Вечер сегодня тихий. На первом этаже Госпиталя спят пациенты, на втором — не спят доктора. Не спят, живут, облюбовав себе несколько комнат в торце старого дома под личные нужды. После Песчанки личные нужды, оказалось, опять могут иметь значение.

В импровизированной кухне полумрачно: горит одна только лампа, и светит так паршиво, блекло… Но вечеру это не мешает.

Под потолком витает сигаретный сизый дым. Артемий без следа скованности сидит, откинувшись в смычку стен спиной, рядом с ним, максимально близко, пустует второй стул. А вот Бакалавр полулежит со всеми удобствами — вольготно устроился на Бураховых коленях, пригрелся на груди.

Да, Даниил пьян, и сам Артемий далеко не трезв, хотя устойчивость у него и получше. Под столом прячутся две опустошенные винные бутылки, и если это поделить на три равные доли, то две из них выпил именно Бурах. А еще рядом, на уровне рук, над столешницей высятся почти пустая бутылка твирина и аккуратная горка окурков в тяжеленной стеклянной пепельнице — сам дарил, а Данковский принял.

Даниил улыбается хмельно, смотрит глазами осоловевшими, расслабленный, ласкучий, от алкоголя такой… Артемию хочется его согревать и прятать. Где свои мысли, откуда капают, где шипят?.. Это не так важно. Бурах дотягивается до последней бутыли, покачивает — осталось на дне. Предлагает Данковскому, но тот знаком велит: делай глоток.

Твирин не обжигает рот, как в юности, теперь его крепость, легкая горечь и ядреная терпкость последних капель кажутся правильными. Запястье обвивают еле-еле потеплевшие пальцы, забирают бутылку, чтобы через пару мгновений под ногами раздался краткий звон стекла о стекло. А подбородок тянет ниже, и губы накрывают губы — Даниил требует поделиться.

Скатившуюся по его подбородку каплю твириновую Артемий снимает без следа скованности влажными губами.