Имя этого ничтожного – Шэнь Цинцю. Я, конечно же, понимаю, что это никому не интересно и что, скорее всего, человек, читающий эти строки, сейчас хотел бы заплевать страницы кровью, не увидев на них строк из учения Сунь-цзы о военной стратегии. Мне кажется, в таком случае ему стоит закрыть эту книгу и просто убрать с глаз долой. Однако, если тебе, кто бы ты ни был, кажется забавной подобного рода находка – прошу, побудь здесь ещë немного. Возможно, это пойдëт на пользу нам обоим.

На самом деле, это какой-то бред. Я перечитал всë написанное, и понял, что никакой пользы из этого, само собой, не выйдет. Просто я убиваю последние дни своей жизни, пытаясь написать что-нибудь в память о своëм ушедшем на покой наставнике, и, конечно, ты просто совершенно случайно взял (или взяла?) не ту книгу.

На всякий случай скажу: я не собираюсь совершать самоубийство. Просто обстоятельства сложились так, что в очень и очень скором времени моя жизнь перестанет быть жизнью в самом широком смысле этого слова и обратится в тошнотное существование. И, нет, я не преувеличиваю. И не жалуюсь тоже. Может быть, как-нибудь потом я тебе объясню, почему так вышло, но сейчас с тебя хватит и того, что я сижу в бамбуковой хижине на вершине Цинцзин хребта Цанцюн, пью цветочный чай и пытаюсь написать историю единственного нормального человека в мире – своего наставника, а на столе и в голове у меня беспорядок, и дождь лупит по крыше дома и в ставни, как сумасшедший, и стебли бамбука в роще так мерзко стонут, качаясь под шквальным ветром... Ненавижу бамбук. Но он полезен, так что приходится терпеть.

Так вот, о моëм наставнике. Сяо Сунъюнь прожил удивительную жизнь даже по меркам заклинателей. Сначала он был послушником в горном храме, но потом подался в бродячие заклинатели, чтобы защищать простых людей от злых духов и демонов, и впоследствии присоединился к духовной школе Цанцюн по приглашению одного из предыдущих глав, но не простым учеником, как большинство приходящих сюда, а сразу учителем. Кроме того, он всегда боролся и с несправедливостями Царства людей, на что обычным монахам и совершенствующимся, как правило, глубоко наплевать. Во времена оны Сяо Сунъюнь даже участвовал в восстании против деспотичного императора и чудом избежал казни. Вот настолько ему было не всë равно. Даже удивительно, что у такого прекрасного человека, образца добродетели и чести, вырос настолько мерзкий ученик, как я, – действительно, настоящая сволочь. Наставник Сяо всегда верил, что я смогу побороть все отвратительные стороны своей натуры, но, когда стало ясно, что я всë-таки его подвëл, ничего не сказал – лишь продолжил молча перебирать свои чëтки в беззвучной молитве о просветлении всех существ. Может, он и до сих пор верит, что я исправлюсь, только вот я уверен, что для меня уже поздно. Немного стыдно, конечно, но ничего не попишешь. Тем более, жить мне осталось недолго, и это – твëрдый факт.

Пожалуйста, только не думай, что я сейчас ною. Вовсе нет. И я не оправдываюсь, а хочу прояснить одну вещь: на самом деле я давно уже смирился с тем, что придëтся расстаться с жизнью. В конце концов, я действительно совершил много дурных поступков, за которые вроде как должно следовать наказание – и вот моя кара меня почти догнала. Но мне не о чем сожалеть, честное слово. Я побыл хоть какое-то время уважаемым человеком, выбился из грязи в князи... Просто, видимо, если не жил хорошо, нечего и начинать. Всë возвращается на круги своя.

***

Ещë раз перечитал написанное. Нет, это всë-таки выглядело как нытьë. Я и не знал, что можно самому себе показаться настолько жалким...

Возможно, кстати, дело просто в том, что я не знаю, с чего можно начать. Всë-таки не каждый день пытаешься написать историю чьей-то жизни, а я, в отличие от своего наставника, не писатель. Сяо Сунъюнь был замечательным поэтом и философом, но я не таков. Хоть я и сделался господином вершины изящных искусств, в душе я остался всë тем же необразованным мальчишкой, каким был в своей ранней юности – думаю, это заметно по стилю моего письма. Наставник говорил, что это даже хорошо: мол, я не лишëн непосредственности восприятия и более открыт разумом, чем многие, кто с детства постигал основы дао. Но мне это всë не кажется таким уж достоинством; я жалею, что слишком поздно начал учиться.

