Мария с Жозель любят посидеть в жаркий полдень на носу “Травиесы”, болтая босыми ногами. Тремя: протез Мария кладет в тени, чтобы не нагрелся на солнце. Хромая служанка никому из белых господ не сдалась, так Мария оказалась здесь. И уже, кажется, давно забыла о том, что чем-то отличается от цирковых, ну, исключая цвет кожи. Поэтому она не спускается на берег без крайней нужды: мир твердой земли принадлежит рабовладельцам, о которых Мария предпочитает не помнить.

Она любит детей. На представлении частенько прячется за занавесом и разглядывает восторженную детвору, сверкая во мраке белой улыбкой. Панетту Мария считает своей приемной внучкой, поет ей пахнущие алыми пустынями песни на ночь и заплетает золотые косы, что так красиво струятся в темных ладонях. 

Сейчас Мария курит трубку, выдыхая кольца, что быстро растворяются в льющемся с небес свете. Ее лучшая подруга Жозель лежит рядом на подушке, надвинув на глаза соломенную шляпку с приколотыми свежими ромашками. Наверняка их принес кто-то из мальчишек. 

Баржа застыла в сонном мареве кончающегося лета. Река не колышется, словно зеленое зеркало, по бокам подернутое ряской-патиной. В лазарете, которым обратилась каюта гимнастов, тревожная тишина: сначала парень пришел в себя, но успел лишь спросить, отчего вокруг так темно. Затем снова уплыл в забытье, да еще и жар поднялся. Рауль с Жанной с рассвета уехали в город. Ярек и Карлос шепотом спорят, везти ли найденыша в больницу, однако запрягать нашу капризную кобылу в телегу… безопаснее запрячь Пашу, честное слово!

Ярек ходит вокруг каюты кругами, говорит сам с собой и грызет ногти. Потом возвращается, меняет больному повязки, колет какие-то ампулы, поит парнишку водой с ложки. Тот глотает сам. Это хорошо. 

К закату температура спадает, Ярек бинтует собственные пальцы, торопливо ест обед, что уже во второй раз греет для него Жозель, и снова возвращается к роли сиделки. Флавио репетирует над водой, поглядывая на свою каюту. Осторожнее, идиот ты этакий! Ну вот, едва не сорвался. Хотя в худшем случае негоднику грозит внепланово искупаться, не более. Когда Ярек показывается, Флавио спрыгивает на палубу.

— Ты и сегодня оставишь меня работать da solo?

Ярек вспыхивает:

— А я тут, по твоему, развлекаюсь?!

— В афише указан дуэт!

— Спроси Карлоса, что он предпочтет: скидку на билеты за отсутствие акробата или труп на борту!

Итальяшка кривит губы. Ярек преувеличивает, оба это знают. Если уж ему в свое время удалось выходить самого Флавио, то этого бедолагу — и подавно. Но красавчик не хочет спорить, он знает, как это кончится: один перейдет на польский, другой на итальянский, оба охрипнут и в итоге разойдутся ни с чем. Ярек уходит курить за угол, его напарник возвращается к своему занятию. Но смотри: эти густо подведенные ресницами глаза слишком уж задумчивы. Мальчишки с удочками на том берегу улюлюкают, Флавио разминается, залезает на самый верх. В простом трико для тренировок он весь черно-золотой. Плавно выполняет “крокодил”, “планш”, переходит в “двойной венсон”, выпрямляется… Пальцы соскальзывают, левая рука успевает вцепиться в перекладину, но вывернутое плечо примет на себя вес всего тела! Едва слышный хруст, крик и удар об воду: пальцы разжались от боли. Зеленая глубина втягивает Флавио, он быстро исчезает во мгле, полной водорослей. Мальчишечьи свист и хохот летят по воде от берега до берега, их спугивает второй всплеск — это Ярек прыгнул в реку.

На палубе лужи и плети нитчатки, мокрая одежда. В белой мисочке — нежно-розовые разводы и шприц, пахнущий, как давнее зелье Вольфганга. Вправив и перебинтовав плечо итальяшке, Ярек шипит:

— Признайся, что сделал это специально!

Флавио мрачно смотрит в пол. Я спрыгиваю с бельевой веревки, на которой качался, и сажусь рядом. В этот раз я на стороне Флавио: хоть границы меж болью и удовольствием для него размыты, он не стал бы намеренно увечиться, чтобы не работать. Какое-то подобие совести есть даже у него. И Карлос бы не просто рассердился, но перестал уважать, а дороже этого уважения у Флавио ничего нет. Ну и деньги ни для кого из цирковых лишними не бывают, это тоже серьезный аргумент. Тем, кто выступает, достается больше.

