Мы живём здесь. Можно сказать, варимся в этом самом котле, готовимся, будто вкусный овощной суп. Или невкусный, это уже кому как повезёт. Вырастая или просто повинуясь непредсказуемому взмаху крыльев птицы с выразительными синими перьями, мы покидаем это своё «здесь» и живём в неком «тут». У каждого и «здесь», и «тут» разное.

Блум впитывает эту мысль, глядя на бутон розы, которую держит в руке. Стебель лишён колючек, гладкий и крепкий, а бутон большой и ароматный. И как такая тонкая опора удерживает столь тяжёлый цветок? Ей следовало переломиться пополам под тяжестью бутона с нежными лепестками, обрушить розовый аромат на землю срубленной головой.

«Здесь» для Блум — это Гардения. Земля. Галактика Млечный Путь. Тут, на Домино, о Земле говорят неохотно. Да, несколько тысяч или сотен тысяч землян по личной и слёзной просьбе принцессы были перетянуты на Домино с помощью денег, увещеваний и всяческих плюшек. Земное правительство не станет искать их — тут постарались и доминианские агенты, и структура земного правительства. Оно лучше поспорит из-за даты выхода на экран какого-нибудь фильма, чем начнёт выяснять, в чьих морях корабли что-то часто тонут и с чьих небес самолёты сыпятся.

Оно и к лучшему.

На Домино почему-то жуткий недобор по населению, все какие-то нервные ходили в первые месяцы, слова не скажи по этому поводу. Да и вообще, если бы Блум не знала, какие хорошие люди её родители, она бы решила, что её занесло в дурдом: мама и папа ходили друг за другом следом, глаз друг с друга не спускали. А гуляя по улице, принцесса увидела такие же пары, тройки и мелкие стайки. Люди держались друг за друга, даже охранники за её спиной нервно переглядывались и не слишком охотно держали оружие.

А на Земле полным-полно людей, которым нечего делать. Американцы, например, при слове «высокооплачиваемая» забывали, что, в общем-то, инопланетян не существует, а индусы и китайцы паковали скарб при упоминании комфортного жилья и хорошей экологии. Для честности Орител велел набрать людей изо всех земных стран в некоем «справедливом» процентном соотношении, раз уж Блум скучает по домашней планете. Вот так Блум и познакомилась с молодой парочкой из России, которая сбежала на Домино от доставучих родственников. И с маленьким островитянином, который угостил её вкусной ядовитой рыбой. Яд, как оказалось, он не убрал, за что и схлопотал от Оритела личное препровождение в открытый Космос. Сапог, которым его препроводили, так в том Космосе и болтается. Жаль, что папа не дал ему времени оправдаться.

Философию «здесь» и «тут» принцесса получает от отца. Вертит розу в пальцах, полусидя на больничной койке, а он сидит рядом и говорит с ней. В одном сапоге. Он снова объясняет ей, что идея с переселением землян на Домино — так себе идея. Ведь «здесь» эти люди потеряли, а «тут» наверняка никогда не полюбят.

— Но многие уже любят Домино, пап. Вспомни тех забавных инженеров, которые очертя голову лезли в реактор. Им тут нравится!

— Мне тоже тут нравится, Блум. И тебе тут нравится. Но я знаю, что ты скучаешь по Гардении, по Питерсам и по своим школьным друзьям. Они тоже будут скучать, все эти люди. Но ты можешь вернуться туда, а они нет. Им сложно. Они называют себя странным словом «маглы», шутят над нами и ждут какого-то Хагрида. Не знаю, зачем я тебя послушал.

— Затем, что у всех этих землян есть потенциал, которого не хватает Домино. Я же знаю, что большая половина этих людей — перспективные учёные и техники, которым здесь и больше заплатят, и игрушки дадут покрасивее. Хотя ты мог бы сделать как я просила и забрать бедных детишек!

— Там есть детишки!

— Да, если это детишки каких-нибудь инженеров или конструкторов. Ты расчётливый!

