Первая неделя после окончания Второй Вспышки кажется даже по сравнению с предыдущей дюжиной дней сущим адом. Под конец выматывающей седмицы Бурах в полный голос рычит, если к нему подходят с очередным глупым вопросом или внезапной претензией. Данковский ведет себя иначе: он любого, кто лезет с глупостями, отбривает резкими и хлесткими словами с шипящим сарказмом, подобным яду. Горожане переглядываются, шепчут, мол, звери, а не люди, неужто и спросить нельзя, и этим-то жизни свои отдаем… Ниже в глазах людей теперь, когда Песчанка отступила, упасть будет просто невозможно.

Артемий молчит в ответ на редкие обвинения. Глотает тяжкие слова: если два оставшихся в Городе врача не будут такими зверьми, не будут дотла сгорать в работе каждый проклятый день, если будут бросаться на каждое слово, каждый жалобный клич без разбору — все грохнет в Бездну снова.

Они даже друг на друга невольно порыкивают, но совсем иначе. Без угрозы, коротко, отрывисто, чтобы себя подстегивать и не давать разводить долгие разговоры. Напоминают друг другу почти резко, когда нужно объявить перекур на пару минут, когда нужно выделить время на еду, когда придется подремать, чтобы некстати не свалиться с ног.

Они носятся с жаром по Госпиталю, по чумным домам, выгорают и стынут внутри так, что в глазах переливается холодный разноцветный металл… А под сердцем гложет.

Оставшись наедине, они медленно сбрасывают оцепенение, прорываются сквозь огрубевшие шкуры, как через скорлупки. Даниил выдыхает долго, допивает залпом позабытый кофе и скользит гибко ближе к Бураху. Тесная кухонька прижимает их друг к другу, Данковский сверкает уставшими глазами и обнимает, льнет к груди, голову отяжелевшую укладывает на плечо. Тепла просит, хладнокровный… Артемий отдает щедро и тоже просит немного: по-звериному носом тычется, нарываясь на ласку прохладной ладони, вздыхает шумно, руками обвивает змея своего, тоже умеющего дарить столь необходимые, щедрые подарки.

Может, они и звери, никто наверняка не скажет. Может, они и вспыхивают после Песчанки слишком резко и обжигающе. Но нет ничего плохого в запрятанной в глубинах потребности в тепле — хотя бы в тех огоньках, что в тишине уединения светят почти нежно в двух сердцах.