Я стою на краю крутого обрыва и смотрю вниз на разбивающиеся о багряные скалы кроваво-черные волны. Мутная вязкая вода пенится у подножия утеса, бурля так неистово, будто ее подогревают подводные вулканы. Черные кровоподтеки, оставляемые волнами на каменном подножье скалы, собираются в паутинообразные узоры, вид которых почему-то заставляет меня чувствовать себя неспокойно. На поверхности черноты плавают белоснежные вздувшиеся трупы. Помимо тел встречаются и лишенные плоти кости и черепа. На фоне непроницаемой водной бездны их белизна режет глаза. Небеса скованы свинцовыми облаками, из которых в черные воды неведомого моря, равно как и на багряный утес сыплет нечто бело-золотое. Сперва мне кажется, что это грязный снег. Но я вытягиваю руку вперед, и на мою раскрытую серую ладонь падает несколько твердых предметов.

Окровавленные зубы.

Сжимаю их в кулаке и зачем-то прячу в карман, а затем воздеваю взгляд к небесам, всматриваясь в любопытное явление: столп света, сплошь состоящий из бесчисленного количества душ, прорывает густые тучи и уходит ввысь к сверкающим во тьме знакомым созвездиям. К Ортофадэм и вписанному в нее Нэкстроду. По черным тучам волнами пробегают радужные переливы. Впечатление, будто небеса пульсируют. Дышат. Живут своей жизнью. Взоры духов обращены исключительно вверх. На их полупрозрачных лицах читается непоколебимый покой и удовлетворение. Они преисполнены таким счастьем, которое при жизни было им недоступно. Счастьем, которое мне не заслужить, сколько ни пытайся.

Этот столп света грезится мне не впервые. Меняется место действия, с каждым разом становясь все причудливей. Меняется количество трупов. Меняются компоненты мистического дождя, который далеко не всегда состоит из зубов. Иногда из глазных яблок. Иногда из отрубленных пальцев. Иногда из червей. Но исчезающие в неведомых просторах упокоившиеся души — неотъемлемая часть моих сновидений уже очень долгое время.

«Посмотри, — будто бы говорят они. — Мы уходим, а ты остаешься. Каково это — не иметь возможности умереть?»

Невыносимо.

Только круглый идиот станет мечтать о бессмертии.

Не единожды я пытался добраться до основания призрачного столпа. Надеялся, что если войду в потусторонний свет, то смогу стать его частью. Но сколько бы я ни шел к нему, какие бы преграды ни преодолевал, этот столп остается не более достижимым, чем Луна.

Возвращаю взгляд к волнующимся черным волнам, терзающим основание скалы, и замечаю острые каменные пики, поднимающиеся над блестящей поверхностью. Трупы, ударяющиеся о скалы, разваливаются на куски. Тела тонут, а головы собираются вокруг этих пик подобно горошинкам. Я присаживаюсь на корточки. Всматриваюсь в лица погибших и к своему ужасу понимаю, что лицо у всех голов одно и то же. Мое лицо.

Окидываю взглядом бескрайние черные воды, сплошь покрытые мертвыми телами, и ловлю на себе десятки, сотни, тысячи взглядов. Моих взглядов. И узнаю себя, повесившегося на дереве в Синем лесу. Узнаю себя, бросившегося под табун диких лошадей шесть лет назад. Узнаю себя, совсем еще юного и до ужаса перепуганного в тот самый первый раз, когда мне отрубили голову. Все это черное море, если не океан, заполнено моими возможными смертями. Трупами, в которые я так и не превратился. Я стою на вершине утеса над всей витавшей вокруг меня смертью, будто бы смеясь над нею. Будто бы ставя себя выше нее.

Но ведь это не так!

Омываемые черной вязкой водой пики призывно блестят, подталкивая меня сделать шаг с обрыва. И я ловлю себя на мысли, что уж в этот раз… В этот раз всё получится. Глупая надежда заполняет все мое естество, и я уже было шагаю в сторону смерти, когда до меня доносится тихое:

— Бесполезно.

