На барже было не так уж много укромных мест, и Панетте нравилось, что теперь появилось еще одно, пусть и ненадолго... Как только они дойдут до ближайшего города, Пианистка закупит продукты и ей понадобится кладовушка. Гамак Найденыша снимут, Мальчику снова придется хранить свою коллекцию куриных богов у себя. А там ее непременно найдет Джонни и начнет клянчить "хоть один".

Панетта умная, она никогда ничего не клянчит. Перебирает богов, пока Мальчика нет, например как сейчас, когда он помогает матери мыть посуду. Некоторые камешки можно даже надеть на пальцы, как кольца.

За дверью послышались шаги, Панетта поспешно стала складывать сокровища обратно в мешочек, но один божок застрял на безымянном пальце и сниматься не желал. Пришлось завязать шнурок мешочка, сесть подальше — в гамак — и спрятать руку за спину. Вошел Мальчик и улыбнулся.

— Я перемыл целый океан тарелок и провонял мылом до костей.

Уселся рядом, гамак закачался, Панетта оказалась прижата к боку друга.

— Завтра моя очередь будет. И совсем не провонял, — она втянула носом воздух у его шеи, где отросшие темные завитки касались воротника рубашки. — Пахнешь собой и рекой. Немного Томасом.

Они расхохотались. Панетта, забывшись, вынула из-за спины руку, Мальчик тут же перехвалил ее за кисть.

— Это что?

— Твою коллекцию смотрела, — бесстрашно призналась Панетта. — А этот — застрял.

— Интересно, — спустя паузу, сказал Мальчик. — Как кольца я их даже не представлял. Думал, накопить еще и сделать себе ожерелье как у аборигенов Мезоамерики. К танцу с пои должно подойти.

— У них, небось, камни другие. Тащи сюда мыло, а то никак не снять, — сморщила носик Панетта.

— Тебе больно?

Она помотала головой.

— Тогда оставь себе. Пусть будет мой подарок.

— Колечко? Непростой подарок, — хихикнула Панетта.

Мальчик не поддержал шутки, ничего не ответил. Вздохнул, поворочался, устраиваясь поудобнее, просунул руку под голову соседки. Теперь они лежали будто в гнезде, укрытые со всех сторон пыльным солнечным полумраком и зеленым выцветшим брезентом. Слышалось только дыхание.

— Панетта.

— А?

— А что если бы это был не просто подарок?

Из-под пола послышался гул двигателя: "Травиеса" отправилась в дорогу.

— Тогда... — Панетта сглотнула. — Нужно было бы сделать все по правилам. Стать на колено. Спросить хочу ли я стать... стать... твоей... — ей не хватило дыхания чтобы договорить.

Мальчик повернул голову. Их лица оказались так близко, что он казался голубоглазым циклопом.

— И ты бы тогда... согласилась?

Вместо ответа Панетта легонько провела ладонью по его щеке, совсем чуточку колючей от недавно сошедших прыщей. Не хотелось ничего говорить в этот странный миг, когда привычный мир перевернулся вверх ногами, словно во время сальто. И дружба стала чем-то другим. Любовью... наверное. Иначе как назвать это чувство, что трепещет и трепещет в груди, как пойманный мотылек в лампе?

— Джой... Ты такой...

Он закрыл глаза и порывисто прижался губами к ее губам. Панетта замерла, слыша, как стучит пульс. Потом разжала стиснутые зубы, целуя в ответ. Во рту стало странно, непривычно. Чужие губы на вкус отличались от собственных. Но неприятно не было, наоборот, по всему телу разлилось тепло. А вот шее было неудобно, Панетта оторвалась, но лишь для того, чтобы откинуться вдоль гамака и поманить Мальчика:

— Ляг рядом со мной.

Он послушался, но целовать снова не спешил. Только смотрел большими глазами, потом несмело тронул ее волосы. Панетта рассмеялась, сдернула обе ленты с кос и растрепав их пальцами, нависла над его лицом, укрывая золотым водопадом. Джой раздвинул пушистые пряди, улыбнулся и обхватил ее лицо чуть грубыми от работы ладонями. Потом нахмурился, задев пальцем ленту на шее.

— Можно, я... сниму?

Панетта опустила голову ему на грудь, прячась, но портить такой волшебный миг не хотелось. Она развязала бант, сбросила ленту на пол и медленно поднялась, вздернула подбородок. Глаза Мальчика расширились, он невесомо провел пальцами поперек ее горла, а потом вдруг вскочил, опасно колыхнув гамак, и прижался губами прямо там. К уродливому темному шраму, скрывавшемуся под нарядной ленточкой. И стал целовать, прокладывая цепочку от одного уха до другого. Панетта обняла его, зарылась пальцами в волосы на затылке.

— Ты плачешь? — он встревожился.

