Никакой возможности выдохнуть. Ядовитые и гангренозные следы Песчанки пламенеют в каждом переулке, из некоторых домов еще выносят трупы. Артемий держится на чистом упрямстве, сцепив челюсти, за миг напрягается при запахе крови и ищет глазами источник. Каждая упавшая на пол капля заставляет вздрогнуть животно на мелкую песчинку мгновения.

Дома, в тесной квартирке напротив нового Госпиталя, полегче. Привычные звуки, привычные запахи. Шелест бумаг на сквозняке, тихое дребезжание стекла в раме. Кислота реактивов, горечь твириновых отваров.

Сегодня все не так.

Сегодня на пороге Артемий замирает. Его встряхивает: пахнет густо, тягуче, пахнет железом и солью — на полу несколько кровавых пятен. В ванной звонко капает вода, падая в другую воду, и что-то тихо, приглушенно шуршит. Перед входом на тумбочке свалены в кучу вещи Даниила, расписанные бурым поверх черного, пересыпанные землей и залитые кровью. Сердце спотыкается.

В ванной все те же звуки, только более явные. И еще дыхание Даниила, спрятанного за нарочито яркой занавеской. Артемий идет ближе, цепляя на полу расплывчатые следы, видя капли на плитке, красно-коричневые, как не до конца смешанные краски. Страх внутри растет, ширится, когтями взрывает плоть… Рука чуть дрожит, показывая истинную слабость, пока слегка засаленная занавеска сдвигается в сторону. На белизне ванны все то же — железо с солью, ржавчина крови, капли грязи.

Рука опускается, зато к горлу что-то подкатывает.

Даниил весь в синяках и царапинах, старых и, что немыслимо, в новых. У него разбиты колени и локти, сочится кармин из носа, ссадины по коже, обласканной теплой водой, от которой в осеннюю пору поднимается полупрозрачный пар. Артемий опускается рядом на колени, проскользив рукой по кровяной пленке на белом бортике.

Даниил поднимает глаза. Молчит, прикусив губу, молчит и выдерживает тяжесть вопроса, который перекрыл глотку: что случилось, кто посмел?.. Вытирает тонкой рукой под носом, не пряча рассаженные косточки на пальцах, дышит неровно, так, что полотно кожи то и дело натягивается на ребра. У Артемия нет слов — он лишь притрагивается к плечу, там, где, он помнил, раньше точно была родинка, а теперь темнеет стесанное пятно.

«Я их уже убил. Всех».

Его шепот падает с каплей в грязную воду, отражающую разводы на стене. Даниил шмыгает легонько, — у него, кажется, еще не совсем остановилась кровь — а после рассекает водную гладь собой, змеей морской бросается к надежному источнику тепла. Цепляется за широкие плечи Артемия, обнимающего хрупкое тело, смачивая ткани смесью живой воды и мертвой сукровицы. Жмется, вздыхает рвано, еще вздрагивает то и дело, но молчит, больше ничего не скажет, сам ведь разобрался. Артемий что-то бездумно шепчет ему на языке степняков — сам помнит лишь, что слова было всего два.

Из комнаты тянет сквозняком с запахом Песчанки и Смерти, в ванной поднимается паром аромат боли, растраченной зря крови, жизни, которая все рвется к коже, чтобы утечь с водой.

Артемий не позволит. Он обнимает не так крепко, опасаясь причинить боль, хмурится, пытается отдать Даниилу свое тяжелое и гулкое дыхание, ладонями широкими, крупными, быть может, слишком громоздкими гладит по рельефу косточек, по гряде позвоночной, по мокрым не от воды волосам. Он узнает преступников в любом случае и лично позаботится о том, чтобы осмелившиеся разодрать змеиную шкуру не нашли в смертельной темноте покоя. Изрежет так, чтобы дороги запутались, завели преступников во чрево Суок без следа обратного.

А пока нужно оставить поцелуй на виске, там, где под тонкой кожей столь неистово бьется, смыть грязь и кровь, пот и слезы, боль и горечь. Даниилу тяжело, тяжелее во сто крат, и слышно, как стеклом многогранным звенят его кости. Чувствуется, как крупицы стойкости песком текут сквозь пальцы, сжимающие в горсти одежду.

В какой-то миг капель из крана замирает окончательно. Сразу после Артемий берет на руки Даниила, завернутого в полотенце, чтобы донести в спальню и взяться там за аптечку.

Все болото, ядовитое, гангренозное, соленое, железное, скользкое, хрусткое, остается за дверями.

Навечно ли?