Ноябрь поглотил последние краски природы, но в доме Фламов этого не заметили. Аукционы шли один за другим, тысячи расчётов лишали покоя. Эстер забывала снять нарукавники и, пока они окончательно не пропитались графитом да чернилами, не отдала их прачке.

Вопреки опасениям, Бинхауэр не просто вовлёкся в дело, а будто помешался на предприятии. Он просил Фламов из соображений безопасности не приближаться к фабрике до того, как он испытает котёл. Эстер не нравились скудные новости, её угнетала бумажная волокита, поставки некоторых машин задерживались. В один из дней, когда она перебирала письма в кабинете, к ней с обеспокоенным видом обратился супруг:

— Ангел мой, назрел важный разговор.

— Что случилось? На тебе лица нет. Станки не доставят? — Эстер подняла на него взгляд, мутный от бесконечного чтения.

— Да что механизмы, гори они огнём, — отмахнулся Флам. — Дело в нас с тобой. Во мне.

Сердце её кольнуло. Эстер не ожидала, что придётся, ко всему прочему, беспокоиться за их общее благополучие. Ей казалось, уж оно не покинет ни при каких обстоятельствах.

— Ты тяготишься мной? Говори честно!

Несколько писем упало на пол, но никто и не заметил.

— Наоборот. Я становлюсь беспечным, только и думаю, как бы снова у нас состоялся вечер, подобный тому, последнему… А должен был сообразить, что камердинер увидит на моей шее следы. Сегодня я застал его, перешёптывающегося с горничной, вид у них был залихватский. Увидев меня, оба подскочили.

— Ты просто спугнул их. Иногда они любезничают.

— Добро бы так, но пойми, свет не простит нам подобные увлечения. К мужеложцам общество и то снисходительнее. За слухами потянутся эпиграммы, карикатуры… Они осмелятся. Я уверен. Маленький город всё время ищет, в кого вцепиться.

Задумавшись, Эстер откинулась на спинку стула.

— Раньше мне было всё равно, что говорят, но твоё волнение заразительно. Нужно себя обезопасить.

— Я подумал, лучший способ что-то спрятать — положить на видное место. Нам стоит устраивать званые ужины, совершать визиты и прочее. Я игнорировал все традиции общества и уже успел схлопотать неоднозначную репутацию.

— Что ж, нам неплохо жилось наособицу, но пора подстраховаться. Кто у тебя на примете?

— Хотя бы Тёрнеры, — пожал плечами Флам. — Те, кто помог мне выйти на младшего Бинхауэра. Джон Тёрнер на подъём лёгок, только весточку принесут — он мигом окажется на пороге. Но вот жена его — специфическая персона. Более крикливой сороки в жизни не встречал.

Эстер скривилась, но открыла чернильницу.

— Не будем откладывать неприятные обязанности. Диктуй, напишу им.

***

Леди Тёрнер, увядающая кокетка, осторожно сплюнула в серебряную ложку семечки и перегородки крохотных яблок, засахаренных целиком. Они оказались единственным, что могло занять ей рот хотя бы на секунду. Пока супруг развлекал своего товарища, Эстер изо всех сил изображала любезность перед гостьей.

— Наконец-то! — трещала та. — Вытащить из норы этого барсука Флама просто невозможно. Всем известно, что его дом набит сокровищами со всего света, но хозяин или в отъезде, или занят. Ну вы-то наведёте здесь порядок! В конце концов, бегать от общества неприлично. В Ипсуиче живут деловые и в высшей мере порядочные граждане, — округлила она глаза, — не столица, но, знаете ли, здесь общество куда чище и приличнее.

— Да-да, когда мы были в Стратфорде, я ужаснулась тому, во что превращается сердце державы.

— О, не говорите! Не говорите мне! — леди Тёрнер брезгливо наморщила нос, — Ужасающий разврат на каждом шагу! Совершенно ничего хорошего! Молодые люди спускают на ветер огромные состояния, которые достались их отцам в трудах.

— Категорически осуждаю, — кивнула Эстер, разливая чай, — в нашей семье все средства, как вы знаете, пущены в дело.

— Да-да, и замечательно! Только вот неужели фабрика ваша и вправду будет такой огромной? Бумажный завод занимал два акра, если не больше.

— Предприятие задумано крупное. Надеюсь, в скором времени вы оцените наши ткани, с которыми будет помогать лучший из лучших.

Из заинтересованного лицо леди Тёрнер мигом превратилось в подобострастную гримасу.

— Замечательно, когда у приятелей все дела идут самым успешным образом. На здоровье, дорогая! Будем помогать вам, чем только возможно!

Донце чашки Эстер то и дело выдавало трель о блюдце. Чужие в доме нервировали, но обойтись без них не удалось. Теперь-то она поняла: некоторые так старательно покрывали себя коркой непробиваемого лицемерия в стремлении защитить свою настоящую жизнь, а не из-за дурных душевных качеств. «Все эти пошлые, полные самодовольства беседы — рука на пульсе собственной вульгарности, — думала она, — за которым придётся хорошенько следить. Мы должны жить как все, и все должны жить, как мы. Ни понимания, ни компромисса, только чёрное и белое. О хороших людях не ходит слухов, хорошие люди не попадают в скверные ситуации, лишь наслаждаются наградами свыше да поют гимны. О, если такая, как эта Тёрнер, изобразит уступку или сочувствие, будет сразу ясно, что она насторожила капкан. И попадёт в него первым мой Адам».

Провожая гостей до двери, Эстер заметила, что леди Тёрнер как бы невзначай суёт свой нос в каждый тёмный угол. Она имела наглость провести платком по раме портрета думая, что никто этого не видит. Судя по всему, дом покорил её, и на прощание она изрекла:

— Маменька однажды сказала мне: у хорошей хозяйки всегда безупречно ходят часы. Сверены и исправны. Мне совершенно нечего ей возразить, знаете ли.

Отлично понимая, что первое впечатление бывает лишь одно, Эстер заранее позаботилась о каждой мелочи и не прогадала. Теперь ей оставалось только скромно поблагодарить за замечание.