Мне подумалось, что, раз сам я не могу придумать, с чего начать, надо попытаться представить, что сказал бы по этому поводу мой наставник. Видишь ли, он единственный по-настоящему умный человек из всех, кого я знаю, так что к его мнению я был бы готов прислушаться. Я размышлял очень долго, представляя, как наставник вздохнëт, отщëлкивая бусины чëток, и посмотрит в никуда своими затуманенными мутными бельмами глазами. Потом он бы немного пожевал тонкие губы и, наконец, словно устав от круговорота мыслей, прикрыл веки. А когда мне бы уже показалось, что он уснул, наставник распахнул бы глаза и, вновь начав перебирать чëтки, сказал мне: «Начни с "сейчас"». И я, пожалуй, именно так и сделаю.

Сейчас поздняя ночь, и за окном гремит буря. Ветер гнëт бамбуковые стебли в попытке сломать их, ломится в двери и окна, как путник, настигнутый страшной опасностью в дороге. Я сижу за столом, заваленным шëлковыми и деревянными свитками, картами и бумагами, измазанными корявыми писульками моих нерадивых учеников, и, когда я прислушиваюсь к звукам за пределами моего маленького дома, освещëнного масляными лампами и тлеющими углями жаровни, мне кажется, что ветер стонет от одиночества: «Ах... Пусти меня... Мне так грустно... Я так страдаю...» – примерно вот это я слышу в его завывании, перекрывающем даже грохот дождя по хлипкой черепице. Мне даже сделалось немного жаль этот ветер, но уют и тепло хижины для меня как-то дороже, я не горю желанием их лишаться или делить свой покой с кем-то или чем-то ещë.

Моя хижина – это одно из немногих мест на Цанцюн, которые мне ещë нравятся. Здесь всë напоминает о наставнике. Я почти ничего не менял после его отбытия на покой, только слегка расширил его коллекцию книг, оставленную здесь для будущих поколений. Правда, теперь я не очень уверен, что наша духовная школа продолжит существовать, но постараюсь сделать для этого всë, что в моих силах. В конце концов, много лет мне здесь было сносно.

Я ещё раз окинул взглядом пейзажи на стенах и расписные ширмы. Все эти картины выполнены так искусно, что дух захватывает, а рисовал их как раз мой наставник собственной рукой в годы, когда зрение ещё не покинуло его. Правда, я этого времени не застал, но меня просветили старшие соученики. Я, к слову, до сих пор не знаю, почему своим преемником Сяо Сунъюнь выбрал именно меня, ведь было много кандидатов, гораздо более достойных, чем я – беглый раб и бывший ученик совершенствующегося на Тёмном пути, да к тому же отпетая мразь, если верить моим так называемым братьям и сёстрам по оружию.

В любом случае, я очень благодарен своему наставнику за шанс прожить остаток своих дней по-человечески. То, что я его упустил, – это исключительно моя вина. Иногда мне становится грустно оттого, что я не оправдал ожиданий Сяо Сунъюня, – особенно если не надо уезжать по заданию главы Юэ и приходится сидеть на Цинцзин. После ухода наставника Цинцзин стала просто до ужаса унылым местом и вполне вероятно, что в этом есть и моя заслуга. Ученики болтаются по склонам с совершенно постными лицами. Я вижу, что они боятся и ненавидят меня, но ничего не могу с собой поделать: я понятия не имею, как нужно вести себя с детьми и совсем молоденькими юношами, и меня дико раздражает, когда они своевольничают, или дерзят, или ленятся – и в итоге снова раздражаюсь, а единственный действенный способ обучения, на который хватает моего терпения – это наказания. Я никогда не скупился на ругань и порку. Это странно, ведь мой наставник совсем не таков: он всегда был готов потратить лишний час на объяснение очевидных вещей и закрывал глаза на многие вольности, что мы себе позволяли (интересно, можно ли говорить «закрывал глаза на что-то» про слепых, или это звучит как дурацкая игра слов?).

Меня бесят практически все мои ученики, кроме Нин Инъин и, пожалуй, Мин Фаня. Инъин-эр – добрая девочка, и я действительно рад, что судьба свела меня с ней. Жаль только, что её доверчивость и наивность обернулась для всех нас трагедией. Всё-таки я был прав, не надо было позволять ей общаться с этим зверёнышем… Наверное, я говорю сейчас, как отец непутёвой дочери, но на самом деле, кто из нас по-настоящему непутёвый – это большой вопрос. И, по-моему, непутёвый скорее я. В конце концов, кто из нас теперь живёт в холе и неге под крылышком у властного завоевателя, а кто доживает последние деньки на свободе, рискуя подвергнуться казни-линчи или превратиться в «человека-палку»? Похоже, старик Цю был прав: ничего хорошего из меня так и не выросло, ха…

Мин Фаня мне тоже жалко. Способный был мальчик. Но, судя по всему, он тоже жестоко поплатится за преданность мне и за попытки угодить своему жестокому учителю. Я плохо на него повлиял: взрастил в ребёнке все свои пороки, и теперь мне остаётся лишь молиться, что ему повезёт и он окажется просто пронзён ядовитой стрелой в бою и примет быструю и лёгкую смерть. Тогда его не настигнет месть этого зверя, и я смогу с чистой совестью подвергаться всем тем мучениям, которые он приготовил для меня.

