– опять ты?

– сява!! приветик!!

он машет рукой быстро, отрывисто, но так по-дружески приятно. тепло. сяо очень тепло, несмотря на противную осеннюю погоду, слякоть и морось, несмотря на свежий, морозный воздух, обволакивающий его горячие красные щеки и руки. венти ставит на свою ладошку коробочку из-под сладости, держа сверху за тонкую верёвочку.

– я тортик принес!! а еще очень замерз, пока шел к тебе!! пустишь?

– ты серьезно думаешь, что меня можно задобрить каким-то тортом? – у сяо брови невольно поднимаются. венти самонадеянный просто до ужаса, не подумал даже, что ему могут отказать. венти правда слишком уверен в себе, но мил всем этим. сяо смущается немного, глубоко вздыхая, закатывая глаза, и бормочет угрюмым голосом, тихо-тихо – возможно, ты прав.

венти искрится маленькой звездочкой, улыбается так, что глаза слепит. сяо их за тем и прикрывает, впуская гостя в большую однушку, чтобы внезапно не отдать концы с концами. так до ужаса неловко, но также до ужаса комфортно.

в комнате темно: шторы плотные затмевают окно. пока венти разувается, сяо быстро отдергивает их, скидывает разбросанные вещи в кучу, чтобы придать помещению более божеский вид. сяо печется о первом впечатлении, а венти все равно на склад нестиранных вещей, на немытую посуду в раковине и за ее пределами, в целом, духоту всей комнаты. он ведь сам такой. ставит торт на круглый, кажется, совсем не обеденный столик и открывает окно —дышать нечем. хозяйничает.

они сидят в гордой тишине: венти на единственной табуретке, сяо — на какой-то коробке. у него нечасто бывают гости, от слова «совсем» не бывают. синенький огонь шипит на газовой плите, разбавляя обстановку, а вода в чайнике закипает. упаковка торта уже безжалостно растерзана, сам он порезан аккуратными кусочками, достаточно щедрыми и добротными. благо у сяо хотя бы посуды в избытке.

– чай? кофе?

– потанцуем? – перебивает венти. сяо осторожно оборачивается. наверно, он всё-таки плохо сдерживает свои эмоции, наверно, очень плохо, раз гость хихикает от дикого удивления в его бегающих глазах.

– не смотри так, я не умею нормально танцевать! это просто фраза из одного анекдота!!

– тогда делаю какао, – кажется, что даже уши дёргаются от напряжения. сяо такой глупый, наверно. не знает анекдотов категории б? не знает классику? какое позорище...

у него яркий румянец бежит по щекам...

– у тебя какао есть!

– а что в этом такого? есть еще кое-кто, кто любит пить у меня какао.

– я даже догадываюсь кто. ты только с ней и общаешься в перерывах между парами!

– не только... – сяо дуется немного. не такой уж он и закрытый, не такой уж он и несговорчивый — вон как с венти болтает. это просто глупое первое впечатление! — еще люмин и итэр.

– сява!!

сяо мычит вопросительно, пока ищет чистую чайную ложку, но ответа в итоге не получает. всё-таки оборачивается спустя какое-то время и видит хмурого гостя, сложившего руки на столе, как первоклассник.

сяо уже успел сказать что-то не то?

– теперь ещё и со мной!

«теперь ещё и со мной.» – повторяет, повторяет, повторяет эту фразу раз за разом, вновь и вновь, как запись с диктофона, включает у себя в голове громкий, до глубины души приятный голос. слишком тепло, слишком хорошо, у сяо слишком розовые щеки.

он тормозит, не знает, что ответить. просто поворачивается, что-то шепчет себе под нос, а потом резко переводит тему:

– ты голодный? могу что-нибудь быстро приготовить.

– ты готовить умеешь?? – венти немного из-за стола приподнялся от удивления. студент? да еще и умеет нормально готовить? что-то кроме пельменей в электрическом чайнике на весь этаж??

– а ты разве нет? – и у одного, и у другого во взгляде читается некое изумление. венти теперь совсем выходит из-за стола, встает — пятки вместе, носки врозь, одну руку элегантно заводит за спину, другую с лёгкостью кладет на грудь.

– меня природа сим талантом, увы, не наградила, любезный сударь! великодушно вас прошу дать мне испробовать кушанья, сделанного вашими руками!