Возвращаются Жанна и Рауль. Мария забирает Томаса, чтобы почистить перед шоу. От буки пахнет спиртным, но он не пьян. К моему удивлению, так же пахнет и от Жанны. Вот уж странно представлять их сидящими в пивной вдвоем. Я извожусь от любопытства, но мне ни за что не узнать, о чем говорили два молчуна! Нужно было попроситься поехать, хотя города я не слишком-то люблю, даже маленькие. Пойду поплачусь Томасу. Этому флегматику хоть земля тресни, лишь бы только пожрать да поспать всласть давали. Готов поспорить: он не вслушивается в то, что ему говорят, зато никогда не перебивает. Кстати, остальные тоже нет-нет да и исповедуются Томасу. И каждый свято уверен, что столь оригинальная мысль не может прийти в голову кому-то еще.

Итальянец быстро обзаводится поклонниками и поклонницами в любом городе, и этот — не исключение. Флавио продает билеты и, кажется, нас ждет хорошая выручка: белозубая улыбка творит чудеса, а рука на перевязи добавляет к восхищению тонкую нотку сострадания. Люди готовы платить полную цену за вход даже при отсутствии акробатического дуэта, лишь бы кумир улыбнулся еще раз.

Когда мы возвращаемся на баржу, то видим у лазарета Рауля, который хмуро смотрит в мглистую речную даль, подпирая косяк двери. Ярек кивает ему:

— Спасибо. Очнулся?

— Да.

— Не видит?

— Нет.

— Хоть сказал, как его зовут?

Рауль коротко выдыхает и отводит глаза.

— Его зовут Натаниэль.

Судовой доктор явно ждет, пока Рауль уйдет, но тот не двигается с места, задумчиво ероша свои светлые патлы. Мимо гуськом проходят цирковые, в сумраке белое раскрашенное лицо Вольфганга жутковато плывет в воздухе отдельно от тела.

— Можешь идти, — наконец, говорит Ярек.

— Я могу присмотреть за ним и дать тебе выспаться, — неожиданно предлагает бука. Доктор удивленно поднимает брови. — Мне все равно сегодня… не уснуть.

Неловкая попытка скрыть тайну окончательно выставляет ее напоказ: Рауль ранее не отличался излишней заботливостью по отношению к чужакам, да и спит он лучше многих. Горло буки раскаленными путами стягивают взгляды Ярека, Флавио, Карлоса, который неслышно возник на пороге капитанской каюты, и остальных, что слушают разговор чуть поодаль. 

— Ладно, — Ярек пожимает плечами. — Тогда я иду спать к тебе. Вода на столе, судок под кроватью, тряпки на полке. Измеряй температуру каждые два часа и записывай в журнал. Если будет стонать или еще что — зови меня сразу.

***

Мы снова в пути, пусть и ненадолго. Чтобы починить “Травиесу”, надо перебраться в Ансени. Я спускаюсь по вязкам веревок на внешней стороне борта, свешиваюсь, держась хвостом, черпаю рукой, оставляю за собой кружевной след. Он исчезнет, но река будет помнить меня и мое прикосновение. Она забирала наши слезы, кровь и пот, она будет помнить нас всех.

Ярек говорил, что временная слепота может случиться от сильного удара по голове, и Натаниэль, ко всеобщему облегчению, прозревает уже к вечеру следующего дня. Панетта счастлива, что первым, что найденыш увидел, был ее ловец снов. (Жозель дала ей самые красивые нитки и пожертвовала одно из маленьких пялец). В Ансени есть больница, но на предложение отвезти его туда наш гость говорит твердое “нет”. Согласись, он прав: бесплатные больницы порой страшнее тюрем. В Ансени настоящая пристань, там много яхт и лодок. Хорошо, что нам не нужно ютиться среди них. Мы швартуемся чуть дальше, за бетонным бугром, где от волн отражается звон стали и клубится дым мастерских. 

Рауль пропадает в городе, едва сходни касаются берега, и возвращается глухой ночью, способный лишь худо-бедно переставлять ноги. Дежурит Карлос. На входе придерживает буку за плечо, что-то тихо спрашивает, тот трет лоб, отрицательно качает головой. Я несусь со всех ног, перепрыгивая с крыши загона на крышу каюты, но не успеваю разобрать ни слова! Вот невезение! Может, хоть ты что-нибудь слышал?

Тень Флавио проносится мимо летучей мышью. Рука на перевязи — не помеха для его инкубьей жажды, но медное крылышко на каюте Рауля впервые оказывается намертво заклинено изнутри. Флавио нелепо топчется у двери, потом свешивается с борта, стараясь заглянуть в окно. Стоит он так довольно долго, явно прикидывая, как ловчее добраться по лееру, пока фонарь не начинает двигаться по палубе, в итоге замерев за спиной красавчика. На больное плечо опускается рука Карлоса.

— Флавито, ступай спать. — Итальяшка, слепой в ярком свете, таращится, приоткрыв алый рот. Неужто и вправду верил, что капитан о его похождениях не знает? — Ступай, ступай, caro mio.

День приносит с собой зной и трех серых от въевшейся пыли рабочих. Они обмеряют пробоину (спасибо пьяному богатею на скоростной яхте и тяжелогрузу с камнями). Даже немного грустно: с дырой в боку мы уже сроднились, крен придавал “Травиесе” особый шарм. Жозель болтает с подрядчиком и его помощником о судостроительстве, неожиданно для них обнаруживая глубокие познания в этом вопросе. Мужчины приходят в восторг и зовут ее с собой в бистро. Жозель вежливо отказывается, но по розовеющему лицу видно, как она счастлива.

