февраль 26, 1972
+37 °F
морось
Переметнёмся в день ложной весны, когда мы сбежали в Нью-Йорк Сити на выходные и катим через Южный Бронкс, а он выглядит так, будто его нечаянно разбомбили вместо Ханоя.
Цвета мира — бурый и серый. Здания по правому борту — как выеденные кирпичные яйца; стены ещё на месте, а внутри ничего не осталось. Промеж мёртвых домов встречаются дома умирающие: в них пока только стёкла выбиты. Кое-где из лишённых рам окон вырывается пламя. Многие квартиры поджигают ради страховки собственные владельцы, ведь продать жильё в таком районе уже нереально. Если дом выглядит паршиво, но относительно цел, значит, в нём может размещаться что-то полезное: наркопритон или бордель. Скрипят на ветру уцелевшие секции пожарных лестниц.
Та-дам. Добро пожаловать в худшее десятилетие нью-йоркской истории.
Занимая привычное место справа от Пьетры, я зачитываю памятку туристу, на обложке которой черепушка в капюшоне:
— Правило первое. Остерегайся улиц после шести вечера. Большая часть ограблений и убийств происходит в ранних сумерках.
На лице Пьетры двигаются только глаза. Она осматривает кирпично-асфальтовые пейзажи с замаскированным под интерес беспокойством.
— Правило второе. Не ходи пешком. Если покидаешь отель после шести вечера — закажи машину по телефону или попроси швейцара поймать такси на улице.
Половина припаркованных тачек разобрана на запчасти. Тротуары принадлежат мусору. Местами мусор стремится распространить своё зловонное влияние на проезжую часть, и такие поползновения приходится огибать по встречной полосе. Дорожной разметки всё равно не наблюдается.
— Что-то пошло не так. — Пьетра выгибает брови в гримаске «ну и дерьмень». — Прошлым летом разрухи как будто поменьше было.
Из недр «Мустанга» мы можем видеть весь неприглядный мир вокруг, но слышим лишь мерный рокот мотора и радиостанцию Уэй-Би-Си, несущую сквозь мрак бодрый и добрый голос Кузена Брюси. Кузен Брюси объявляет, что сейчас поставит номинированную на «Грэмми» пластинку «Билл Косби разговаривает с детьми о наркотиках».
— Как можно не попробовать наркотики, будучи резидентом Южного Бронкса? — риторически вопрошает Пьетра.
С укрытой платком головой она похожа на героиню шпионского триллера; разве что солнцезащитных очков не хватает. Что же, а я тогда побуду Чарли Ромео.
— Правило третье. Избегай общественного транспорта. Уровень преступности в метро столь высок, что власти отменили половину вечерних поездов. Пассажиры чувствуют себя спокойнее, когда в вагоне побольше людей. Днём можешь воспользоваться на свой страх и риск автобусом в пределах Манхэттена.
Повезло ещё, что снег стаял практически весь — иначе застряли бы мы, словно переселенцы на Калифорнийской тропе, и ели кожу сидений. Пару лет назад мэр Линдси прикатил в Бруклин, намереваясь засветиться в героической борьбе со снегом после большой бури, но поимел рекламу несколько иного рода, завязнув намертво среди сугробов. Мы с доминиканцами закидали его лимузин снежками, после чего мэр пересел в полноприводный самосвал и выбрался кое-как с хорошо очищенной улицы.
— Правило четвёртое, — читаю. — Оставайся на Манхэттене. Полиция не сможет обеспечить твою безопасность в прочих районах.
Отсвечивая красными лампами на крыше, навстречу проносится копская тачка. Кавалерия спешит укрыться дотемна за воротами своей крепости, ведь полицейские участки Южного Бронкса — это форты Дикого Запада, окружённые индейскими землями.
— Правило пятое. Держи вещи при себе. Оставив сумку на сиденье даже запертой машины, ты можешь не обнаружить её по возвращении.
С проводов свисают гирлянды связанных за шнурки ботинок. Столпившиеся полукругом у крыльца дети выступают свидетелями собачьей свадьбы.
Быть подростком в агонизирующем Нью-Йорке семидесятых — это когда любишь Кузена Брюси, не любишь мэра Линдси и стараешься избежать ножевого ранения по дороге из школы.
Я зачитываю:
— Соблюдение этих правил сделает твоё пребывание в Нью-Йорк Сити комфортным и безопасным.
Жутковато улыбаюсь зубами и распахиваю глаза, как в рекламе зубной пасты или туши для ресниц. Пьетра косится вправо. Чего греха таить, приятно иногда попугать богатенькую девушку реалиями плебейских местечек.
