Зафиксировать вечность

— Улыбочку, Люмин!

Путешественница растерянно моргнула. Обернулась — и невольно зажмурилась от яркой вспышки.

— Паймон! Предупреждать надо.

— Тогда ты бы замерла, как кукла, и не знала, куда деть руки, — пропищала фея, потрясая камерой. — А так получилась совсем как живая!

Люмин взяла в руки свежую фотокарточку и взмахнула ею пару раз, чтобы поскорее высохла краска. Да, и вправду живая, замершая в удивлении под цветущей сакурой на окраине Инадзумы — как будто сейчас всплеснёт руками и возмутится шалости Паймон. Что-то было в этих не самых удачных кадрах: слегка размазанных из-за движения, где не успеваешь принять неестественно красивую позу и обязательно прищуриваешь глаза.

Путешественница мягко улыбнулась.

— Где наш альбом, Паймон? Давай вложим туда.

— Правда? Я думала, ты будешь ругаться, что Паймон тратит материалы…

Люмин покачала головой:

— Это тоже память. Хорошо, что ты решила сделать фото просто так, без повода.

Паймон притихла: может, догадалась, что расстроило странницу. Вот бы у неё было с собой хоть фото брата. Ей всё чаще казалось, будто она совсем не может вспомнить его лица.

Люмин покачала головой, отгоняя мрачные мысли, и раскрыла принесённый Паймон фотоальбом. Ворох фотокарточек, вклеенных в подшитые вместе, уже слегка пожелтевшие страницы, уютно зашуршал, приглашая окунуться в воспоминания.

Удивительно, сколько их скопилось. А ведь она обзавелась камерой словно вчера. Как быстро летит время.

Люмин вставила свежее фото в заботливо прорезанные в странице уголки и окинула взглядом уже почти заполненный разворот. Перелистнула назад страницу, другую, третью… Наконец открыла самое начало.

Первая фотография была лишь пробой чудной камеры: путешественница запечатлела первое, что увидела — пёстрые зонтики на набережной Ли Юэ. Несколько начальных страниц были сплошь заклеены фото пейзажей вокруг каменной гавани, растений, птиц и случайно встреченных животных вроде кошки, дремлющей на резной цветастой пагоде. А со следующих разворотов полилось золотое сияние — и воспоминания о празднике морских фонарей отозвались теплотой в сердце. Вот утопающий в огнях Ли Юэ с разных ракурсов. Счастливые лица горожан, чьи весёлые голоса почти слышны при взгляде на застывшие изображения. Довольная Паймон с полной тарелкой праздничных блюд. И — о, Люмин же просила её не фотографировать Сяо тайком! Но неуёмная фея, видимо, ослушалась — и вот на странице красуется сделанное откуда-то из-за угла фото Адепта, задумчиво застывшего над поминальным обедом в честь погибшего друга. Кто знает: может, это редчайшее, единственное сохранившееся в Тейвате изображение Якши?

Если бы только камера появилась у неё раньше, здесь было бы запечатлено куда больше уникальных памятных моментов. Вид на далёкие ветряные мельницы с утёса Звездолова. Первая статуя Семи, которую обнаружила потерянная странница. Пролетающий над Мондштадтом Двалин и обеспокоенные, но приветливые лица тех, кто поприветствовал путешественницу в городе. Люмин невольно расплылась в улыбке: город свободы стал её первым приютом, и она ценила помощь каждого из её обитателей, но особенно запомнила тех, кого встретила первыми. Эмбер, лучшего скаута и чемпионку по полётам. Сострадательную Барбару и игривую Лизу. Строгую Джинн и мрачного Дилюка. Хитроумного Кэйю и жизнерадостного Венти — она так и не привыкла звать его Барбатосом, как подобает. Всех их удалось позже запечатлеть на фотокарточки — вот они, ближе к концу альбома, — но в памяти Люмин бесценными образами хранились первые мгновения их встреч.

Круговорот воспоминаний затягивал путешественницу всё дальше. Вот встреча с Рэйзором и Андриусом, духом, с незапамятных времён защищающим мондштадтские леса. Вот знакомство с Сян Лин и забавное кулинарное соревнование. А вот мрачное, испивающее тоской последние капли радости логово Ужаса Бури — и отчаянное сражение с Драконом Востока, не чтобы навредить, но чтобы спасти, исцелить, очистить… Она тогда ещё не знала как, но в итоге всё закончилось благополучно — словно так и было задумано. По крайней мере, так казалось — до момента, когда на площадь перед собором колючим зимним ветром ворвалась Восьмая Предвестница и исполнила свой коварный план легко и быстро. Лишь тогда Люмин по-настоящему поняла: не все в этом мире готовы просто жить и давать жить другим. И однажды ей тоже придётся выбрать сторону.

