Александр

Прошла почти неделя, как мы перестали играть с Майским в «дружбу». Как два уважающих себя взрослых мужика придерживаемся беспроигрышной стратегии «забирай свои игрушки и не писай в мой горшок». Больше он ко мне не пристает, глупые записульки на парту не бросает и даже избавил от идиотских приветствий, которые меня всегда раздражали. Сидит весь день залипает в телефон с таким серьезным видом, будто с помощью данной технологии пытается предотвратить Третью Мировую. То есть, как обычно, сосредоточен на чем угодно, только не на учебе. Наконец-то, моя жизнь возвращается на круги своя. Жизнь, в которой Майскому места нет. И я абсолютно не жалею о том, что наше недолгое общение прекратилось.

Не жалею.

Не жа-ле-ю.

Сказал же, что не жалею, ёп вашу мать!

Да кого я обманываю? От себя не убежишь.

Каждый раз, когда вижу его в компании девушки или парня, единственное, что я испытываю — не облегчение и не радость, лишь лютую ревность. Лютейшую. Хочется схватить Майского за руку, уволочь в свою комнату, привязать к кровати и больше никогда не выпускать из четырех стен. Чтобы был он только моим. Разговаривал только со мной. Смотрел только на меня.

Больной я ублюдок. Ненавижу себя.

Завидую каждому, кто подходит к Майскому ближе, чем на пару метров. Все эти люди, в отличие от меня, имеют невероятную возможность спокойно с ним общаться. Но не ценят этого. Не осознают своего счастья! Неблагодарные уроды.

И Майский хорош. Сперва лип ко мне, как банный лист, а потом взял и в одночасье остыл. Разбередил душу, чтобы раствориться в тумане. Понимаю, что сам в этом виноват. Не понимаю другого: неужели то, что я ему сказал, настолько его задело? Почему его это так задело? Справедливости ради замечу, что его рыльце тоже в пушку. Благодаря его стычке с отцом, огреб я по полной программе. Меня высекли так, что искры из глаз сыпались еще пару дней. Столько времени прошло, а спина ноет до сих пор. Из-за синяков на руках переодеваться в физкультурную форму приходится в туалете. Да что спина и руки… В таких вещах самое страшное для меня заключается не в физической боли, а в том унижении, которое я испытываю. Меня раздавили. Выпотрошили. Уничтожили. И вновь придется собирать себя по кусочкам. И вновь полностью собраться не выйдет. Несколько деталей обязательно закатятся под диван или в щель между полом и плинтусом. И не будут найдены никогда. С каждым разом потерянных кусочков становится все больше. А меня — все меньше.

Но речь сейчас не обо мне.

Парень из параллельной группы, что подсел к Майскому в начале пары, наклоняется и что-то тихо ему говорит на самое ухо. Губы почти касаются мочки. Саня в ответ начинает смеяться. Очередная красивая улыбка, подаренная не мне. Бесит.

«Отсядь от него!» — вертится назойливое в голове. Радует лишь, что как бы собеседник ни лез из кожи, Саня все больше зависает в телефоне. Что он там нашел такого интересного? Может, переписывается с кем-то? Интересно, с кем. Это девушка? Или парень?

С-с-сука, как же я себя заебал.

Преподаватель диктует список вопросов, которые следует подготовить к семинару, после чего складывает вещи в портфель и уходит. Аудиторию тут же заполняет галдеж. Вновь и вновь перекладываю перед собой ручки, пытаясь достичь совершенства, но как бы я их ни положил, все равно раздражают. Все раздражает. Руки дрожат. В горле ком. Хочется кричать от отчаяния. Но я перекладываю и перекладываю ручки, потому что только они мне и подвластны.

Что делать? Извиниться? Зачем? Дальше-то что? Я ведь не могу с ним встречаться. И не могу себе позволить любить его. Поздновато спохватился, но… Надо держаться особняком. Отстраниться ото всех. Особенно от убогого. Больше не заговаривать с ним. То, что он на меня злится, даже хорошо. Быстрее забудет всю эту чепуху и начнет жить дальше.

