Никогда еще я не видел в стенах нашей оборонительной крепости такого количества разномастных солдат, хотя живу в ней вот уже пять лет. Оно и понятно, ведь большую часть времени древняя постройка, возведенная еще в прошлом веке, играет роль формального военного пункта и становится действующей только в особых обстоятельствах, вроде нынешнего. Обстоятельство, естественно, неприятное. И все равно, оглядываясь по сторонам, вместо страха перед неизбежным, я ощущаю себя ребенком, впервые оказавшимся на межрасовом базаре.

Агафэсы, столпившиеся неподалеку от меня, в неменьшем восторге. Они старательно напускают на себя важный вид, но слишком яркий перламутр перьев выдает их истинные чувства, подчеркивая, что их владельцы далеки от состояния покоя. Слишком агафэсы искренни, когда дело касается эмоций: совершенно не умеют их скрывать ни в юном возрасте, ни в преклонном. И даже матерые солдаты, находящиеся здесь по причинам не самым радужным, разглядывают наших гостей и разве что рты не раскрывают да пальцами в них не тыкают. Им то и дело приходится приглаживать к макушкам встающие дыбом перья. Забавные они ребята. Не без странностей, но с наивной верой в то, что к каждому в этом мире следует относиться одинаково и давать второй шанс. И третий. И четвертый, если сильно попросят. Все потому, что у агафэсов царствует исотэархат, суть которого заключается в равенстве друг перед другом и гармонии со всем сущим. Суицидальная позиция, которая не единожды доводила их расу до практически полного истребления. Но не мне на это жаловаться, учитывая, что именно благодаря их самоубийственным убеждениям я спокойно проживаю в стенах принадлежащей им крепости. Далеко не все агафэсы от этого в восторге, но мне хотя бы больше не пытаются отрубить голову. А это, как мне кажется, неоспоримый успех!

— Они все такие удивительные! — раздается тихое неподалеку от меня. Я перевожу скучающий взгляд единственного глаза на самого юного из присутствующих агафэсов — молодого паренька, тем не менее, успевшего всего за три года пребывания в крепости дослужиться до младшего кэтэрота. Он, в отличие от старших, даже не пытается скрыть возбуждения от всего происходящего. Будто бы все мы здесь собрались вовсе не потому, что над нами нависла угроза полного истребления. И правильно. Мы ведь все рано или поздно умрем, а бочки с вином, что пылятся в подвале крепости, сами себя не осушат. Я предлагаю наплевать на войну и обратить взоры к вину и яствам.

— Еще удивительнее то, с каким мастерством любой из них может выпотрошить тебя одним ударом меча, — осекаю я паренька, даря ему привычную для меня невесёлую улыбку. Судя по моим наблюдениям, не важно, искренне ты улыбаешься или притворно, агафэсы в любом случае начинают считать тебя настроенным дружески. Даже если ты вещаешь им про скорую кончину. Или уверяешь, что пришел с миром, при этом пытаясь отрезать кому-нибудь из них руку. Ладно-ладно, здесь я утрирую. Если начать отрезать конечности, их внутренняя интуиция подскажет им, что что-то здесь явно не так. Вот только что?

Поведение юного агафэса кажется мне потешным, но его собратья вряд ли разделяют мое мнение. Так что следует притушить неуместный восторг младшего кэтэрота до того, как он получит очередной выговор. Не стану утверждать, что волнуюсь за паренька. Причина моих действий — голый расчет. Не хочу затем весь вечер слушать его жалобы по поводу очередного нагоняя. А жалобы будут. И жаловаться, конечно же, будут именно мне.

— Не нагнетай, Ксэт! Тебе бы только про смерть шутки шутить, — морщится парень, глубоко вдыхая, а затем медленно выдыхая. Пытается обуздать шквал рвущихся из него эмоций.

Почему же только шутить? Я и не шутить про смерть люблю не меньше.

— Разве можно оставаться спокойным в такой ситуации? — недоуменно разводит агафэс руками.