Жара давит, словно прессом, Мария и Рауль носят воду животным, Жанна наливает ванну капуцинам. Моя нарядная жилетка отправляется в стирку, хотя мне кажется, что еще недельку она вполне могла прослужить… Не люблю ходить без нее и сливаться с толпой. 

Окна и двери Ярековой каюты распахнуты настежь, чтобы хоть немного охладить воздух внутри. Доктор сидит у порога вместе с Панеттой. Они чистят картошку к обеду и развлекают байками Натаниэля, благо, баек у цирковых великое множество, а он отвечает нечасто и коротко (горят разбитые губы). Смеется, то и дело болезненно охая (ребра тоже ноют).

Рауль, выходящий от Паши, видит раскрытую дверь лазарета и замирает, словно наткнувшись на стену. Опускает лицо и гепардом пробегает мимо, изменяя своей обычной медвежьей вальяжности. Удивленная Панетта смотрит ему вслед.

На другой день Жанна вместе с Марией уводят лошадей с баржи: Томас может переносить резкие звуки, а как воспримет их кобыла — неизвестно. Двух капуцинов Мария несет с собой.

Сварка пугает меня. Сияет так, словно у нас в трюме поселилась звезда. Тянет лучи сквозь щель, хочет на волю. Паша ревет в ответ рычащей болгарке. От ударов заклепочных молотков вздрагивает Вольфганг, а Жозель улыбается. Она с самого утра устроилась с вязанием под козырьком пустой конюшни, чтобы наблюдать за рабочими. Подрядчик приветственно машет рукой. 

К одиннадцати объявляют, что Закари будет обедать с нами. Дети спрашивают, кто это, взрослые таинственно улыбаются, поглядывая на Жозель. Три кастрюли и укутанный в одеяло чугунок хранят в себе дивные яства. Цирковые накрывают стол скатертью, едят чинно, в кои-то веки пользуются ножом и вилкой. Карлос — настоящий фокусник — где-то раздобыл даже белоснежные салфетки! Закари и Жозель почти не едят, но болтают без умолку. Пианистка шикает на сыновей, привычно обменивающихся кусками, желанными для одного и отвратительными для другого. Рауля за столом нет.

Натаниэль пробует вставать. Мы узнаем: его избили за то, что парень не захотел добром отдавать свои серебряные часы. Часы ублюдки все же забрали и чуть не забрали жизнь. Карлос глубокомысленно замечает, что это будет уроком на следующий раз — ценность жизни и здоровья ни с чем не сравнима. Особо новичка никто не расспрашивает: захочет — расскажет сам. Вечером он сидит в плетеном кресле Марии, куда Ярек натолкал подушек, и с нескрываемым интересом смотрит на Трубача с Мальчиком, которые разучивают какой-то марш. Рауля нигде не видно.

Баржа вместительна, однако на ней невозможно спрятаться всерьез — стоит выглянуть из каюты, как обязательно встретишься с соседями. Хотя бы потому, что гальюн один на всех.

Ночью я ворочаюсь, не в силах сомкнуть глаз. Судно пропахло жженым железом и плавленой резиной, звезды поглотило зарево прибрежных фонарей. Давай лучше выйдем наружу, ветерок пригладит вздыбленную шерсть, унесет дурные мысли… Гляди-ка, грузная фигура с рюкзаком шагает прочь от дома. “Травиеса” жалобно скрипит Раулю вслед. Не успеваю я предпринять что-либо, как другая фигура кубарем скатывается следом, сверкнув босыми пятками. Зацепившись за последнюю доску сходней, падает на колено, но тут же вскакивает и бежит дальше. Здоровая рука хватает Рауля за куртку.

— Ты уходишь из-за меня?! 

— Убери руку, иначе будешь носить на перевязи обе.

Слова Рауля тяжело падают на дорогу. Он идет дальше. 

— Amore! Нет, не уходи! 

— Засунь свою amour (Рауль нарочно подчеркивает разницу произношений) туда, где у тебя разве что рукояти штурвала не побывали! 

Флавио бежит следом, хоть больше не пытается трогать.

— Хочешь, я больше не буду к тебе приходить. Я клянусь! — его голос дрожит, готовый сорваться. — Не нужно из-за меня… 

— С чего ты решил, что это из-за тебя?! — взрывается Рауль.

Флавио ошеломленно замирает. Рауль делает еще тринадцать шагов и останавливается. Стоит, опустив голову, долго, у меня даже рука затекла держаться за перекладину фонаря. Потом разворачивается и идет назад, мимо Флавио, поднимается на “Травиесу” и захлопывает за собой дверь своей каюты. Итальяшка какое-то время стоит на берегу, дрожа от ночного ветра, потом тоже возвращается. Пойдем-ка спать и мы.