Бесполезный

Ему просто хотелось принести пользу.

Настоящую, совсем не иллюзорную, не ограничивающуюся чужой пятеркой в тетради или усталой подписью преподавателя в чужой же зачетке. Пользу, которая бы не обернулась ничем плохим — не как написанные им слова, которые превращались в удар дубинкой. За слова было обидно — они были чистые, звонкие и почти что искренние. Иногда, когда он видел фотографии страшных лиловых синяков на совсем ещё девичьих плечах и бёдрах, казалось, что он уверенными широкими шагами идет по дороге, вымощенной благими намерениями и этими самыми словами.

Олеже просто хотелось оставить этот мир чуточку лучше, чем тот был до его прихода. И Олеже казалось — нет, он был совершенно в этом уверен — у него не выйдет.

Но он старался.

Хотелось, чтобы благодарность за его действия не забывалась за несколько минут — мало ли их, приятных ребят, которые готовы подать руку, выходя из автобуса или помочь прокатить коляску по неудобному пандусу в метро. Хотя молодые мамы обычно бегло осматривали его и говорили вежливо, что им не нужна помощь. Олежа и сам знал — доверить самого ценного человека в мире ему они не решались. Он и сам бы не решился. Олежу, конечно, награждали благодарным кивками, когда он придерживал дверь или уступал место в автобусе; Олежу благодарили — и сразу забывали. И он сам сразу забывал об этой помощи.

А Олеже хотелось оставить след. Олеже просто хотелось остаться в памяти людей чуть дольше, чем на пять минут.

Антон благодарил поначалу много — щедро сорил благодарностью за каждое действие, как будто это что-то незначительное, как будто это не редкость и не ценность.

Олежа потом только узнал, как дрессируют собак — щенкам дают лакомство за каждое хоть сколько-нибудь верное действие.

«Спасибо, отличный текст»; «Спасибо, что был на подхвате»; «Спасибо, ты позаботился обо всем».

Со временем с собакой становятся строже и награду ей уже нужно заслуживать. За ослушание ее нужно наказывать.

Смятое «спасибо» за ложь полиции; сухой кивок за ночь над кропотливым монтажом видео; «Это не то, что должен говорить Дипломатор».

Олеже хотелось приносить пользу и получать благодарность. Искреннюю, как и его действия. Олеже хотелось быть полезным. Олеже хотелось, чтобы его было за что благодарить. Олеже не хотелось подачек.

Он долго думал, смотрел волонтерские группы, но все упиралось в то, что ты либо успеваешь кормить бездомных котят и навещать лежачих стариков, либо стираешь нарисованную маску по подворотням. Компромисса не было. Нельзя было сказать: «Сегодня как-нибудь без меня». Олежа думал и изучал вопрос.

И он решил, что сдавать кровь ему вполне подходит. Дело хорошее, мало того, что почётно и выходной официальный дают, так ещё и платят. И теплится надежда, что он спасет кого-нибудь, что кто-нибудь придёт в себя после тяжелой аварии и ему скажут: «Вас спасла донорская кровь». А в пустом пакете бы осталось всего несколько капелек — его. Олеже хотелось думать, что этим он немного изменит равновесие, что безопасным количеством кровяных телец отплатит за мощеные словами дороги. И Олежа записался — сначала на анализы, потом на донорство.

В первый раз не пустили, сказали, что давление низкое, да и веса маловато. Через месяц все-таки разрешили. Олежа вышел из медицинского центра и улыбнулся весеннему солнцу. Он был рад, был чертовски рад, что его кровь сможет, он очень на это надеялся, спасти чью-то жизнь. Карточка донора приятно и едва заметно тяжелила наружный карман. По дороге к метро Олежа собирался подумать о многом: что можно сдавать плазму, что обязательно нужно записаться ещё в доноры костного мозга — может быть однажды ему позвонят и скажут, что есть совпадение, что он может спасти кого-то от мучительно-медленной смерти.

А потом он потерял сознание прямо посреди сквера.

В себя он пришёл в том же сквере, лицом почти в грязной луже талого московского снега. Рядом с его носом отвратительно вонял размокший бычок Винстона. Серебристые буквы он успел рассмотреть хорошо — надо было фокусировать на чем-то взгляд, пока мир вокруг не перестал притворяться сумасшедшей каруселью. Скорую ему никто не вызвал.

