Мутный луч заливал пятно дороги внутри непроглядной черноты, белый пунктир разметки и немного обочины. Свежесть ночи, тарахтение мотора и скорость немного остудили горячую голову. Острый серп месяца то и дело осуждающе косился из мрачных облаков. Одинаковые столбы сосен по правое плечо повторяли: «предатель-предатель-предатель…» Жан-Жак там один-одинёшенек в холодном лесу, с новым телом, которое он не просил, он тоже не хотел всех этих перемен, которые происходили с ними против их желания. Бека прижался к обочине и заглушил мотор. Он достал телефон и написал сообщение: «я не сбежал», потом добавил: «я люблю тебя». Потом всё стёр, потому что это подозрительно, и Жан-Жак может подумать, что на него напали ночные негодяи, отняли телефон и пишут теперь всякие романтические сообщения. Бека написал: «я скоро вернусь». Подождал ответ в виде эмодзи — большого пальца вверх, и двинулся дальше.

Он миновал сосновый бор, выпил кофе на заправке, доехал до супермаркета и бродил там, ёжась и поднимая плечи к ушам, как по мрачному стану неприятеля, среди рядов и полок, с которых враждебно таращились товары, продукты и одежда, с невероятными скидками и акциями. Беку всегда пугало это нападение ассортимента со всех сторон, особенно в отсутствии щита в виде списка покупок. Он любил ходить по магазинам с Жан-Жаком, вот уж кто защищал его от агрессивного маркетинга и мерчендайзинга, а в отделе одежды даже держал за руку, если никто не видел. Бека сглотнул, совершил отчаянный набег на интересующие отделы, атаковал кассу с невозмутимым лицом и банковской картой наперевес, затем оседлал своего боевого коня, и пустился в обратный путь. Он справился, надо же. Жан-Жак бы гордился. Жаль, что он не видел. На заправке Бека заполнил бак, сходил в душ, потому что Жан-Жак ведь сказал, что от него воняет, а у него и без этого хватает недостатков на этой неделе, снова выпил кофе и прихватил ещё с собой в термосе для Жан-Жака, и всю дорогу предавался унынию и печали по своей прекрасной маленькой похеренной жизни.

Когда он вернулся, Жан-Жак сидел на поваленном стволе дерева, закутавшись в расстёгнутый спальник как в одеяло.

Бека ведь написал, что скоро вернётся, а сам шлялся часов пять, не меньше. Когда казалось, что нельзя быть ещё большим козлом, он выдыхал и бил все рекорды.

— Эй, — Бека протянул термос, — кофе.

— С молоком и сиропом? — с надеждой спросил Жан-Жак. Его лицо осунулось и потемнело от щетины.

— Конечно, — улыбнулся Бека.

Он начал доставать покупки из нового рюкзака: объёмная белая пушистая кофта, гирлянда, леггинсы и длинная пышная розовая юбка-пачка.

— Это что?

— Спрячем твои… штуковины.

— Ой, давай уже назовём их, а? У меня есть руки, ноги… даже жопу и член ты называешь жопой и членом! А это — щупальца.

От слова «щупать» по спине пробежал озноб.

— Тентакли?

Кажется, так ещё хуже.

— Договорились.

— Спрячем твои… тентакли под юбкой. Ну, до парома, а перед Россией придумаем что-нибудь другое.

— Признайся, ты просто хочешь меня в платье!

— Может, и хочу. — Бека опять улыбнулся. Примеришь для меня?

— Для тебя что угодно, мой маленький извращенец.

Они обряжали Жан-Жака в эпатажный маршмеллоу-образ, хихикая и подкалывая друг друга. Жан-Жак держал свои щупальца подальше, а под конец заправил их в широкий пояс.

— Совсем не давит, — довольно сообщил он. — Я секси?

— О да. — Бека чмокнул в шершавую небритую щёку. — Последний штрих.

Он подключил гирлянду к переносному аккумулятору, и юбка засветилась гламурными огоньками, смешиваясь с естественным свечением тентаклей. Если хочешь спрятать что-то необычное — сделай что-то ещё более необычное. Экцентричный здоровенный небритый фей принимал вызывающие позы и облизывал губы. Тут метеорит пролетит мимо — не заметишь, не то что какие-то там щупальца.

— Я тебе купил блёстки для лица… ну, вдруг ты захочешь…

— Я тебя обожаю, — с придыханием сообщил Жан-Жак, и обнял Беку крепко-крепко, — ещё как захочу! Это так мило с твоей стороны, чёрт тебя подери! Как тебе удаётся быть таким милым?! Блёстки для лица, святая Мадонна!