Я резко оборачиваюсь и вижу в паре метров от себя темную фигуру в длинном плаще и глубоком капюшоне, что покрывает голову незнакомца и дает тень на его лицо.

— Но ведь… — выдыхаю я тихо. — Попытка не пытка.

— Разве? — скептически протягивает мой собеседник и поворачивается к океану, загрязненному мертвыми телами единственного нэкрэса. — А кажется, будто пытка и есть.

Очередное насмехательство со стороны собственного подсознания? И если сорвать капюшон с головы незнакомца, я знаю, кого увижу. Уже срывал и не раз. Лицо всегда одно и то же. Как и у трупов в воде. Моё собственное.

Но дабы убедиться в правильности своего предположения, я приближаюсь к фигуре, протягиваю к ней руку, но не успеваю совершить запланированное. Незнакомец сам скидывает капюшон с головы, и я застываю в непонимании. Такого раньше никогда не было. Но сталкиваюсь я взглядом не с розовыми глазами с раздвоенной радужкой, как обычно, а с золотистыми. Крестообразные зрачки сужены, а радужка бликует, будто бы подсвеченная внутренним источником света.

— Только тебя и не хватало, — хмурюсь я, невольно сжимая в кулаке зубы, что спрятал в кармане. Вот почему они испачканы золотом. В мою уже привычную грёзу пробрался непрошеный гость.

Джаэр в ответ на это лишь неопределенно пожимает плечами.

— Чего хотел, то и получил, — отвечает он спокойно.

— Хочу я обычно одиночества. Хотя бы в своих снах, — заявляю я, сжимая упавшие с неба зубы сильнее и чувствуя, как они впиваются в ладони, распарывая серую кожу.

— Видимо… больше не хочешь, — заявляет Джаэр, улыбаясь.

Штормовой ветер обрушивается на скалу настолько внезапно, что я не успеваю от него закрыться. Вместе с ним в ноздри мне ударяет резкий запах гнили. Мои длинные волосы разметывает во все стороны. Кратос, воспользовавшись тем, что я отвлекся, ловит один из локонов, сжимает его в кулаке и дергает на себя, заставляя меня подойти к нему ближе.

— Тебе здесь не место, — заявляю я, когда оказываюсь к Джаэру слишком близко. Я чувствую запах стали, которой кратосы увешаны с головы до пят в виде оружия, и кожи, из которой пошита их форма.

— Да? В таком случае, что я здесь делаю? — выдыхает воин, наклоняясь ко мне настолько близко, что когда он говорит, я еле уловимо ощущаю движение его губ на своих губах.

— Понятия не имею, — признаюсь я, чувствуя, как сердце начинает стучать громче. Его биение будто бы отражается от багровых скал, от черной воды, белых трупов и свинца небес и превращается в раскатистый оглушительный ритмичный рокот грома, обрушивающийся на мир сновидений и заставляющий его дрожать.

— Уверен? — Джаэр смотрит на меня неотрывно. Его крестообразные зрачки действуют на меня как-то странно. Хочу разглядывать их еще и еще и не могу отвести от них глаз, сколько ни пытаюсь.

— Уверен, — едва слышно произношу я, затаив дыхание от столь долгой близости. Пусть это всего лишь сон, но… раньше о таком я не смел даже помыслить!

— Игнорирование своих желаний не поможет тебе от них скрыться, — шепчет он в ответ, слегка наклоняя голову вбок.

— Мое единственное желание — смерть, — говорю я твердо, а затем пытаюсь отойти от кратоса, но запоздало понимаю, что ноги мои утопли в камне скалы по щиколотку и я больше не могу сдвинуться с места.

— Уже нет, — на губах Джаэра появляется одна из его коронных самодовольных ухмылок.

— Как это понимать? — хмурюсь я.

— А как это можно понять? — отвечает Джаэр вопросом на вопрос, начиная раздражать меня даже во сне.

— Я устал от тебя так же, как от своей жизни, — рычу я.