– ты знаешь, насколько это ужасно звучит? – сяо хихикает, совсем неосторожно, через чур открыто. он прикрывает истерзанными пальцами губы, расплывшиеся в глупой улыбке, но глаза ярко светятся детской радостью. у сяо чувство, будто они с венти знакомы как минимум всю вечность.

– но ты посмеялся! значит не настолько все ужасно!!

смеялся? сяо? да ну, не может быть.

сяо только замечает свою неосознанную улыбку, немного прищуренные от нее, красноватые глаза и до ужаса незнакомое чувство в животе, смешанное со страхом и неловкостью. да, сяо становится отвратительно стыдно. он опускает глаза и намеренно сводит улыбку на «нет». молчит, очень долго молчит. пронзительный свист чайника бьет оглушительно по ушам, прямо как сяо себя пару часов назад по ногам.

– сяв! – венти заставляет смотреть прямо в глаза, такие зеленые-зеленые, самовольно топиться в этом вязком дремучем болоте. он — горячая, сияющая звезда, улыбчивая до глубокой слепоты. кажется, сяо всё-таки заболел. он задыхается и больше не хочет нормально дышать. – слушай, у тебя клычки, как у вампиров!! классно!! сява, тебе надо больше улыбаться!

у сяо все рдеет. чувствуется, как уши пожаром заливаются, туда только бензина все больше, больше и больше подливают. он теряется, совсем уплывает в громоздкую пустоту своих чертогов со старым магнитофоном и кассетами, где записано все сказанное венти за эти два чертовых дня. сяо, кажется, скоро пополнит список клиентов своего отца от количества приятного.

но список так и не пополняется, лишь пополняется посуда в шкафу сяо. венти много раз заходит и все жалуется, что у того все чашки скучные — так чай пить вместе совсем неинтересно. сяо специально вылезает из своей комнаты, как медведь из теплой берлоги, в ближайший хозяйственный магазин, чтобы подобрать подходящую чашку. теперь мытье посуды увеличивается ещё на пару минут. да даже, наверно, не пару.

сяо смотрит на голубовато-зеленую, как кончики волос венти, чашку с вычурным рисунком, пока набегает счет за воду, и так криво, глупо улыбается. венти-то чашка понравилась — носился с ней, как ребенок с новой игрушкой, и теперь довольный попивает у него то какао, то чай.