—Потому что нерасчётливые короли на свете не заживаются, — бурчит Орител, разглядывая ставший интересным носочек на своей ноге. — Зачем ты вообще ела ту рыбину?

— Ну… — Блум отчётливо видит парящее рядом с тумбочкой зеркало и чуть мотает головой. — Он так мило предложил, и я… Ты сказал, что тебе тут нравится? Значит, здесь это не «здесь»?

Орител смеётся, и Блум отводит глаза. Она почти не знает этого человека, знает только факты из биографии — да и то не все, раз он хохочет, — и носит в себе его гены. Но по большому счёту он просто ей нравится. Окажись её отец не таким весёлым, красивым и, кто бы это объяснил, таким заразительным, она бы держалась от него подальше. Но такой папуля ей по душе, как и его умение быть одновременно и злюкой, выпинывающей людей в Космос, и няшным котёночком, которого охота потискать, и красавчиком, от которого впору отгонять голодных поклонниц — да покарает Дракон срамную голову, думающую так о родителе!

Когда он смеётся, то чуть запрокидывает голову, и у него видно краешек зубов. А ещё он любит обниматься, тискать и всячески прикасаться к людям. Наверное, будь он землянином, был бы австралийцем из фильма или добрым испанским дедушкой из мультика. Хотя до дедушки ему ещё лет десять — если у Дафны не улучшится настроение и она не добавит ещё столько же.

— «Здесь», «тут» — похоже, я сам себя запутал! И тебя тоже. Извини. Да, это не моё «здесь», я с другой половины планеты. И, как ты уже заметила, я даже внешне отличаюсь от местных. Они тут все бледные поганки и любят задрать нос.

Зеркало, парящее рядом с тумбочкой, ртутью растекается в воздухе, вытягивается в непонятные иероглифы и оканчивается стрелочкой, указывающей прямо на папу. Он не видит этих трансформаций, а у Блум начинает свербить где-то за глазами.

— Так что нам с тобой надо держаться вместе, не то местные нас проглотят, — Орител наклоняется к Блум и целует её в висок. — Хочешь, я позову Питерсов, чтобы ты не скучала? Майк, конечно, не сахар, но ради тебя я потерплю.

— А у тебя есть какие-нибудь родственники, папа?

Орител останавливается у двери, снимает сапог и придирчиво его рассматривает на свету.

— Кузены всякие. Но их мы в гости не позовём. Уж лучше Даркар и его команда, чесслово. Отдыхай, малышка. Боже, мои чёртовы кузены, как же я их не люблю, век бы их…

Из-за двери не слышно даже бормотания. А ртуть, растёкшаяся в воздухе, складывается в красивую подпись: «Ева». Она блестит и переливается на свету, падающем из раскрытого окна. На улице тепло, даже жарко, а Блум холодеет, глядя на буквы, висящие в воздухе. Не то чтобы она не умела писать так, оставлять записки или напоминалки. Другое дело, что буквы возникли в королевском дворце Домино, куда не каждому даётся доступ, и оказались невидимыми для Оритела.

Бутон-таки падает, сломив стебелёк своей тяжестью. Падает на белое одеяло, катится вниз. Его подхватывает женская рука, затянутая в перчатку. Подхватывает и несёт к лицу с тонкими губами, выкрашенными в матовый красный цвет. Цвет розы. Губы растягиваются в улыбке, целуют бутон, а глаза — красно-карие, лукавые, — приветливо сверкают, как сверкали глаза Даркара, стоило в его голове зародиться плану. Женщина заправляет бутон за ухо, втыкает в шикарную каштаново-красную гриву, а ухо слишком заостренное, чтобы быть человеческим.

— Еванжелина, — говорит женщина, создав зеркало прямо перед собой. Она молчит, но её голос заполняет всю палату, впитывается в стены и ткань штор, в металл кровати. Впитывается в сам воздух, чтобы и через сотню лет случайный слушатель мог насладиться переливом золотисто-коричной хрипотцы.