— Дитрих, не объяснишь мне, как решается вот этот пример? — Марина снова строит из себя дурочку. Подсаживается ко мне и изящным пальчиком указывает на пример, выведенный ровным почерком. Единственный ответ, приходящий мне в голову: «Нет. Не объясню. Отвали!». Но сдерживаю порывы и сквозь зубы разжёвываю алгоритм решения. Благо, девушка быстро понимает, что я сегодня не в настроении, и вскоре оставляет меня в покое. Чего нельзя сказать о блондинке из другой группы, что сидит на первой парте по правую от меня сторону. Строила глазки мне всю пару и сейчас не лучше. Кокетливая улыбка. Стройные ножки закинутые одна на другую. Само очарование.

Мое очарование залипает в телефон. На мятой футболке кролик Роджер с динамитом в руках. Правый рукав с дыркой. Волосы походят на гнездо. На левом локте засыхающая болячка. Опять не вписался в поворот? Или столкнулся со столбом? Или побежал через дорогу на красный? На шее все еще красуются остатки следов, оставленных моими губами. Майскому все по барабану. В левом ухе капелька наушника. В последнее время не расстается с ней ни на минуту. Он всегда страдал херней на парах, но музыку слушает только последнюю неделю.

Блондинка перекидывает ногу на ногу и подмигивает мне. Едва заметно покусывает нижнюю губу. То и дело поправляет бретельку бюстгальтера, выглядывающую из-за кофточки небесно-голубого цвета. Ноготочком стучит по телефону. Намекает, чтобы я обменялся с ней контактами.

«Да чего вы все ко мне прицепились? Мужиков, что ли, мало на планете, Господи боже?! Почему ко мне такое повышенное внимание, когда в этой аудитории есть действительно красивый парень?» — недоумеваю я, запоздало понимая, что снова пялюсь на Майского.

Постойте.

Я только что подумал, что он красивый? А до того — что очаровательный?

Вот жопа.

— Хэй, Дитрих, брателло, давно не виделись! — неожиданный оклик заставляет меня вздрогнуть. Максим плюхается на соседний от меня стул и по-дружески хлопает по плечу. Тот самый Максим, которого я все еще ненавижу.

Руки свои убери, будь так добр.

Едва морщусь. Плечо, как и спина, все еще болит после встречи с ремнем.

— Привет, — кидаю я мрачно.

— А че такой недовольный жизнью? — продолжает источать позитив парень. С каких это пор мы стали друзьями? С чего ты решил, что можешь вот так просто ко мне подсаживаться? С хера ли ты ведешь со мной беседу?

— Не недовольный. Обычный, — кидаю я, утыкаясь в конспекты. Не хочу я с тобой разговаривать, отстань.

— А Саня опять на задворках мира, — продолжает вещать Максим, оборачиваясь на Майского. В отличие от Марины, он моего настроения то ли не чувствует, то ли бессовестно игнорирует. — Вы что, поссорились?

— С чего ты взял?

— Так носы друг от друга воротите, видно же.

— Это типичное для нас поведение. Мы с ним не друзья, — бормочу я, нервно поправляя очки.

— Да мы в курсе, — смеется Максим, а я, потеряв самообладание, вскидываю на него ошарашенный взгляд. Света?! Да что б тебя. — Серьезно думал, что никто не заметит «трупных» пятен на шее этого дебила и не соберет картинку из двух пазлов? — лишь отмахивается парень, поймав мой испуганный взгляд. — Саня, конечно, очень старательно пытался их скрыть, но при этом так цвел и пах, что мы и без засосов бы всё просекли. Порхал по хате, как будто барбитуратов наглотался, — говорит он все это с таким расслабленным видом, будто ничего особенного не произошло. Будь один из нас двоих девушкой, и я бы такую реакцию понял. Но мы-то оба мужики. Вас это не напрягает? Это вообще кого-то, кроме меня, напрягает, я не понимаю?!

