Нэкрэсы слывут замкнутыми, циничными и беспощадными созданиями. Но я сомневаюсь, что данные характеристики присущи подобным мне из-за принадлежности к этой расе. Таковыми нас делает окружающий мир, создавший данный стереотип и теперь требующий, чтобы мы ему соответствовали, хотим мы того или нет.

Когда родители поняли, что я нэкрэс, мама несколько дней плакала без остановки. Папа тоже плакал, но меньше. И я, чего греха таить, проронил пару сотен слез. Не умел я еще тогда прятать все свои переживания за бездарными шуточками. 

Молодой нэкрэс, пройдя через трансформацию после созревания, сталкивается с легким недопониманием со стороны окружающих его людей. И в первую очередь — со стороны мнимых отца и матери. Большинство нэкрэсов узнают о своей практически бесконечной неуязвимости именно благодаря бесценным родителям. Как только те пытаются убить молодого нэкрэса, так тот и понимает, насколько эта идея идиотская. Мама и папа, что праздновали с тобой каждый день твоего появления на свет, журили за плохое поведение или поддерживали тебя в моменты неудачи, вздергивают тебя на дереве, толкают в костер или протыкают грудь ножом, которым еще вчера резали домашний хлеб. Думаю, в этот момент юный нэкрэс и понимает: что-то пошло не так. И ступает на путь того самого цинизма и беспощадности. А что еще остается шестнадцатилетнему подростку, от которого в одночасье отворачивается весь белый свет, включая самых близких людей? Реветь? Поверьте, на третий день это надоедает. Жалеть себя? Жалость на хлеб не намажешь. Пытаться наложить на себя руки? О, смешная тема, к которой мы обязательно вернемся!

Но я пошел другим путем, потому что мои родители оказались слишком хорошими, если уместно в данном контексте использовать слово «слишком». Я помню, как мама, заливаясь слезами, то и дело повторяла одну-единственную фразу: «Ты не виноват». И она права. Ни один из нэкрэсов не виноват в том, кем он является. Он не виноват в том, что его истинный родитель решил создать его. Не виноват в смерти ребенка людей, которые его воспитывали. В момент, когда нэкрэс становится нэкрэсом, он не виноват вообще ни в чем. Таковым он становится позже, поняв, что его привычная жизнь пошла прахом. Тут волей-неволей растеряешь даже лучшие свои качества.

О том, кто я есть на самом деле, в моей маленькой деревушке прознали достаточно быстро. Мир слухами полнится, а разум ими отравляется. 

В свои шестнадцать я не успел обидеть и мухи, а на меня наперед навесили клеймо хладнокровного убийцы и насильника мертвецов. За второе особенно обидно. Мое гонение из деревни было делом времени, потому я ушел сам. Не хотел доставлять родителям (надеюсь, я все же могу их так называть) ещё больше неприятностей. Мама собрала мне в дорогу немного еды и все деньги, что успела скопить. Всю жизнь она мечтала о своей корове, всю жизнь горбатилась на полях и откладывала каждую копейку, чтобы когда-нибудь эту мечту реализовать. А когда сумма набралась достаточная, она отдала ее мне, отказавшись от мечты ради подкидыша. И я всегда буду ей за это благодарен. Родители до сих пор каждый месяц отправляют ко мне нашего домашнего сокола, который находит меня везде, где бы я ни находился. Письма их не изобилуют чем-то интересным. Рассказывают, как борются с насекомыми на полях, как собирают урожай, делают соленья на зиму или чистят сугробы. Я стараюсь отвечать в той же манере, если и рассказывая о происходящем, то размыто и с налетом воодушевляющей лжи. Каждое их письмо, как ножом по сердцу. Я испытываю жгучую зависть к прошлому себе, который весь день косил траву, а потом возвращался к домашнему очагу, подбрасывал дрова в потрескивающее в печи пламя, выпивал сразу полкувшина свежего парного молока и падал в кровать с книгой. Тогда это казалось естественным, даже муторным и скучным. А теперь я бы все отдал за то, чтобы пережить еще один такой простой, не обремененный серьезными проблемами вечер.