Ну да не будем о грустном. На самом деле, сейчас меня гораздо больше интересует, кто ты? В чьи руки попали страницы, на которых я пытаюсь написать что-то о наставнике? Мужчина ты или женщина? Человек, демон или, может быть, небожитель? Даос ты или буддист? Мирянин или монах? Совершенствующийся в заклинательстве или простой обыватель? Я всё думаю, поймёшь ли ты меня, или решишь, что не стоит тратить ни минуты драгоценного времени на эти записки сумасшедшего. Если второе, то, правда, ничего страшного, я даже буду рад мирно разойтись с человеком, с которым мне явно не по пути. Но если вдруг тебе интересно, то, пожалуйста, продолжай чтение, я не против.

К слову, мне тут подумалось, что стоит рассказать тебе, почему я пишу историю своего учителя в книге с обложкой от «Искусства войны». Во-первых, так мои слова не попадут в руки тех, кому они не предназначены. Если кто-то будет искать мои записи, вряд ли ему придёт в голову, что они могут скрываться под маской учения Сунь-цзы. Во-вторых, название, как мне кажется, вполне отражает суть того, о чём я пишу, ведь жизнь и есть сама по себе война, бесконечная битва; и в этой войне творится просто невероятное количество несправедливости, с которой Сяо Сунъюнь всю жизнь боролся, – как и на любой другой войне. По крайней мере, для меня это так. Интересно, а как для тебя?..

***

Наверное, я очень глупо выгляжу, задавая все эти вопросы. Я же знаю, ты никогда не сможешь ответить. Но ничего не могу поделать со своим любопытством, прости. Возможно, я кажусь тебе странным из-за того, что твоя личность волнует меня куда больше, чем собственная судьба, особенно в преддверии вроде как пугающих перемен. Но дело в том, что я могу более-менее представить, что меня ожидает в будущем, а вот кем окажешься ты – это тайна за семью печатями. Да и думать о тебе гораздо приятнее, особенно зная, что ты тоже думаешь обо мне.

Надеюсь, ты простишь мне эти вольности, которые я позволяю себе в отношении тебя. Как ты уже понял, я без понятия, как пишутся книги, и просто следую за ходом своих мыслей, а они у меня в беспорядке и скачут с одного на другое, прямо как кузнечики в травах. Если бы у меня не было чёткой цели, эта история, вероятно, превратилась бы в рядовые записки у изголовья.

Кстати о чётких целях. Под конец жизни я понял, как это важно. У меня никогда раньше не было чёткой цели, и посмотри, что же со мной стало: я испортил абсолютно всё, и совсем скоро меня, возможно, запытает до смерти в подвале собственный бывший ученик. Он отрежет мне руки и ноги, вырвет глаза и язык, а потом, скорее всего, предотвратит мою почти неизбежную смерть от потери крови и станет продлевать мои дни, пока я не сойду с ума от невозможности сделать с собой вообще ничего: ни как-то облегчить свою участь, ни даже убить себя самостоятельно. Может, потом, когда он устанет смотреть на мои страдания и они больше не будут приносить ему удовольствие, в моей темнице как бы случайно окажется Инъин-эр с ножом или сильным ядом (это не так уж важно) – и надо мной наконец свершится акт милосердия в виде дарования мне долгожданной и лёгкой смерти. И тогда я покину этот мир с благодарностью в душе и сердце, и мне будет не о чем сожалеть на этом свете, ведь та, что была мне как дочь, не забыла старого учителя…

***

Ой, прошу меня извинить, я опять написал полную чушь. Только не закрывай книгу и не думай, что я нытик, придурок и фантазёр. И не пытайся, пожалуйста, разглядеть в моём отношении к Инъин-эр какое-нибудь извращение, мне этого всего с лихвой хватило при жизни. Тогда я не отрицал обвинений, ведь смысла не было и мне всё равно бы никто не поверил, но ведь ты, думаю, уже понял, что не стоит книгу судить только по обложке? Я, конечно, гадкий человек, но не настолько. Я на собственном опыте знаю, что такое внимание никому не приятно, спасибо, и не пожелал бы такого своей ученице – она и правда заслужила лучшего. Лучшего наставника она, кстати, тоже заслужила. Если бы её обучал Сяо Сунъюнь, а не я, толку было бы гораздо больше. Но увы, всё сложилось именно так, как есть сейчас, и утраченного времени мне никогда не вернуть…