Блум нервно сглатывает и готовится выпустить крылья, чтобы прогнать непрошенную гостью, но та медлит с атакой. Стоит у зеркала, выпятив внушительных объёмов грудь, и магией отрезает лоскуты от и без того откровенного топа. Блум невольно опускает взгляд на свою грудь и признаёт: она не соперница Еве. Ева могла бы выкормить не только ребёнка, но и телёнка.

Но по её одежде нельзя сказать, что она собирается кого-то кормить. Топ нужен лишь для того, чтобы не были видны соски, юбка — чтобы её снять уверенным движением порноактрисы, расстегнув липучку сзади. Шпильки с её туфлей можно спокойно использовать для кебаба, нанизывать куски мяса для двух голодных мужиков. Длинные ноги, тончайшая талия и туманный взгляд — Блум видит воплощение слова «сексуализированный». Всё портят лишь тонкие губы, но Ева выпячивает их у зеркала, складывает кружком, будто держит во рту огромную карамельку или мужской член, — и у Блум отпадают всякие сомнения. Она видит живую секс-куклу.

— Ты фея Огня Дракона? — хрипит Ева, повернув хорошенькое личико с родинкой под нижней губой. Блум кивает. — И ты помогаешь людям, попавшим в беду? У меня беда. Я не знаю, к кому мне обратиться.

Она растворяет зеркало в воздухе и садится на стул, где недавно сидел Орител. Закидывает ногу на ногу, демонстрируя тёмный треугольник в глубине своей юбки. Её волосы падают на грудь, стыдливо прикрывают внушительный объём силикона или другого материала. Как и бутон розы, такая огромная грудь не может держаться на такой тонкой талии. Блум кладёт осиротевший стебель на тумбочку возле своей кровати.

— Я испробовала все доступные методы, — жалуется хриплый голос, вырываясь изо рта незваной волшебницы. — И я хорошо тебя отблагодарю, моя милая фея.

— Ты пришла в мой дом без разреше-

— Мой мужчина не желает выполнить своё предназначение. Я хочу продолжить род, завести малышей и тем самым выполнить свой долг в этом мире. А он упирается, отказывается от меня и моих будущих детей, прячется от меня у своих жалких друзей! Блум, мне нужна твоя помощь!

Такого ещё не было. Просили сфотографироваться, просили прорекламировать какие-то товары, просили даже сорвать урок в школе. Но принудить нерадивого супруга к деторождению не просили. Тем более секс-куклы, непохожие на матерей. Выставить бы нахалку за дверь!

— Если ты откажешь, я отравлю твоего милашку, — добавляет Ева, состроив самую невинную рожицу. — Он будет умирать, корчась в муках. Я не сказала? Моя стихия — жидкие металлы. Отравление ртутью сотрёт эту милую улыбку с его личика. Бедный-бедный красавчик-король…

— Ты угрожаешь моему отцу?!

— Да. А что ты сделаешь? Меня видишь только ты. Помоги, я же не прошу убивать или грабить.

Она невинно пожимает плечами, и лямка её топа скользит по прожаренной соляриями коже к локтю. Блум сдерживается секунд десять, после чего говорит этой нахальной девице прямо:

— Если твой муж от тебя удирает, это твои проблемы! Нечего разгуливать по чужим домам, обрядившись шлюхой!

Ева вытягивает лицо, сложив рот кружочком. Блум подскакивает с койки, встаёт на холодный пол голыми ногами и тычет пальцем в пухлую грудь:

— Если хочешь вернуть мужа в семью, приготовь ему пожрать и надень штаны поприличней! Убирайся прочь и не смей угрожать моей семье!

На крик прибегает охрана, суёт нос в палату и обводит её суровым взглядом. Блум краснеет, понимая, как абсурдно выглядит со стороны: в больничной пижаме, с пальцем, вытянутым куда-то в спинку стула. Ева поворачивается к солдатам и показывает голую грудь, но они стоят с растерянными лицами, глядят на Блум.

— Я вогнала занозу в палец, а потом вытящила её, — объясняет Блум, глядя на отцовских амбалов взглядом капризной принцессы. — Мне было больно, поэтому я шумела. Спасибо за вашу обеспокоенность, — и машет рукой им на прощание.