Оказавшись в своей спальне, она упала в кровать и некоторое время не двигалась. Супруг, прокравшийся за ней, боялся задавать вопросы. Но через несколько минут она приподняла голову и проговорила:

— Нам зачлась церковь по воскресеньям. Леди Тёрнер потрясающе глупа, слава Исусу. Благодаря тому, что она не держит язык за зубами, кичится знакомствами и бросается именами, скоро все будут знать о нас только необходимое. То, что мы покажем им сами. Слухи нужно опережать.

Флам скромно прилёг рядом.

— Я поначалу думал, не пожертвовать ли нам частью игры. Но что я буду делать без ярких свидетельств вашей любви на коже? Никакие сентиментальные письма не сравнятся с ними, — он блаженно потёр шею с тёмным синяком. — Знать, что тебя искусала и исцарапала восхитительная молодая женщина куда более приятно.

Следующий день начался, как и большинство предшествующих, с того, что Эстер зачиталась и не легла на утренней заре. Когда она уже собиралась идти наверх из гостиной, где хватало света, подняла уставшие глаза и внезапно увидела дым над крышей фабрики. От случайного толчка перевернулся низкий столик, жалобно звякнул стоявший на нём фарфор.

— Адам! Адам! — заметалась она по комнатам, совершенно забыв, что в этот час её супруг ещё спит.

Ворвавшись к нему в спальню, она почти прокричала:

— Двигатель запущен!

Тот ответил сквозь сон:

— Неужели?

— Я велю запрягать экипаж. Поеду немедленно.

— Поеду с вами, дайте минуту.

Суета встревожила Кристину, чуткую ко всему происходящему вокруг. Эстер столкнулась с ней в прихожей, девочка держала в руках осколки посуды и смотрела на хозяев дома в испуге. Флам улыбнулся ей, погладил по голове:

— Всё в порядке, дорогая. Мы скоро вернёмся.

Бинхауэра на фабрике не оказалось, лишь истопник в машинном зале дремал на мешках с углём. Тишина говорила о том, что двигатель пока стоит.

— Котёл греется, — пояснил рабочий, лениво поднявшись на ноги. — Начальник велел без него не начинать. Куда-то он исчез опять.

— Расскажите про котёл, — попросила Эстер. — Какая у него мощность?

— Примерно триста лошадиных сил, — истопник вытер небритую щёку плечом. — На полтысячи станков этого хватит. Поставщик уверил, что расход угля выгодный. Поглядим сегодня.

Флам стал расспрашивать о том, на каких условиях наняли обслугу, Эстер тем временем увлеклась осмотром стального сердца фабрики.

Длинная бочка котла была в несколько раз больше, чем она себе представляла. Бинхауэр невероятно быстро справился со сборкой, и теперь дело оставалось за малым.

В водомерном стекле подрагивал уровень. Стрелка манометра сильно отклонялась. «Вода кипит, рабочее давление — сто восемьдесят фунтов на квадратный дюйм. Судя по прибору, оно достигнуто. Главный механик может прохлаждаться дальше, пора запускать» — решила Эстер.

Прокравшись к горячему вентилю, она прихватила его платком и медленно открыла. Тот изрыгнул влажное облако, раскалённый пар хлынул в двигатель. Пусковой рычаг едва поддавался, пришлось навалиться на него всем весом.

Потерявшие её из виду собеседники заоборачивались, когда вдруг машина согнула громадное колено кривошипного механизма.

— Мэм, мадам, стойте! — крикнул истопник. — Рычаги ещё тугие, там всё в масле и… Ого!

Колесо стало набирать обороты с холодным упорством.

— Миссис Флам, умоляю, не трогайте ничего! — супруг запоздало поспешил к Эстер, чтобы увести её подальше.

— Вы что, никогда не видели, как запускают фабрики?

— Боже упаси, где?!

— Я тоже! — пришлось ей со смехом перекрикивать грохот набирающих ход шестерней.

Двигатель на первый взгляд был исправен, и Эстер с нетерпением отправилась к станкам. По широким мюлям она узнала прядильный цех и, набросив ремень на колесо привода, стала следить за одним из них. Рама мягко и послушно перекатывалась вперёд и назад, пока ещё пустая. Тем же образом она проверила кардер и наконец, подключила один из ткацких станков в следующем цеху.

— Посмотри, всё на ходу! — заключила она, восхищённо оглядываясь.

— С какой скоростью ходят эти бёрда! — Флам приподнял плечи, — Неужели челнок успевает за долю секунды проскользнуть?

— Машина, самое меньшее, в пять раз опережает живую ткачиху. Челнок пулей пролетает туда и обратно. Если подставить руку, останешься без пальцев.

Обернувшись, Эстер обнаружила Бинхауэра в двух шагах от себя и от неожиданности ахнула. Вид у него был помятый и недовольный, кипа инструментов оттягивала карман дерюжного фартука.

— Если бы ваш рукав или локон затянуло между шестерней, сударыня, было бы нечего хоронить, — сказал он вместо приветствия.

— Лучше быстрая смерть, чем болезнь и старость, — Эстер беспечно развела руками.

— Тут соглашусь. Но договоримся: при запуске вы даёте сигнал. Малолетние дети очень любят залезать на конструкции.

— Что дети делают на фабриках?

— Работают, — буркнул Бинхауэр.

— Ну уж нет! Им не место здесь!

— Поговорим, когда начнём найм. Итак, вы меня опередили. Что ж, тогда отчитайтесь сами. Что станки, идут?

— Да, но откуда вы взяли кардер? На барабанах клочки хлопка. Он не новый?

— Подержанный, но хороший.

— Мы же договорились, что не берём подержанного! — Флам скрестил руки на груди.

— Вот поэтому я постарался отстранить вас обоих от дел, — холодно обронил механик. — Новое — не гарантия надёжности. Я сэкономил вам на закупку полутонны сырья. Там уж как договоритесь. И нанял бригаду в помощь.

— Уже имел беседу с истопником, — Флам кивнул. — Но как вы смогли оплатить их на те деньги, что я выделил?

