Холодный ветер бьёт в распахнутую форточку. Окна за прошедший год запылились, и стекло теперь немного мутное, непрозрачное, словно волны на мелководье, смешанные с песком. В самой комнате тоже пыльно, и ощущается это так, будто об этом доме забыли на какое-то время, а потом вспомнили и впопыхах решили привести всё в комфортное для жизни состояние. Будь дом живым, давно бы пожаловался за неподобающее отношение и подал бы прошение в суд. Отдайте в хорошие руки. Чтоб не бросали.
Но стены молчат, словно сдохли под слоем прошлогодней пыли. Выдохлись.
Эрен засматривается на море, плескающееся с волнующимся шумом, и в груди тоже что-то плескается негромко, шумом из ракушки, если к уху приложить. Вот тебе, вслушайся, заслушай до дыр, чтобы внутрь, песней, пролившейся солоной волной. Хлебни воспоминаний.
К песчаному берегу от их дома шагов пятьдесят, может чуть больше. Когда-то давно они с Армином от скуки даже считали, но ему никак не вспомнится. Столько в голове накопилось за это время.
Солнечные лучи ползут по комнате, и Эрен с ностальгией рассматривает всё, что тут находится: и потрёпанные плакаты какой-то музыкальной группы на стенах, чуть выгоревшие от солнца; и старые кеды под кроватью, которые он когда-то промочил насквозь; и мяч в углу, который они с Армином когда-то еле достали с дерева, ободрав коленки и руки. (Чуть позже Армин где-то достал пластыри, и они сидели, обрабатывая друг другу царапины, и тот пластырь, который Армин самолично приклеил на ладошку, Эрен не снимал почему-то дольше, чем это было необходимо). В их летнем доме так много воспоминаний, и все они каждый раз хранятся, как в консервной банке, запечатанные целый год в ожидании их возвращения.
Эрен каждое лето приезжает сюда с Микасой и родителями, но потом, в конце августа, всегда приходится возвращаться в город, чтобы травиться пропитанным выхлопными газами воздухом и жить в многоэтажке, на полностью спрятанной под бетонной кожурой улице. Нет, он никогда не был особым сторонником дикой природы и экологии, но так всегда говорил Армин, а для Эрена то, что говорит Армин — неоспоримая истина. Чёртов факт.
(Ему просто невыносимо не видеть Армина почти год).
От этой мысли внутри разлагается на кусочки и кучей навязчивых мусорных напоминаний долбится в мозг. Эрен плюёт на не разобранные ещё вещи и на пыль в комнате — чёрт с ним всем, у него есть кое-что поважнее. Он кричит матери, которая приводит в порядок кухню, что уходит, но не успевает услышать её ответ, громко захлопывая входную дверь. Только бы без нотаций об управлении эмоциями, он тогда вообще взорвётся. А двери и без того старые, дряхлые. Шаткие.
Ноги сами несут в знакомом направлении: каждый камушек на дороге, каждый дом или дерево, всё-всё кажется знакомым. Вот круглосуточный, в котором они с Армином покупали мороженое в четыре утра. Чуть дальше, если пройтись, можно дойти к куску леса — родного, проросшего в воспоминаниях. Там вообще никто почти не бывает, и у них с Армином есть тайное место на одной из залитых солнцем полян. А если с дороги свернуть направо, то выйдешь к центру этого небольшого городка: ничего особенного, лишь площадь, где обычно местные устраивают фестивали и ярмарки на разные праздники. Они с Армином любят покупать яблоки в карамели. И бросать монетки в фонтан каждый год — чисто символически. Ну, чтоб вернуться. Обещанием.
Они с Армином. Это всегда вместе. Эрену непривычно думать о том, что они могут существовать как что-то раздельное, как два никак не связанных между собой человека, потому что Армин уже словно часть себя, часть сердца, отвоёванная, завоёванная и отобранная навеки. Согретая и окутунная теплом — живым, трепещущим от сквозных касаний, как от огонька свечи — дотронься, обожги ладони и вой с мазохистким наслаждением, потому что иначе не получается, это никак не потушить.
Всё складывается в мозаику мыслей, и Эрен вспоминает, как же сильно он скучал по их летним дням — только сейчас это чувство, обнажённое и вырванное изнутри, вскрывает грудь, и давит ощущением нависшей пустоты, соразмерной чёрной дыре, бездонной, сколько не тянись — не найти конца. Разве может в человеке вмещаться столько пустоты?
Ему каждый раз приходится оторвать это от себя, стереть и спрятать, будто никогда ничего не было, будто он ещё не проходил эти пути, будто дороги ещё остались неизведанными. Но потом он возвращается и окольные пути ведут туда, откуда пришли, все следы проявляются на знакомой тропинке, и Эрен стучит в дверь. Туда, где его всегда ждут.