— Можно потише? — морщусь я, поняв, что отпираться у меня нет ни сил, ни желания.

— Да не ссы, всем похуй, — отмахивается Максим. — Так чего разбежались-то? — продолжает он неприятную мне тему.

— Мы для начала и не сбегались, — парирую я.

— А, значит, разовый перепихон? — удивляется Макс. — Не похоже на Майского. Ему такие вещи противопоказаны.

— Это почему же? — не совладав с любопытством, спрашиваю я.

— Ну так он с кем ни переспит, потом бегает человеку в любви признается. Слишком впечатлительный, — вздыхает Максим. — Настоящая катастрофа. А его при этом еще и кидают каждый раз. Жуткая непруха. Даже странно, — протягивает он, вновь косясь на Майского. — Он же хороший парень. И внешка норм. И мозги имеются. Денег правда кот наплакал, но это же исправимо.

Я не понял, он сейчас мне Майского рекламирует, или что?

— Может, он просто влюбляется в тех, кто ему не подходит? — вообще-то я не хочу продолжать этот разговор, так почему не могу заткнуться?

— А кто, по-твоему, ему бы подошел? — задает Макс вопрос, изучающе разглядывая меня.

— Кто-то такой же беспечный, — отвечаю я не задумываясь.

— Быть беспечным и делать вид — это же разные вещи, — замечает Максим. — Так что у вас случилось? — вот же прилипала.

— Ничего необычного. Разосрались, — отвечаю я с неохотой. — Он повел себя по-идиотски, а я в ответ его, кажется, обидел. Все как у людей.

— В идиотское поведение верю, а вот в обиду — что-то не очень, — усмехается Макс. — Его же ничего не парит! Даже не представляю, что Сане можно сказать такого, чтобы он обиделся, — поражается он.

— Тем не менее, я пробил его непробиваемую броню и нехило разозлил, — и я этим не горжусь. — Он мне даже по роже прописал, — выдаю я лишнюю информацию и сразу жалею. Но уже не могу остановиться. Мне надо выговориться. За эту неделю я измотал себя до полусмерти. Не могу больше молчать. Но и сказать ничего никому не могу. Некому. Было некому до этого самого момента. К тому же за эту неделю у меня накопилось парочка вопросов, на которые я хочу знать ответы. И главный из них, почему Майский так разозлился. Да, я ему нагрубил, но не в той мере, при которой на человека кидаются с кулаками.

Теперь приходит очередь Максима смотреть на меня с удивлением.

— Майский? Тебе? По роже? — выдыхает с такой интонацией, будто я ему на полном серьезе заявляю, что Земля плоская.

— Ну да.

— Да быть не может.

— Факт остается фактом.

— Ты что ему такого сказал? А ну-ка колись! — требует Максим.

— Говорю, ничего особенного.

— Что именно, — настаивает Макс. Вот же настырный.

— Назвал его «маменькиным сынком». Тоже мне оскорбление века, — морщусь я. Но Максим не торопится шутить по этому поводу.

— Вот оно что, — кидает он, явно присмирев. — Что ж… В таком случае Саню можно понять.

— Это с чего бы вдруг? — удивляюсь я резкой перемене в настроении Максима.

— Не уверен, что следует об этом говорить, — протягивает он. — Раз Саня сам тебе не рассказал, — кидает парень и собирается уйти, но я, позабыв о том, что нас могут увидеть, хватаю Макса за запястье и с силой притягиваю к себе. Даже не думай, что сможешь сбежать после того, как посмел утверждать, будто знаешь Майского лучше меня. Не беси, блядь. Не буди во мне зверя.

— Ну-ка быстро сказал мне, что не так, — рычу я, намеренно сжимая руку парня со всей силой.