Нэкрэс – это не просто раса. Это приговор. На полях нэкрэса никто не ждет. Многие считают, что тот приносит невзгоды и неурожай. Конечно, мне же нечего делать, кроме как растить сорняки или насылать на свежие посевы прожорливых птиц. И с насекомыми я наверняка на короткой ноге. Как пить дать, натравливаю их на всходы и безжалостно (БЕЗЖАЛОСТНО!) их уничтожаю. И к домашней скотине нэкрэса не подпустят. Я же сплю и вижу, как бы травануть чью-нибудь буренку. Порой просыпаюсь и думаю: «Боги, надо срочно заразить всех коз какой-нибудь омерзительной болячкой, а то что-то мне неспокойно. Я ведь уже сутки как не убивал ничью животину!» На рынок в качестве торговца нэкрэса тем более не возьмут: никто не рискнёт что-то у него купить. Естественно. Знаете, как мне грустно, пока я не сделаю кому-нибудь какую-нибудь гадость? Прямо-таки агонизирую. То же касается абсолютно любых ремесел. Нэкрэсов не берут даже в цирк уродов, хотя кому, как не им, выступать в нем в первых рядах? Боги, я великолепно жонглирую (головами своих врагов). Могу глотать кинжалы (я с голодухи и не такую дрянь ел). Даже в платье наряжусь потехи ради. Только дайте мне, пожалуйста, работу! Фиг там. Такая же проблема с жильем. Комнату в городе нэкрэсу не сдадут. И свой дом в деревеньке построить не удастся, потому как его жители уже через пару дней наведаются к непрошенному соседу с факелами и вилами. Оно и понятно… Не дай боги кто помрет, а я уже тут как тут. Стягиваю портки, готовый поживиться мертвечиной девяностолетнего старика, ушедшего из жизни накануне! Все ведь нэкрэсы себя так ведут. Увидят разлагающееся тело и превращаются в похотливых животных (нет). 

Я бы мог попытаться прижиться у кратосов, но в шестнадцать лет я не знал о них ровным счетом ничего. Кроме того, жизнь с кратосами подразумевает служение в их армии и убийство за них. А если бы они вновь решили напасть на агафэсов, среди которых горячо мною любимые родители? Я бы этого не пережил.

Единственная профессия, где моя дурная слава сыграла мне на руку (и с которой меня не погнали облезлой метлой), оставался найм на убийство. Наемники колесят по городам и деревушкам и выполняют заказы вроде убийства овцеглота, облюбовавшего местное стадо овец, или защиты от стальных волков, после голодной зимы повадившихся нападать на людей на окраине города. Лига наемников существует испокон веков, и входят в нее в основном отщепенцы общества, умеющие держать в руках оружие: дезертировавшие кратосы, вырвавшиеся из плена женщины-пратусы и мужчины-модрэсы, разыскиваемые за бесчинства агафэсы и подобные одиночки из других рас, о которых мы ранее не говорили и не станем говорить теперь. И вот к ним пришел и я. Единственный нэкрэс во всей лиге. Как оказалось, неспроста. Так как родители не попытались лишить меня жизни (немыслимое упущение), я не смог в полной мере прочувствовать ту ненависть, которую ко мне подобным могут испытывать окружающие люди. Благо мои «коллеги» по профессии быстро объяснили мне, что да как. В момент, когда я пришел в Лигу, единственное «оружие», которым я владел – это коса для покоса травы, которую я забрал с собой из родной деревни для защиты. И ей я, что очевидно, умел только косить траву и ничего кроме. О способностях нэкрэса я тогда еще ничего не знал, а соответственно, и управлять ими не умел. Я был раздавлен, растерян и не представлял, как жить дальше. И в момент моей полной уязвимости мне протянули руку помощи. Отряд наемников взял меня под свое крыло якобы для того, чтобы мы вместе выполняли заказы. И даже выручку обещали делить поровну на всех. В тот вечер, сидя за общим столом, первый раз в жизни пробуя янтарное пиво и имея возможность впервые за несколько месяцев спокойно поговорить с живыми людьми, я испытывал необъятное счастье. Думал, что, наконец, начну новую жизнь. И буду достойным членом общины, несмотря на предвзятое ко мне отношение. Но счастье длилось недолго. Рука помощи стала рукой, что сжала рукоять топора, опустившегося на мою шею. Да, наемники оказались теми идиотами, что верили, будто завладеют моей силой, если отделят голову от тела. Представьте, в каком я был ужасе, когда меня, совсем еще ребенка, затащив в лес, прижали головой к пеньку и занесли надо мной топор. Боль была кошмарной, страх – всепоглощающий. Не удивительно, что тогда я, еще не умея держать удар и не зная о том, какая сила во мне таится, потерял сознание. А когда очнулся, рядом со мной уже никого не было. Наемники, так и не дождавшись хваленой силы, бросили мое тело и голову посреди леса, рассчитывая, что дикие звери полакомятся мной, не оставив и следа. Но животные не дураки, в отличие от людей. Они такую гадость, как нэкрэс, не едят, потому на мою долю выпала невероятная возможность полюбоваться спиной и задом безголового тела. Моего тела. И смешно. И не смешно. Но зад у меня что надо.