— Очень легко. Отправились к чёрту все, кто хотел больше двух шиллингов в день. А что до машин — они ходят прекрасно, и никто ими не пользовался дольше месяца. Вы же сами хотели поскорее открыться! И всё же, я попросил бы вас побыть пока дома. Адам, испытания котла небезопасны. Говорю вам лично, потому что убедить вашу супругу мне не под силу. Взрыв от воды температурой в триста градусов…

— Такое бывает? — Флам глянул смущённо, — И она не испаряется?

— В ёмкости под давлением — нет. Зато испарятся все, кто находился рядом. Когда испытывали один из первых паровозов, давление в котле было всего-то сорок фунтов на дюйм. Повысили, пытаясь разогнать эту махину, и пятнадцать зевак, находившихся рядом, переехали на тот свет.

— Взрыв от котла, взрыв от пыли, смерть от внезапного попадания в станок, что я ещё забыл? — владелец загибал пальцы с заметным неудовольствием.

Бинхауэр, почувствовав излишний накал, привалился к станку и добродушно ответил:

— А ещё можно супом подавиться. И не обязательно на фабрике.

Уходя, Эстер задержалась возле топки котла. Он едва ощутимо вибрировал из-за кипения, с мерным гудением вращалось колесо. Жар просачивался наружу, захотелось протянуть к нему озябшие руки. Горячий свет струился от решётки поддувала, бросая повсюду весёлые блики.

— Он такой красивый, погляди только! Триста лошадиных сил…

Флам едва ли разделял восторг. Он постоянно осматривался, боясь подойти к механизмам слишком близко.

— Хм. Ничего не могу сказать о красоте, но выглядит внушительно. Бинхауэр отличился. Не говорите ему, я покрою долг раньше трёх месяцев. Так будет удобнее всем.

— Вы ещё думаете, что он сбежит? — Эстер перевела взгляд на супруга.

— Чужая душа — потёмки. Потерять его сейчас было бы совсем некстати.

— Нужно как можно быстрее закупить хлопок. Здесь всё оживёт, начнётся настоящая работа.

— Дело за этим не станет, поставщиков несколько, у нас будет выбор.

Прогноз так и не сбылся, первая же закупка провалилась. Когда они втроём в воскресенье отправились в порт, в холодном складском здании, где на верхних этажах теснились торговые конторы, горел тусклый газовый свет. Вместо прилавков там располагались лишь ящики да мешки со всевозможными товарами: рис, чай, специи, ячмень, табак и рыба покупались сотнями фунтов. Публика тоже была совсем иной, чем на городских ярмарках, здесь щеголяли в бархате, шёлке и белых гамашах. Бинхауэр отыскал нескольких скучающих продавцов и без стеснения зарылся в их мешки.

— Мрак, — прокомментировал он первого поставщика.

Второго и третьего он тоже высоко не оценил.

— Дрянь. Дерьмо больной кобылы. Всё пожелтело и гниёт.

Он гадливо вытер ладони о брюки.

— Так лучше выбирайте! Можно набить им одеяла! — прошамкал продавец с дублёным холодными ветрами лицом.

— Благодарю покорно, прясть это нельзя, а одеяло у меня уже есть.

Дальнейшие поиски не дали никакого результата и соискатели вышли наружу.

Глядя на широко разливающийся Оруэлл с дикими чаечьими островками, Эстер растерянно обхватила себя за локти.

— Что мы будем делать?

— Искать. Не знаю, насколько вас обрадует тот факт, что прочие предприятия в окрестностях ткут из негодного материала и в подмётки не годятся Манчестеру, — ответил Бинхауэр.

Он открыл портсигар и молча закурил. Эстер надеялась, что он в столь отрешённом состоянии сможет придумать выход, однако сила обстоятельств теперь проявилась во всей красе.

Вечером того же дня после ужина Флам пытался воодушевить супругу:

— Отвлекись, дорогая. Всё устроится, обещаю! Мне неловко быть в стороне и водружать заботы на твои плечи, но я не сую носа в те области, где ничего не смыслю.

— Что можно обещать, если у нас нет самого главного?

Эстер разом лишилась своего энтузиазма, будто марионетку срезали с крестовины. Она сидела в гостиной, бесцельно глядя перед собой и ощупывая заусенцы на пальцах. Ей вспоминался первый день в особняке, когда она так обрадовалась доставленным книгам. Всего лишь книгам… На этом самом месте состоялся первый разговор о фабрике.

— Я буду искать поставщика со всем упорством, — пообещал ей супруг. — А пока, может, начнём готовиться к Рождеству? Невозможно всё время посвящать делам.

— Слишком рано для Рождества. Только испортим себе праздник.

Флам вздохнул и тоже растёкся по багровой бархатной спинке софы.

— Во всём виноват я один, Эстер. Тебе станет легче, если ты выместишь свою досаду.

Она поймала затуманенный взгляд супруга. Снова в нём таилось ожидание.

— Желаете провести очередной… семейный вечер, мистер Флам?

— Если тебе он поможет развеяться.

Слуг снова отпустили. На этот раз предлогом стало Введение во храм.

— Смиренно прошу всех помнить о важности благочестия, — медленно и убедительно выговаривал им Флам. — Не забывайте, что по воскресеньям вы должны быть в церкви, а по праздникам — думать только о душе и нашем спасителе.

Эстер слышала проповедь через тонкое полотно двери, выбирая бельё по настроению. Снаружи похолодало и ей пришлось надеть капот с тяжёлым и плотным кружевом. Как только супруг вошёл к ней снова, оказался бессловесно и грубо посажен на цепь. По дороге он успел стянуть галстук, предвкушая тот момент, когда звякнет маленькая пряжка ошейника и казалось, от это звука его взгляд сладострастно сужался. По сложившемуся теперь обыкновению, супруги устроились у огня с кувшином вина, оставив для света всего один канделябр.

За окном началась метель. Наблюдая за тем, как ветер взбивает снежную вуаль, Эстер снова взгрустнулось. Такая ночь — не для обездоленных. И в тот день некоторые из них остались на улице только по причине отсутствия хорошего хлопка для работы, но что тут поделаешь?..

— Ох, ну и глубоко же я ушла в свои мысли, — спохватилась Эстер, — а ты о себе даже не напомнил.

Пальцы её утонули в золотистых волосах сидевшего на полу Флама, который опёрся плечом на её кресло.