— Ого, а он тебя зацепил, да? — Макс старается оставаться невозмутимым, хотя я и замечаю, насколько он при этом напрягается. — Хорошо, я скажу, только не надо всем об этом трепать, окей? — предупреждает он.

— Естественно, — соглашаюсь я, ослабляя хватку.

— Ты назвал Саню маменькиным сынком, только одного не учел, — начинает Макс издалека, явно издеваясь. — Матери-то у него нет.

…И статус «говно года» я с гордостью присуждаю себе самому. Говно года. Это я. Прошу, не надо аплодисментов.

Саня

Третий день кручу на репите один-единственный трек, который своей напряженностью и легким флером безумия резонирует с моей душой, заставляя ментально оргазмировать из раза в раз.

…I'm uncontrollable, emotional.

…Я неуправляемый, эмоциональный.

Большим усилием воли заставляю себя сидеть без движения, но то и дело ловлю себя на том, что вновь тихонько покачиваю головой в такт песни, взрывающей мое подсознание.

…Chaotically proportional.

…Хаотически пропорциональный.

Батю трек не впечатлил, какие бы восторги я по поводу него ни распалял. Но это уже дело вкуса.

…I'm visceral, reloadable.

… Я висцеральный, перезаряжаемый.

…I'm crazy, I'm crazy, I'm crazy, I'm crazy!

Я сумасшедший, и кто тому виной, а, Дитрих?

Сегодня такая замечательная погода, что на парах сидеть не хочется от слова совсем. Ледяной ливень барабанит по окнам. Шквальный ветер кренит деревья к земле. Сорванное со столба объявление уже минут двадцать спиралью то поднимается вверх к небесам, то опускается обратно на асфальт. И все это великолепие происходит под льющийся в левое ухо трек. Красиво настолько, что я замираю. Но играть роль наблюдателя мне мало. Хочется выбежать из здания и стать частью непогоды. Не только видеть, чувствовать, как ветер вздымает футболку, ерошит волосы и холодит поясницу. Ощущать, как капли дождя обжигают холодом лицо. И ловить взглядом мелькающие в облаках вспышки молний.

…Everybody in the world knows I'm a little twisted, twisted.

…Все в мире знают, что я немного неуправляемый.

Но приходится сидеть на паре. Тоска.

Если бы не Петр из параллельной группы, я бы, наверное, уже подох со скуки и желания выйти на свежий воздух. Благо, человеческое общение всегда меня приободряет, особенно если это общение с малознакомым человеком, которого ты плохо знаешь. Столько тем, которые еще предстоит обсудить! С таким собеседником не заскучаешь даже на тоскливой линейной алгебре. Вот только сосредоточиться на разговоре у меня не выходит по двум причинам.

…Everybody in the world knows I'm a little twisted, twisted.

Первая причина — это широкая спина Дитриха, постоянно маячащая перед глазами. Злость ушла. Желание возобновить общение осталось. Вот только я не знаю, как бы теперь к нему подступиться. Сделать вид, будто ничего не произошло, не получится. Не стукни я его, может еще и вышло бы замять конфликт. Но я перешел недопустимую черту. И все потому, что он перешел ее первый. Извиняться я тоже не хочу. Обычно признавать свою вину мне не сложно. Даже легко. Да, я обосрался, извини, больше так не буду. Сказать это просто. Тем более что я всегда искренен. Не вру, действительно, обещал не делать, не делаю. Но вдруг я извинюсь, а он — нет, тогда выйдет скверно. Если после этого наши взаимоотношения начнут перерастать во что-то большее, что маловероятно, но очень желанно, я могу попасть в подобную ситуацию вновь. А выебываться права у меня уже не будет. Один же раз снес. Выходит, придется терпеть и дальше. А я не думаю, что можно быть счастливым с человеком, рядом с которым ты что-то вечно терпишь. Вот уж нет. Кроме того, Дитрих сам сказал, что приставал ко мне лишь потому, что я попался под руку. И я ему совсем не нравлюсь. Интерес отсутствует. Бегать за ним, вымаливая внимание? Нет, на самом деле, я и на такую хуйню способен. Не из гордых я ребят, что греха таить. Но нахера тратить время? Поэтому я поставил перед собой условие. Если Дитрих сам первый пойдет на контакт, значит ему не так уж и похуй, как он уверяет. Значит, есть шанс. Значит, буду биться и добиваться. А нет? Как обычно задавлю зарождающуюся влюбленность в зачатке. В этом говне я уже собаку съел.