Они уходят, недоверчиво стреляя глазами по углам. Блум падает обратно на койку, закрывает лицо руками. Невидимая подруга, только не подруга вовсе, так и сидит возле койки, подпирая загорелую щёку тонким пальцем в перчатке. Что-то в ней кажется отдалённо знакомым, но Блум не желает думать, что именно. Блум хочет поскорее от неё избавиться. Как от занозы.

Она невидима для всех, кроме Блум. Такое уже было, и не раз — взять того же Валтора, будь он неладен. Никто их не видел, а они мило щебетали, пока Блум не подсолила это изрядно надоевшее блюдо с бархатным голосом. С хрипотцой, как и у этой мадам. Чуть рычащая нотка в голосе мужчины — музыка для женских ушей, даже Муза подтвердила. А если верить Стелле, гадкий демон и рожей вышел. Если бы не слишком большой рот и острота в скулах, оторвали бы с руками на обложку журнала. А так — руки не оторвут.

— Так ты поможешь?

— Я не могу влюблять людей друг в друга, — сообщает Блум, сожалеючи улыбаясь Еве. — Но у меня есть знакомая пикси, она…

Женщина вздёргивает бровь — профессионально выщипанную, Блум узнаёт трафарет номер два и отмечает, что да, такая форма ей самой не слишком бы подошла, — и перебивает:

— Влюбить?! Да нет же, этого не нужно! Мне нужны его гены для хорошего потомства, вот и всё.

— Ты хочешь ребёнка от мужчины, который не будет тебя любить? Я не понимаю.

— Почему только ребёнка? Обычно их появляется шесть-семь, а не одно.

— Кого семь штук?

— Яиц, — Ева закатывает глаза и талдычит: — Мне. Не нужен. Ребёнок. Это вы рожаете одного за раз, причём большого и дышащего, мерзость! У нас с этим лучше, мы откладываем до восьми яиц, и они потом вылупляются, когда приходит время.

Люди не откладывают яйца! Так делают всякие змеи и птички! Или драконы. Или — Блум нервно сглатывает, — демоны. А что, логично. Они ведь тоже должны откуда-то браться. Это Валтора слепили Ведьмы, а другие наверняка сами размножились.

— Так ты демон?

— Демонесса! В общем. Я нашла себе самца. Он молодой, огненный, горячий, у него крепкие крылья и острые рога. Говоря по-вашему, он ходячий секс. Потомство будет обалденным. Но он слишком любит людей и стал вам подражать! Может, сказывается его происхождение, я не знаю. Он от меня открещивается!

Блум предпочитает не думать о крепких крыльях. Слишком уж странные у демонессы стандарты красоты. И странное отношение к продолжению рода. Вот просто взять и заставить его сделать ей детей? Вдруг этот горячий демон слишком молодой и не сможет стать хорошим отцом? Ещё не понимает, какого это — растить детей? Вдруг он сбежит, бросив Еву одну с полудюжиной летучих мышей в подгузниках? Кто научит малышей заключать сделки, летать и быть хорошими демонами, как не любящий папочка?

Или это нормально — находить себе не спутника жизни, не верного друга и подходящего любовника, а просто измерять остроту рогов и тащить достаточно хороший экземпляр в койку? Блум противно понимать, что при замене рогов на машины и квартиры получится то же, что и у людей. Демоны ведь не должны походить на них. Демоны распутные, грязные.

— Я тебе говорила, что он заявил? Он сказал, что скорее сам научится яйца откладывать, чем сделает потомство мне! — отвлекает Ева, тряхнув своей гривой.

— Может, ты ему просто не нравишься?

Ева обдумывает предположение, нахмурив идеально выщипанные брови. Покусывает губы, морщит лоб, выказывая мыслительный процесс, и заключает:

— Да не. Я все его вкусы изучила: у него от меня сперма должна из ушей течь! Но нет, мы не хотим откладывать яйца, мы чайлдфри! Это всё люди! Придумали, а мне теперь виться вокруг дурака змеёй! Как будто от него требуется что-то ещё, кроме его чёртовых генов!