— Не смею тревожить мою прекрасную хозяйку. Боли мне вполне хватает.

— Откуда она?

— Оттого, что мы давно не были близки, а любуюсь я тобой ежедневно. И все мужские жилы во мне мучительно ноют.

— Хм. Дай взглянуть.

Флам стянул кальсоны И, отклонившись назад, опёрся на руки. Эстер сунула ему в зубы край рубашки, который он покорно закусил.

— Никаких внешних перемен. Подлый ты жалобщик.

Эстер поднялась из кресла и нашла на камине пачку стеариновых свечей. Она вынула из канделябра одну восковую и заменила её, запалив огонёк.

— Когда я в детстве окунала кончики пальцев в восковые лужи, мне не было так уж горячо, — начала она задумчиво. — Но температура плавления стеарина ниже. Значит, он прохладнее. Загвоздка в том, что уловить разницу сложно, а ведь она составляет несколько градусов. Нужен опыт с более чувствительными частями тела. Не двигайся.

Капли горячего стеарина заставили Флама свести колени, за что он получил звонкую пощёчину.

— Терпение! Ты сам хотел быть игрушкой из плоти.

Он кивнул и медленно разогнулся. От последующих капель Флам только громко простонал, запрокинув голову.

— Хорошо. Менее мучительно, чем ожидалось. Все эти жидкости неспособны обжечь кожу и нанести вред, твои стенания можно считать капризами изнеженного человека.

Эстер взяла другую свечу. Раскалённый воск в ней угрожающе поблёскивал, и у Флама на животе заходили мышцы от предвкушения. Огонёк опустился вниз, воск хлынул струёй, Флам не сдержался и протяжно заскулил, ресницы его задрожали.

— Разница видна. Попробуем ещё раз?

Он поднял заслезившиеся глаза и кивнул.

Несколько капель упали на пол, но все остальные достигли беззащитной кожи. Заметив, что супруга бьёт крупная дрожь Эстер закончила эксперимент.

— Хотя бы здесь ты можешь мне ассистировать, спасибо и на том.

Она вернулась в кресло и, подумав с минуту, сказала:

— Не знаю, чем это объяснить, но у твоих мучений есть особый вкус. Терпкий, кисловатый — вылитая чёрная смородина. Я чувствую его на пике, когда ты начинаешь подавать голос.

— Вовсе не на пике, запас прочности у меня высокий, — пробормотал Флам.

— С чем такое можно связать?

Он сделал несколько глотков из бокала и неспеша ответил:

— Некоторые люди столь чувствительны, что одно ощущение вызывает у них другое. Слова для них имеют запах, музыка — цвет. Хоть это и редкость, но отнюдь не простая фантазия.

— Хм, — сомкнула она губы. — Не поверила бы, не случись такое со мной лично. Кстати, о лакомствах, — Эстер глянула искоса. — Ты лишил меня удовольствия, в котором себе не отказывал. Полагаю, сегодня супружеский долг тебе исполнять непросто, так что остановимся на других радостях. Встань сюда. Не одевайся.

Она указала место рядом с собой.

Флам схватился за полку над камином и тихо ахнул от влажного касания губ. Эстер пробовала его медленно и заинтересовано, как раскусывают в первый раз лакричную конфету. Странный вкус влёк и отталкивал одновременно, отчего хотелось ещё и ещё ощупывать языком это лакомство, но всё время было мало. Флам заботливо откинул её волосы за плечи, положил на шею свою широкую ладонь. Его взгляд блуждал по прелестному и хрупкому сложению супруги, выхватывая всё больше волнующих деталей: изгиб поясницы, сияющий в полутьме каштан локонов, цвет влажных губ изысканнее, чем у вест-индских драгоценных раковин. Так сидят за клавишами, так смотрят оперу, но и спонтанное желание Эстер не смогло бросить тень на её уточённую грацию. Теряя волю, он сдавленно застонал.

Супруга слегка оттолкнула его, и горячий перламутр вылился на её приподнятые корсетом холмики грудей, утопавших в полупрозрачном муслине.

— Напоминает орех молочной спелости, — проговорила она, — Тёплый, нагретый солнцем.

Флам осел на пол, едва не потеряв равновесие. Некоторое время он переводил дух.

— Ты — чудо. Чистое счастье. Прошу, позволь и мне тоже…

Горячие ладони обхватили её под коленями. Эстер игриво отталкивала супруга, но он всё равно залез к ней под сорочку.

— Адам, мне щекотно, ах!

Флам победил упорством и впился в разгорячённую от игр плоть, заставив Эстер вскрикнуть. Она схватила его за предплечья и заметила, что цветы её укусов, похожие на тюльпаны, недолго красовались там и почти померкли.

— Надо бы снова украсить тебя синяками и кровоподтёками.

— Старые пропали. Я любил их. Когда последний исчезнет, я пойму, что теперь в немилости, — отозвался он.

Нежная жадность Флама до различных тайных ласк покорила Эстер ещё в тот день, когда у неё случилась мигрень. Теперь же им ничто не мешало, он весь сливался с её телом, чувствовал каждое содрогание и отвечал на него. Касания чуть обветренных губ и мягкого, широкого языка невозможно было выдержать долго. Пустые биения лона вдруг встретили препятствие, щемящее чувство медленно проникающих пальцев стало нарастать, они мягко тянули и скользили всё свободнее. Этого Эстер не удалось стерпеть, и она выгнулась в беззвучном крике. Никто бы не услышал такой однозначный и обличающий возглас, на него ей попросту не хватило сил.

***

Бинхауэр проснулся от холода. Он не топил комелька перед сном, потому что лёг безмерно пьяным с досады, и теперь в ведре, стоявшем в углу его комнатки, застыла вода. Механик неспеша сел в кровати. Когда звон в голове поутих, он сломал корку льда и как следует напился. Зубы свело, моментально прохватила дрожь. Он затолкал в узкую топку за чугунной дверцей старую газету, служившую ковриком у двери, запалил её спичкой, которой всё никак не мог попасть по коробку. Также в огонь отправился обломок посеревшего от пыли веника и полфунта угля.