— О, как, — эта фраза доводит меня до трясучки. — В таком случае твоя жизнь тебе милее, чем может показаться, — слышится насмешливое. Я открываю рот, чтобы вступить в яростный спор по этому поводу, но уста мои сковывает требовательный глубокий влажный поцелуй и…

…Я вздрагиваю и просыпаюсь.

Прихожу в себя я, судя по песочным часам, уже ближе к вечеру. Первые пару секунд ещё не полностью отойдя от сновидений, я пребываю в натуральном шоке. Дрожащими пальцами провожу по сухим губам и лишь после этого осознаю, что все пережитое было лишь сном. Но каким ярким! Каким живым! И каким будоражащим кровь! Впечатление от грезы постепенно уходит, и я, прислушавшись к своему телу, осознаю, что увиденное повлияло на меня сильнее, чем хотелось бы. Приподнимаю одеяло, не веря своим ощущениям, и глупо пялюсь на свою топорщащуюся ширинку.

Боги.

Я уже и не помню, когда в последний раз просыпался… вот так.

Отрываю взгляд от натянувшейся ткани штанов в районе паха и взираю в потолок. Пытаюсь переварить произошедшее. Интерпретировать разговор не с Джаэром, нет… С собственным подсознанием. Симпатия к кратосу для меня далеко не новость. Не совсем же я идиот. И тем не менее… Почему-то увиденное во сне слегка выбивает меня из колеи. Кажется, я увязаю в новых, таинственных чувствах к Джаэру все сильнее и не могу представить, как взять это под свой контроль. А если не возьму, что будет дальше? И чем это мне грозит? Об этом даже думать страшно.

Запоздало вспоминаю, что терял сознание я далеко не в своей комнате. Обуреваемый новыми эмоциями, подскакиваю на постели и оглядываюсь по сторонам. В комнате пусто. Но кто-то же принес меня сюда? В любой другой день я бы предположил, что это сделал Парц. Но сейчас он явно не в том состоянии, при котором у него бы вышло протащить мою тушу и пару метров. А кроме него кто бы еще решился мне помогать? Модрэсы и пратусы, увидев меня лежащим без сознания на лестнице, плюнули бы на меня или пнули, но никак не отнесли в комнату. Агафэсы не имеют привычки даже заглядывать в коридор лестницы, которая ведет к моей маленькой обители. Цэрп наверняка все еще не отходит от Парца. Клысц… мог бы, но после случившегося он, скорее всего, все свое внимание сфокусировал на восстановлении между расами видимого мира, который я с такой беспощадностью пошатнул. Остаётся…

Мои наихудшие подозрения оправдываются в момент, когда я замечаю, что в стене у спинки кровати стало на несколько кинжалов больше. Я успел собрать созвездие Ортофадэм и частично — вписанный в него Нэкстрод. Теперь же созвездие бога-покровителя нэкрэсов тоже оказывается завершено. Полагаю, далеко не моими силами.

Черт. Черт-черт-черт! Здесь был Джаэр. Это он принес меня в комнату. Он снял с меня плащ. Уложил в кровать. И увидел то, чего я бы сам ему ни за что не показал: пыльные полки, грязный пол, гору использованных примочек в одном из темных углов и коробку с высушенными личинками красных мотыльков — в другом. Но главное — он увидел свои кинжалы. Проклятье. Какое позорище! Мне остаётся лишь надеяться, что он решит, будто мой сбор его «подарков» — прихоть больного на голову нэкрэса. Больного на голову, а не влюбленного!

Вновь принимаю горизонтальное положение, с удивлением отмечая, что физически чувствую себя куда лучше обычного. Лучше, чем даже до использования своих сил, ударивших по мне куда больше, чем по противнику, мерзко именуемому союзником. Обычно после использования нэкрэсовских сил в подобном масштабе я лежу пластом почти неделю, не смея лишний раз сделать элементарный вдох, ибо болезненно даже это. Ни разу я не приходил в себя так быстро. И уж тем более боль не становилась меньше обычной. Какого черта здесь происходит?!

