! Я, блять, в Бога готов поверить и в Иисуса Христа, если ради него реально, блять, отъебешься! Я в ебаной панике, у меня шифер на крыше шуршит, куда ты, хуила, лезешь?! Не надо блять ко мне прижиматься! Не суй мне в ухо свои засратые наушники, в которых если и слушать, то только похоронный марш и только мертвым, потому что звук из них полнейшее говно!

Пока неистово бомблюсь в себя, забываю о том, что тревожило меня еще пару минут назад. Я просто сижу и тихо ненавижу Майского под дурацкую песню. И чем она ему нравится? Песня как песня! Чудила начинает качать головой, а затем еще и плечами дергать. Танцор хуев. Гори в аду, ублюдок! Просто гори в Аду! Я на колени готов встать, только бы ты уже сам залез в свой котел и нежился бы там, потому что даже в прибежище Сатаны ты явно будешь на расслабоне.

Дыхание выравнивается. Сердце перестает изображать рвущийся из груди раскаленный камень. Дрожь в руках утихает.

Майского штырит. От песни. От жизни. И как у тебя это только получается? Научи.

Я лишь открываю рот, чтобы сказать: «Не смей петь!», а он уже во всю подпевает, а я автоматически перевожу текст.

— Cause I want you to be mine!

Ведь я хочу, чтобы ты стала моей!..

Он издевается надо мной.

— Yeah I want you to be mine!

Да, я хочу, чтобы ты была моей!..

ОН ТОЧНО НАДО МНОЙ ИЗДЕВАЕТСЯ!

Хочется заорать ему в лицо, чтобы он заткнулся, но черт. Меня только что выворачивало. Изо рта запашок явно не для слабонервных. Стыдоба.

Песня подходит к концу, и я лишь теперь понимаю, что почти весь трек бессовестно пялюсь на Майского, абсолютно успокоившись.

— Ну что, песню заценили, можно и рукой заняться, — выдает убогий, улыбаясь мне во все свои тридцать два зуба. Его абсолютно не смущает, что расстояние от моего лица до его не больше двадцати сантиметров. Сука счастливая.

В ответ на его предложение я лишь недоуменно приподнимаю брови. Майский кивает на мой разбитый кулак. Ах, это.

Парень поднимается с пола, хватает меня за локоть, открывает кабинку туалета и тащит за собой к подоконнику. В душе не ебу, что он задумал, но смиренно иду за ним. Хуже-то уже не станет. Решит из окна меня выкинуть, я его еще и поблагодарю.

Но чудила не торопится прерывать мою никчемную жизнь. Вместо этого он расстегивает рюкзак и вытаскивает оттуда… аптечку?

— Ты ее всегда с собой носишь? — а я-то думал, что это я ко всему готов.

— Ага, — невозмутимо кивает Майский.

— Нахера? — искренне не понимаю я.

— А я неуклюжий, — смеется парень. — Если в помещении на сто квадратных метров есть один торчащий гвоздь, не сомневайся, моя пятка его отыщет, — с этими словами он внезапно задирает дебильную футболку с принтом скелета на самокате, и я невольно вжимаюсь спиной в подоконник. Меня поражает не фиолетовый синяк на левом боку, не заклеенные пластырем ссадины справа от пупка и не пара синяков на прессе. Меня поражает само наличие, сука, пресса и… Пупок проколот. Горизонтальная черная штанга с шариками по обеим сторонам. Что за пиздец, Майский?! Я бы никогда не подумал, что у тебя может быть подобное украшение.

— Это я в косяк въебенился четыре дня назад, — тем временем самозабвенно рассказывает чудила, и мое внимание снова перекочевывает на пресс. Сука, какое охуенное тело. Как же ты можешь это прятать за дриснявыми футболками, господи боже! — А это я налетел на стол в столовке.

— Откуда пресс? — выдаю я раньше, чем соображаю, как это может прозвучать со стороны. Конечно, тут не кубики бодибилдера, но рельеф очень даже выразительный.

— Чего?

— Пресс, спрашиваю, откуда? Ты на физре похож на вареную картошку. Ни разу не видел, чтобы ты нормально делал разминку. И отжимаешься от пола обычно раза… три, — выпаливаю я. У меня смешанные чувства. Я каждое утро бегаю до охуевания. Качаю все группы мышц, потому что не должен падать в грязь лицом не только интеллектуально, но и физически. А эта расслабленная скотина…

— А… Это еще что, — отмахивается Майский. — Вот батя мой в качалку катает, так ему хоть на обложку журнала сниматься. А я так… Подтянутый. А на физре просто не напрягаюсь, — пожимает он плечами. Предсказуемый ответ. Ты вообще никогда не напрягаешься, по ходу. — Но с одиннадцати лет хожу в бассейн. Почти каждый день. Я ж сутулюсь, — Майский опускает футболку, и я чувствую предательское сожаление. — Но сейчас не сильно, а в детстве ходил как вопросительный знак. Вот меня батя и записал. Мне понравилось, так что я постоянно там тусую. Обожаю плавать!

— Ум… Понятно, — выдаю я с напрягом, пытаясь стереть из памяти увиденное. Не-не-не, мне этого не надо. Не надо, я сказал! Стереть-стереть-стереть. DELETE, блядь.

Майский открывает аптечку, берет мой покалеченный кулак и обрабатывает ранки перекисью, затем покрывает какой-то мазью и в довершение очень ловко бинтует мне руку до запястья. Наблюдаю за его отточенными движениями. Судя по всему, про неуклюжесть не врет. Видно, что ему это все не в новинку. А я почему-то никогда не замечал, чтобы он так уж не дружил с окружающими его предметами. Может, врет? Может, дома бьют? Хотя нет… Если бы били, Майский не был бы самим воплощением Дзэна.

— Ну, все, готово, — слегка хлопает чудила по забинтованной руке. — Но я бы порекомендовал обратиться в медпункт, вдруг что сломал.

Ага, бегу и спотыкаюсь.

— О, и еще кое-что! — начинает он внезапно суетливо рыться в рюкзаке, пока, наконец, не вытаскивает настойку ромашки. — На, — протягивает он ее мне.

— Нахера?

— Ну как же, чтобы больше не психовал. Я спецом для тебя купил! — заявляет он без задней мысли.

— Я и не психую!

— Разве? А минуту назад что было? И галлоны успокоительного ты же пь… — Майский спотыкается. По взгляду видно, что он сболтнул лишнего.

— Откуда знаешь?

— Ниоткуда.

— Гуглил?

— Гуглил.

— Убью нахер.

— Погодь, сперва пусть кулак заживет. А то ж осложнения пойдут, — абсолютно равнодушен чудила к моим угрозам. И очень зря. Убить не убью, но морду разукрасить могу.

— С чего ты вообще взял, что блядская ромашка окажет лучшее действие, чем все то, что я уже пью? — цежу я сквозь зубы.

— Да ни с чего. Просто увидел ромашку, подумал о тебе и купил, — заявляет он. Блять, Майский, ты вообще соображаешь, как это звучит со стороны? Дурила ты тупорылая. Нельзя же так… Со мной нельзя.