август 29, 2022
+78 °F
солнечно
Хорошо. Допустим, не год. Допустим, пятьдесят. Подумаешь.
Перемотаем на утро, когда школа святой Агнессы стала частью моей жизни, а красный «Мустанг» несёт нас от Катскильских гор к Великим озёрам. Летние мили приближают ко второму дому, и я говорю:
— Закрылочек.
Кайли встряхивает рыжими хвостиками, непонимающе глядя на меня справа и снизу:
— Ты чего, ба?
Она носит сарафан в школьно-католическую синюю клеточку — прямо как Дарерка Имджин когда-то. Только Кайли не тускло-рыжая. Она замечательно рыжая.
— Воспоминания всякие, — говорю. И улыбаюсь ей.
Кручу ручку настройки радио. Двигаю бегунком туда-сюда, вылавливая среди трескучих помех местное утреннее шоу, где ведущие обсуждают осушение Ниагарского водопада и шутят другие понятные мне шутки. Спрашиваю Кайли:
— Что там современные католические школьницы слушают? Лорен Дейгл небось?
— Не знала, что эта раритетная тачка на ходу. — Кайли следит за моей вознёй с доисторическим приёмником. — Откуда она?
— Из глубины веков. — Я барражирую ладонью в воздухе, пытаясь показать сама не знаю что. — Память о старшей школе. О соккере и первой любви. Вывожу из конюшни по особенным случаям.
Кайли делает хитрое лицо, подтягивая гольфы.
— Первой любви? До дедушки? Он знает?
— О, ещё как знает. Они... ладили.
— Между прочим, я тоже записалась в команду по соккеру.
— Образцовый поступок, Кайли Фэй.
Я оттопыриваю большие пальцы вверх и делаю дурашливое лицо, которое так любит Кайли, и она начинает смеяться.
— Докладывай, — говорю. — Когда мои книжки добавят в школьную библиотеку?
— Походу, никогда. Монахини сказали, что в них слишком много злых шуток и порнографии.
Мы синхронно и гнусно хихикаем, стукаясь кулачками.
— Я украду эту характеристику на статус в твиттере, ладно?
— Пожалуйста, — благосклонно разрешает Кайли. — С тебя роялти — мороженое по пятницам. Но мне больше нравится другая цитата, про «циничную принцессу постмодерна». Чья она?
— Одной замечательной женщины. Она была директором во времена моей старшей школы.
Кайли смотрит вперёд и снова на меня.
— Ты строчишь что-то о тех годах. Я видела.
Сглатываю подступивший к горлу ком.
— Это для себя. И самых близких человечков. Слишком автобиографичное. Даже если поменять имена. Да и Боб немножко дуется на свой образ... Говорит, нельзя так жёстко троллить партнёров.
— Твой литературный агент ещё не на пенсии? — изумляется Кайли. — Он же старый как...
— Т-ш-ш, — я прерываю её, бережно накрывая ладошку своей. — Не будем. Мы не старые. Мы классические.
Школа святой Агнессы — всё такой же очаровательный гигантский кирпич, оброненный Господом над восточными субурбиями Баффало. Не как современные обувные коробки с кондиционерами.
— Вот и добралась ты до школы, — говорю, открывая перед Кайли пассажирскую дверцу, — несмотря на суперзанятых родителей. А всё почему?
— Потому что у меня супермегаклассная бабуля! — хохочет во все брекеты Кайли, когда я подхватываю её на руки и отрываю от земли. Есть ещё силушка у бывшей спортсменки.
Посеревшие от непогоды святые мученики заняли отведённые выемки в стенах, словно почётный караул. Я говорю:
— Давай, беги к своим.
Дети, дети повсюду. Бежевые брюки и плиссированные юбки. Сарафаны в синюю клеточку и рубашки-поло с ягнятами и буквами «А» на груди. Девочки и мальчики. Школа святой Агнессы стала смешанной через три года после моего выпуска. Дети возвращаются в школу улыбаясь, потому что школа улыбается им. Монахини, Вернон и другие учителя-миряне. Дети волокут книги, выстраивают живую арку из рук для новичков, фотографируются в картинной раме «учебный год 2022-2023» для школьного инстаграма.
Дети очень разные, но я смотрю на них и вижу нас всех.
Засунув руки в карманы кофты «Святая Агнесса, команда по соккеру, Класс-73», шагаю по тротуару. Свежий асфальт положили. Нет больше разметки из нашей юности, но почётные парковочные места капитанов и президента всё так же промаркированы большими «А», похожими на Эйфелеву башню — нашу Эгги-башню.