Бека красноречиво зевнул в ответ.

— Ты мой маленький сонный хомяк. И как ты поедешь не выспавшись?

— Доберёмся до города, поспим, погуляем. День насмарку.

— Как будем спать? Раздельные номера?

Бека задумчиво посмотрел на сияющего гламурным облаком Жан-Жака. Раздельные спальники, раздельные номера. Второй байк — отличная идея, можно и ехать раздельно тогда, что уж. В разные стороны.

— Мне нравилось то, что у нас было, айым.

— И мне, sunny.

— Я не хотел ничего менять.

— Знаю. — Жан-Жак смотрел уставшими глазами, наполненными розовыми отблесками. — Но всё изменилось. Рассвета нет, Бека.

— Да.

Уже несколько часов, как должно было рассвести.

— Что это значит? Это ты? Опять наколдовал?

— Я не знаю.

— Утро вечера мудренее? Так ты сказал. Что это значит? — Жан-Жак вздохнул. — Как это поняли твои духи? Что рассветёт, когда ты выспишься? Или когда ты помудренеешь? Или утра больше не будет? Что имеют в виду твои духи?

— Я не знаю, — повторил Бека. — Мне бы только принять это наследие, и всё станет хорошо. Но нам нужен рассвет. Попробую для начала выспаться.

Выспаться не выходило — сон был беспокойным, Бека просыпался резко, стряхивая с себя несуществующие прикосновения, осматривался, убеждаясь, что в палатке один, и снова проваливался в болезненно-беспокойный сон, пока не вскочил в панике, окрашенной розовым светом, Жан-Жак нависал над ним с тревогой на лице.

— Ты шумел, — быстро пояснил он.

— Шумел? — с сомнением переспросил Бека.

— Бормотал что-то. Я побоялся, что что-то опять наколдуется, прости.

— Нет, ничего. — Ещё кто тут должен просить прощения из них. — Всё правильно.

— Хочешь… посижу с тобой? — предложил Жан-Жак и поспешно добавил: — Я не буду спать. И уберу их.

Щупальца свернулись в спальник, колени Жан-Жака были удобными, как всегда, а сон внезапным и глубоким, как холодный бездонный колодец. Когда Бека продрал глаза, казалось, что прошло минут пятнадцать, хоть часы утверждали, что вышло три часа. Жан-Жака в палатке не было.

Он нашёлся снаружи. Его собственное сияние и свет огня окружала непроглядная чернь ночного леса. Бледному месяцу не хватало сил, чтобы пробить густые кроны деревьев. Щупальца беззвучно скользили, то тягая и разламывая принесённые из леса, очевидно тяжёлые, ветки для костра, то перебирая и сортируя лесной мусор: шишки вправо, маленькие веточки влево.

— Смотри, — радостно сообщил Жан-Жак, — я ими управляю! Это легко!

Он показал, как ловко складывает веточки в башню. Щуп водрузил последний сучок, вытянулся и с оттягом шлёпнул Беку по жопе.

— Это не я! — округлил глаза Жан-Жак. — Шучу.

Второй щуп тут же шлёпнул по второй ягодице.

— Это я, — Жан-Жак расплылся в радостной улыбке.

Бека бросился на него, отмахнулся от третьего щупальца, толкнул в плечо и подсёк под колено. По всем прогнозам Жан-Жак должен бы упасть, но тентакли спружинили о землю, дёрнули Беку за щиколотки, и это он, а не Жан-Жак повалился на лопатки. Щупальца поймали его под спину, смягчив удар. Жан-Жак навис сверху, заслонив собой чёрное небо и звёзды.

— Я жду не дождусь, — улыбался он ярче месяца, — настоящего поединка, в котором схлестнутся мутант и боевой шаман!

— Бахши (1), — поправил Бека.

— Бахши, — повторил Жан-Жак и коснулся губ Беки большим пальцем.

Бека прикусил палец и попросил:

— Слезь с меня, пока я не запаниковал.

— И не наколдовал тут стадо летающих табуреток?

— Вроде того.

— Ты так и не понял, как это работает? — Жан-Жак отряхивал хвою тентаклями с себя, руками с Беки.

— Нужно принять наследие. Я все пойму, когда поговорю с духами предков. Так сказала аже.

— Что делать с солнцем сейчас? Как его вернуть?

— Придётся остаться здесь, пока не придумаем что-то. Мне кажется, что я должен принять какое-то решение. Понять что-то.

— И как мы…

— Я должен понять тебя, чтобы принять.

— Что?

— Можно… потрогать?

