Солнечное утро пробралось в окошко маленького частного домика на окраине города. Запах утренней росы и щебет птиц разбудили мужчину, лежащего в своей постели. Сегодня ему предстояло написать ещё несколько страниц для его книги. Он лениво потянулся, а после надел мягкие тапочки и пошёл по деревянному полу сразу в ванную. Нужно было взбодриться.

Первая половина дня протекала как обычно: он завтракал, делал зарядку, прогуливался в лесу и кормил уличных кошек, которые часто наведывались на крыльцо его дома. А после он садился за работу, пока часы не подсказывали, что уже время обеда. Он исписал страницы три прежде, чем сесть за стол и отобедать. После этого его ждала прогулка по городу и его любимому месту — аллее художников. 

Ривай, так звали писателя, шёл между рядов, увешанных различными картинами, возле которых стояли то сами художники, то просто продавцы. Первые предлагали проходящим портрет на память. Ривай здоровался почти с каждым здесь, ведь сюда он заядлый ходок, но ещё ни разу не покупал здесь картин. Ему нравилось просто смотреть в эти маленькие окошки в другие миры — внутренние миры художников. Каждый штрих говорил о человеке многое, в особенности о его состоянии в тот момент, о его технике. И у каждого это было своим. В этом Ривай находил своё очарование. Он неустанно интересовался сюжетами картин, именами и характерами героев, изображённых на холстах, мыслями и чувствами художников. Потому его так уважали, помнили и ждали — никто так не интересовался, как он.

Ривай всегда носил с собой маленький блокнотик и карандаш, чтобы записать что-то важное, что-то, что могло бы послужить сырьём для сюжета его книг. Он нередко записывал названия цвета и форм, называемые художниками, их чувства, пережитые во время написания картины и после. И если удавалось, то даже обычные прохожие делились с ним своим впечатлением. Бывало мужчина так заговаривался, что не замечал, как наступал вечер, и все уже расходились. Тогда он направлялся в излюбленную чайную, где его принимали уже как родного. А после он садился за столиком какого-нибудь ближайшего кафе, заказывал ужин и задумчиво глядел на вид из окна. 

Сегодня Ривай остановился пред портретом юноши, стоящего в профиль и обрамлённого в полевые цветы по кругу. Эта простая картина, выполненная акрилом, чуть бледнее на фоне остальных, зацепила куда больше рядом висящего насыщенного макового поля. Ривай подошёл ближе, изучая рельефные контуры, тона цвета и остановился на глазах. Такого чудесного цвета, наверное, не было в природе людей.

— Что, Ривай, нравится картина? — спросил подошедший художник, старше Ривая почти на десяток лет. — Девушка, что продаёт за этим местом, вышла недавно.

— Это...её картины?

— Она сказала, что её брат пишет на холсте, а она лишь привозит их и продаёт. А эта картина вроде как автопортрет.

Ривай ничего не ответил, лишь провёл пальцами по скуле , волосам и закончил на шее юноши. Он задумался, как бы назвать этот неясный цвет глаз. Просто зелёным назвать не хотелось, да и он прекрасно знал, что оттенков там куда больше. Приглядывался голубой, но и тут недостаточно. 

К Риваю подходили другие художники, любопытствовав заинтересованностью их завсегдатая. Они спрашивали раз за разом, в чём дело и почему именно эта картина. А потом Ривай спросил у всех них:" Какого цвета его глаза?" Многие задумались, вглядываясь в мазки.

— Лесная зелень, цвет мяты. Лиственно-зелёный, — ответил кто-то в толпе.

— Ещё я вижу авокадо, хвою и фисташки, — в догонку.

— И зелень кедра. Точно, кедра. Вот здесь ну точно медно-зелёный, а рядом оттенок морской волны.

— А я вижу небесную глубину, сине-зелёный, аквамариновый и бледный нефрит.

— Да нет же, всмотритесь: глубокая морская зелень, павлиний хвост и мягкий синильный-голубой.

— А блестят, словно изумруд, и цвет старинного зелёного стекла, голубой топаз и глина и яркий-яркий малахит.

— Красиво сказано. Правда блестят!

— И нежат, такие мягкие цвета: морская пена, зелёный чай и аквамарин.

— И то верно...

Ривай всех слушал, думал, слушал и молчал. Он видел все эти цвета: и поотдельности, и вместе. И вдруг подумал, что очень бы хотел взглянуть на настоящий блеск этих глаз. 

В то самое время через толпу пыталась пройти девушка, владелица этих картин.

— Простите, но этот портрет не продаётся, — заявила она всем, чтобы каждый слышал. 

— А можно узнать имя художника? — Ривай всё ещё не сводил глаз с картины.

— Эрен Йегер, сэр.

Ривай растянул губы в улыбке. Теперь он знал его имя. Переведя взгляд на девушку, он мельком оценил её, взяв на заметку то, что с ней будет трудно договориться. Ривай прошёлся взглядом по остальным картинам, всюду были пейзажи, разные. Часто мелькает какой-то водоём, ещё чаще море, океан, необъятные просторы воды. По-видимому, с этой стихией есть какая-то история, сильная связь художника. Ривай никогда не брал картин, не находил нужды, когда мог гулять в это галерее на свежем воздухе и изредка общаться с людьми. Но всё меняется, и вот в его сумке появляется небольшая картина: голубое зеркало озера, мягкий хвойный лес и обрывистые горы позади. От неё веяло свежестью, вечной жизнью, заключённой в этой глади воды посередине. Картина, нарисованная Эреном Йегером, называлась "Наше озеро", и это имя словно объединяло художника и смотрящего. И так хотелось взять это озеро, а может и самого Эрена, чтобы оно действительно стало "нашим". Только для них.