Проходя мимо красной «Альфа-Ромео» с калифорнийскими номерами, я непроизвольно замираю, и ближайшие люди тоже исполняют «ого-секунду», когда видят нас и Кирстен рядом. Побудем оптимистками и сделаем вид, будто не очень-то мы изменились.
— Решили возобновить игры в дальнобойщиц по случаю юбилея, — усмехается сестра.
— Достойный срок для истинной любви. — Я целую её в щёку в ответ. — Ведь порезвимся ещё столько же, правда?
— И я вас поздравляю. — Кивая в сторону Вернона и детской компании, Кирстен шепчет: — Он смотрит на тебя так же, как и в семьдесят втором. Ужасно мило.
Вернон умный и адекватный, а меня можно терпеть. Как показывает жизнь, солидность и лёгкий хаос прекрасно друг друга дополняют.
Сестра пишет что-то в телефоне, загадочно прикусив губу, и мне приходит сообщение:
«Признайся, ты изменяла когда-нибудь?»
«Только с девочками», — пишу.
Дети направляются в церковь. Мы ржём.
Жёлтая полоса ватиканского флага и жёлтые автобусы. Стадион имени Джеймса Т. Андерсона какой-то перестроенный совсем. Жизненный этап: однажды мы открываем карты Гугла, чтобы посмотреть детские места, и узнаём их при некотором везении. Однажды выясняем, что нельзя больше съездить в Канаду по нью-йоркским водительским правам без фотографии. Слышим от детей слова «папа» и «бабушка» и осознаём, что больше не к кому так обратиться самим.
Я топаю дальше и дальше, пока не достигаю слов porta coeli, в камне высеченных.
«Я не религиозна, но католичка». Людям не в теме эта фраза выносит мозг, а для нас — обычное дело. Католическая Церковь — это старый отчий дом, с которым ты можешь находиться в разлуке и ссоре, но если однажды почувствуешь, что нуждаешься в его свете и тишине — откроет двери, не выставляя условий.
Я захожу в двери, на которых нет больше расписания с мессами на итальянском и польском. Иду под люстрами и готическими сводами. Присаживаюсь рядом с блондинистой дамой и, легонько толкая её плечом, спрашиваю:
— Кофта-то почему волейбольная? Всё единообразие нам испортила.
Пьетра опускает подбородок, читая надпись на своей груди:
— Вот же... Как так?
— Скажи ещё, что имя кошки забыла.
Пьетра склоняет голову к плечу, словно в самый-самый первый день, и улыбка её расцветает, как весенние поля Виргинии в ускоренной перемотке. Улыбка почти не изменилась, хотя преуспела Пьетра во многом: умудрилась вырастить дофига винограда, обзавестись сыном, у которого уже собственные дети одного возраста с приёмными детьми Кирстен и Пьетры есть, а ещё — жениться на моей сестре, когда Калифорния узаконила однополые браки. Ох уж эта Калифорния.
Дети, дети, дети, монахини, учителя. Мне машет Абигаль. Хор запевает «Пришло время поклониться». Мы встаём, приветствуя процессию в богослужебных облачениях.
Теперь уже Пьетра подталкивает меня плечом в отместку — чинно и как бы невзначай, — а священник говорит:
— ...Какой чудесный день! Новый учебный год и столько детских лиц от первого класса до двенадцатого! Я прошу вас сесть.
— Ты часто задумываешься над маленькими развилками? — спрашивает Пьетра, глядя на поджигающего волосы товарищу алтарного мальчика.
Священник говорит:
— Ко мне подходили дети и просили длинную мессу, чтобы они могли пропустить побольше уроков.
Если бы мать выбрала меня, если бы я не осталась на второй год в шестом классе, если бы, если бы... Бла-бла-бла.
Священник говорит:
— ...Все мы отыскиваем знаки и страшимся неизведанного.
А я говорю:
— Да и Бог с ними, с развилками этими.
Пьетра умиротворённо кивает. Когда-то Кирстен сказала папе, что не держит зла и ни о чём не жалеет. Ты была права, сестрёнка. Как и всегда. Мы не должны. И мы не жалеем.
Вот они мы: идём через самих себя сквозь любовь и бураны, стадионы и засады, но каждый раз умудряемся извернуться с пользой. Просто красавицы. Хорошие подруги с холодной весны 1972-го и во веки веков. А-минь.
* * *
2022