— Можно. Я тебе разрешаю, — я сегодня милостив.

— Да ну тебя, — лишь отмахивается парнишка. — Я ведь впервые вижу их всех вживую!

— А раньше видел только мертвыми? — уточняю я на всякий случай.

— Типун тебе на язык, Ксэт! Раньше только на картинках в книгах, — поясняет он, нервно теребя острое ухо, кончик которого покрыт маленькими, цвета голубого перламутра, перьями. Такие же перышки покрывают его скулы, брови и частично лоб. Ото лба до затылка перья становятся длиннее и расцветку имеют аляповатую, варьируясь от холодного белого до темно-синего. Перьевая шевелюра юного агафэса выглядит весьма эффектно, особенно сейчас, когда он перевозбужден и нахохлился, из-за чего кажется выше и старше. Но его подбородок гладкий, что демонстрирует незрелость парня. У остальных агафэсов мужского пола в этом зале длинные густые перьевые бороды. И они ими безумно гордятся, так же как женщины гордятся перьями на груди и животе, потому носят одеяния с исключительно глубокими вырезами.

— Расскажешь это нашим гостям в момент, когда они попытаются отпилить тебе ноги, решив, что твое повышенное внимание им оскорбительно, — советую я. Агафэс делает обиженную мину.

— Смотри на себя беду не накличь. Не блистай при них своим странным чувством юмора. Я-то привыкший, а вот они не оценят, — ворчит он.

— Да? Чего ж не смеешься над моими шуточками до икоты, ценитель? — прыскаю я.

— Потому что шутки несмешные!

Я бы поспорил. Но не сегодня. На самом деле возбуждение младшего кэтэрота я понимаю, как никто. Сам представителей приехавших рас вижу впервые, так как все они самобытны. И даже агафэсы, самые доверчивые, любопытные и чувствительные, тем не менее, не любители лезть в чужие дела или же приобщать чужаков к своим. Сегодняшняя встреча — исключение из правил, которому я искренне рад.

— Парц, — окликает младшего кэтэрота один из агафэсов высшего ранга, и юноша, подарив мне извиняющуюся улыбку, уходит к ним, чтобы получить отеческую взбучку. Я же возвращаюсь к изучению наших гостей.

Разбежавшись по разным углам, прожигают друг друга ненавидящими взглядами представители еще двух рас — модрэсы и пратусы. Они друг друга терпеть не могут скорее всего потому, что кроме единственного нюанса они очень друг на друга похожи. И у тех, и у других кожа цвета пустынной глины — насыщенный оранжевый (только у модрэсов она отдает красным, а у пратусов — желтым). Темные глаза — обычно карие или зеленые. И огненно-рыжие волосы, которые модрэсы заплетают в толстые косы, а пратусы спутывают в отдельные локоны, вмешивая в них красную соль. И те и другие обладают крупными чертами лица и по дополнительному, если сравнивать с другими расами, верхнему ряду зубов, позволяющему своим обладателям есть сырую дичь вместе с костями и не давиться. В исключительных случаях не гнушаются каннибализма, так что в разведку я бы с голодным пратусом или модрэсом пойти не рискнул. Заснул, проснулся, а они уже догладывают твои ступни. И сиди потом как дурак, жди, пока отрастут новые, наблюдая, как каннибалов, отравившихся моим мясом, выворачивает наизнанку.

 Я бы назвал эти две расы близкой родней, но произнести это вслух в присутствии хотя бы одного из них решусь только в случае, если моя жизнь окончательно мне надоест. А пока она мне опостылела лишь на три четверти, так что предпочту держать рот на замке.

Способности их так же неотличимы. И те, и другие сибиты, что означает «разговаривающие с природой». Они в буквальном смысле могут побеседовать с диким плющом и выведать у него, кто тот негодяй, что затоптал ромашки, росшие по соседству. Звучит смешно, но в разведке неоценимо. Цветочки любого сдадут с потрохами. Я бы им не доверял.