терция рвется — три.

```

сяо хватается впервые за долгое время за скрипку, с дикой любовью, с неумолимым волнением и главное — с рвением и прошлой пылкостью. венти сказал, что принесет материалы с занятий. у сяо внутри магическим образом оживает композитор, тот самый старый друг, любимый музыкант. он играет, играет, играет. перекладывает мелодию души на струны, смычок по ним скользит с особенным воодушевлением.

у сяо давно уже не болит предплечье с ногами. почти зажили его смычковые ошибки, единственное — жаль, что чешутся.

венти прыгает на сяо с объятьями прямо с порога. это так по-обыденному тепло и так по-хорошему беспокойно. у сердца сяо, будто удары отнимают: стучит, как в последний раз. он умоляет все живое, чтобы венти не слышал, когда тот припадает к его груди и крепко сжимает руки на спине так, что у сяо мурашки по коже бегут диким стадом разъяренных быков. венти специально, когда обнимает своего сяву, ложится к нему ухом на грудь и сильно прижимается, только лишь бы слышать этот сладостный марш. у него самого сердце в пляс пускается, бьется-бьется так быстро, что, кажется, пора заказывать гроб у соответствующих лиц.

у венти холодная куртка, но пальцы холоднее — на улице первые морозы, а этот дурень даже не удосужился шарфик накинуть. у него щеки все краснющие: то ли температура на улице уж слишком маленькая, то ли смущение уж слишком велико. а сяо чувствует все: и холод, и горящие щеки, и учащенное сердцебиение.

только вот чье оно?

они стоят ужасно долго. у венти давно куртка теплая, он сам запарился в ней стоять, но объятья так не хочется разрывать. сяо совсем нескромно уткнулся в волосы венти и все пытается задержать их запах в своих легких. зарывается в них, как в самой мягкой подушке мира.

и одному, и второму до чертиков хорошо. выглядят, если честно, как два влюбленных дурака. ху тао бы не оценила...

сяо отстраняется: понимает, что венти уже давно сварился, да и сердце уже отказывает, им ведь только по двадцать три. а венти лишь с явной неохотой и огорчением отлипает, снимает обувь, вешает куртку — конечно, хочется ещё.

– позже, – кидает сяо, идя в свою маленькую кухоньку, чтобы по традиции поставить кипятить воду в чайнике. румянец достает до ушей, поэтому и отвернулся, как только их глаза столкнулись. – позже.. если хочешь ещё.. мы можем.. ну, ты понял.

– тогда постоишь со мной так ещё одну вечность? – срывается с губ совершенно неосознанно, по-детски наивно звуча. венти сконфуженно отводит глаза — это было лишним. слишком лишним. венти для сяо просто надоедливый, навязчивый «конкурент на стипендию». – эм, сяо, забей. это звучит слишком...

– что ж, вечность так вечность, – он все ещё стоит не оборачиваясь. уши ярко заливаются алыми цветками, как и нутро заливается необъяснимым чувством.

у венти лицо сразу оживает, и, кажется, душа ликует. «разрешил», «разрешил», «разрешил» – застряло у него в голове. и скрипка не нужна, и слушатели не нужны, и диплом тоже не нужен — никто не нужен. нужен только он.

чай все еще вкусный. у сяо всегда вкусный чай. он говорит, что дедушка ху тао держит магазинчик, отправляет и ей, и сяо коробками, если найдет что-то по-настоящему качественное. иногда даже пошаговый план, как заваривать, пишет. а венти смеется — видимо, ху тао в своего деда пошла — оба странные, но крутые.

они не следят за временем: болтают, пьют чай, разбирают материал с занятия — сяо даже играет отрывок, написанный им за прошедшую неделю. это всего лишь десяток секунд игры, пара строк нот и один единственный венти, завороженный музыкой.

глаза искрятся, как бенгальские огни, разгораются все больше, а сяо только удивляется. его хвалят? за эту отвратительную игру, мелодию и технику? верно, хвалят. венти не жалеет своего красноречия, потому что музыка правда чудная.

уже поздний вечер. сейчас темнеет в шесть, а в девять — темень непроглядная. на улице холоднее, чем днём, когда венти сломя голову несся к кое-кому в гости. он вжимается, как маленький воробушек, в куртку, чтобы хоть немного погреть шею и уши. они совсем отмерзли, а до остановки ещё ползти и ползти.

в парке совсем тихо, даже машин отсюда не слышно, поэтому ни венти, ни сяо не желают отдалять молчание.

по крайней мере, до тех пор, пока вокруг шеи венти не обвивается змеей теплый шарфик, очень сильно пахнущий одеколоном — от сяо так пахло в академии, дома он пахнет совершенно по-другому: чем-то сладким, тянущим прижаться к нему раз в шесть сильнее.

– спасибо... – он вдыхает этот немного забытый запах. ему опять жарко. кажется, греет разгорающееся нутро.

– одевайся теплее, иначе заболеешь. а шарф потом как-нибудь занесешь.