…Everybody in the world knows I'm a little twisted, twisted.

Вторая причина, параллельно волнующая меня уже неделю: Шурик Миронов. Да, я понимаю, что лезть в чужие взаимоотношения — себе дороже. Но, черт побери, я чувствую вину за то, что мой самый охуенный батя на свете ходит один-одинешенек. И почему? Потому что между любовью к парню и любовью к сыну он выбрал второе? Да, поступок благородный, и батя во мне души не чает. Вот только не буду же я рядом с ним всю свою жизнь? Я ведь когда-нибудь выпорхну из родительского гнезда. Обзаведусь собственной семьей. Вон с тем же Дитрихом, например, если он перестанет изображать из себя залупу и решится на цивилизованный разговор. Короче, не буду я батю всю жизнь пасти. Он бы и сам этого не хотел. И выйдет, что он останется совсем один. Да господи, даже у деда личная жизнь устаканилась! Он у нас тоже тот еще конь-огонь. В конце концов, ему всего пятьдесят пять лет. После смерти бабушки, которая ушла от нас, кстати, совсем не из-за старости, как многим могло показаться, а из-за болезни — она ведь тоже была еще очень молода (всего сорок четыре года), дед долго по ней горевал. Целых пять лет. Все это время мы жили втроем в двухкомнатной квартире. Дед в одной комнате. Мы с батей — в другой. Неплохо жили, дружно. Только в голове у меня запечатлелось воспоминание, как вечерами дедушка садился в свое кресло и часами перелистывает альбомы с фотографиями, где они с бабушкой еще совсем молоды и безмерно счастливы. Они же как в школе друг друга полюбили, так больше и не расставались. В такие вечера дедушка был особенно печальным. Потому когда мы с батей спустя шесть лет после кончины бабули узнали, что у него появилась дама сердца, праздновали всем домом. Дед, кстати, тоже хорош. Целых полгода скрывал от нас свою любовь. Боялся, что батя его не поймет. А батя расстался с клевым мальчишкой, боясь, что неправильно пойму его я. Один я из нашей семьи выбиваюсь. Пришел и все выложил как на духу, а у меня-то, в отличие от них, взаимностью даже не пахнет!

…Everybody in the world knows I'm a little twisted, twisted.

Короче, дед у нас мировой мужик. Женился во второй раз и переехал к своей возлюбленной. А мы с батей остались одни как персты. Первое время, помню, свыкнуться с его отсутствием было очень сложно. Мне тогда стукнуло двенадцать, и я постоянно плакал и просился к дедушке. А что будет с батей, когда уйду я? Насколько одиноко окажется его существование в этой двухкомнатной квартире, наполненной воспоминаниями о людях, которых там больше нет?

Поэтому я решил всерьез заняться его личной жизнью, хочет он того или нет. Три дня потратил на листание фотоальбомов и просмотр фотографий в отцовских социальных сетях. Все пытался выискать этого Шуру. Из моих воспоминаний, все, что я помнил о парне, это россыпь веснушек на щеках и носу и густые темно-рыжие волосы до плеч. Не кудрявые, но волнистые. Батя еще всегда смеялся над тем, будто Шура слишком много внимания уделяет своей шевелюре. А тот заявлял, что волосы у него сами по себе такие красивые и ничего он с ними не делает. Он как-то в доказательство пошел и вымыл у нас голову. И потом торжествующе демонстрировал высохшую шевелюру, легшую волнами волосок к волоску. Блин, забавный был пацан. Зря все ж батя его так просто отпустил.