Поближе к Янки-стэдиум кварталы уже не провоцируют приступов паники, однако укреплённые стальными решётками витрины продолжают напоминать тюремные камеры. Раз уж забрались в пучины Бронкса, я решаю проведать фирменный магазин «Нью-Йорк Космос» и Мигелито.
Пока мы идём по тротуару, последние серые сугробы разлагаются на грязь, обнажая мусорные внутренности и пожарные гидранты. После сезона-71 «Нью-Йорк Космос» переехал с Янки-стэдиум в Хэмпстед, зато магазинчик их остался на месте. Как и в любом магазине за пределами Манхэттена, под прилавком у Мигелито спрятано что-то из ударного набора: бейсбольная бита, монтировка или полицейская дубинка, ибо в джунглях обязательно найдётся торчок, готовый ограбить кассу ради нескольких долларов. Завидев вошедшую меня, Мигелито говорит:
— Pelirroja, ты ли это? Как сама, как папасан?
Мы стукаемся кулачками в знак приветствия. Прямо как в прошлом году, когда я гоняла мяч по Бруклину. Почти у каждого командного вида спорта в Соединённых Штатах есть свой цвет. Хоккей предпочитают белые; баскетбол — чёрные; соккер — латиносы и Дарерка Килпатрик.
— Небось забросила соккер в снегах Баффало, — предполагает Мигелито.
Мигелито темнее большинства пуэрториканцев и мёрзнет круглый год, а потому всегда носит связанную мамой шапочку. Мигелито осведомлён об опасностях Южного Бронкса не хуже меня, а потому держит где-то поблизости пистолет с выгравированной на рукояти звездой, о котором мама не знает.
— Я теперь за команду католической школы играю. Вот, хочу себе бутсы нормальные, чтобы всех побеждать.
— Католическая школа, — ржёт Мигелито. — Умора, Pelirroja. Есть «Пума», Германия, и «Гола» — британские, новички на рынке. И те, и те со сменными шипами. Номер один бутсы.
Местонахождение начальства легко определить на слух: если в магазине тихо — менеджер на месте, если громко — менеджера нет. Сейчас у Мигелито гремит местное латиносское музло. Исмаэль Кинтана, кажется. Выбирая нужный размер с той полки, где складирована «Гола», говорю:
— Не люблю немцев. Они дедушке руку отфигачили.
«Пума» — проверенный бренд и наверняка получше будет. И подороже. Бюджет у меня не резиновый.
— А британцы угнетают ирландцев, — говорит Пьетра, стоя лицом к зарешеченному окну. Она читает статью про обновлённый состав «Нью-Йорк Космос» и Рэнди Хортона из свежего номера «Соккер Америка».
Выбор обуви для соккера — как выбор между недружественными странами. Самая идиотская моральная дилемма, какую только можно выдумать на пустом месте.
— Я загрузил двадцатку на их чемпионство, — хвастается переключивший внимание на Пьетру Мигелито. — Отвечаю, в новом сезоне Рэнди будет выжигать газон.
— Красавчик. — С захапанной коробкой в руках я усаживаюсь на табурет. — Номер один капиталовложение.
Утаскивая в подсобку неопознанный ящик, Мигелито продолжает соблазнять:
— Присмотришь джерси «Космосов» на сезон-семьдесят два? Они beaucoup новых моделей подогнали.
Примета эпохи: если в речи пуэрториканца из Нью-Йорка проскакивают французские словечки, «номер один» и папасаны всякие, значит, он бывал во Вьетнаме.
Я бы рада, да только бюджет иссякает. Вместо ответа спрашиваю, завязывая шнурки:
— А дом-йоркцы наши как?
— С Божьей помощью, — отзывается невидимый Мигелито. — Пепе засувенирил лодку у мудни с Сити-Айленда и новый бизнес открыл. Возит экскурсии на Харт.
— Экскурсии на кладбище? Кем-то типа Харона заделался? И что, есть спрос?
— Чё за Херон?
Я прохаживаюсь взад-вперёд, отстукивая шипами по линолеуму. Удобные бутсы. Редко новая обувь садится на ногу так же легко, как старенькая и разношенная.
— Забей, — говорю.
Полицейская светомузыка тормозит через пару домов от нас. Пьетра отрывается от журнала и наблюдает, как усатые копы осматривают чувака, всё это время бесхозно валявшегося на противоположном тротуаре. А мы-то и не заметили, когда шли. Копы не спешат убрать чувака с хладной земли или оказать ему первую помощь, и можно сделать вывод, что тот сторчался насмерть. Зеваки стягиваются к месту происшествия.
Пьетре явно неуютно здесь. Она оглядывается, словно спрашивая: «Ты скоро?», и я спешу оттопырить большие пальцы в сторону вернувшегося Мигелито:
— Номер один! Беру.
* * *
Перемотаем на полчаса вперёд, когда нас подхватывает и оглушает Манхэттен.