– сяв, – венти выдерживает паузу, чтобы сяо как обычно помычал в знак того, что внимательно слушает. — а ты все еще хочешь отчислиться?

– не думаю, что вообще когда-либо хотел, – он замолкает также резко, как и говорит эту фразу. у сяо грудь опустошается мгновенно, будто органы и кости медленно крадут, или они ножуи себе отрастили и убегают от всей этой слащавости, что внутри недавно появилась. кто их вообще знает? может, их и не было в помине. а сяо цокает, набирает в легкие воздух. – я пробовал играть твою конкурсную композицию. и, знаешь, у меня ничего не получалось, и, думаю, не получится и сейчас.. и как бы это сказать.. я завидовал. да, завидовал твоим способностям. возможно, завидую до сих пор, потому что у меня так не выходит, – говорит на одном дыхании, будто если не скажет так, то больше не скажет никогда. он не смотрит на венти, лишь на асфальт, по которому медленно шагает. открываться тяжело, но хочется, ведь это венти, ведь это тот самый тёплый огонек, что греет путника в одиноком лесу. – думаю, оставляя те порезы, я наказывал себя за плохую игру на скрипке... ну, и.. иногда просто вымещал свою злость, потому что громить квартиру не особо-то хотелось. буду откровенным, я ненавидел тебя за то, что тебе так легко все даётся. в то время как я занимался самостоятельно, к тому же учился в музыкальной школе, а потом поступил в академию искусств, перессорившись со всеми родственниками из-за выбора профессии. я.. я хотел им доказать, что на что-то гожусь, будучи музыкантом, что это занятие того стоит, но сам же и оступился. мне.. жаль. но сейчас я знаю точно, что никогда не брошу скрипку.

венти не знал, у кого сяо просит прощения; не знал, как к нему подступиться сейчас; да даже банально не знал, что сказать.

– мне приятно знать, что ты не сдаешься, спасибо, – вырывается как-то само. наверно, потому что венти рад. да, венти по-настоящему искренне рад, что сяо останется рядом с ним. останется? с ним? с чего бы? – и спасибо, что рассказал это все. мне это важно, честно. вот.

а венти становится не на шутку стыдно. это, по его мнению, поддержка? ему самому не больно-то хорошо от подобных слов, только тошно.

венти издает ужасно громкий тяжкий вздох и, хватаясь за голову, садится на корточки прямо посреди дороги.

– какой ужас я сморозил... извини, сяв, я не умею поддерживать, не обижайся..

– тогда с тебя штраф.

– какой ещё такой штраф? – он удивлённо распахивает глаза, находя раскрасневшееся лицо сяо прямо перед своим.

– постоишь в объятиях со мной ещё одну вечность?

нет, ещё одной вечности не хватит, чтобы просто наобниматься. кажется, транспорт уже не ходит, а они стоят, прижимаясь друг к другу.

и снова это приятное молчание. слов правда не нужно, чтобы доказать, как им тепло холодным вечером поздней осени.

– сява.. – шепчет куда-то в куртку венти. а она холодная, щеки жжет от мороза и приятного смущения. венти жарко, но он жмется все ближе и ближе, будто бы пытаясь засунуть сяо себе в грудь, чтобы тот всегда был рядом.

– что такое?

– знаешь, мне так нравится называть тебя сявой! прямо горжусь собой, что такое придумал! – внезапно хихикает себе под нос венти. у него что-то щекочет живот: ни то волнение, ни то тараканы, перебравшиеся из головы. косички все те же — тонкие, голубоватые, блестят и переливаются, как отполированный драгоценные камни, в свете жёлтых фонарей. все те же малахитовые глаза — живые и веселые, пронзительно всматриваются в глаза сяо, изучают реакцию, ждут очередного румянца. а улыбка на лице самая милая-милая, радостная, что аж дыхание спирает, лишь глянув. сяо докажет, им самолично проверено. – и что самое главное — я думал, ты будешь плеваться, но до сих пор разрешаешь.

– персональная акция.

– получается, ты бы не разрешил называть себя сявой, будь я той же ху тао?

вдох-выдох, вдох-выдох, вдох... ни венти, ни сяо не хотят нарушать тишину, внезапно образовавшую ужасную осторожность и спертое дыхание.

– получается так.

молчание. у венти адекватные мысли уплывают в далекие-далекие ебеня, улетают в турцию — наслаждаться теплой водичкой, таскаться на экскурсии — в очень, очень, О Ч Е Н Ь долгий отпуск. в голове только одно «может быть», «может быть», «может быть». а дальше предложение не закончить, думать даже страшно. в горле нарастает тревожность в виде огромного клубка спутавшихся ниток, которых и не достанешь, и не проглотишь. венти мутит немного.

что будет, если он всё-таки решится?

венти стукается лбом о сяо, сжимается весь, как сушеное яблоко.

тревожно, тревожно, тревожно.

до трясучки тревожно и страшно. и у венти, честно говоря, правда сильно дергаются руки от мелкой, но постоянной дрожи. вдох-выдох, венти, вдох-выдох.