Вообще ничего страшного. Бека медленно протянул руку. Тентакли смешные, немного на член похожи. Шесть штук. Шесть двухметровых членов. Давай Бека, ты же любишь члены. Бека зажмурился. На ощупь оно было бархатисто-замшевым. Мелкие реснички зашевелились от прикосновения к коже, и Бека приоткрыл один глаз, чтобы посмотреть.

— Они светятся от тебя, Бека.

— А без меня нет?

— С тобой гораздо сильнее.

Бека открыл второй глаз и посмотрел внимательнее.

— Они реагируют на тебя, sunny, тянутся к тебе и… похоже, они тебя слушаются.

— Меня?

— Тебя.

Щупальце обвило руку Беки, полезло под рукав.

— Отпусти! — скомандовал Бека и щупальце тут же отступило.

— Видел? — обрадовался Жан-Жак, — это не я, клянусь! — Он почесал тентаклей макушку. — Тебе нравятся эти прикосновения. Почему?

— Потому что они очень необычные. И приятные. Тебе приятно, когда я трогаю? — Бека погладил щупальце, Жан-Жак прерывисто вздохнул.

— Очень.

Бека провел по длине щупальца к спине, просунул пальцы в прорезь футболки, ощупывая место соединения с кожей.

Жан-Жак, кажется, боялся шевельнуться, только кончики тентаклей немного подрагивали.

— Бека.

— Что?

— Поцелуй меня. Пожалуйста.

— Пожалуйста, — повторил Бека, целуя в шею.

Жан-Жак откинул голову и задержал дыхание. Его беспокойство выдавал только учащенный пульс под губами.

— Держи их, — попросил Бека, провёл руками по животу вниз, под резинку штанов.

Тентакли засветились ярче, сплелись за спиной Жан-Жака, они двигались с дыханием Жан-Жака, свечение пульсировало с его биением сердца, Жан-Жак тихо стонал, смотрел на Беку с наивной растерянностью, как в тот раз, когда Бека объяснял ему, что в их стране любимых людей не называют солнцем. Солнце в их крае не ласковое, оно жалит и кусает и приносит засуху. Для чувственности скорее подходит луна. Жан-Жак возразил, что день для жизни, а солнце страстное и весёлое; что ночь тёмная, а луна холодная. Ночь для любви, объяснял ему Бека. Ночь нежная, она даёт отдых от суеты и знойного дня. Даёт покой. Жан-Жак авторитетно пояснил, что если Бека влюбится в кого-то тут, то он станет для того человека солнцем. А тот будет для него луной. В ответ Бека его поцеловал, а Жан-Жак закрыл глаза, как сейчас.

Тентакли сбивались кольцами, скручивались сильнее и горели лиловым светом, на пике наслаждения вспыхнули золотым, а после расслабились, медленно остывая. Все шесть робко подползали к Беке.

Бека поцеловал Жан-Жака в губы и встал, а Жан-Жак не остановил, ни слова против не сказал. Не обозвал трусишкой, не пошутил, не ущипнул. Такая покорность больше всего пугала. Бека не хотел никакой покорности. Он просто хотел в их маленькую кухню, в их маленькие вечера с дурацким сериалом и разговорами об операциях по увеличению члена. И чтобы Жан-Жак завалил его на диван, натянул ему футболку на голову и сдёрнул штаны, а Беке бы не было стрёмно. Бека бы матерился на него и смеялся от щекотки и задыхался от поцелуев в живот. Он бы выкрутился из футболки и согласился бы на всё, что Жан-Жаку пришло бы в голову. Ему и самому придумалось бы многое.

— Я тоже скучаю, айым. Не только по сексу, но и по нему тоже. Скучаю по тебе. И по Лютику скучаю, знаешь.

— Я хочу быть с тобой.

— Мы будем. Мы справимся. Справимся.

Бека не верил в это, просто говорил. Казалось, что если он скажет это много раз, то это станет правдой. Он же настоящий бахши, в конце концов.

— Я вообще-то поесть привёз. И кое-что для тебя смешное.

— Смешнее юбки?

Смешной была питайя. Пурпурный плод величиной с хороший грейпфрут, весь покрытый выростами, напоминающими небольшие щупальца.

— Называется сердце дракона. Я подумал, что очень на тебя похож. Он цветёт только ночью, представляешь?.. Ты зачем это сделал? — Бека смотрел на драконий фрукт. Жан-Жак взял просто посмотреть, а вернул надкусанный. — Его же нужно разрезать. Кожуру не едят.

Жан-Жак глядел застигнутым врасплох нашалившим щенком.

— …Оно само! — выпалил он. — Это всё щупальца!