— Может, он хочет сначала создать семью? — предполагает Блум, удивляясь степени гражданской ответственности у неизвестного самца. Представляет двух крылатых гигантов в окружении детворы, и мозг снова проводит параллель с людьми, выдавая демонов в выгодном свете.

— Чего? Хотел бы семью, не отказывался бы от брачного поединка! Я предлагаю, а он стреляет в меня из своей пукалки и отгоняет амулетами! Этот козёл обвешался амулетамм, как ёлка, и я не могу к нему подойти!

— Может, ты просто поищешь другого? Этот молодой и глупый, а тебе нужен кто-то ответственный, готовый к браку.

— Мне уже четыреста! Сколько можно тянуть, я тут не молодею! Надо быстрей яйца откладывать, а не возиться с занавесками для ванной! Он огненный, Блум, понимаешь? Круче в моём возрасте уже не найти!

— А разве не все демоны огненные?

Ева смотрит на Блум, как на дуру. Выгибает бровь. И пускается в объяснения. Через полчаса Блум узнаёт, что огонь — не самый распространённый элемент среди демонов, а скорее наоборот. Демоны — экстрасенсы, эмпаты, а не огненные ящерицы. А тот, молодой, обладает самой красивой магией из всех, магией огня, которую, несомненно, следует передать потомству. Но нет, он чайлдфри. Он вообще, судя по описанию, странный: заключает сделки только с богатыми и знаменитыми вместо того, чтобы искать вкусные и ценные души, любит церковь и часто её посещает, живёт в скромном жилище вместо роскошного дворца, положенного существу его вида.

И при всём этом он обладает хорошими данными для деторождения. Но не трясёт этими данными, оплодотворяя всех самок в округе, как нормальный горячий демон, а сидит дома, читает книжки, ходит в церковь и на всякие курсы. Например, на кулинарные курсы. Демон, который любит готовить, посмешище! А демон, которому нравится стрелять из обычного человеческого оружия? Ещё хуже! Обладая недюжинным магическим талантом — и это по демоническим меркам, которым людишки не годятся и в подмётки! — этот дурак совсем не применяет магию, ходит пешком, использует настоящие деньги!

Разве может обладатель потрясающих генов быть таким жалким неудачником? Блум переваривает вопрос с недовольством и ждёт ответ, который Ева сама же и выдаст.

— Я искала себе самца последние тридцать лет. И он не просто лучший, он единственный в округе! Но эти его чайлдфришные взгляды! Напугай мне его, а то меня он совсем не боится! Да и не попру я против него — у него магический уровень реально высокий, а у меня средний. Блум, поможешь?

Ева упрашивает совсем не по-демонски. Ни тебе угроз, ни вспышек ярости. Обычное упрашивание и щенячьи глазки. И будто бы нет никаких различий между людьми и демонами. Внутри что-то переворачивается, и далёкий голос из прошлого говорит Блум, что это Ведьмы-Прародительницы убили её родителей. Или не убили. Ведьмы, но никак не он. Блум закусывает губу, осознавая свою ошибку. Она убила того, кто не был причастен к пропаже её родителей.

Того, кто долго водил её за нос. Врал и обманывал. Но ведь Фарагонда… Блум вспоминает её слова: «Ваши мама и папа так и не вернулись из этой битвы», — и хочется дать себе по башке со всей силы. Фарагонда. Гриффин. Обе лгали ей, пытаясь настроить против демона, которого Орител и Марион заперли в измерении Омега. Заперли, но не убили.

Мама и папа у неё классные. Весёлые и добрые. И бесконечно терпеливые, мудрые правители Домино. Так почему же они не стали убивать того, кого убила девочка из Алфеи? Неужели причины оставлять его в живых были более вескими, чем причины для убийства? Тогда почему о них не знали другие члены Команды Света? Или знали, потому и решили убрать его — руками принцессы, которую он тоже, к слову, не спешил убивать?