Но вот город музыки и ветра остался позади, а впереди лежала долгая дорога среди скал, что росли с каждым шагом. Всё реже под ноги ложились зелёные равнины, и всё чаще — древний, прогретый тысячами солнечных дней камень. Яркими шёлковыми покрывалами развернулись террасы деревни Цинцэ — она пыталась потом сфотографировать их, сделала, наверное, не меньше полусотни снимков, но ни один из них так и не смог передать того великолепия, что предстало перед ней в самый первый раз! Но вот дорога свернула к югу, и глазурные лилии покачивались в лунном свете, когда путешественница отправилась дальше, мимо постоялого двора "Ваншу", где позже будет сделано то самое фото Сяо, к гавани камня и контрактов.

Ли Юэ встретил её шумом улиц и деловитой суетой — после слегка сонного Мондштадта он поражал своей оживлённостью, как смешливая восточная красавица в сравнении со скромной подругой. И он стал для Люмин не менее родным, чем первый город, в который ей довелось попасть. Улицы каменной гавани манили ароматом местной стряпни и пёстрыми прилавками со всевозможными товарами. Блеском моры и драгоценных камней. Теплом улыбок и добротой человеческих сердец. Здесь хотелось бегать и степенно прогуливаться, смеяться и плакать, работать и тратить заработанное. Здесь хотелось жить.

Не меньше запали в душу странницы и земли вокруг древнего города: долина Гуйли и склон Зимородка, отмель Яогуан и заброшенная деревня Минь Юнь. Но сильнее всего её поразил Яшмовый лес: в Заоблачном пределе, обители Адептов, словно было легче дышать, и каждый шаг выше и выше не утомлял, а, напротив, прибавлял бодрости. Было ли это знаком благоволения духов, защищающих Ли Юэ, или просто горы производили на неё такое впечатление, Люмин не знала, но не пожалела ни об одной минуте, проведённой среди этих скал.

Не жалела она и о встречах, что принёс ей золотой город. Уже знакомая Сян Лин и её друзья, пылкий юный экзорцист и задумчивый мастер школы Гу Хуа. Элегантная Нин Гуан и деловая Кэ Цин. Трудолюбивая Гань Юй и другие, не менее преданные делу защиты города Адепты. И, конечно, сам Властелин Камня, инкогнито хранящий покой своего города — и его безрассудный гость из далёких земель, явившийся этот покой нарушать. Да, камера определённо пригодилась бы, чтобы запечатлеть и их мирные обеды в Глазурном павильоне, и восстание Осиала из глубин, едва остановленное силами Цисин и Адептов. Такое не забывается.

Но и после столь ярких событий отважной страннице и Паймон не дали покоя: загадочные метеориты усыпали земли Мондштадта и Ли Юэ, погружая мирных жителей в сон. О, вид сияющих огней, чьи мерцающие следы протянулись по ночному небу, был бы поистине бесценным кадром — но остался лишь в памяти Люмин. Как и встреча с Моной и Фишль, такими разными, но в чём-то схожими, и с уже третьим по счёту Предвестником — загадочным Сказителем. Те краткие дни тоже не попали на фотокарточки, а лишь ярким метеоритным следом застыли в памяти путешественницы.

Но вот воздух по утрам стал холоднее, закружили в танце первые снежинки, и каменная дорога, освещённая метеоритным сиянием, обратилась протоптанной среди сугробов едва заметной тропой. Поднялось из векового снега алое древо, раскрылась грудная клетка давно павшего ящера — и Люмин поприветствовал Драконий Хребет во всём его пугающем великолепии. Но и здесь они с Паймон не остались наедине со стихией: лучшие умы Мондштадта, знаменитые алхимики, о которых страннице прежде доводилось лишь слышать, составили ей компанию на промёрзшей горе. Ах, если бы только можно было запечатлеть всё это: алые отблески на хрустком снегу под далёким лунным светом и расцветающие на заснеженных склонах золотые соцветия, багряное сердце, спустя века всё ещё упрямо колотящееся в теснине исполинских рёбер, и зависшую высоко над миром колонну, что парит благодаря неведомой силе. Вечно смущённую Сахарозу и отстранённого, загадочного Альбедо. Все эти воспоминания остались в памяти Люмин дорожкой следов на свежем снегу: метель времени может занести их, но стоит попытаться отыскать их несмелым шагом — и вот они снова здесь, будто только что появились, возникли из ниоткуда сами собой и сияют бесценным блеском ледяных кристаллов.