И красноречиво помахал тентаклями над головой, демонстрируя виновников.

Бека только и мог, что улыбнуться на это. Лучше ничего сейчас не говорить, а то вдруг из него вместо слов вылетят бабочки или вся еда превратится в дурацких пушистых тюленят и расползётся по лесу. Он влюблялся снова, прямо сейчас в эти глаза, в этого Жан-Жака, который ковырял ложечкой свою половину драконьего фрукта и рассуждал о том, что он немножко сладенький.

«Немножко сладенький», — Бека умилялся, но молчал, потому что вдруг он скажет, и всё вокруг может стать немножко сладеньким. Зефирками или инжирками…

А вдруг Жан-Жак не влюбится в него снова? Вдруг Бека всё испортил своим молчанием, своим страхом, своей неуверенностью? Вдруг он всё разрушил? И этого тем более говорить нельзя, он только откроет рот, и что-нибудь сломается или исчезнет.

Жан-Жак замер с ложечкой во рту.

— Ты чего, Бека? Ты если пёрнуть хочешь, так не стесняйся, я только чуть-чуть поржу, и всё…

Бека осторожно выбирал слова, которых накопилось так много, и каждое таило опасность, что-то значило, что-то несло и просило у духов, а духи исполняли как хотели и как им взбредёт в голову, если только у них есть голова, потому что как они выглядят, Бека не знает.

На всякий случай Бека ничего не сказал. Он просто сел рядом и достал губную гармошку. Музыка всегда говорила лучше, даже когда его слова не грозили нелепыми превращениями.

Мелодия жалобно полилась из-под пальцев, вплетаясь в шелест леса и трели сверчков. Жан-Жак послушал недолго и начал петь. Поначалу он поддержал Беку, но потом вдруг запел невпопад музыке, совершенно другую, воодушевлённую и полную надежды, про счастье и про то, что всё будет хорошо. И уже Беке пришлось идти за Жан-Жаком и его голосом. Голос у Жан-Жака звенел, громко и хрипло, ему не хватало мастерства, но он брал искренностью и обаянием. Руки Жан-Жака немного вздрагивали от тоски по инструменту.

Свои гитары и Бековы фагот и саксафон они, обливаясь слезами, отправили в Казахстан почтой.

— Хочешь, купим тебе гавайскую гитару в городе? — спросил Бека, когда оба выдохлись.

— Давно мы разбогатели на свете всё покупать?

Бека пожал плечами.

— Займём у твоих родителей.

— Даже готов занимать?

— Даже готов, — согласился Бека. — Пошли спать, жаным сол? С рассветом поедем.

— А он придёт? Ты уверен?

— Он придёт. Это совершенно точно.

Жан-Жак забрался в свой спальник, заталкивая свои светящиеся хвостики по одному, постепенно затемняя тесное пространство палатки.

Бека раздевался в темноте.

— Волнуешься? — прошептал Жан-Жак.

— Нет, нисколько, — уверенно сказал Бека, — совсем чуть-чуть. Нет, не волнуюсь. Немного. Очень сильно.

— Уверен, что не хочешь их связать?

Бека подобрался к Жан-Жаку вплотную.

— Хочу их погладить.

— Правда?

— Правда.

Жан-Жак неуверенно вытащил пару щупалец и вздохнул от прикосновений, сначала осторожных, а затем уверенных. Он потянулся навстречу поцелую, Бека и не понял, как выдернул Жан-Жака, распялив спальник одним движением, как опрокинулся на спину, как оказался на животе, и как Жан-Жак замер, тяжело дыша в лопатки, как в их чёртовый первый раз, на чёртовой вписке, когда Жан-Жаку полчаса как нужно было идти домой. Это Беку не искали, это он был позором семьи с двенадцати лет. Его только аже одна и любила, а остальные бы и вздохнули, если бы он вообще не вернулся. Троечник, раздолбай, педик. Ещё и музыкантом оказался. Отрезанный ломоть. Сомнительная личность и шалупонь. А Жан-Жак был хорошим мальчиком. Жан-Жаку родители телефон оборвали, пока он трогательно дышал в бритый загривок беспутному молчуну, с которым ему даже водиться не разрешали, не то что вот это вот.

— Можно?

— Осторожно, — поддразнил Бека.

— Тебе же нравится? Тебе же приятно?

Они обняли живот и спину, заскользили по предплечьям, крепко скрутили запястья.

— Жан!

— Бека, — зашептал Жан-Жак в шею, и накрыл руки Беки своей рукой, — это я, понимаешь? Только скажи — и я уберу.

Щупальца тут же отпустили, подтверждая его слова.

— Хорошо?

