Ривай чаще стал сидеть в одном кафе, куда однажды сводила его давняя подруга Петра. Она часто наведывалась к Аккерману, выясняла его дела и помогала по дому, если приходилось. Она могла бы стать для него хорошей партией, однако Петра предпочитала другой образ жизни.

На столе стояла полюбившаяся утка по-пекински, немного овощей, а после обещали принести жасминовый чай. Ривай, удовлетворённо взглянув на свой ужин, принялся есть. Почти каждые выходные он проводил здесь, а после шёл домой, дописывал дневные страницы и ложился спать, не забывая поглядеть на озеро, объятое елями и далёкими, но высокими скалистыми горами. 

В его обычной жизни всё перевернулось, когда, прохаживаясь по той же улице картин, он наткнулся на изображение него самого в повседневной одежде, сидящего за столом и задумчиво смотрящим в размытый пейзаж из окна. Это было то самое кафе, куда он приходил на выходных, одежда, которую он носил неделей ранее, этот ракурс...

— За барной стойкой... — прошептал он, глядя на картину.

— Признали себя? — девушка, сидевшая рядом, загадочно улыбнулась. 

Ривай, не отрываясь, смотрел на знакомый стиль, мазки акрилом и цветовую гамму. Конечно, это была картина Эрена. Ривай и раньше замечал, что Эрену не менее нравится рисовать людей, обычно это были улицы или иные места, где скопления людей образовывали массу почти безликих фигур, иногда он делал акцент на конкретного человека. Но никогда не изображал одного. Кроме своего автопортрета. Потому эта картина цепляла сейчас, ну, и потому что на ней Ривай видел своё отвёрнутое отражение.

— Почему он никогда сюда не приходит? — Ривай задал этот вопрос, хоть и знал, что художники могли быть и замкнутыми, даже когда рисовали людей. Им нужно было уединение с собой, своими чувствами, со своей кистью и холстом.

— Он глубокий интроверт и не умеет общаться с людьми, — она спрятала подбородок и губы в длинном красном шарфе, который не снимала никогда.

— Что-то не похоже, раз уже он бывает да вот хотя бы в кафе в выходной день, когда людей там больше, чем в будни. Да ещё и вечером, — Ривай слегка усмехнулся. — Интересно, кому захочется купить эту...

— Она тоже не продаётся. Так сказал Эрен.

— Зачем тогда её вывешивать на всеобщее обозрение?

— А разве не очевидно? — к ним подошёл соседний художник, который как раз закончил дописывать карикатуру по заказу. — Мальчик хочет Вашего внимания. Верно, Вы ему понравились, м-р Аккерман.

— Такой старый зануда, как я? — Ривай повернулся к собеседнику, не снимая пальцев с рельефных контуров.

— А Вы не много знаете о нас, — посмеялся мужчина. — Глядите, — он подошёл к той же картине, указывая, — Бывают моменты, когда хочется полениться, не отрисовывать детали, сделать их размытыми, а бывает, что как видишь, так и пишешь. Опускаешь не нужные детали, как здесь, — он указал на обстановку, которая и правда была более размытой, чем фигура человека. — Вряд ли он взял с собой кисти и краски, да и холст тоже. Скорее всего была первая зарисовка в блокноте или даже на клочке бумаги. Но то, как реалистично Вы здесь выглядите, говорит о том, что рисовали Вас не в первый и даже не во второй раз.

Ривай застыл на месте, переваривая сказанное ему. Он и не замечал таких деталей, таких тонкостей. Конечно, он не был настолько наивен, чтобы подумать, что картины появляются легко и непринужденно, быстро и абсолютно везде, где пожелаешь, есть возможность взять всё, что необходимо для полноценной картины. Однако всё изложенное художником говорило о том, что Эрен может и не приходил сюда, но наблюдал за Риваем издалека, подгадывал, ловил момент и, может, дома лежат десятки разных набросков. Так хотелось в это верить, что Ривай невольно поверил в эту свою ничем не подкрепленную фантазию, в воображаемый образ Эрена, нахмурившего свои пушистые брови, вырисовывая одну деталь за другой тонкой кистью, смешивая краски, ища нужный тон, оттенок...

Ривай так забылся в этом образе, что не помнил, как же он добрался до своего дома, повесил верхнюю одежду, умылся, переоделся и, уже сытый, сел на кровать. Очнулся, когда взор упал на купленную неделями ранее картину. Озеро всё так же блестело при свете лампы, а вечнозелёные деревья охраняли его, бережно окружая. Эта картина неизбежно возвращала его мысли к рассуждению художников о цвете глаз Эрена с картины: то хвоя, то лазурная гладь озера, то голубое насыщенное небо, и миллион разных их оттенков, вложенных в ту самую картину. 

— Эрен, да... — Аккерман мучительно улыбнулся, закрывая глаза и запрокидывая голову назад 

— Как снег на голову. — Он ещё немного подумал, сидя на пружинистом матраце. — К чёрту, интроверт он или кто ещё, мы должны пересечься.