Ответ на справедливо возникший в моей голове вопрос я нахожу на тумбе рядом с кроватью. Там стоит стакан с белой жидкостью, похожей на молоко, только сверху блестит нетипичная золотистая пленка. Под стаканом записка. Острые как кинжалы буквы на обрывке старой бумаги образуют лаконичное послание: «Выпей. Это ослабит боль».

Как… Заботливо с твоей стороны, Джаэр. Слишком заботливо. Мне это не нравится. Подобные поступки дают мне новую почву для дурацких размышлений.

Беру стакан в руки и принюхиваюсь. Все еще похоже на молоко. Но что за золотая пленка сверху? Впрочем, какая разница? Если от этого напитка боль действительно утихает, его состав заботить меня должен в последнюю очередь. Делаю один глоток, а остальное оставляю на потом. Почему-то уверен, что мое нынешнее состояние временно и скоро боль вернется с новой силой. Напиток действительно оказывается молоком с лёгким сладковатым привкусом. Удивительно, но эффект я чувствую почти моментально. Боль, и без того непривычно притупленная, слабеет больше прежнего. Поразительно! Я уже и не вспомню, когда в последний раз чувствовал себя так хорошо!

Приободренный своим состоянием, я вновь вскакиваю с кровати, переодеваюсь и мчу к главной площади, чтобы проконтролировать приведение в исполнение обещанного наказания. Иду по длинным коридорам крепости и не встречаю ни единой живой души. Значит, все уже готовятся к импровизированному спектаклю. Меня не прельщает мысль находиться в толпе зевак, потому я поднимаюсь на одну из самых низких башен крепости. С нее отличный вид на главную площадь, но я сам при этом не останусь скрытым от чужих глаз. Хочу, чтобы все видели, что я пришел и наблюдаю за происходящим. И каждый провинившийся получит ровно столько плетей, сколько было обещано и ни плетью меньше. Обуревающий меня гнев поутих после утренней беседы с провинившимися, но я считаю, что следует довести дело до конца. Пущу сейчас все на самотек, и мои мучения можно считать бессмысленными.

Солнце кренится к горизонту. Все, кто успел поселиться в крепости, толпятся на площади, в центре которой установили пять деревянных столбов. Один — толще и выше — в центре — для модрэса, что виновна в сломанном позвоночнике Парца. Четыре остальных — для соратницы модрэс и трех пратусов, посмевших проявить равнодушие, равносильное убийству.

Когда нижняя часть солнца скрывается за далеким горным силуэтом, окружившие пять столбов пратусы начинают колотить по родовым барабанам, а модрэсы заводят древнюю гортанную песнь. Удивительное, почти невозможное из-за извечного противостояния модрэсов и пратусов, сочетание звонких голосов и звука ритмичных барабанов завораживает и создает ни с чем не сравнимую атмосферу.

Мое присутствие, как я и рассчитывал, не остается без внимания. Сперва меня замечает кто-то из агафэсов и тут же начинает перешептываться со своими собратьями. Тревожное щебетание доходит до слуха модрэсов и пратусов, и вот уже почти вся площадь взирает на меня с неприкрытой ненавистью и страхом. Равнодушными уже ожидаемо остаются лишь кратосы. Среди них на меня смотрит всего несколько человек, один из которых — Джаэр. Столкнувшись с его взглядом, я тут же отвожу глаза, чувствуя, как щеки мои начинают гореть от прилитой черной крови. Он и не подозревает, что грезился мне сегодня. Тем более не знает, что он в моем сне делал. Мне жутко стыдно перед ним, потому я старательно игнорирую его внимание, хотя мне, напротив, следовало бы поблагодарить кратоса за помощь.