На Манхэттене хорошо. Мэр Линдси любит Манхэттен. С улиц Манхэттена убирают снег и даже иногда вывозят мусор, в то время как унтерменши из Бруклина и Куинса обходятся.
На Манхэттене особенно легко распознать приезжего: в отличие от привычных к башням до неба местных, туристы всюду ходят с задранными головами. Если ядерная война всё же случится, и сюда прилетят ракеты, думаю, обитатели Манхэттена не обратят на это внимания и сгорят прямо на рабочих местах.
Я и Пьетра голов не задираем. Чётко следуя правилам выживания, мы заходим в один из тех прекрасных отелей, где входная группа напоминает балдахин королевской кровати, а магазины на первом этаже ярко светятся и не зарешёчены. Швейцары там носят мундиры как у генералов девятнадцатого века; прочие сотрудники всегда доброжелательны и знают множество историй про знаменитостей, имевших сексуальные контакты с другими знаменитостями в их номерах. К этому времени мы обе основательно настроены идиотничать и шиковать одновременно, поэтому девушке за стойкой я говорю:
— Это синьорина Феррари из Милана. — И мимолётным движением протягиваю ладони в сторону Пьетры. Та уже в итальянских солнцезащитных очках, как и полагается звезде.
Вокруг так много хрустальных люстр, ковров и лепнины, что Париж может показаться провинциальным захолустьем. Девушка за стойкой не выглядит впечатлённой, но старается таковой притвориться из уважения к нашему баблу. На её именной золотистой плашке выше нагрудного кармашка написано «Мэри». В принципе, любое имя, начинающееся на «Мэри», можно считать католическим.
Представляю себя:
— Я — мисс Стронг, её агент. Мы хотим лучший номер, какой только есть.
Кого-то Господь наградил действительно полезными талантами, а мне Он даровал способность говорить смешные и дурацкие вещи с максимально серьёзным выражением лица.
Пьетра неразборчиво бормочет по-итальянски, легонько меня пиная. Поздновато. В рамках нашей легенды бумажник с баблом её дедушки уже перекочевал ко мне, и я готова отслюнявить Мэри сумму, эквивалентную чарлиромеовскому гонорару за два или три месяца. Эх, как легко тратить чужие деньги. Гораздо приятнее, чем свои.
Неподалёку облокотился о стойку очень деловой парень ненамного старше Мигелито: блондин с волевым подбородком и цепким на прибыль взглядом.
— Привет! Как вам Нью-Йорк? — интересуется нашими впечатлениями Очень-деловой-парень. — Нащупывает дно, не правда ли?
Пьетра выплёвывает неодобрительные итальянские слова. Я отвечаю парню:
— Говорят, скоро будет хуже.
Очень-деловой-парень кивает.
— Чтобы восстановить величие Нью-Йорка, его необходимо снести. Начать можно хотя бы с этого отеля.
— Только до утра не сноси, хорошо?
— Так и быть, — он хитро щурится и складывает пистолетом пальцы вынутой из кармана руки, — до утра не стану.
Мужчина с блестящим золотистым бейджем прижимает телефонную трубку к плечу, наклоняясь к Очень-деловому-парню:
— Мистер Трамп. Мистер Стэнселл ожидает у себя, сэр.
— Сделай Нью-Йорк снова великим, — кидаю вслед Очень-деловому-парню.
Прежде чем отъехать на одном из лифтов, парень одобрительно выпячивает челюсть и поднимает большой палец.
* * *
Перемотаем на четверть часа вперёд, когда Мэри отвалила нам номер стоимостью три чарлиромеовских гонорара за ночь.
Цвета мира — бежевый, зелёный и чертовски дорогой. Я лежу на застеленной кровати, ощущая себя настоящим агентом суперзвезды. В свете единственного зажжённого торшера проступают детали: мебель, явно изъятая из декораций «Великого Гэтсби», и огромный квадратный ковёр, на котором испанские конкистадоры зарубились с ацтеками. Или с майя. Прямо скажем неожиданный сюжет.
Достав из прикроватной тумбочки книгу, Пьетра удивлённо присвистывает:
— Ну и ну. Библия. Я думала, прикроватную Библию нынче можно встретить только в отелях Алабамастана.
Она прогуливается с раскрытым Священным Писанием до окна, а я говорю с кровати:
— Собралась помолиться за Нью-Йорк? По-моему, молитвы больше не работают.
Как ни старайся, голос выдаёт тоску. На фоне Пьетры восстают из серой дождевой пелены все высотки: недостроенные башни-близнецы Всемирного торгового центра, неоготический небоскрёб на Уолл-стрит и муниципальное здание Манхэттена.
— Ты ведь всего пару лет здесь прожила. — Она взмахивает освобождёнными из-под платка волосами. — Когда успела прикипеть?