Исходя из вышесказанного, я продолжаю настаивать на том, что раса одна и они прекрасно бы ужились вместе, если бы не упомянутый ранее нюанс, портящий нарисовавшуюся было идиллию. Заключается он в том, что модрэсы придерживаются жесткого матриархата, потому в зале все их представители исключительно женского пола. Пратусы напротив — приверженцы патриархата. Проблема налицо. Модрэсы считают, что отнимать жизнь имеет право только тот, кто может ее дать. Женщины — воительницы и хозяйки своих мужчин, которых у каждой из них насчитывается не меньше десятка. Пратусы же уверены, что женщина рождена только для того, чтобы продолжать род, и не имеет права, будучи матерью, пачкать руки в крови. Своих жен, которых у них не меньше, чем мужей у модрэсов, они держат за семью печатями в своих замках и не позволяют им выходить за пределы жилища с момента созревания. Модрэсы в этом смысле лояльнее. Их мужчинам разрешено покидать стены материнского дома. Но в случае, если они теряют мужскую силу, их закапывают. Живьем. Пратусы же отправляют постаревших жен на кухню или в ясли следить за детьми. Даже не знаю, что из этого хуже. Дети или земля в глотке? Земля в глотке или дети? Непростой выбор. Я бы, наверное, выбрал землю. Она хотя бы не орет.

Отсюда вывод: я рад, что не родился женщиной у пратусов или мужчиной у модрэсов. И тем и другим приходится явно несладко. Притеснение, основанное лишь на половой принадлежности, кажется мне абсурдным. Мне вот совершенно все равно, мужчина ли, женщина ли, ребенок или старик. Я за равенство и потому всех ненавижу одинаково. Если же мне когда-нибудь захочется забавы ради заняться угнетением, то целью моей станут исключительно невежи. Я не страстный любитель геноцидов, но если угнетать, то по-крупному. Представители модрэсов и пратусов известны вспыльчивостью, жестокостью и, что куда хуже первых двух пунктов, самодурством. Так что они в моем воображаемом списке на угнетение оказались бы среди первых.

Большие ветхие двери с неприятным скрипом распахиваются, и в зал, опираясь на трость, заходит человек, управляющий данной крепостью. Это старый агафэс, почти полностью растерявший перья на голове, но зато отрастивший бороду до самых колен. Он, шаркая, проходит к своему каменному трону, но, несмотря на явную боль в ногах, не садится на него. Правильно делает. Он управляет лишь агафэсами. Представители остальных рас — условно дружественные народы, где ключевое слово «условно». Опустись старый агафэс на трон, и данное действо однозначно расценят как акт неуважения. Боль в ногах или потеря пусть и сомнительных, но союзников? Выбор очевиден.

— В первую очередь, — выдыхает агафэс, имя которому Клысц, — я хотел бы поблагодарить всех присутствующих за то, что вы отозвались на наш клич о помощи.

Еще бы они не отозвались. Не дураки, понимают, что если сейчас не помогут агафэсам, беда доберется и до них. Рано или поздно.