Моему первому обезглавливанию я ставлю ноль из десяти.

Нэкрэсы, будучи полумертвыми, находятся на границе между миром живых и потусторонним. Потому они способны поднимать мертвые тела из могил и управлять ими будто марионетками, но для этого нужна высокая концентрация и значительное количество духовной силы. Этому следует обучаться. Здесь сложность состоит хотя бы в том, что инструкций по применению не имеется. И нэкрэса-учителя тебе не найти. За те восемь лет, что я узнал, кто я есть на самом деле, я не встретил ни единого представителя своей расы. 

Также нэкрэсы могут видеть души. И если сильно постараются, то способны управлять и ими. Для этого, впрочем, сил нужно еще больше и истинное мастерство. Если присовокупить эти способности к высокой регенерации и практически полной неуязвимости, нэкрэс действительно рисуется непобедимым чудовищем, способным с помощью армии покойников сметать все на своем пути. Вот только почему же они этого не делают? Почему не развязывают войны, как любая другая раса. Почему не захватывают территории? Не набирают рабов? Не гонятся за богатствами? Не строят города? И семьи? Почему они уходят в леса, горы или пустыни и живут отшельниками до самой старости (старость – пока единственный эффективный способ умерщвления нэкрэса, о котором мне известно)? Почему я единственный нэкрэс, вступивший в Лигу? И единственный, кто теперь собирается выступать против эгриотов? Я знаю ответ. Я упоминал, что циничность и безжалостность – приобретённые черты нэкрэса. Но есть то, что присуще каждому из нас именно потому, что мы это мы. 

Апатия. 

Безразличие. 

Одиночество. 

Стремление уйти. 

Нэкрэсы не развязывают войн и не убивают всех, кто им не понравился, потому что им ничего не нужно. Кроме разве что любви, которую они испытывали в первые шестнадцать лет своей жизни и которую не вернуть и не заполучить силой. И никто не нужен. Кроме разве что пары, которой согласно матушке-природе у нас априори нет. Нэкрэсы, будучи одной ногой в могиле, стремятся оказаться в ней обеими. Но у них не выходит. Если кто-то из другой расы попробует покончить со своей жизнью, кратосы припишут его к слабакам, пратусы и модрэсы – к беглецам, а агафэсы посчитают сумасшедшим, которому необходимо срочное лечение. Но для нэкрэсов смерть – это совсем другое. Мы-то знаем, что после нее ничего не заканчивается, что мы продолжаем существовать. У нас смерть вызывает нездоровое любопытство. Мы хотим ощутить ее на себе. Узнать, что же скрывается за ее таинственной завесой. Мир, в котором мы живем, нам до оскомины понятен. Здесь мы никому не нужны. Но что, если там, чем бы это «там» ни являлось, все будет иначе? Эта мысль не дает покоя, а желание узнать истину жгучее и нестерпимое. Оно сильнее, чем желание заблудившегося в медной пустыне бедняги сделать глоток воды. Сильнее, чем желание замурованного в скале голодающего надкусить кусочек хлеба. Нэкрэсы испытывают агонию всю свою никчемную жизнь. И с этим ничего не поделать. От этого нет лекарства, кроме смерти, до которой, прошу прощения за каламбур, еще дожить надо. А живут нэкрэсы невыносимо долго. Помериться с ними в продолжительности жизни могут разве что кратосы. И только в случае, если каким-то чудом доживут до старости. Учитывая образ их жизни, не удивлюсь, если таких в их расе единицы.