Дальние стены крепости распахиваются, и на площадь выходят главы модрэсов и пратусов. В руках каждый из них сжимает по несколько длинных черных кожаных плетей. За главами, не скованные какими-либо путами и движимые лишь приказом, идут подчиненные, облаченные в тканевые туники и легкие брюки. Очень странно видеть представителей этих двух рас без лат. Без них они кажутся куда менее мощными и опасными. Каждый проходит к своему месту наказания и обнимает свой столб. К ним тут же подскакивают собратья и связывают руки, чтобы те ни в коем случае не отошли от столба в процессе наказания. Это сделано скорее для их безопасности, чем наоборот. Руки фиксируют крепко, чтобы они нечаянно или не имея сил и дальше оставаться в первоначальном положении, не отклонились вбок или не упали на колени, так как плеть может случайно ударить их не по спине, а по шее или голове. В этом случае удар может оказаться фатальным.

Как только руки провинившихся зафиксированы за столбами, собратья берутся за мечи и с ювелирной точностью разрубают одежду на их спинах, оголяя покрытую шрамами многочисленных боев кожу. Затем к главе пратусов подходит два его помощника, а к модрэсу — одна помощница. Они вручают каждому по плети. Наказание будут проводить для всех пятерых солдат одновременно.

Все палачи как один размахиваются и производят первый удар. Свист плетей кажется почти оглушительным. Тихие вскрики наказуемых дают понять, что происходящее — не какая-нибудь фикция. Барабаны становятся ритмичнее, а голоса громче. Выступающие пытаются заглушить стоны боли, срывающиеся с губ собратьев. Жаль. Мне бы хотелось, чтобы эти болезненные вопли звенели в ушах каждого присутствующего еще несколько дней после, напоминая, что произойдет, если пойдешь против элементарного правила: не трогать союзников. Впрочем, картинка искаженных лиц наверняка запечатлеется в памяти большинства жадных до острых ощущений наблюдателей. А россыпь кровавых капель, разлетающихся в стороны при каждом хлестком касании плети мягкой кожи еще не раз пригрезится им в особенно тревожные ночи.

Наказание оказывается куда более скучным мероприятием, чем я предполагал. После пятнадцатого удара я, не сдержавшись, зеваю. Все-таки подобные зрелища не для меня. Нет в них вопреки общему мнению ничего особенного. Один бьет другого — тоже мне невидаль.

— Кажется, вы не впечатлены, — неожиданно доносится за моей спиной и я, обернувшись, взираю на модрэс средних лет, привалившуюся спиной к кирпичной стене башни.

— Не особо, — отвечаю я с опаской. Мне не хочется вступать в новый конфликт, я еще морально не отошел от предыдущего.

— Понимаю, — кивает женщина, изящным жестом откидывая длинные косы, доходящие ей до живота, за плечи. — Я рада, что вы не получаете удовольствия от столь сомнительного зрелища. Это многое о вас говорит.

— Что, например? — хмурюсь я.

— Что ваши действия утром спровоцировала ситуация, произошедшая с агафэсом и ничего более, — отвечает модрэс, отлипая от стены и подходя к перилам смотровой площадки башни.

— А кто-то считает иначе? — уточняю я мрачно.

— Конечно, — кивает женщина. — Многие втемяшили себе в голову, что вы якобы просто решили показать свое превосходство. А агафэс стал лишь поводом продемонстрировать свою силу.

— Чушь, — морщусь я.

— Да. Знаю, — неожиданно соглашается модрэс. — Увы, для многих эта чушь звучит куда правдоподобнее, чем вера в то, что нэкрэс может кого-то защищать.

— Если бы я не был на это способен, меня бы вообще здесь не было, — парирую я.

— Верно, — вновь соглашается женщина. — Я это понимаю.

Свист плетей не прекращается. Перекрывая бой барабанов и пение, он рикошетит от стен крепости и режет по ушам. Даже болезненные вскрики не так неприятны, как этот тягучий холодный звук, сопровождающий каждый удар.

— Я бы хотела перед вами извиниться, — неожиданно продолжает разговор модрэс.

— За что? — не понимаю я.

— За сложившуюся ситуацию, — терпеливо объясняет женщина.

— Извиняться надо не вам и не передо мной, — парирую я.