Почему он не ночевал в своей гостинице, он и сам бы себе не ответил. Скорее всего, хотелось побыть одному, не испытывать на себе взгляд консьержа, пусть и безразличный. Не отвлекаться на шум соседей, утопая в своей меланхолии.

— Вот так-то лучше, — сказал он сам себе, когда стенки комелька разогрелись.

На конфорке устроилась помятая турка с кофе. Когда Бинхауэр ставил её туда, ему послышались шаги в машинном зале.

— Да кому оно надо в такую рань, — пробормотал механик.

В турку полилась из ведра вода со льдом. Он прикинул, как долго будет закипать кофе и вздохнул.

Снова послышались шаги снизу, теперь уже отчётливо.

Нехотя он спустился со второго яруса чтобы посмотреть, кто мог забрести в пустующее здание. К своему удивлению, он обнаружил Эстер на старом перевёрнутом ящике.

— Миссис Флам?!

— Да. Просто стало грустно, — выдохнула она облачко пара в ледяной воздух.

Бинхауэр присел рядом, тоже на ящик.

— И мне. Ничего не поделаешь.

— Сколько времени прошло?

— Две недели.

— Думаете, всё зря?

— Не знаю. Мы могли бы переключиться на шёлк, но увидим его не раньше, чем хороший хлопок. Чего не привозят — того не привозят. Если зима грянет морозная, то Оруэлл покроется льдом. Сами понимаете.

— Может, заказать из другого места?

— Транзит не оправдан. Ткань не окупится. Подождём. Я подожду вместе с вами. Вы не обязаны мне платить, пока я тут бездельничаю.

— На что вы будете жить?

— Мои проблемы, — отмахнулся механик. — А знаете, я соорудил комнату отдыха. На втором этаже. Там тепло, есть камелёк. Показать?

— Пойдёмте.

В маленьком и утлом помещении было всего одно окно, пара стульев да подобие тахты. Столом служила деревянная обрешётка, снятая со станка, там громоздились книги и пустые бутылки.

— Здесь грязновато, — он нервно схватил остаток веника и принялся им сгребать сор поближе к топке. — Не ждал визита. Но это будет наша комната, в которой мы сможем беседовать, делать чертежи…

— Надеюсь, она и правда пригодится, — Эстер присела на край тахты, расправила полы своего зелёного двубортного пальто.

— У меня есть веская причина оставаться здесь и ждать, — продолжил он, — Вы ведь в курсе, сколько интересного изобрели благодаря именно текстильным фабрикам? К примеру, машину Жаккара. Слышали о такой?

— Конечно. Она позволяет ткать узоры.

— Вас не проведёшь. Ох, кофе!

Рыхлая шапка гущи сползла на конфорку и зашипела.

— Можно мне тоже? — скромно попросила Эстер.

— Его и предлагать стыдно, вот я и… — хохотнул Бинхауэр.

На столе нашёлся жестяной стаканчик, он налил в него чуть больше половины турки.

— Так вот, мы можем внедрить и это устройство тоже. Минуту.

Механик схватил со стола карточки, пробитые множеством отверстий.

— Перфокарты. Я по памяти их сделал. Наверняка вы знаете, как они работают. Одна часть машины содержит данные, другая выполняет операции. Я совершенно убеждён: будущее именно за таким принципом. Каждая карточка — нечто вроде отдельного задания, фразы или числа.

— А я было подумала, что это ноты, — смутилась Эстер. — Издалека и правда похожи.

— Вроде них. Ноты — тоже символы, единицы. Только между человеком и, скажем, фортепиано пролегает разум. Но ведь музыкальная шкатулка играет без помощи человека и автоматы движутся без его посредства.

— Если бы я получила образование… — вздохнула она, — глядя на вас, чувствую себя беспомощной недоучкой. Я думала, всё можно прочесть и изучить самой, но всё больше убеждаюсь в своей никчёмности.

— И в какой же академии учился Герон Александрийский? — подбоченился Бинхауэр. — Закончил ли Да Винчи школу изящных искусств? Гений всегда сам по себе.

— Но я отнюдь не гений, — она пригубила кофе.

— И не нужно такого вовсе. Они, как правило, напыщенные нарциссы и люди в высшей степени неприятные. Хватает того, как потрясающе вы увлечены. Если у нас не выйдет с этой фабрикой, мы ведь не попрощаемся навсегда? — Бинхауэр стал нервно перекладывать вещи на столе. — Странно всё сложилось, но я с вами окончательно ожил. По правде сказать, деньги решают многое, но не всё.

***

За пару недель до рождества Эстер поутру нашла на своей подушке нечто, напоминавшее крохотную пуховку для пудры. Но вместо ручки у неё обнаружился сухой стебель.

— Хлопок! — догадалась она, подскочив в кровати.

— С добрым утром, — отозвался Флам, устроившийся с самодовольным видом у её трельяжа, — ещё две тонны уже на складе. В гробу я видал эти ранние ярмарки, но что поделаешь. Судя по всему, высплюсь на том свете.

— Первая коробочка. Она станет нашей реликвией! Но где вы взяли сырьё?

— Кое-кто узнал о новой фабрике и предложил товар, который понравился нашему строгому критику, — развёл руками Флам. — Уж не знаю, спасла дело болтливость леди Тёрнер или Бинхауэр, вернувший себе доброе имя и дело. В крайнем случае, виной тому стали мои старания придать огласку новой фабрике.

— Он и правда чудо эпохи, — проговорила Эстер, любуясь на лёгкий комочек у себя на ладони, — Его лишают семени, вонзают иглы кардера, его жилы наматывают на валы, тянут и крутят так туго, почти до разрыва, погружают в кипящий шлихт. Затем бьют и бьют бёрдами, продают, режут и прокалывают, но он не погибает, а только начинает жизнь. Нет такой пытки, которой его бы не подвергли.

— Без вкуса крови во рту мне совсем неинтересно влачить существование. Думаю, вы теперь понимаете, почему, — мечтательно расплылся в улыбке Флам.

Через несколько дней объявили найм. Люди стекались со всех окрестностей и можно было надеяться, что их хватит. В этой толпе собрались все, от мала до велика. Бинхауэр экзаменовал цеховых смотрителей, Эстер взялась за работников. Однако ропот стал разноситься по машинному залу уже через час. Механик, в цеху беседовавший с соискателем, отчётливо услышал фразу: «Какого хрена ей ещё надо?» и счёл, что без его помощи может выйти какой-нибудь конфуз. Так и случилось.