Быть может, демоны — это люди, не умеющие говорить правду сразу? Ведь представь Валтор свои собственные воспоминания — которые невозможно подделать, как говорила Фарагонда на уроках! — они могли бы договориться. Она выбила бы из него дурь с мировым господством, и он стал бы нормальным членом общества. Может, демоны просто не умеют просить о помощи?

Блум несмело кивает, соглашаясь помочь новому демону в память о том, которого оставила умирать. В конце концов, демон — это просто вид, раса, а Блум не хочет видеть в себе расистку. Рога или острые уши — каждый заслуживает права быть услышанным.

Ева подпрыгивает от радости, подпрыгивает на огромных каблуках и хлопает в ладоши, как ребёнок. Падает на койку рядом с Блум, по-свойски обнимает за плечи. Блум окутывает густой запах Шанель — точь-в-точь Шанель! Кожа у Евы горячая, словно она только что вылезла из сауны, а кончик уха острый. Блум вспоминает, что у Валтора тоже были такие уши, и чувствует укол вины где-то под сердцем.

Нужно помолиться за упокой его грешной души, как делают католики на Земле. Зажечь свечу и надеяться, что ребёнок, в котором переродилась душа великого мага, будет счастлив.

— Слушай, мне кое-что известно о твоём отце, — щебечет Ева, прижавшись щекой к щеке Блум. — Раз уж ты в деле, я покажу тебе, что нарыла.

Блум не успевает отказаться. Ева уже телепортировала их обеих к двери в папин кабинет, стучит по дорогому дереву. С той стороны папа даёт разрешение войти.

Его стол завален бумагами, на диване в углу брошены три разноцветные папки с документами. Папа выхватывает из корзинки в углу стола бутерброд и суёт в рот, не глядя на Блум. Он вбивает что-то в компьютер, сверяется с чем-то в телефоне — похожем на айфон, как у Митси, только вместо яблока нарисованы две вишни, — и пишет в толстом ежедневнике. Он говорит:

— Принёс проект указа по молодёжи?

Ева проходит по кабинету, оглаживая пальцами свободные горизонтальные поверхности, проверяет на пыль и оглашает:

— Чистюля, вечно заваливает себя работой. Ты в курсе, что он бисексуал? Он не в курсе.

Блум откашливается, услышав такое о родителе. Её папочка — и вдруг из вот этих вот?! Голубой? Но он ведь женат, у него дети… А как мама отнесётся к этому, когда узнает? Ева цыкает:

— Ничего кошмарного в этом нет. Подумаешь! Он просто иногда замечает красоту парней. Но он верный!

— Блум? — Орител подскакивает едва ли не в один шаг, усаживает на диван, а папки перекладывает на стол. Они громоздятся, угрожая свалиться на пол, он подпихивает их рукой и предлагает: — Сделать кофе?

После кивка он отходит к книжной полке, где спрятана внушительная машина, тычет по кнопкам, достаёт из стола несколько кружечек из белого фарфора. Машина шуршит, намешивая вкусный бодрящий напиток, а Ева, качая бёдрами, подходит к столу и погружает два пальца в одно из яблок. Самое большое, красное, аппетитное. На пальцах мерцает красная жижа, — тонкие губы говорят: «Смертельный яд. Икс-яблочко». Пальцы Евы танцуют на бутерброде с колбасой, на паре кексов, оглаживают ободок верхней чашечки в руках короля Домино. Блум открывает рот, чтобы предупредить, но слышит голос отца:

— Почему ты ушла из палаты? Тот гнусный яд ещё не вывелся из твоего организма!