Он и сам не замечает, как это происходит снова: он оказывается под дверью с занесённым кулаком. Вообще-то рядом на стене есть звонок, и он звучит, словно перезвон колокольчиков, но Эрен никогда его не трогает, потому что приходил сюда ещё задолго до того, как он тут появился. Это уже привычка, засевшая внутри, проросшая длинными цепкими корнями, — не вырвать. Да и Армин привык тоже. Он сразу узнает. Только Эрен так стучит.
Тук-тук-тук.
Древь отворяют неуверенно, с затаённым неверием, но быстро — будто бы правда ждали. Словно Эрен этим стуком проходится по чему-то старому внутри.
Эрен так и застывает с поднятой рукой: глаза напротив — бездонный океан, и в них легко тонуть, там и дна-то нет. Взгляд этот чувствуется как бумажный порез — не столько болезненным, сколько саднящим. Напоминание: ну привет, ты тут, вот помнишь, так же и прошлым летом было? Так всегда.
Армин замирает перед ним и смотрит как на что-то невероятное. Эрену вообще невдомёк, как на него можно вот так смотреть. Вот на Арлерта — да, он красивый и такой… трогательный. Трогать хочется. А ещё смотреть до бесконечности.
Фу, как сопливо. Эрен и сам не заметил, что рядом с Армином почему-то всегда таким становится. Микаса ещё всегда издевается, мол, ты как кот мартовский, с ума сходишь. Но ему плевать, честно.
— Смотришь на меня, будто призрака увидел, — Армин улыбается и отпускает наконец проклятую дверь.
— Ну, знаешь, как для человека, живущего у моря, ты и правда слишком бледный. Как призрак, — Эрену даже нравится, правда. Но он всё равно над этим всегда шутит.
Они и сами не замечают, как шаги между ними заканчиваются, как расстояние расворяется — невесомое и неуловимое; как тишина повисает в воздухе, тяжёлая и такая многословная, что можно было бы заполнить сотни прорех, сотни неловких молчаний.
Ещё шаг, и Армин впечатывается прямо в Эрена. Он тянет его на себя, и Армин утыкается ему в плечо, дыша неровно и прерывисто; вздохи мажут по коже тёплым и родным, а Эрену приходится долго кусать щёку изнутри, чтобы не лыбиться по-идиотски. И всё равно ничего не получается.
Их руки-ноги переплетаются немыслимым образом, и почему-то ладонь Эрена автоматически оказывается в пушистых светлых волосах: так просто надо. Это просто правильно. Настолько правильно, что вскрывает грудь, сердце сжимая в тисках, колотя им, как кувалдой. Вот, бери, хоть разбей, хоть раздави. Всё твоё.
Его почему-то кроет, и он утыкается в эти мягкие волосы — они напоминают чёртов одуванчик, и чувство такое, будто сейчас разлетится прямо в его руках. Исчезнет. С Эрена хватило.
— Я скучал. По тебе, по морю и вообще по всему. По лету, — Эрен чуть отстраняется, чтобы можно было опять в глаза напротив, чтобы снова бесповоротно, не умея плавать в этом чертовом океане. Но Армина отпустить не получается — руки всё равно путаются на его спине, сминая рубашку — приклеенные самым крепким клеем, намертво, навсегда. Эрен даже если бы захотел, не отпустил бы.
— Врёшь. Тебе просто надоело учиться и ты ждал каникул.
— Конечно, а ещё мне надо забрать монетку из фонтана. Нечего ей там лежать без дела, — улыбка проклёвывается сквозь напускную серьёзность, и Эрен опускает подбородок Армину на макушку. Вжимает в себя сильнее.
— Не будь таким жлобом.
— А чем мы за мороженое платить будем? Натурой?
Армин смешливо фыркает и прилагает все усилия, чтобы не улыбаться, но кончики губ всё равно ползут вверх, не слушаясь. Он тоже скучал. Он ведь не мог не скучать по своему лучшему другу, по друзьям скучают, о них заботятся.
Только у Эрена другое.
Голос в его голове ехидно хихикает, издевательски так, с надрывом, вот-вот нить надорвётся, вот-вот Эрен с этой же нити в прóпасть — а там и пропáсть не сложно, там тянешься к свету, руками цепляясь, там недалеко и за Армина вцепиться. Там недалеко и слова все выскребти из себя детской лопаткой, как песок на пляже много лет назад, там замок из слов можно построить. Слова рассыпятся, потому что песок сухой. Всё может рассыпаться.
Они знакомы с детства, поэтому для них привычно: все эти неуловимые прикосновения, еле-еле заметные, но разрывающиеся фейерверками под кожей; тёплые объятия, затянутые чуть дольше, чем полагается для друзей. Все эти вещи всегда были… как будто что-то само собой разумеющееся. Иначе просто не может быть. Иначе Эрену и не хочется. Иначе не-воз-мож-но.
Но сейчас точно не время.
— Хочешь прогуляться? — Эрен отстраняется первым, хотя по нему наверняка видно, что стоял бы так, обнявшись с Армином, как минимум ближайшую вечность (как максимум — все из своих жизней: настоящих и будущих).
— Ага. Давай.