Перед Эстер стояла девушка явно несовершеннолетняя, но уже в положении.

— Вам совсем нельзя работать! — качала головой леди Флам.

— Ребёночка надо чем-то кормить, мэм! Его папаша в тюрьме.

— Вы можете навредить себе. А виноват будет наниматель.

На это девушка только протяжно шмыгнула носом.

— Чем она вам не угодила? — спросил Бинхауэр, всплеснув руками, — Приглашайте всех, кто согласен, некогда выбирать, лишь бы обе руки были на месте.

— Но… здесь ещё пришли дети, совсем крошки. Им не больше десяти лет! — растерялась Эстер.

— Я, думаете, до пятнадцати даром хлеб жевал? — он хлопнул себя по бёдрам. Работал в цеху с самого рождения, и вот, выучился.

— У вас были родители и жильё.

Видя, что Эстер уже порядочно разнервничалась, механик вывел её в соседний цех, до поры пустовавший.

— Спуститесь с небес на землю, миссис Флам, — начал он вполголоса. — У этих людей мы — последняя надежда. Не посадите сегодня за станок эту девушку — завтра её продадут в бордель. А эти дети, если они сбежали из работного дома, будут сурово наказаны. Возьмите себя в руки, прошу.

— Пожалуй, вы правы. Я просто пытаюсь отгородиться от того, что вижу. Трусливо отгородиться от страстей, — Эстер приложила ко лбу прохладную ладонь.

Волна тревоги и стыда перед механиком, собственным наёмным, державшимся так уверенно, совсем выбила из колеи.

— Не отвергайте их, — продолжал увещевать Бинхауэр, — Примите такими, какие они есть. Измождённых, голодных и больных. Они попросту не бывают сытыми! Жестокость мира вам одной не одолеть, — он позволил себе легко встряхнуть её за плечи. — Вы думали, производство — это лишь предсказуемые машины? Нет! Здесь будут воровать, будут домогаться ткачих, падать в обмороки, и я удивлюсь, если уже через неделю никому не оторвёт палец. Мы будем оба с этим всем разбираться. Ну же, Эс… — он осёкся, — миссис Флам, возвращайтесь к тем, кто хочет вам отдать все свои таланты, время и силы. Просто оцените их труд по достоинству. Простой и крепкий человек всегда сможет выкарабкаться. Но никогда, слышите? Никогда не занимайтесь спасением обездоленных, иначе придётся горько пожалеть.

— Вы совершенно правы, — сдалась она, нервно поправляя волосы, — Простите за мою слабость.

— Впредь, если вы чувствуете, что не справляетесь, скажите мне, — попросил он тихим голосом, заглядывая Эстер в глаза. — Я поддержу вас. В чём угодно поддержу.

Их обоих ждало несколько сумасшедших дней. Воздух наполнила крупная пыль, которую едва успевали убирать из проходов и под машинами. Когда все станки заработали, грохот в гулком цеху заставил Бинхауэра срочно изобретать способ поглощения шума, и он распорядился обить стены войлоком. Лопнуло несколько новых приводных ремней, механик долго бранился, описывая, куда и с какой силой затолкал бы их остатки поставщикам. Эстер слышала его стенания, пока приводила в порядок комнату отдыха. Кофе там теперь не переводился, виски осталась всего одна бутылка, и та употреблялась крайне редко. В один из таких моментов слабости Бинхауэра застала Эстер.

— Ай-яй, до конца рабочего дня ещё три часа, мой друг, — напомнила она без раздражения, но твёрдо.

— Простите. Вода кончилась, а у меня горло забито хлопком, и я перхаю, как помойный кот. Отвык! Надо же…

— Меня, по правде говоря, больше беспокоит несносный шум.

Бинхауэр закатил глаза.

— Ещё бы! Вы не были на действительно крупных фабриках, где станков больше вдвое. Я видел у вас в доме глухую девочку. Вы её случайно не из приюта взяли?

— Адам забрал её из работного дома.

— Руку бы дал на отсечение, что она работала в Манчестере с малых лет, а потом её просто сунули в первую попавшуюся богадельню с фартингом в кулачке, когда поняли, что искалечили. Я таких вижу издалека.

Эстер задумалась.

— Она иногда кашляет без всякой причины. Мы, было, думали, что воздух в доме суховат, но никого больше он не беспокоит. Боже мой… Неужели можно совсем оглохнуть, работая в цеху?

— У детей слабые перепонки. Ткачихи, которые пришли учиться лет в пятнадцать, хоть и сохраняют слух, но к сорока годам теряют зрение и ни зги не видят.

— Иногда мне кажется, цена прогресса великовата…

Когда Бинхауэр пускался философствовать, он хмурился и гремел посудой на комельке. Вот и сейчас ему что-то не понравилось в башенке из ковшей для воды и турок.

— Всё прекрасное и всё великое дорого обходится. Блестящие воинские победы, революции, научные открытия. Современники часто не успевают пожать плоды своих жертв, но вот будущие поколения непременно оценят. Тёмная сторона индустрии вас пугает?

— Пожалуй. Но я не вижу других путей. Вы невольно подбросили мне одну мысль… Если нельзя спасти многих, то можно выручить хоть кого-то, так? — не дожидаясь ответа, она перевела тему: — Идёмте проверим заправку мюлей, сегодня работники не очень внимательны.

Отладкам не было конца на протяжении целой недели, потому что главный механик беспрестанно ругал выделку.

— Непропрядов многовато, — бормотал он, прохаживаясь по складу, который уже начал заполняться. — Где вы видели этакие куски ваты в голландских тканях? Редко, слишком редко, заменю бёрда. А где часто — там ткань груба. Мы не выйдем на большой рынок, пока не справимся с качеством.