– венти? ты в порядке? – он немного приподнимает его, чтобы взглянуть на лицо, а венти отталкивает с концами.

– боже, сяо! да как ты можешь вообще быть таким хорошим..? ты, как грозная туча, шатался по академии, всех пугая своим видом! а на деле.. ты.. угх, мне было интересно, каков ты на вкус ещё в академии. это был чистая любопытность! так почему..! но сейчас.. теперь, – он заикается, будто задыхается, будто кто-то душит. у него язык совсем становится не своим, не слушается, противится, но хочет сказать. хочет, что аж на дрожь пробивает. – а теперь, распробовав, влюбился по уши!

венти противно наивный, такой глупый и простой.

зачем он это сказал?

венти надеется на что-то? интересно послушать на что же? как такой как сяо может ответить ему тем же? как сяо может так же себя чувствовать?

а надежды даёт быстро стучащее сердце, в удары которого так осторожно вслушивается венти каждый раз. где-то опять затесалось разъедающее «может быть». а венти стоит с подкосившимися, дрожащими ногами. краснеет все больше и больше, все сильнее и сильнее. на лице не остается цвета его бледной кожи. у венти мысли в клубок смотались похуже, чем клубок слов в горле.

да не может сяо любить венти. просто не может. а венти до смерти любит. до смерти сильно влюбился. сердце ломает все кости, волнение сжигает всю плоть, а мысли убивают все желание остаться на месте и дождаться хоть какого-то слова от сяо.

– венти? – венти, нервный, слишком нервный и тревожный, выглядит болезненно и убито, будто бы его морально избили, будто бы его отшили настолько агрессивно, насколько и представить себе нельзя.

– нет, забудь, пожалуйста! давай сделаем вид, что я ничего не говорил! договорились? – он неловко улыбается, но сяо глаза не слепит. это совсем не то, совсем. еще одно солнце гаснет, и вот-вот от него ничего не останется. оно убивает само себя — заливает душу ядовитыми слезами. – все! прости, просто забудь!

– венти.

– я думаю, дойду до остановки сам!! еще раз извини, сяо, я пошел.

– венти, я прошу тебя! – его всегда еле слышный и спокойный голос раздирает горло. сяо первый раз на памяти венти кричит, пускай, негромко, но кричит, и так жалобно, так отвратительно больно. венти, кажется, правда скоро расплачется, но сдвинуться с места не может. надеется, все еще глупо надеется. – послушай меня, пожалуйста! и посмотри уже наконец в глаза, как ты делаешь это обычно, чтобы я смутился и отворачивался, а ты смеялся! давай, венти!

недостаточно.

венти недостаточно смел. недостаточно хорош для своего чудесного сявы.

да к тому же почему «своего»?

– венти, – а он не думает даже смотреть, не думает даже повернуться лицом к сяо после того, как сделал пару шагов в сторону остановки. так сяо точно не увидит скривившиеся лицо. так тошно от себя самого же. просто не думай, заткни своих тараканов. – венти, повернись, пожалуйста.

а венти хнычет глухое «нет». запустил руки в карманы своей светлой куртки и не шелохнется, создаётся впечатление, что даже не дышит. он и вправду сейчас задохнется. серьезно, как маленький, боится услышать хоть что-то, прямо как родительскую ругань, доносящуюся с кухни.

у него куртка легкая, сама уже промерзла. венти не чувствует мороза, чувствует только, как ступни немеют от страха.

по его куртке бегут холодные пальцы, намного холоднее нее, но они до ужаса греют. чужое дыхание и прикосновения почти невесомы, но так ощутимы. венти — страх, самое отчаянное желание спрятаться от глаз сяо. нет, зря проговорился, эту стеклянную стену между ними нельзя ломать ни в коем случае.

ведь не венти нужен сяо.

– венти, – сяо запинается на начале предложения, и очень громко сглатывает от волнения. – я люблю тебя.

– сяо, отпусти.

неправда. наглая ложь. бессмыслица. чепуха.

сяо врет. да, сяо врет из жалости. это все неправда. венти заставляет себя не верить.

пусть венти отвернется сам и не увидит разочарования в чарующих глазах. а он увидит. боится увидеть. сяо не знает о большей части его жизни. сяо не знает, какой он на деле отвратительный. не любит он этот чертов какао, ему больше по душе алкоголь. не удобнее ему учиться заочно, скорее проще отходить от похмелья и выгонять последствия беспорядочных связей.

нечего обманывать настолько любимого человека, ведь венти сам виноват, сам вынужден терпеть и себя, и свое одиночество.

– сява. с-я-в-а, – цедит он. а венти невыносимо.

– сява, мне нужно домой. ты же знаешь, я не уеду, а денег на такси нет, – ноет дрожащим голосом горький-горький венти. на сухом кончике языка горько от рук, обвивших талию, и чужого лба на плече.