Пратусы самодовольно фыркают. Модрэсы ведут себя так, будто делают агафэсам неоценимое одолжение. И лишь кратосы остаются неподвижными, будто выточенные из коричневого мрамора скульптуры, и не выказывают ни единой эмоции. О них известно меньше, чем об остальных «дружественных» расах. Их города и небольшие поселения исключительно закрытые. Попасть туда не так просто. Практически невозможно. Не потому что ты чужак, ибо в их лексиконе такого понятия нет. Причина кроется в кратосархате. Власть власти — власть силы. Во главе у них всегда тот, кто сильнее. Женщина? Мужчина? Молодой? Старый? Ничего из этого их не волнует. Хочешь быть одним из них? Построить дом в их поселении? Это возможно и не возбраняется. Только заслужи уважение, пройди испытание, докажи, что силен и телом, и духом, и разумом. А планка у этих ребят ого-го какая высокая. Физическое и интеллектуальное превосходство важны для них в равной степени. Отсюда вывод: сами они и сильны, и умны. Жуткое сочетание. Модрэсы и пратусы умелые воины, но далеко не интеллектуалы. Агафэсы умны, но физически слабее и к тому же не умеют хитрить. Физическая сила кратосов и обучаемость во много раз превосходят способности представителя любой другой расы благодаря природе матушке, но если бы они надеялись лишь на дарованные от рождения данные, их бы так не остерегались. Увы, этого им оказалось мало. У кратосов в лексиконе отсутствует не только слово «чужак», но также «ребенок» или «старик». Первое оружие вкладывают в руку маленького кратоса, когда ему не исполняется и года. А выходить на поле боя он перестает лишь в одном случае — если умирает. Вся жизнь кратоса — это либо войны, либо подготовки к оным. Не знаю, что происходит с теми, кто, по их мнению, оказывается слабым представителем их расы. Но предполагаю, что его убивают. Безжалостно. Так же, как кратосы убивают всех, с кем вступают в стычки. Они никого не берут в плен. В те темные времена, когда кратосы воевали с агафэсами, перебив солдат, они врывались в города и убивали мирных жителей. Всех без исключений. Я ведь упоминал, что агафэсы несколько раз оказывались на грани истребления. И в одном из случаев виноваты были именно кратосы. Потому приютившая меня раса должна бы радоваться их присутствию меньше остальных. Но агафэсы слишком отходчивы. Они не знают, что такое «месть». Модрэсы же и пратусы остерегаются кратосов из-за их силы, но ненавидят по другой причине. Я считаю, по самой идиотской из всех возможных. Но мы уже поняли, что эти ребята — те еще гиганты мысли.

Кратосы «славятся» тем, что для их народа приемлемо заключение однополых союзов. И виною всему все тот же кратосархат. Если перед кратосом встанет выбор между женщиной и мужчиной, он или она не будут смотреть на пол, возраст или внешние данные будущей пары. Он или она выберет того, кто сильнее и умнее. С одной стороны мне это кажется достаточно прагматичным подходом, но с другой… между молодой красавицей и одноногим стариком выбрать второго, так как он мудрее и опытнее? Понять мне это непросто. Но лишь потому, что я рос под влиянием агафэсов, для которых внешние данные имеют весомое значение, а большая разница в возрасте, равно как и однополые взаимоотношения являются нонсенсом. Топить тебя за это конечно никто не станет, как это делают модрэсы с мужчинами, посмевшими любить мужчин. И на костер не отправят, как это делают пратусы с женщинами, посмевшими любить женщин (о женоложстве среди модрэсов и мужеложстве среди пратусов ничего не известно, но полагаю, если такое и имеет место быть, то не афишируется). Но и поддержат агафэсы твой выбор партнёра вряд ли. Будут коситься и перешептываться за твоей спиной до конца твоих дней. Потому что «равенство» тоже имеет границы дозволенного. Мне, правда, терять нечего. Из-за меня большинство агафэсов, живущих в крепости, давно заработали тяжелую форму косоглазия. И за спиной моей нашептались до хрипоты. Так что я могу со спокойной душой завести себе разнополый гарем и радоваться жизни. Если б только в этот гарем еще кто-нибудь захотел… Но это уже совсем другая история.

— Несколько Лун назад на территории Синего леса было замечено движение, — продолжает вещать Клысц, вцепившись в трость. Ему невыносимо больно стоять. Мне, кстати, тоже. Выпустите меня отсюда, мне срочно надо полежать. Желательно в гробу. Не обязательно в пустом. Я от компании никогда не отказываюсь. — Чуть позже мы наткнулись на разведчика эгриотов, а все мы прекрасно знаем, что это значит.