Работники быстро привыкали к Эстер, хоть сначала она и вызывала у них недоумение. К её простой гладкой причёске, закатанным рукавам рубашки в тонкую бежевую полоску и беззаботной детской улыбке. Хрупкая леди, хозяйка предприятия собственной персоной прибегала по первому зову с чемоданом инструментов и ныряла в недра станков, после чего оттуда вылетала поломанная деталь или подтягивались как следует болты — такое зрелище было штучным товаром. У Эстер всё спорилось и машины любили её.

Не только машины. В договоре каждого работника теперь значилось, что телесные наказания несовершеннолетних строго запрещены. Поскольку грамотных на предприятие поступило не так много, а те, кто умел читать, не стал вникать в детали, у одного из цеховых смотрителей Эстер со скандалом отобрала розги, которые тот повесил на видное место, стращая юных сучильщиков. Нерадивый смотритель был одним словесным выговором унижен так искусно, что послали за сердечными каплями. Бинхауэр думал, розги тут же сломали и сожгли в камельке, но сгорели там остатки хвороста для растопки. Пожертвовать такой реликвией было бы непростительно.

Эстер улучила момент, чтобы остаться одной достать их из тайника за тахтой. Несколько длинных гладких веток орешника ниткой скреплялись в пучок, удобно ложившийся в руку. Опробовав несильный удар на собственной лодыжке, она тут же пожалела: сквозь тафту подола и шёлковый чулок будто ужалила пчела.

Она принялась тереть порозовевший след, приговаривая:

— Жгут горячо. Ах, как много интересного приходит в голову! Если ошейник сделан для собаки, то розги существуют только с одной целью. Всего лишь ветки, но при одном взгляде на них, сбивается дыхание и становится жарко. Адам не раз намекал, что хочет испытать именно такие муки. Их, определённо, надо красиво сервировать. Пока не придёт хорошей идеи, я к розгам и не притронусь. Зато, когда придёт!..

***

— Леди Флам! — срывал голос Бинхауэр, пытаясь перекричать сотни стрекочущих бёрд и вой катушек. — Эй, кумушки, не видели хозяйку?

— Не выдавайте меня! — шептала она ткачихам, пробираясь у них за спинами. — Вечно не даёт уйти домой вовремя!

Те устало улыбались и помалкивали.

Выскользнуть из цеха незамеченной не удалось, и Бинхауэр догнал Эстер в зале, где изнывал исполинский локомотив двигателя. На трубах блестела испарина, осклизлые от масла детали послушно и плавно совершали ход, утопая в жаре от котла и дыхании пара.

Механик вытер лоб и проговорил, задыхаясь:

— Вы же слышали, я вас звал!

— Скотт, излагайте побыстрее, меня ждёт экипаж, — на ходу ответила Эстер.

— Просто хотел спросить ваше мнение. Как на этот раз? Выткали вчера.

Он протянул кусочек муслина.

— Мои руки такие же огрубевшие, как и ваши. Ничего не выйдет. Но на вид хлопок просто прекрасен!

— Возьмите с собой, пусть мистер Флам оценит.

По неопытности не заметив издёвки, Эстер ответила:

— Тёрнеры очень интересуются нашими делами. Мне нужно будет посетить их салон вскоре, там нам перемоют все кости. Однако, оно и к лучшему.

Дом теперь стал для неё местом, где можно отдохнуть от шума, хорошо поесть и до утра забыться в постели. Флам сносил это кротко и без упрёков. Он ждал перемен, вздрагивая всякий раз, когда Эстер начинала кашлять.

— Я должен отговорить тебя от всего этого, — вздыхал он, — но не поворачивается язык. Каждый имеет право на мечту, на безумие. Ведь вы позволили мне быть таким, какой я есть.

Даже для предрождественских поездок и визитов Бинхауэр не хотел отпускать Эстер. Он ворчал на светское общество, ругал традиции, спрашивал, почему нельзя всё поручить слугам, ведь их у Фламов целый взвод. Тем временем, слуги нужны были для поддержания особняка в надлежащем виде, их и так едва хватало. Эстер, наблюдая за ним, думала о том, какой же Бинхауэр невзрачный и прямолинейный. Точно как хороший болт: держит намертво, не бросается в глаза и скрепляет весь их механический мирок воедино. Совершенно не предназначенный для жизни вне ткацкой фабрики, он был именно тем, кто нужен ей.

Пообещав навестить его вечером, Эстер осталась дома к великой радости супруга. После утренней мессы в соборе, представлявшем собой древнюю твердыню с высокой потемневшей башней, они съездили за подарками и совершили променад, торопливо ломая тонкий лёд в лужицах мостовой. Чтобы не замёрзнуть, приходилось идти быстро, сухая стужа щипала кожу, декабрь выдался необычайно холодным в том году.

Теперь с ними здоровались даже те, кого они не знали. Поначалу такие жесты удивляли Эстер, но вскоре она смирилась: теперь их знают по всему городу и многие ждут более близкого знакомства. Чем быстрее сгущались сумерки, тем веселее становилось на улицах, всё чаще звучали отголоски песенок и гимнов, белёсый на фоне чистого вечернего неба дым поднимался от каждого дома прямым столбом — погода установилась ясная и утро Рождества обещалось солнечное.

Ни чая, ни ужина велели не подавать, вместо этого сели разбирать почту. Флам с интересом выудил из стопки корреспонденции две странных, ничем не украшенных карточки.

— Открытки. Однако, нет, — нахмурился он и повертел находку в руках, — все пробиты чем-то острым… Что за шутки?

— Это перфокарты! — догадалась Эстер, — Но зачем? Дай-ка мне обе.

— Всё-то у вас с Бинхауэром секреты, — проворчал Флам, — Я угадал? Это от него?

— Да, мы как раз недавно говорили про такие устройства. Одна больше похожа на раскладку, другая — на шифр.

Эстер лукаво опустила ресницы и с интересом стала разгадывать:

— Хм, опять он испытывает мои знания. Но задачка слишком легка. Что ж, в каждой колонке содержится по букве, место прокола её определяет. Если совместить отверстия с раскладкой… Здесь написано: «Я…»

На секунду она помрачнела.

— Тревожное сообщение? — Флам отложил стопку конвертов.

— Нет, — она сморгнула, напустив на себя невозмутимость. — Просто запуталась, давно не имела дел с карточками. Никаких «Я». «Поздравляю вас с Рождеством». Да, так и есть.

