В одном из тысяч других миров всё совсем иначе. Наверное, Родоном там правит гораздо более мудрый, любимый своим народом король. Но ещё больше люди любят тебя — рыцаря-капитана, первого советника… Самое светлое, что есть в этой моей жизни. Впрочем, как я могу завидовать, когда сам прекрасно понимаю, что ты всецело заслуживаешь этой любви?
А вот я твоей — вряд ли.
В этом ином мире и ты чуть иной: волосы — мягкое, пушистое золото, а светло-карие глаза напоминают тёплый янтарь. Неизменен лишь шрам на высоком лбу — твой позор и гордость, символ того, что даже ты однажды проиграл — хотя на деле покорён в тот момент был именно я.
В этом мире ты сияешь, словно утренняя заря, способный сравниться улыбчивостью с майским солнцем, и меня так умиротворяет греться в твоих лучах. Тебе нет равных ни в битвах, где ты стремительным лучом света проносишься сквозь ряды врагов, ни на светских приёмах, где ты блистаешь безупречными манерами. Но величайшим твоим достижением многие считают то, что ты обогнал всех в борьбе за моё сердце — этому факту завидуют так, будто хоть у кого-то был шанс с тобой соперничать. Будто это было очередное рыцарское состязание, а не судьба, дыхание которой я ощутил при первой же нашей встрече.
Этот мир, пожалуй, и вправду лучше многих: здесь мало кто осуждает то, что мы не скрываем нашу связь — или, по крайней мере, мало кто решается открыто выступить против. В других мирах мы могли лишь мечтать о том, чтобы никого не волновало, что король покровительствует фавориту, а не фаворитке. И я почти уверен, что причиной тому процветание этого Родона — того, в котором нас никто не осудит. И этим наша страна и я обязаны тоже тебе как незаменимому первому советнику.
Поэтому никто не удивляется, когда мы наконец решаемся скрепить свою связь — скромно, без пышных церемоний, но с наделением тебя титулом короля-консорта. Кто-то считает это удачным политическим союзом, призванным укрепить положение одного из выдающихся домов Родона; другие, напротив, опасаются последствий такого плевка в лицо странам, от которых прежде поступали предложения о династическом браке. И только я думаю совсем не об этом, а о том, что всегда буду помнить твою нежную улыбку в полумраке спальни, когда ты рассмеялся и ответил мне согласием.
Вряд ли я тогда боялся чего-то сильнее, чем возможного отказа — и в то же время точно знал, что не услышу от тебя "нет", просто потому что мы с тобой в этом мире настолько вросли в души друг друга, что нас невозможно представить по отдельности. Я и сейчас вижу, как ты порой замираешь в задумчивости, поглаживая подушечкой пальца сапфир в золотой оправе — парный тому топазу в цвет уже твоих глаз, что блестит на моей руке, — и знаю, что ты тоже вспоминаешь то раннее утро, когда согласился скрепить наше чувство.
Теперь нам не нужно ловить украдкой моменты уединения: мы просыпаемся и засыпаем в объятиях друг друга, вместе посещаем приёмы и устраиваем званые вечера, и на важных правительственных собраниях мы тоже всегда вдвоём. Когда-то мы могли о таком лишь мечтать: наивный идеалистичный принц и его друг-рыцарь, которые не знали, что делать с обуревавшими их чувствами. С тех пор мы преодолели многое и наконец дошли до момента, когда стало ясно, что желание быть рядом никуда не исчезло и не принять его перед всем миром было бы равноценно преступлению. И каждую ночь, когда ты сонно прижимаешь меня к себе и что-то ласково бормочешь мне в макушку, я понимаю, что это решение было лучшим для нас обоих.
Признаться, тебе роль короля идёт куда больше — я думаю об этом скорее с умилением и гордостью, нежели с завистью и страхом: это же ты, мой верный рыцарь, разве ты можешь желать мне зла? Нет, ты никогда не грезил о троне, и титул консорта ты предложил прежде, чем я сам успел об этом подумать. Это показательно скромная роль, подчёркивающая искренность нашего союза. Роль любимого и любящего супруга, а не потенциального соперника на политическом поприще.
Наверное, поэтому я начинаю подозревать дурное слишком поздно. Может, я слишком слеп и наивен, а может, ты чересчур хорошо изображаешь свои чувства — большей частью действительно искренние, я знаю! — но всё происходящее дальше становится для меня жутким сюрпризом, мрачным кошмаром, из которого не вырваться.
Если бы только я помнил те важнейшие моменты своих иных жизней, то сразу изгнал бы имперскую посланницу, которую ты привечаешь в нашем дворце. Но здесь я пока глух и слеп и не знаю, на что способна Цезария Альтеон, если ей что-то действительно нужно. Видно, я окончательно принял жизнь за дешёвый роман, в котором сюжет законсервирован безлико-слащавой концовкой. Да и мог ли я всерьёз ждать удара в спину от единственного человека, которому доверил своё сердце?