— Это ничего, — через силу улыбнулась Панетта. — Это... хорошее. Я люблю тебя.

— И я тебя, — радостно вспыхнул Джой. — Только не знал, как это сказать.

Панетта улеглась рядом, и гладила, целовала Мальчика в лицо, в руки, в шею, везде, где только дотягивалась, и он отвечал так же порывисто и порой неуклюже.

— Что это?

Джой залился краской и попытался отодвинуться, но коварный брезент не позволил ему этого. Панетта, конечно, слышала кое-что, а кое-что и видела, но подробностей об интимных отношениях между женщинами и мужчинами не знала. Она оттолкнула друга за плечи и с любопытством уставилась на интересующую ее область его брюк. Он попытался закрыться руками, но Панетта не позволила.

— Это потому что... мы так близко, наверное, — смущенно пояснил Джой. — Раньше тоже было, например когда я смотрел, как ты, ну, репетируешь. Это ведь красиво и... — он поерзал, — Когда ты в трико, то твоя грудь такая... ну, красивая. Я даже ревную, что остальные тоже видят.

Панетта хихикнула.

— Тебе больно?

Джой помотал головой.

— Можно потрогать? Я тебе шрам давала.

— Это другое, — окончательно смутился Джой. — Но... ладно, если хочешь.

Панетта не стала осторожничать: дали — так надо брать как следует, пока не отобрали! Джой терпел покорно, зажмурив глаза, а потом неожиданно застонал, тихо, но так по-особенному, что по коже Панетты побежали мурашки. Ему не было больно. Ему было приятно. Она сжала руку еще раз, погладила то упругое, что было спрятано в плотных штанах. Осмелев, расстегнула ремешок, вынула его заправленную рубашку, приложила ладонь к голому животу. Там под полоской уходящих вниз жестковатых волос отчаянно билась жилка.

Надо же, раньше они часто трогали друг друга, но никогда — так. И раньше дыхание от этого не сбивалось и не хотелось... Стать еще ближе. Коснуться кожей кожи. Слышать чужое дыхание прямо в ухо. И вздохи и стоны тоже, ведь оказывается, это волнует даже больше, чем самая лучшая музыка.

Джой открыл глаза, облизнул губы. Потом положил ладонь Панетте на грудь, сжал.

— Ты самая красивая на свете.

Мужчинам нравится большая грудь, такая, как, например, у Жанны. Не зря половина скабрезных шуток на свете именно про сиськи! Но Джою ведь нравилась именно не очень-то большая Панеттина грудь, нравилась вся Панетта целиком. Даже шрам. Панетта вздохнула, подалась ближе. Это прикосновение тоже оказалось приятным. И через некоторое время ситцевая ткань платья стала мешать распробовать получше новое ощущение.

Джой с ошарашенным видом наблюдал, как она раздевается. А потом торопливо начал сбрасывать одежду с себя. Лег обратно и дрожащими руками прижал к себе подружку. Она резко выдохнула: в тех местах, где тела соприкасались, словно бы загорались колкие бенгальские огни. Под губами Панетты оказалось ухо, и она дунула, заставив Джоя хихикнуть и съежиться. Впрочем там, внизу, он съеживаться даже не думал. В этот раз она не стала спрашивать разрешения.

Так волнующе было смотреть на Джоя, изо всех сил кусающего губы, чтобы не издавать ни звука. Трогать его за самое секретное. Он осмелел, накрыл ее руку своей, направляя так, как ему было приятней. Вздрагивал все чаще, а потом запрокинул голову, и снова застонал еще слаще, чем в первый раз.

Панетта с изумлением рассматривала свои пальцы, с которых капало Джою на живот.

— Вот из этого появляются дети... С ума сойти.

— Ну да, — отдышавшись, ответил Джой. — Погоди, я сейчас достану платок.

— Смотри, наконец камешек снялся! — давясь смехом, сообщила Панетта. — Теперь мы жених и невеста? — зарылась ему в плечо, пока он вытирал ее ладонь.

— Поженимся, как пристанем к берегу, — сказал Джой. — Только найдем церковь поприличнее, — деловито добавил он.

— И все придут нас поздравить, — прошептала Панетта. — А Карлос зажжет огненное колесо...

— И будет много-много цветов, — мечтательно вздохнул Мальчик. — Я повезу тебя на Томасе.

— Мы купим фату?

— А платье тебе Мария сошьет. Напишем ей письмо.

Панетта обняла своего жениха, крепко и цепко как обезьянка, он едва мог дышать, но не сопротивлялся. Сдул упавшую на лицо прядь.

— Ты такая горячая, и вся потная. Простынешь. — и, подтолкнув ногами одеяло, накрыл обоих.

Мотор мерно гудел, "Травиеса" шла по волнам.