Гнусный яд мерцает на ободке чашечки. Ева отходит и садится на подоконник, закидывает ногу на ногу, предоставляя Блум право наблюдать. Прикладывает палец к губам. Мол, молчи. Блум не собирается молчать! Её папочку могут отравить! Папочка откладывает верхнюю чашечку и подставляет в машину две следующие. Протягивает горячий латте, садится напротив Блум, развернув кресло для посетителей, и берёт из корзинки бутерброд. Отравленный, икс-бутерброд. И снова опережает Блум, говорит:

— Скажешь, что я поторопился выкидывать того парня в Космос? Возможно, — вздыхает, кладёт бутерброд на кучу бумаг. Его губы сжаты в плотный комок, а взгляд жёсткий. — Не надо было травить мою дочь. И не взывай к моей совести! Я и не такое выделывал, когда обижали мою семью!

Он хватает бутерброд и щедро откусывает. Блум пугается, зажимает рот рукой, но тут же понимает: это другой бутерброд. Папа разделывается с ним и берёт печенье, достав его из-под нагромождения других печенек. Блум переводит взгляд на Еву, а та говорит:

— Он всегда так делает. Как будто знает, куда соломку подстелить.

Яблоко, кексы, — всё плохое, отравленное, всё, что может его убить, — всё это Орител откладывает в сторону или оставляет нетронутым. И не специально ведь, а между тем, как втемяшивает Блум идею недопустимости милосердия к обидчикам семьи, варит кофе и перекидывается сообщениями в телефоне.

— Семья — это самое главное. Родные люди никогда не предадут тебя, поэтому нельзя прощать тех, кто их обижает. Нельзя предавать семью.

Ева ехидно добавляет:

— Не то скажут фее, что ты её надуваешь, и помогут тебя поджарить!

Тишина, повисшая после этой фразы, звенит в ушах. Блум слышит даже биение своего сердца, слышит тяжёлое дыхание отца. Орител вздыхает, спрашивает:

— О чём ты?

— Да, Блум, объясни папе, о ком ты говорила, — хихикает Ева, прикрыв рот ладошкой. Блум допивает свой кофе, заимевший горький привкус, стреляет в демонессу взглядом и неохотно рассказывает, как Валтора кинули его же матери, предали и лишили рассудка.

Папа хмурится, будто вспоминает, постукивает себя по лбу. Его губы снова сжаты в комок. Ева молчит, сидя на подоконнике в своей неприличной юбке, Блум тоже молчит, вспоминая последний крик огненного мага. Жуткий, будто звериный вой. Орител тихо проговаривает:

— Так он вылез изо льда…

— Да, пап, вылез. Превратил океан Андроса в помойку, наворовал кучу заклинаний и запудрил мне мозги.

— Ну, зато русалки подружились с людьми, — говорит отец, убирает чашки и корзинку в кухонный лифт, замаскированный в стене. — А вообще, я не понимаю, зачем с такой смазливой рожей злодействовать. Шёл бы в фотомодели! И не стал бы жертвой своих хозяек, как я его и предупреждал. Дурак, что сказать!

— Он говорил, что убил тебя и маму…

— Ха! Хвастун несчастный. Убил он, червяк библиотечный… Жалко дурака. Жалко.

Папа действительно грустит, чем вгоняет Блум в ступор. Неужели их история была насыщенной и интересной, связывала их, как Джокера и Бэтмена, — раз папа грустит о его гибели? Ответа она не получает. В дверь просовывается голова папиного помощника, говорит о приказах, проектах и работе. Блум машет ручкой и выходит из кабинета, слушая цоканье каблуков Евы.

— И так во всём! — возмущается демонесса. — Ему невозможно подстроить пакость! Ты портишь выключатель люстры, а он вместо книжечки на ночь в телефон играет! Пилишь стулья — он сидит на краешке стола. Я даже ямку у него на пути выкопала, незаметную, а он полез нюхать цветы и в итоге по траве её обошёл!

— Так зачем ты всё это делала? Хочешь уложить моего папу на больничную койку?

— Проверяла. Мне как сказали, что он вот так… Знает, где подстелить соломку, я решила узнать, правда это или нет. Если тебя это так бесит, больше не буду. И будь готова: в полночь выдвигаемся, начнём охмурять моего Стивена.

Блум обессиленно кивает и плетётся в свою комнату. Сердце сжимается от тоски по давно умершему демону, которого жалеет её отец.