…My father, he told me he knew I was.

…Мой отец, он сказал мне, что знает, кем я стану.

Упрямство привело меня к деду и его залежам фоток. Он у нас постоянно щелкал на мыльницу все подряд. Фотографий у него тьма тьмущая, и большую их часть мы даже ни разу не видели. Дед ведь тоже тогда общался с Шурой. Я помню, как мы все вместе ездили на дачу на шашлыки. Точнее как, мы-то весь день на грядках горбатились, а дед шашлыки жарил. И с мыльницей своей, естественно, бегал.

И я нашел! Одну-единственную фотографию, где Шуру можно было хорошо разглядеть. Увидел его и сразу понял — он самый. На фотографии мы стоим втроем. Батя в какой-то задрипанной дачной фуфайке и с лопатой наперевес. Я в джинсовом комбинезоне топчусь справа от отца рядом с ведром, полным помидоров. Одну помидору активно поглощаю. Аж все лицо в соке. А по левую сторону от отца Шура. Рыжие волосы, собранные в дурацкий хвостик на макушке, горят в свете заходящего солнца огнем. Широкая улыбка и счастливые-счастливые голубые глаза. Бате по плечо. Худенький и даже изящный. Симпатичный, в общем. На тот момент ему было двадцать. Считай мой ровесник. Сейчас, значит, двадцать девять. Он мог за это время измениться до неузнаваемости. Остричь волосы. Набрать вес. Или скинуть. В конце концов, он давно уже мог переехать в другой город и обзавестись семьей. Или пол поменять, чем черт не шутит. Все это я прекрасно понимаю, но ничего из этого не отталкивает меня от мысли разыскать его.

Все Александры Мироновы из нашего города во «в контакте» промониторены.

Саши Мироновы тоже.

Сани — тем более.

Шуры — не подходят.

Так, постойте, не Шура же. Шурик! Ассоциация с персонажем из советских комедий.

Ищу по нашему городу. Ноль совпадений. Убираю город, ищу по стране. Аккаунтов до черта и больше. И половина без фотографий. Приходится заходить в каждый. Некоторые закрыты. И хер знает, не скрыт ли за одним из них тот самый нужный мне парень.

Уже час с бараньим упорством занимаюсь бесплодными поисками. И энтузиазм с каждой минутой слабеет. Захожу в очередной акк. Вместо фотографии главный персонаж из фильма «Побег из Шоушенка». Тот самый мужик, которого подставили. Страница открытая, и на том спасибо. Лазаю по фотоальбомам. Мемасики. Политические шуточки. Коты.

И тут мое сердце замирает. В конце последнего просматриваемого мною альбома, красноречиво подписанного «Всякое», вижу фото. Фото другой фотографии. Той самой, которую я отрыл у деда. Она лежит на нашем кухонном столе. Батя в центре с лопатой. Я все еще жру помидор. Шурик. В матроске, которая явно велика ему на пару размеров. К фото идет подпись: «Самые дорогие мне люди».

…I'm crazy, I'm crazy, I'm crazy, I'm crazy.

Нашел.

Я нашел!

Я НАШЕЛ ЕГО!

У меня аж руки дрожат!

Правда, с последнего раза, как он заходил на эту страницу, прошло семь месяцев. Но здесь указаны ссылки на инстаграм и твиттер. Значит, не все еще потеряно!

— Эй, — раздается неожиданное сверху, и я аж подскакиваю на месте. Поднимаю голову. Надо мной стоит Дитрих. Смотрит прямо в упор. — Поговорить надо.

Опачки.

Извини, Шурик, к тебе я вернусь чуть позже.