Трудно сказать. Обычно я действительно не привязываюсь к городам. Всё равно скоро перееду в другой.
— Ну, знаешь, два года — не такой уж и маленький для дружбы срок. А в Нью-Йорке я встретила клёвых людей. Начала играть в соккер. Смотреть матчи на Янки-стэдиум.
А Пьетра встретила меня. Нью-Йорк семидесятых — как общий друг, которой свёл вас вместе и медленно умирает, а вы не можете ему помочь.
Акварельно-голубой потолок полон солнечных дисков с человеческими лицами и похожими на щупальца лучами. Возможно, такой же был у Людовика XIV в Версале. Упоротые светила смотрят друг на друга, а я смотрю на них.
— В какой момент ты поняла, что Нью-Йорк загибается? — Пьетра укладывается рядом, копируя мою позу.
Я неопределённо мычу, припоминая свой личный переломный момент.
— Когда мудаки начали грабить метеостанцию в Центральном парке, в замке Бельведер. Там на башенке анемометр установлен, — пытаюсь показать руками нечто, изображающее анемометр, — они его сломали... Каким куском дерьма надо быть, чтобы сломать анемометр?
Пьетра хрипловато смеётся, усаживаясь на меня сверху.
— Ты всё со своей погодой, — говорит она из глубин застрявшего на голове свитера. — Заедем в Катскилльские горы на обратном пути? Покатаемся на нормальных лыжах, пока снег не закончился.
Освободившаяся из свитера Пьетра нагло ёрзает взад-вперёд. Она в короткой юбке, поэтому я осторожно кладу ладони на её обтянутые зимними колготками бёдра. Греховнейшим образом трогаю задницу моей сестры во Христе и мне даже не стыдно. Наверное, сестра Маргарет была права: рыжие — бесстыжие слуги Сатаны.
— Снег, — говорю. — Ты скоро выпустишься и свалишь в Калифорнию, а мне торчать среди снегозавалов и монахинь до июня семьдесят третьего.
Впервые всерьёз жалею, что задержалась на лишний год в шестом классе. Я ведь никогда не была тупой; только немножечко странной и ленивой. Знала б тогда, как задержка аукнется — включила бы мозг и исправилась как нефиг делать. Но время не вернёшь.
— Ну, у нас есть три с половиной месяца в запасе. — Пьетра двигается на мне, прикрыв глаза. — Можно провести их интересно, а там... как Бог пошлёт.
Я переворачиваю её на спину и стараюсь подмять, как Фред подминал меня в спальном мешке на берегу реки Раппаханнок. Наш петтинг — словно драка мангустов: обе длинные и поджарые, и никто не может взять верх. Может, я не такая красивая, как Пьетра, но точно не слабее её. И тело у меня не хуже.
Из внешнего мира звучат голоса Манхэттена — бормотание моторов, нетерпеливые клаксоны и тревожный вой сирен. Пьетра запускает ладони мне под майку и накрывает грудь через лифчик. Моё ирландское нутро пылает. Хочу, чтобы она забралась пониже — к примеру, в джинсы.
— Я опасаюсь услышать ножницы синьора Мекатти.
Ловким броском Пьетра укладывает меня на лопатки и оказывается между моих раздвинутых ног.
— Больше стоит опасаться мистера Трампа. Вдруг он всё же решит снести отель раньше, чем мы потрахаемся.
Большие тёмные глаза на бледном лице Пьетры горят жаждой смертных грехов. Уверена — мои кажутся не менее безумными. Просто сдохну, если не потрахаюсь сегодня. Сколько бы монахини ни рекламировали воздержание, оно — не мой выбор.
— Мощный чувак. Не удивлюсь, если однажды президентом станет.
Пьетра задирает мою майку и проводит языком по рёбрам. Свесив голову с кровати, спрашиваю:
— А что сделаешь ты, будучи президентом целых Соединённых Штатов Америки?
— М-м-м, не знаю... Отменю школьные экзамены и налоги на тампоны, наверное. — Пьетра стягивает с меня джинсы вместе с трусиками. Говорит: — Хочу, чтобы ты кончила первой.
Ставлю деньги синьора Да Во, что через сколько-то лет Мэри выделит визиту синьорины Феррари и мисс Стронг пару-тройку абзацев в своих желтушных-прежелтушных мемуарах под названием «ОРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ОТЕЛЯ «АКВИТАНИЯ».
Уже не особенно контролируя себя, я обхватываю ногами стройное туловище Пьетры и наматываю её волосы на пальцы.
За мгновения до крышесносного оргазма останавливаю взгляд на достраивающихся башнях-близнецах и надеюсь, что наша дружба будет стоять так же крепко, как эти небоскрёбы.