После случая с обезглавившими меня «соратниками» я вынес для себя две вещи. Первая: ого, да я бессмертный! Вторая: я вполне способен работать и один, ведь я бессмертный. Так что следующие три года я посвятил себя найму и изучению себя и своих способностей. Работа давалась тяжело только первые полгода. Затем я набрался опыта, научился и обороне, и нападению. Овладел парой видов оружия. И что куда важнее всего вышеперечисленного, постигнул искусство хамства, наглости и торга. А с нанимателями по-другому нельзя. Будь ты хоть нэкрэсом, хоть богом, если староста деревни найдет лазейку, при которой удастся заплатить тебе меньше, он ею воспользуется. Попробуешь оспорить это тактично, твои вежливые доводы растопчут, не жалея ботинок. А вот если ругнешься, как заправский сапожник, нагло сложив ноги на стол старосты и поиграв перед его глазами лезвием косы, тебе и обещанную сумму выдадут, и ужином накормят, возможно, даже вручат с собой пару тушек накануне забитых кур. И кланяться тебе будут до тех пор, пока не скроешься за горизонтом.

Наём для меня стал единственным способом хоть как-то контактировать с людьми. Деньги же мне были нужны лишь для комнаты в лиговском постое и питания, всю остальную сумму я вкладывал в мешочек, который привязывал к лапе домашнего сокола. Мне эти деньги ни к чему, а родители совершенно точно найдут им хорошее применение. Что касаемо еды и воды, на самом деле я могу жить и без них. Но жить не очень хорошо. А я и так далеко не в райских кущах. От жажды и голода я не умру (я проверял), но мучиться мне ни от того, ни от другого никто не запрещает. Собственно, по этой причине я и могу со всей уверенностью заявлять, что желание нэкрэса покинуть сей бренный мир куда сильнее жажды и голода, потому что сам как-то в качестве эксперимента не пил и не ел четыре месяца. Единственный эффект, которого я достиг, жуткая слабость и исключительно скверное настроение. Оцениваю жажду и голод не выше трех из десяти.

За три года моей бурной деятельности в качестве наемника голову мне отрубали еще дважды. Во второй раз этого возжелали встретившиеся на моем пути бандиты. Я все еще был напуган, но после отсоединения головы от тела сознание уже не потерял. Зато его потеряли напавшие, когда обезглавленное тело поднялось на ноги и отсалютовало им. Признаюсь честно, это было забавно. Второе обезглавливание тянет на твердую шестерку из десяти. Когда меня тащили на плаху в третий раз, я смеялся. Тогда моей силы возжелали обычные деревенские парни, для которых я убил волкорыса. Действительно, зачем платить нэкрэсу за работу, когда можно отрубить ему голову и заполучить его силы? Затем, что не заполучите. Я бы мог дать им отпор, но проблема заключалось в том, что после второго обезглавливания я поставил свою голову криво, а когда спохватился, она уже срослась. Мне пришлось восемь месяцев ходить с башкой, слегка повернутой вправо. Не критично, но меня это раздражало. Так что деревенские парни стали для меня своего рода спасителями. Однозначное девять из десяти.

К девятнадцати годам я заработал репутацию одного из лучших наемников в Лиге, брался за самые тяжелые задания, выполнял их быстро и никогда не требовал денег сверх наперед обговоренной суммы. И в это же время на меня начала накатывать нэкрэсовская тоска. Эмоции, вроде страха за свою жизнь или радости после выполнения задания, тускнели. На первый план вылезала невыносимая скука и мысли о бессмысленности собственного существования. Что я здесь делаю? Зачем я это делаю? А надо ли делать хоть что-то? Я знал, что рано или поздно это ко мне придет, потому что к тому времени раздобыл пару редких книг, посвященных моей расе. Но надеялся, что вкус к жизни уйдет от меня хотя бы после тридцати. Не тут-то было.

Тогда мне, как и любому другому нэкрэсу, захотелось скрыться от всего мирского. Я даже уже собрался было уехать в медную пустыню, чтобы скитаться по бесконечным песчаным барханам до окончания своей жизни. Но города и деревушки задрожали от назойливых шепотков о том, что война с эгриотами совсем близко. И я решил поступить иначе. Пришел к крепости агафэсов с желанием служить у них. Да, для меня смерть – это лишь ступень к чему-то новому, посему моя жизнь не стоит для меня ровным счетом ничего. Но вот родители… Я бы хотел, чтобы они ушли тогда, когда сами бы этого захотели или когда их бы к себе воззвали боги, а не от булавы эгриота. Мне никогда не хотелось стать одним из тех героев, что защищают всех от мала до велика. Но защищать свою родню стало для меня целью первостепенной важности.

И вот я здесь.