Нежные, немного прохладные сначала, постепенно нагревались, пока не стали горячими, как их тела, и Бека уже сам не мог объяснить, где были руки Жан-Жака, его язык и его тентакли. Жан-Жак застонал и завозился, раздеваясь, один щуп извернулся под животом, прополз по груди, обвился вокруг шеи.

— Жан!

Жан-Жак подсунул под щупальце руку, обхватывая горло своими пальцами.

— Это я. — успокоил Жан-Жак, отодвинул колено Беки своим. — Это я.

Бека вцепился в мягкие края коврика.

— Жан, — шептал Бека, — нас читают несовершеннолетние.

— А мы, — Жан-Жак потянул расстёгнутый спальник, накрывая их как одеялом, — спрячемся. И пусть взрослые сами догадываются, что тут случилось. Да?

Бека хотел ответить «да», но дыхание перехватило, как в их второй раз, годы спустя, когда Жан-Жак выучился на юриста и вернулся в страну, и они случайно столкнулись в филармонии. Жан-Жак пришёл туда со своей леди, а Бека за копейки исполнял на фаготе, заменяя, собственно, своего преподавателя консерватории, ушедшего в запой.

Из хозблока они вышли тогда под укоризненными взглядами той самой леди, дирижёра и уборщика. Больше Беку в ту филармонию не приглашали, а сам он с Жан-Жаком не расставался с тех пор и до этих.

— Это я, — прошептал Жан-Жак.

Пальцы ног робко поджались. Вокруг пахло малиной и морской солью. Низкие своды шатра, движения тел под одеялом — всё горело сиреневым, а после медленно угасало, пульсируя золотым.

— Да ты романтик.

— Как теперь спать? — растерянно спросил Бека рассматривая пышный белый цветок у своего лица. — Даже знать не хочу, что я брякнул такое.

Всю палатку опутали плотные колючие лианы, усыпанные огромными цветами и пурпурными плодами.

— Ты сказал…

— Не говори, — Бека закрыл Жан-Жаку рот. — Когда ты повторяешь, ещё хуже становится.

Жан-Жак сорвал питайю и мигом расковырял её.

— О, они спелые и сладенькие. Попробуй. — Он сунул под нос Беке кусочек. И правда сладко. — Не расстраивайся так, ну вырастил нам в порыве страсти полную палатку кактусов, с кем не бывает?

— Ни с кем не бывает, — вздохнул Бека.

— Не волнуйся, поспим как-нибудь. Не такие уж и колючие. Ай.

Жан-Жак аккуратно укутал их одеялами и обнял Беку тентаклями. «Для защиты от колючек», — пояснил он.

— Бека, выходи за меня. Нет, прости, понимаю, такая ответственность, но давай заниматься сексом всё время, пока не перехотим? Каждый день. Ну почти. Ну или сколько захочется, а? — Жан-Жак говорил всё тише и тише: — Ну вот, чтобы как раньше, я понимаю, что это не совсем как раньше, и ты немного растерян, и я тоже, по правде говоря, но мне понравилось, а если откровенно, то это было просто улётно, давай трахаться вечно, давай…

Утро встретило розовой зарёй, просвечивающей через дырявый купол палатки. Бека с трудом, обдирая об колючки руки и бока, пробрался к выходу, высунул голову и вперился взглядом прямиком в оскаленую волчью морду. Волосы встали дыбом, по спине прокатился холод.

—…Лютик.

— Лютик!!! — заорал Жан-Жак из-за спины, выбираясь навстречу грозному волчищу, и растрепал его за серые щёки.

Лютик, вдоволь наобнимавшись, скакал вокруг, пока Бека собирал вещи, а Жан-Жак освобождал куст. Палатку пришлось разрезать.

Ветви раскинулись, украшенные плодами так похожими на сердце настоящего дракона. Соцветия закрылись в плотные бутоны. Некоторые цветы можно увидеть только ночью.

— Всё равно в этом климате замёрзнет, — с сомнением сказал Бека.

— Никто не знает, как будет, может, твои духи наделили его иммунитетом к суровым условиям.

Жан-Жак собрал пару драконьих фруктов в дорогу.

— Понравились? — усмехнулся Бека.

— Понравились, — согласился Жан-Жак, потянулся обниматься. — На меня похожи.

Солнце всходило всё выше, на лазури неба не виднелось ни одного облачка, Жан-Жак был в розовом наряде, духи творили чудеса, а Лютик махал хвостом, прощаясь, и, кто знает, может, они ещё увидятся.

Всё будет хорошо, решил Бека и завёл мотор. Теперь всё совершенно точно будет хорошо.