— Я уже заходила в лазарет к юному агафэсу и просила у него прощение.

— Зачем? — не могу отделаться от ощущения, что этой женщине что-то от меня нужно. Не может быть, чтобы модрэс от нечего делать ходила и перед всеми извинялась.

— Потому что только я на это и способна, — устало улыбается моя собеседница. — Я знаю, какое на наш счет формируется мнение. Знаю, каково отношение иных рас к модрэсам. Нас считают бездумными скандалистками, ненавидящими мужчин.

— А это не так? — даже не пытаюсь скрыть скепсиса. С недавних времен я модрэсов недолюбливаю больше, чем какую-либо другую расу.

— Не для всех, — и не думает обижаться моя собеседница. — Согласна, многие модрэсы именно такие, какие рисуются в старых книгах. Например, Клэра, — женщина кивает на главную виновницу сегодняшнего «торжества» на площади. — Она упряма, обозлена и в силу традиционного воспитания абсолютно невыносима, — дает модрэс воительнице характеристику, которую я бы и не подумал оспаривать.

— А вы, получается, другая? — свежо предание, да верится с трудом.

— Что-то общее между нами, безусловно, имеется. Но есть и отличия. И главное из них: мне есть что терять.

— Я не собираюсь мстить всей вашей расе, если вы…

— Нет, — прерывает меня модрэс. — Я говорю об эгриотах. Кто-то приехал сюда, чтобы утереть нос пратусам. Кто-то решил продемонстрировать свою силу. Я здесь по иной причине. Я действительно надеюсь, что мы сможем остановить эгриотов еще на подступе к территориям агафэсов. Почему? Потому что я хочу защитить двоих своих мужей. И дочь с сыном. Вот что для меня первостепенно. И если бы мне сказали, что для их спасения достаточно нырнуть в постель к пратусу, поверьте, я бы сделала это незамедлительно.

— Увы, постелью здесь вопроса не решить, — невольно улыбаюсь я, восхищенный подобной откровенностью.

— Да, — вздыхает модрэс. — Это верно. Чтобы победить эгриотов, необходимо сражаться бок о бок. Потому я и прошу прощения. Не хочу, чтобы поступок одной из воительниц стал приговором для всех остальных.

— На поле боя я буду прикрывать всех, кого смогу, если вы об этом, — говорю я тихо. — Даже эту вашу Клэру.

— Спасибо, — благодарно кивает модрэс. — Я не рассчитывала, но очень надеялась услышать именно это. Рада, что книги врут. Нэкрэсы совсем не бездушны и не безжалостны.

— Рад, если это действительно так, — вздыхаю я, сам уже не до конца понимая, кто же я есть на самом деле и какими эмоциями движим.

— Прежде чем я уйду, могу попросить вас о просьбе? — спрашивает женщина тихо. Я лишь киваю. — Могу ли я ударить вас? Не по-настоящему. Для вида. Наверняка, кто-то заметил нашу беседу. Если не ударю, решат, что я предательница. Никто не поверит, что мои действия имеют исключительно благие цели.

— Да без проблем, — усмехаюсь я, разворачиваясь к модрэс. — Лицо или живот?

— Лицо, если позволите. Этот удар будет лучше виден, — отвечает модрэс в легком смятении. Я разделяю ее чувства. Но связаны они не с предстоящим ударом. Всю нэкрэсовскую жизнь я сетовал на то, что люди обо мне строят мнение, опираясь на стереотипы. И только сейчас я к своему ужасу осознаю, что сам делал ровно то же самое в отношении других рас.

Модрэс размахивается, но за секунду до того, как ее кулак оказывается у моего лица, она резко замедляется и ее костяшки лишь едва касаются моей скулы. Я театрально вскрикиваю и падаю на пол. Со стороны площади доносятся редкие возгласы одобрения. Модрэс произносит одними губами «спасибо» и спешно уходит, а я остаюсь лежать на полу башни и размышлять, сколькими еще обладаю чертами, которые ненавижу в других.

Практически всеми.