Даниил напряжен, красивые темные брови нахмурены, в лучащихся карамельными прожилками кофейных глазах — сосредоточенность. Даниил на пороге принятия важного решения: он смотрит на карты в своих руках так, будто вычисляет единственную выигрышную тактику. Артемий старается сосредоточиться тоже, но этому мешает весомая причина: на Данииле нет ничего, кроме белья.

Они вдвоем, выкупившие целиком купе, едут на Горхон, к старшему Бураху. Поезд совсем не новый, маршрут почти никому не нужный — вагоны полупустые. За окном давно вылезла над ровным степным горизонтом луна, скрывая привычные для осенней Степи охру, бистр и сиену под своим щедрым плавленым серебром.

Они едут почти двое суток и теперь играют в дурака на раздевание.

Артемий отстал ненамного, хотя Даниил все-таки в проигрыше, потому что нынешними картами определяется, останется ли на нем хоть какая-то одежда. Он накрыл плечи тонкой выданной простыней, что не мешает видеть его почти целиком и бесстыдно глазеть. В конце концов, они уже с месяц вместе, никто запретить не может.

Наверное, это везение. Даниил все-таки выкладывает карту на одеяло, смотрит выжидающе… Чувствует Артемий не облегчение — легкий жар, будоражащий до кончиков пальцев. Он отбивает семерку валетом и скидывает с рук девятку, которую, он знает, Данковскому нечем бить.

Даниил не шипит, не возмущается, только вдруг улыбается так чарующе, со скрытой глубоко внутри усмешкой. Просит собрать колоду. Почти кошачьим движением выскальзывает из-под простыни, на носочках добирается до выключателя света. Краткий щелчок.

Карты сброшены на стол еще до того, как Даниил, покрытый мурашками, шагает вплотную, не позволяя подняться с койки, укладывает на плечи ладони, чуть надавливая, поглаживая, и тихо просит помочь ему раздеться — привилегия победителя. Его смешок добивает: раскаленные нервы дребезжат, грозя оборваться. И ни на миг не мелькает мысли помедлить, отказаться, увильнуть… Дыхание сбивается.

Артемий не переходит к главному сразу, знает, что Данковскому так не нравится. Он утыкается носом в открытый живот, согревая бледную кожу, губами проводя по тонкой линии, там, в глубине рассекающей тело пополам. Целует мягкую впадину пупка, ведет дорожку поцелуев ниже, не давая отступить, придерживая ладонями за пояс, проскальзывая пальцами к границе тонкой ткани. Даниил цепляется за плечи, выдыхает довольно, зарывается кончиками пальцев в волосы Бураха, взъерошивая, поглаживая, будто зверя. Он ощутимо возбужден. Он пахнет так головокружительно, привлекательно, и хочется уложить его рядом с собой, притиснуть вплотную, любить до умопомрачения. Но Артемий целует, прикрыв глаза, пробует губами сквозь ткань, ощущая, как на плечах остаются красные полумесяцы от ногтей. Мурашки с одного перекидываются на другого, и дыхание, с каждой секундой сбивающееся все более явно, кажется тоже одним на двоих.

Все-таки избавленный от белья Даниил не дает слишком уж растягивать прелюдию. Весь черно-белый в свете луны, он гибко прижимается змеей, стаскивает лишнюю одежду с Артемия, мурлычет, что в кармане пальто есть все нужное. Это так он на остановке в «курилку» сходил… Но Бурах готов уже сейчас стонать от удовольствия: Даниил слишком хорошо знает их двоих, то, какие они друг с другом, чтоб не предусмотреть все.

Его Данковский безумно красив. Он прекрасен, сколько бы ни ворчал о мелких морщинках в уголках глаз и губ, сколько бы ни вздыхал о том, что годы идут, а он уже стареет. Он невозможный, весь открытый, сверкающий чернотой радужек, осыпающий ласками в ответ на ласки. Даниил чаще в постели бывает шумным, и хоть они оба и стараются глушить голоса, то и дело приходится прятать чей-то неосторожный стон или тихое рычание в крепком слиянии губ. Они легко увлекаются, редко когда ограничиваясь одним разом, и пока лунная тропка клонится к горизонту, они занимаются любовью никак не меньше часа.

После, отдышавшись, Даниил все-таки достает сигарету. Он курит в окно, как студенты стараются курить в форточку там, где не положено, он полностью обнажен и абсолютно бесстыдно подмигивает Артемию, выгибаясь посеребренным телом так, что невольно желается лишь сильнее. Любые мысли о штрафе идут к чертям. Бурах поднимается, прижимает Данковского к груди, чувствуя гладкое переплетение линий, и принимает в подарок немного дыма с зацелованных приоткрытых губ. В лунном свете они, льнущие друг к другу, кажутся неразрывными в первобытной наготе переполненных страстью тел. Жмутся ближе, не говоря ни слова, вновь путаются в простынях — и на все плевать, когда друг в друге расцветает космос после совместного взрыва.

Да, они молоды, но уже не настолько, чтобы поступать опрометчиво и авантюрничать. Но оба ведут себя, как горячие юнцы, в обоих играет кровь, и шалые взгляды кажутся самыми искренними и правдивыми, даже когда возраст в паспорте шипит, что пора прекращать сходить с ума.

Но как можно что-то прекращать, когда только нашли друг друга? Как отказать внутреннему зверю, который откликается на зов мгновенно? Как утихомирить стучащее бешено сердце, которому совсем по-юношески плевать, ждет впереди вечность или смерть, когда рядом тот, с кем наивно и намеренно хочется быть вместе навсегда?

И они слушают только горячую кровь, пока за окном понемногу расцветает осенней палитрой щедрая матерь-Степь.