Губы путешественницы сами собой растянулись в улыбке. Вовсе и не жаль, что не было камеры. Главное ведь не то, что на карточке, которая ляжет между страниц и, может, когда-то осыплется пеплом безвременья, — а то, что ты испытываешь, глядя на неё. Да, в лежащем перед ней альбоме, что пополняется с каждым днём, полно этих порталов в прошлое — но и без них она не сможет забыть все эти яркие события, что до сих пор стоят у неё перед глазами, стоит только пожелать их увидеть.

К примеру, праздник Анемонии, что оживал в её голове даже без взгляда на фото. Украшенные улицы Мондштадта, словно целиком сотканого из цветов, счастливые лица местных жителей, галдёж и песни на главной площади, которые можно было снова услышать, стоило лишь прикрыть глаза и тихо-тихо напеть мелодию, что принёс ветер. Эти воспоминания вселяли радость и надежду, напоминали, что жизнь продолжается, цветёт пышными бутонами загадочной анемонии и поёт мелодичным звоном утренней росы на её лепестках.

Или путешествие на архипелаг Золотого Яблока — Люмин до сих пор не была уверена, было ли это наяву или лишь приснилось ей, разморённой жарким летним солнцем. Однако память о далёких островах оставалась столь же ярка, как и ослепительно солнечные кадры, что собрались на страницах, исписанных пометками и местами помеченных каплями морской воды или сока экзотических фруктов — ох, Паймон, я же просила быть аккуратнее во время еды! Стоит лишь взглянуть на эти далёкие сейчас пейзажи — и в ушах снова звучит таинственное гудение позабытых на песчаном берегу ракушек, шёпот прибоя и визгливые крики чаек, чью рутину нарушили шумные гости. Несомненно, это было самым настоящим приключением, пусть и устроенным Алисой для непоседливой Кли.

И даже после этого море не отпустило Люмин: отважная Бэй Доу взялась помочь ей добраться до Инадзумы. И вот они с Паймон оказались на борту "Алькора", бок о бок с пиратской командой, к которой прибился и беженец из страны вечности, Каэдэхара Кадзуха, несомый ветром судьбы, словно опавший кленовый лист. Наконец перед странницей простёрлись совсем иные земли, владения богини, у которой лишь одна цель для своей страны — незыблемая и прекрасная вечность. Но и здесь ничто не оставалось в покое: едва попав в край багряных клёнов и цветущих громовых сакур, путешественница оказалась ввязана в интриги и распри, вызванные борьбой между сёгунатом и сопротивлением. Дни, проведённые здесь, пронеслись сверкающей молнией от пристаней Рито через сердце Наруками, сквозь шахты Татарасуны, над ущельем-шрамом Мусодзин, к изломанному Сэйраю и яркому Ватацуми. Вся боль и радость местных жителей, каждая улыбка, слезинка и капля крови, проросшая кровоцветом сквозь песок отмели Надзути — всё это грозовыми отпечатками врезалось в память путешественницы. Это тоже был Тейват — другой его лик, словно обратная сторона Луны, прежде скрытый в тени.

Но вот улеглись волнения, и морскую гладь у Каннадзуки ныне тревожил лишь лунный свет, а не острые взблески молний и сполохи факелов. Люмин задумчиво пролистнула последние страницы альбома: даже среди этой суматохи, наполненной болью и страданием народа, ей удалось отыскать нечто светлое. Фейерверки Йоимии, расцветающие в небе драгоценными вспышками и хотя бы на мгновение примиряющие обе враждующих стороны. Забавно степенный Таромару, всегда приветствующий гостей чайного дома "Коморэ". Таинственное и печальное святилище Асасэ под покровительством временной настоятельницы Нэко. Улыбки людей, вновь обрётших нечто, казалось, навеки утерянное.

На последней странице красовались самые свежие фото. Площадка для хякунин икки, отполированная шагами сотен бойцов. Паймон, радостно улыбающаяся над ведром с богатым уловом из блистающих своими прозрачными плавниками луннопёрок. Скопище призраков на побережье мрачного Сэйрая. И вот этот кадр, только что пойманный непоседливой Паймон. Все эти мгновения навсегда застыли в вечности — всё же неудивительно, почему искусство фотографии так очаровало Эи. Было в этом нечто на грани мистики.