К сожалению, да. Эгриоты — наши далеко не единственные, но однозначно «любимые» враги. Обычно они живут в подземных пещерах уже упомянутого Синего леса, но раз в двадцать пять лет что-то у них в голове щелкает и они поднимаются на поверхность, чтобы смести все на своем пути. Им не нужны наши территории, не нужны драгоценности, пища или вода. Им, казалось бы, ничего от нас не нужно, кроме полного истребления всех, кто живет на поверхности. Возможно, есть и более веские причины, но нам о них не известно. Даже в те редкие случаи, когда удавалось пленить живого эгриота, вытянуть из него информацию не получалось даже под самыми жестокими пытками. Эгриоты, чья территория граничит с территорией агафэсов, ставили под угрозу само существование моих пернатых собратьев дважды. А перебив агафэсов, они двигались дальше. Все присутствующие здесь расы пострадали от этой заразы. И начиналось каждый раз все одинаково. Сперва появлялись единичные разведчики. Следом пары. Небольшие отряды. И затем уже на поверхность поднималась вся армия. Тысячи солдат с чешуйчатой черно-зеленой кожей в латах из изумрудной стали и с тяжелыми булавами в руках. По манере ведения боя они похожи на кратосов. Тоже убивают всех без жалости. Вот только кратосы при всей их любви к войнам не нападают без весомого основания и предпочитают убивать конкретного врага, а не бездумно нападать на всех подряд. Эгриоты же будто бы бесцельно прут напролом, сея разрушение, а затем, по непонятной причине, резко останавливаются и возвращаются восвояси. И так продолжается уже сотню лет. Ожидаемое нападение позже будет названо Пятой битвой за существование. Если конечно останется кто-то, кто сможет ее так величать, ведь каждое новое появление эгриотов разрушительнее предыдущих и уносит все больше жизней и солдат, и мирных жителей.

Главная модрэс при упоминании эгриотов плюет себе под ноги, выказывая презрение. Пратусы начинают выкрикивать грязные ругательства вперемешку с хвастовством, дескать: «Да мы их одной левой! Порвем на куски и даже не запыхаемся!» Впрочем, выкрикивают это исключительно молодые солдаты. Их глава мрачнее тучи. На его век уже выпадала пара стычек с эгриотами, и воспоминания, несмотря на давность произошедшего, все еще свежи. Агафэсы переминаются с ноги на ногу. Они данную тему в залах крепости пережевывают уже неделю, призывая и призывая к крепостной стене, отделяющей территории агафэсов от Синего леса, все новых птиц. Это их способность: управление пернатыми. Воробушки или голуби, конечно, не тянут на лучших бойцов. А вот орлы, ястребы или соколы — очень даже. Да и воробьи при большом желании могут врага как минимум покрыть добротным слоем помета. Мелочь, а приятно.

Лишь кратосы продолжают сохранять невозмутимость. Во главе их высокая женщина средних лет. Ее матово-коричневая кожа изборождена золотыми шрамами и белыми татуировками едва ли меньше, чем морщинами. Цвет шрамов соответствует их крови. По их венам будто и правда бежит расплавленный драгоценный металл. В моих венах стынет черная кровь, но шрамы на теле темно-серые, потому что запекшаяся кровь превращается в корку, которая затем отпадает, оставляя после себя полосы цвета пепла. У кратосов кровь въедается в кожу подобно краске и тем самым подчеркивает каждую даже незначительную царапину. Со временем какие-то шрамы тускнеют, другие продолжают отливать драгоценным металлом. Эти ребята очень трепетно относятся к следам битв на своих телах, потому зачастую самые любимые отметины заключают в белые татуировки, чтобы даже если шрам исчезнет, напоминание о нем осталось с ними до конца жизни.