Он кое-как дошел до ближайшей лавочки и долго смотрел на голубя, который все надеялся, что этот самый бычок превратится в кусок хлеба. На пары он не пошёл – хотелось снять с себя грязную и промокшую куртку и съесть хоть что-то — мутило ужасно. Мысли приходили в голову неприятными шепотками и крепко хватали за горло. Слезы поступали к глазам, мешая смотреть на голубя. Олежа вяло пощупал карман и смог улыбнуться – кошелек хотя бы был на месте.

Олеже отчаянно хотелось быть полезным, и он честно попытался. Попытка стоила испачканной куртки, пяти тысяч рублей и, в лучшем случае, еще несколько лет жизни какого-нибудь алкоголика, который, напившись с другом, сразу хватается за нож. На большее он, конечно, и не мог рассчитывать.

Антон говорил все меньше «спасибо» и все больше «это неправильно».

Олежа решал, в какую нотариальную контору идти подписывать волеизъявление, и что, собственно, он будет волеизъявлять.

Вариантов была масса — медицинские университеты, где его порежут на крошечные кусочки и заспиртуют, а может быть, будут изучать какие-нибудь умные биологические процессы; был необычный вариант — наделавшая шуму в СМИ выставка тел; нестареющая классика — трансплантация органов. У него отличное сердце – он мог подняться на свой этаж по лестнице, когда лифт опять выходил из строя, и оно не било своим стуком по ушам.

Хотя иногда оно подводило – уходило в пятки, захлебывалось в собственном ритме. Олежа собирался записаться на ЭКГ. Самое главное — Антона тогда близко не подпускать.

Олежа изучал материалы, статистику. Препод по экономике бы похвалил его за такое маркетинговое исследование.

Антон складывал газету в рулон и несильно, но очень обидно бил по носу: «Не так, не то, ты делаешь это неправильно». Метафорично, конечно же. Олежа поджимал уши и виновато махал таким же метафоричным хвостом.

***

Олежа приходит к мысли что все-таки надо было подписывать волеизъявление о посмертной трансплантации. У него были отличные почки и совсем уж замечательная печень. А лёгкие так вообще выше всяких похвал. Они бы прослужили кому-то хорошую службу – может быть, этот человек бы даже благодарил его за внезапную и раннюю смерть. Вполне возможно, он даже помнил бы его имя. Может, он бы даже зашёл на его страницу и показывал бы её друзьям, мол смотрите, этот парень мне жизнь подарил. Я дышу, потому что он — больше нет.

Ещё Олежа думает, что стоило пересилить себя и набить скромную «не реанимировать» где-нибудь на левой части груди. И снизу дурацкую приписку, чтобы знали, что он был не таким уж унылым: «Раздать нуждающимся».

Олежа, правда, не знает, были ли его органы в таком уж отличном состоянии после падения — с такой высоты все тело могло изнутри превратиться в фарш. Стоило подумать об этом заранее и юридически заверить, что в случае невозможности пересадки органов – все-таки отдать его тело науке.

Стоило подумать, стоило озаботиться. Стоило выбрать формулировки и сходить к нотариусу. Стоило занести себя в реестр доноров и пройти полное медицинское обследование. И особое внимание уделить сердцу.

Он откладывал – торопиться было некуда. Впереди была вся жизнь.

Стоило подумать о том, как он умрет – почему-то то, что должно было произойти после, волновало куда больше, чем как именно. После оказалось вообще не таким, как он его себе представлял. А как... тут уж не угадаешь; Олежа оказался готов признать поражение. Знать бы, где упаду, как говорится. Он не знал. И никто не мог знать. Смерть обычно дело случайно и очень внезапное.

Олеже обидно — такие чудесные почки пропали зря. Хотя, может быть, их и правда никому бы не пересадили — слишком сильный удар, слишком большая высота. Он-то думал, что эти почки прослужат ему ещё лет тридцать, а то и больше. Не хотелось списывать их раньше времени.

И легкие у него были отличные. И даже сердце. Жаль, конечно, что оно не продолжило биться в чьей-нибудь другой груди. Олеже жаль, что одна из причин, почему его сердце бездарно сгнило в земле – его глупая привычка откладывать все на потом, до лучших времен. А вторая – банальная высота.

Но он ожидал умереть не так.

Если честно — Олежа вообще умирать не ожидал. Он ждал, когда начнет жить.