Люмин поднялась на ноги, захваченная новой мыслью. Едва осознавая, что делает, она взяла в руки камеру и поднялась чуть выше по холму, ближе к высокому ночному небу. Тонкие пальцы привычно проверили все рычажки, а затем на несколько секунд зажали кнопку съёмки — кто-то из фонтейнцев подсказал ей, что так можно сделать сразу серию фотографий. В следующий миг путешественница подкинула аппарат вверх, насколько смогла — да так и замерла на миг с воздетыми вверх руками под вопли озадаченной Паймон.

Камера взлетела в насыщенном Электро ночном воздухе, вращаясь и запечатлевая подряд десятки кадров. Размазанную в движении землю, проносящиеся мимо облака нежных вишнёвых лепестков, мелькнувшую вдали под глухой раскат молнию, острую, словно нагината сёгуна. Всплеск огней от очередного пробного фейерверка Йоимии, мрачное лиловое свечение глубин Татарасуны и даже сияние Лунной Бездны Ватацуми. А ещё — звёзды. Настоящие ли, ложные ли, они бриллиантами усыпали бархатное покрывало небес и дарили надежду — тонкую, словно лиюйский шёлк, — на то, что где-то далеко на них смотрят такие же янтарные глаза, как у путешественницы. И что однажды она снова сможет в них заглянуть.

Люмин пошатнулась, ловя камеру в неловкие объятия. Аппарат всё выщёлкивал на свободу свежие карточки, но странница пока не могла разглядеть их из-за слёз, застилающих ей глаза. Паймон подлетела и что-то пропищала над ухом — и Люмин всучила камеру ей, отшатнулась и убежала к краю утёса. Села на нём, утирая солёные дорожки с лица, и покачала головой.

Нет, она продержится, она сможет. Не зря же все эти моменты — напечатанные на бумаге и врезанные в память — были с ней, повествовали о самых разных судьбах. О верности и предательстве. О сладких слезах счастья и горьких улыбках скорби. О лентах в волосах и крови на доспехе. О тех, кто прислушивается к своему сердцу — и тех, кто полагается лишь на разум. О тех, кто только начал свой путь — и тех, кто тысячелетиями дышит под этим небом. О тех, кто утопает в потоке своих чувств — и тех, кто уже не смог бы возродить их из пепла, даже если бы очень сильно захотел. О ветре и камне, молнии и пламени, морозе и воде, о цветении посреди пустыни. Сколько Люмин уже успела увидеть, и сколько ещё ждёт её на пути, неизвестно, наверное, даже богам Селестии — но важно, что ни в один момент своего путешествия она не была одна. В изумрудной пойме долины Ветров и среди рядов виноградников "Рассвета", на руинах в долине Гуйли и на мрачных холмах склона Уван, в промёрзших пещерах Хребта и на раскалённом песке пляжа далёкого архипелага, под сенью леса Тиндзю и на осыпающихся руинах форта Мумэи — повсюду с ней были те, кто не остался равнодушен к истории сестры, отчаянно ищущей брата. И сейчас ей хочется верить, что где-то там, на другом конце мира, Итеру тоже есть с кем разделить свой путь, пусть и не доступный пока её пониманию.

Люмин встала и окинула взглядом просторы страны вечности. Ободряюще улыбнулась подлетевшей поближе Паймон и, щурясь, глянула на горизонт — туда, где далеко за волнами неустанно шумела гавань контрактов, а чуть дальше всплёскивал белоснежными крыльями мельниц оплот свободы. Это был долгий год — и то же время он промелькнул, словно одно мгновение. Позади остались три страны. Три Архонта. Три Предвестника. И бесчисленные воспоминания о проделанном пути, которые навсегда отпечатались в памяти путешественницы. Закончатся войны и бунты, вышедшие из берегов реки улягутся обратно в свои русла, утраченное доверие вернётся вновь совсем иными тропами — а яркие картинки застынут в своей игрушечной вечности, примирив между собой совсем разные времена и места, соединив разных существ с их ежедневными переживаниями и радостями.

Важно лишь, чтобы было с кем разделить эту память. Ведь пока есть кому улыбаться, листая распухший от обилия карточек альбом, есть кому смеяться над старыми шутками и утирать слёзы умиления, есть кому верить, надеяться и любить — всё возможно и всё не напрасно. Это она знает точно.