За спиной главы кратосов трое молодых мужчин. Они управляют отрядами, что въехали в стены нашей крепости этим утром. А женщина управляет ими тремя. Все они одинаково высокие и крепкие. Кратосы не носят длинные плащи, как это делают агафэсы, и отказываются от тяжелой брони, которую так любят модрэсы и пратусы. И то и другое для них — помеха в хорошем бою. Их форма пошита из кожи черной змеекрысы, которые водятся в медной пустыне: огромные ядовитые твари. Их шкура одинаково спасает и от холода, и от жары, и от хищников. Но не от кратосов, благодаря которым шкурка превращается в черные чешуйчатые короткие сюртуки, узкие, облегающие брюки и тяжелые ботинки на толстой подошве. Верхнюю часть лиц кратосов скрывают кипенно-белые маски, которые делают из черепов крупных животных. Предполагаю, материал для такой маски каждый кратос добывает себе сам. На женщине явно череп смертогрыза. На троице за ней черепа волкорыса, черного тигра и… золотой гарпии? Этот кратос, видимо, невероятно силен, потому как золотую гарпию очень сложно и найти, и убить.

Военные достижения кратоса легко оценить по количеству ремней на его форме: на груди, поясе, руках и даже бедрах. Чем сильнее и искуснее воин, тем больше у него ремней. Ремни эти непростые. В них в ряд вдеваются маленькие кинжалы из золотистых костей живолюсков. Живолюски ядовиты. Кинжалы тоже. Кроме метательного оружия при любом кратосе всегда арбалет, что висит за спиной, длинный меч, пара сабель и дополнительное оружие, имеющее статус «любимого». И всем этим оружейным изобилием они владеют в совершенстве.

Послушать меня, так они непобедимы! Но это далеко не так. Есть у них одно ощутимое слабое место. Кратосы терпеть не могут воду. Она их сильно ослабляет. Потому пьют они только в компании себе подобных, а время принятия ванн хранят в секрете. Если же армия кратосов попадает под дождь… Им приходится либо отступать, либо убивать друг друга, чтобы не попасть в плен.

— …Впервые за всю историю многочисленных войн с эгриотами пять рас будут противостоять этой заразе рука об руку, не руководствуясь кредо «Каждый сам за себя», — вещает Клысц устало. — И только это уже увеличивает наши шансы на то, что мы сможем сдержать натиск эгриотов еще на подступе к нашим территориям и обойдемся малой кровью, — слепая вера агафэсов в лучшее иногда даже восхищает.

По залу проходит волна перешептываний.

Пять рас. Громкое заявление. Агафэсы, пратусы, модрэсы, кратосы и… я. Нэкрэс. Единственный представитель своего народа в этом зале если что.

Цифра пять режет не только по моим ушам. Мгновенно ощущаю на себе пару десятков испытующих взглядов. Даже агафэсы, давно привыкшие к моему присутствию, все еще боятся сталкиваться со мной поодиночке в вечерних коридорах крепости. О том, какие мысли сейчас крутятся в головах «гостей», я могу только гадать. Модрэсы морщатся, не пытаясь скрыть презрения. В конце концов, я мужчина. Наверное. Чисто физиологически похож. Половые органы у меня, судя по книгам, неотличимы от половых органов любого другого мужчины иных рас. Вот только самец подразумевает наличие и самки. А у нэкрэсов, невероятно, но факт, самок нет. Все мы рождаемся вот такими… физиологически похожими на мужчин. Не знаю, хорошо это или плохо. Думаю, в моем случае пол роли не играет. Меня бы ненавидели вне зависимости от того, что я прячу в штанах.

Пратусы, глядя на меня, начинают машинально сжимать пальцы на рукоятях секир. Кажется они из тех глупцов, которые верят байкам, дескать, если отрубишь голову нэкрэсу, то получишь его силы. Знаком я с такими авантюристами. Нет, дорогие гости, спешу вас разубедить. Если вы отрубите нэкрэсу голову, получите вы только разнос с пристрастием. Я вам это гарантирую, ибо мне голову отрубали трижды, что доказывают три серых толстых шрама, опоясывающих мою шею. Трижды отрубали, а сил моих не получили ни разу. Экая несправедливость. Нэкрэсов вообще очень сложно (невозможно) убить, потому что мы изначально рождаемся полумертвыми. Очевидно же, что если в нашем виде нет самок, значит, мы их кем-то заменяем, как бы жутко это ни звучало. Даже представить не могу, о чем думали боги, решившие нас создать. Сидели в своих небесных хоромах, выпивали горячительное и рассуждали, не сотворить ли им нечто необычное? А то все расы одинаковые. Самец и самка. Самка и самец. Скука смертная.