Поначалу я лишь отстранённо замечаю происходящие с тобой изменения: как ты всё реже смотришь мне в глаза, как начинаешь избегать близости, как всё сильнее сутулишься и прячешь взгляд, будто глубоко внутри ты уже загнал себя в угол и не можешь выбраться. Едва ли я уже осознаю всё это — лишь подмечаю, чтобы потом запоздало вспомнить и составить полную картину. Но где-то под сердцем зарождается холод, словно туда вошло тонкое лезвие — пока не причиняющее боли, но уже смертельное. Порой это чувство притупляется, когда под укрытием ночного мрака ты шепчешь ласковые слова и усыпаешь мои руки поцелуями. Но я всё чаще остаюсь один и не могу найти себе места от беспокойства: почему мы перестали разговаривать, как раньше? Что ты скрываешь в письмах, которые запираешь в ящике стола на ключ? Почему наша галлийская гостья так благосклонна к тебе?
Всё заканчивается в один день, резко и быстро, словно поединок, результат которого был предрешён заранее. Ещё утром я был полноправным королём Родона — а теперь закован в кандалы и стою на коленях в тронном зале, ожидая своей участи. Никаких восстаний и рек крови на улицах Страта: народ слишком любит тебя, чтобы возмущаться устроенному тобой перевороту. Может быть, любит почти так же сильно, как я. Для простых людей ты герой: умело воспользовался своим статусом, чтобы сместить неумелого, бесполезного короля, освободить страну синей розы от тирана. Для меня же…
Для меня ты всё тот же Кром Ледиос, тёплый взгляд которого когда-то раз и навсегда пронзил моё сердце, наполнив его вечным желанием тянуться к твоему согревающему свету. И я не представляю, как она отыскала в твоей душе семя зависти и сомнений и сумела его взрастить.
Цезария и сейчас стоит подле тебя, смеет касаться тебя, оскверняя твоё и без того потускневшее сияние. Оглаживает твою щёку и что-то шепчет тебе на ухо. На миг я замечаю в твоих глазах сомнение — ты всё ещё борешься, мой рыцарь, ты не сдался — но вот ты киваешь, не глядя на неё, и делаешь шаг в мою сторону.
Даже сейчас, когда твоя поступь звучит похоронным набатом в моих ушах, когда ты заносишь свой меч, на котором клялся верно служить мне, когда на мгновение замираешь, всё ещё пытаясь сопротивляться тёмной силе — я любуюсь тобой и думаю, что ни в одной из жизней не встречал и не встречу никого прекраснее, чем ты.
Но Альтеон не была бы собой, если бы не насладилась этим моментом сполна. В последнюю долю мгновения, когда остриё твоего меча упирается мне в грудь и его уже не остановить, она с гадким хихиканьем щёлкает пальцами у тебя за спиной — и с твоего взгляда спадает та пелена, которую она так долго и старательно ткала из всей тьмы, что смогла собрать в твоей душе.
Но для меня это словно прощальный подарок: в свой последний миг я смотрю в глаза настоящего тебя — того, кого полюбил когда-то и не променял бы ни на кого иного. Моего рыцаря, моего короля.
Воображаемое лезвие в сердце сменяется настоящим, холодным и жгучим одновременно. Но моя боль не сравнится с той, что плещется в янтаре твоих глаз.
Прежде чем мои веки наливаются гранитной тяжестью и опускаются навсегда, я успеваю заметить за хрупкой фигурой стоящей подле трона женщины мрачную тень — громадную, жуткую, нечеловеческую. Я хотел бы предупредить тебя об этом — пусть уже и слишком поздно. Я так много хотел бы сказать: что прощаю тебя, что верил и верю тебе несмотря на всё это, что люблю, люблю, люблю — но она отняла у меня возможность попрощаться с настоящим тобой.
И я не знаю, чем закончится эта история — одна из множества, как мне теперь известно — но я благодарен судьбе за то, что она была. За нашу первую встречу, за шрам на твоём лбу, зацелованный мною тысячи раз, за то туманное утро, когда ты согласился стать моим мужем. За твой последний взгляд, когда мы потеряли всё это.
Теперь я знаю, что это не конец и не начало, а лишь краткий блик в бесконечном калейдоскопе жизней. Не во всех из них я заслуживаю твоей любви, не во всех твой свет обернулся тенью. Не в каждом из миров наша история закончится так трагично, и близки мы будем не в каждом. Но даже в том мире, где твой путь окрашен пламенем и кровью, мы будем связаны. Ты будешь порой просыпаться от снов, в которых я для тебя куда ближе, чем ты готов представить, а я буду то и дело ловить себя на неуместном любопытстве насчёт тепла твоих сильных рук. И эта невысказанная неловкость, которую не разделить ни с кем, будет отталкивать нас друг от друга, но при этом свяжет столь же крепко, сколь в других мирах связывала самая нежная привязанность. Этот мир тоже будет – был, есть – и в нём мы всё так же не сможем друг без друга, пусть и никогда не признаем этого.
Ты навсегда останешься моим солнцем — пусть и укрытым пеленой тьмы в некоторых из миров — а я буду луной, что сияет только благодаря тебе. И даже если этот свет будет недолгим, не найдётся ничего ярче него, ведь он будет пылать над мирами, выстраданный болью, через которую нам пришлось пройти.
Так раздели же со мной и эту боль, и обещанное нам счастье, и улыбнись мне в новом мире, не оставив ни шанса на спасение.