сяо падает на его плечо от бессилия. страшно, страшно, страшно. сяо волнуется слишком сильно.

у него дрожат руки, и, кажется, губы, но, скорее всего, от холода. рой мыслей жужжит противными мухами в ушах так, что ничего не слышно, но сяо старается их прогнать, молчит некоторое время. сердце стучит ужасающий марш. сяо поднимается с плеча, тяжко выдыхая, наклоняется прямо над ухом и совсем тихо, приятно щекоча своим дыханием, шепчет:

– я не хочу забывать ничего из сказанного тобой, венти. я хочу обниматься с тобой долго-долго. хочу целоваться с тобой, несмотря на то, что не умею. хочу пить с тобой чай, разговаривать о чем угодно, заниматься вместе музыкой, гулять по паркам, ходить в места, которые тебе нравятся, или сидеть дома, если ты так хочешь. я хочу все это только потому, что ты мне нравишься, венти, очень-очень сильно.

– сяо, признай, – венти специально отодвигается от его лица настолько, насколько это возможно в его положении. даже если ему уже не уберечься от глаз сяо. – я недостаточно хорош для тебя. я понимаю, моя вина, с горяча признался. но это просто глупость, просто очередная глупость. ты ведь заслуживаешь гораздо большего. ты такой замечательный, такой классный, такой чудесный, такой прекрасный, такой.. милый.. ты так мило смущаешься. у тебя улыбка самая-самая очаровательная, – венти улыбается криво, но как тепло. мозги плывут от жара, губы онемели от мороза. он их и не чувствует, но говорит, говорит, говорит, как сильно любит сяо. – в академии про меня ходят слухи, и все правдивы. да! думаю, все до одного! назовут ещё лучшего скрипача академии искусств моей новой пассией, которую я брошу после первой ночи. разве нужно оно тебе?

он посмеивается сквозь подступившие слезы. венти стыдно быть собой, но он не может ничего сделать, совершенно ничего не может — только лишь напиваться до беспамятства, ходить в клубы или к кому-то на квартиру, затаскивать в постель всех желающих.

потому что одиноко, одиноко, одиноко.

венти отвратительно одиноко.

венти хочет любви, хочет быть нужным хотя бы кому-то хоть раз за всю жизнь. хочет с кем-то просто искренне обниматься дальше, когда этот «кто-то» знает все, что он творит, но остается рядом.

но кому нужен такой человек?

венти уже не хнычет, а по-настоящему ревет. ему горько, горько, так до жути горько. он не знает, что делать. венти не хочет оставаться здесь дальше. хочет просто сбежать и больше никогда не встречаться со своим дорогим сявой. но венти не хочет вырываться, он хочет дальше так стоять. стоять, обнимаясь, еще несколько тысяч вечностей.

в один миг венти перестает чувствовать руки сяо, даже немного вздрагивает, когда их не оказывается. теперь серебряными пулями стреляет сяо.

– венти, можешь повернуться? – и правда, поворачивается, но испуганно, резко.

в голове «почему?» распыляется. он поворачивается, не потому что ждет чего-то теперь, а потому, что случайно вышло. сяо так крепко прижимал его к себе, так тихо дышал над ухом и вдруг отпустил.

хотя нет, так даже лучше.

а сяо собирает его слезы пальцами, смахивает, как росу с листьев. венти смотрит на янтарные глаза, маленькие, узкие, волнительно красивые. сяо положил его лицо в свои большие ладони, немного приподняв навстречу своему.

раз поцелуй, два поцелуй, три поцелуй. сяо не целится в определенные точки: по несколько раз метит в лоб, в щеки, даже в уголок глаза случайно попадает.

а венти тает, тает, тает. ему внезапно так хорошо становится. он глаза прикрывает медленно, все ниже и ниже веки с каждым поцелуем, и обхватывает чужие ладони на своем лице.

венти не нужны эти дурацкие развязные, страстные поцелуи. он хочет, чтобы сява цмокал и цмокал шершавыми, сухими губами, чтобы гладил большими пальцами его красные щеки, чтобы его длинные пряди щекотали кожу, чтобы сява просто касался его и был рядом.

как же сильно венти любит сяо.

последний поцелуй слишком незаметный, мягкий и неаккуратный. совсем смазано, почти не касаясь, сяо цмокает венти в губы, в то время как все лицо розовеет. у венти сердце хнычет: еще, еще, еще, сяв, умоляю, еще.

какие же влюбленные замерзшие дураки – стоят целуются посреди темного парка, когда ни одна маршрутка уже не ходит. видимо, придется целоваться дома у сявы этой ночью, ведь венти мало. он лезет еще, еще и еще за одним, уже зарываясь в темные волосы своего сявы. в носу только дикий запах одеколона и карамельных, нежных поцелуев.

«надо будет обсудить с венти все, но только чуть позже»

легко проводишь пальцем — квинты рвутся — заключительная струна –четыре.

а сяо самое время заменить струны на скрипке, иначе он не сможет сыграть с венти дуэтом на их выпускном концерте из академии.