Как насчет того, чтобы придумать однополую расу?

А давайте!

Постойте, но как же они будут размножаться? Может, сделаем всех их способными рожать, и пускай любятся между собой сколько душе угодно?

Нет, слишком просто. Пусть лучше используют подручные материалы.

Это какие, например? Землю? Воду? Животных?

А может лучше человеческие трупы?

Живо, необычно, оригинально! Великолепное предложение!

Нет, не великолепное. Но именно так мы и размножаемся. Нэкрэс находит свежий труп, замечу, не важно какого пола, расы и возраста (в этом смысле мы народ не капризный), важно лишь то, что они мертвы. Этакий малюсенький нюанс. В «приятную» находку помещается семя. И снова вопросы, на которые не хочется знать ответы и тем не менее. Судя по книгам, а только на информацию из них я и могу опираться, так как сам подобного не практиковал и не особо тянет, нэкрэсы могут сделать это с помощью какого-нибудь инструмента. Или поступить проще и омерзительней… Думаю, совсем не обязательно проговаривать это вслух. За один только способ размножения ненавидеть нас можно бесконечно. Но это только цветочки, а ягодки впереди. Дитя нэкрэса развивается в трупе одиннадцать недель, поглощая его изнутри. А когда появляется на свет, выгрызая у мертвого родителя брюшину, живой родитель находит недавно пополнившуюся семью. Он перерезает чужому ребенку глотку и поит его кровью своё дитя. Младенец нэкрэса после «угощения» преобразуется, впитывая в себе все физические данные убиенного, и становится неотличим от него. И его оставляют в семье. Заменыш. Подкидыш. Самозванец.

Только представьте, живете вы пятнадцать лет своей жизни и бед не знаете. Отращиваете перья на голове. Работаете на полях. Косите траву. И даже, кажется, влюблены в особу из соседнего дома. А потом вам стукает шестнадцать. И перья выпадают, их заменяют жесткие волосы цвета ртути. Кожа приобретает светло-серый оттенок. Голубые глаза внезапно теряют первозданный цвет, а радужка становится розовой и раздваивается вместе со зрачком, по форме начиная походить на положенную на бок грушу. То есть, одна радужка больше, а вторая, примыкая к ней, меньше. И два зрачка. Один видит наш мир, а второй — заглядывает в загробный. Сплошные приятности. Но главный ужас заключается не в новом цвете кожи, волос или глаз. Главный ужас во взгляде родителей, устремленных в твою сторону. Людей, которые в это мгновение осознают, что их настоящее дитя давно мертво, а все это время они воспитывали нэкрэса. Никогда не забуду выражения лица матери.

Не обделяют меня вниманием и кратосы. Правда на их лицах не читается ни страх, ни презрение. Взгляды золотых глаз лишь внимательно меня изучают. Крестообразные зрачки их сужаются до размера точек, что демонстрирует их сосредоточенность. Лучше так, чем большие черные кресты, которые раскрываются в их глазах в момент битвы.

— …Я очень надеюсь… — я настолько окунаюсь в себя, что пропускаю добрую половину заготовленной Клысцем речи. — …что мы сможем мирно сосуществовать в стенах этой крепости и защитим наши народы от угрозы.

Слышатся одиночные крики утвердительного ликования. В основном они принадлежат агафэсам. Я настроен не так позитивно, как владелец крепости. Дружно жить не получится, тут к гадалке не ходи. Что ж… главное выжить до того, как появятся эгриоты. И, если повезет, благородно умереть в битве. Не уверен, что булава врага способна причинить мне вред. Но попытка не пытка!