— Вот затейник! — рассмеялся Флам с облегчением, — Лично мне такое вовсе не по мозгам, даже с подсказкой. Почему бы нам не пригласить его к себе разговеться? Он ведь совсем один в Саффолке и в Голландию не поехал.

— Я скажу ему лично, — Эстер поднялась на ноги, — Прямо сейчас, зачем нам условности?

— Но…

Она отвернулась, скрывая досаду и гнев.

— Скоро вернусь, ни о чём не беспокойся. Где-то здесь был извозчик, почти у порога.

— Ты бросишь меня в этот вечер? — Флам разом поник.

Схватив только перчатки и шаль, она сбежала, боясь оглядываться, с тяжестью и темнотой в сердце. Возможно, муж пытался её остановить. Возможно, просто остался сидеть на софе, разбитый и расстроенный. «Что он будет делать сейчас? — думала Эстер, задыхаясь от уличного холодного воздуха, — Продолжит разбирать открытки? Или пойдёт в спальню, чтобы просто побыть в одиночестве? Жаль, мне страшно жаль. Но ещё сильнее я сержусь».

Извозчик действительно стоял недалеко. На даму в одной только шали поверх домашнего платья он покосился с лёгким удивлением, но согласился отвезти на фабрику, не задавая вопросов.

Эстер настигла Бинхауэра в машинном зале и велела ему подниматься в их комнату, на которую возлагалось так много надежд о приятных беседах. Там она с чувством швырнула перфокарту на стол, где её, очевидно, и смастерили.

— Что вы позволяете себе? Скотт, вы пьяны? Как вам пришло в голову подобное? Присылать нам домой… Мне пришлось соврать. Почему вы молчите?!

Бинхауэр опустил голову и уставился на свои сжатые колени. Возвышаясь над ним, сидящем на старом стуле, Эстер вонзила взгляд в его мышиного цвета макушку.

— У меня не нашлось сил молчать. Я не виноват, что полюбил вас.

— Нет, Скотт, нет! Вы полюбили собственную выдумку. Очнитесь, я замужняя женщина с немалым грузом неприятных секретов! Вы совсем не знаете меня.

— Увлечение механикой вы считаете тайной?

— Нет. Не только.

— Не верю, что у вас есть недостатки, способные меня смутить.

— Придётся поверить. Они смутят любого.

— Я бы простил вам… хоть и не всё, наверное, но много, очень много, — не сдавался Бинхауэр.

— Ах, покорно благодарю, но вы предали нашу дружбу. Я дорожила ею.

— Дружбу, — печально усмехнулся он, — разве так бывает? Вы всё время проводили со мной, вместе нам было привольно. Фабрика ведь — особый мир, в нём свои правила. Мы не раз преступали приличия, но здесь это сходит с рук. Я полагал, мои чувства взаимны хоть отчасти.

— Нет, они не взаимны, — ледяным тоном обронила Эстер.

— Вы просто боитесь его, так? Адам Флам кажется опасным человеком. Никто не узнает, если вы согласитесь быть со мной в тайне.

Покачав головой, Эстер поставила на узкую полку с инструментами локоть и прикрыла глаза ладонью.

— Вы несёте абсолютную чушь. Мне-то казалось, нам хорошо вместе, как людям одной профессии, которым трудно найти родственную душу. А душа моя вам неинтересна, как и личность.

— Заблуждаетесь, — мотнул головой механик.

— Видимо, вы не отстанете, — вздохнула Эстер, — Что ж, может это вам откроет глаза?

Она вытащила розги из своего тайника.

— Мне не интересен мужчина, пока он не корчится от боли или не кровоточит.

Бинхауэр остановил взгляд на концах прутьев усилием сглотнул. В его лице промелькнуло нечто вроде отвращения, едва заметное и до того унизительное, что Эстер разозлилась пуще прежнего.

— Что ж, если вы не можете без этого…

— Иногда пороть вас будет мой муж. Рука у него потяжелее.

— Ну уж нет, это слишком, — отвращение теперь основательно прорвалось наружу.

— Вам должно нравиться. Условие моей симпатии — не боль, а искренняя покорность. Если это не в вашей природе, то и говорить не о чем. Если бы вы подходили мне, то сочли бы предложение редким сокровищем.

— А с виду богобоязненная чета… — ухмыльнулся механик, приняв фривольную позу, — Ваш муж очевидно сошёл с ума, с ним никакое будущее не построишь. Вы совершенно разные, как небо и земля. Он втянул вас в это, опорочил. Теперь, если станет известно, что он наслаждается поркой и пресмыканием перед женой…

— Кто вам поверит, пьяница? — Эстер сощурилась, — Вся королевская рать не может вытащить мальчишек из постели всем известного сенатора, и каждая собака знает, что он содомит, но положение и фасад решает всё. На чёртов фасад мы пустили столько сил, что вам не выиграть. Не становитесь моим врагом, Бинхауэр, ведь именно я вас облагодетельствовала! — со внезапной твёрдостью бросила Эстер.

— И что же вы сделаете? — огрызнулся он, — Теперь моё имя снова на устах и я убеждён, что мне бы поверили.

Они смотрели в глаза друг другу, один — в отчаянии, другая — в чистом гневе.

Сосчитав выдохи, чтобы успокоиться, Эстер заговорила снова:

— На той неделе в Воксхолле у моста произошло… кое-что. Жертвы отстреливались, но не смогли спастись. Нескольких людей просто зарезали ножом. Неизвестно, кому они перешли дорогу, но этот кто-то явно обладал нужным влиянием. Нужными средствами. А кто-то другой счёл сумму достаточной, чтобы убивать в Лондоне, прямо под носом у жандармов. В более отдалённых местах такое даже в газеты не попадает. Скотт, я не буду разбираться, откуда свет узнал наши тайны. Но если он узнает, эта проблема будет вашей. И поверьте, обойдётся вам страшно дорого. Пожалуй, вы были правы: жестокость мира мне одной не преодолеть, пойду по протоптанному пути.

— Вы не так поняли меня, — Бинхауэр вжал голову в плечи. — Я не собирался ничего никому рассказывать. Вижу, я всё испортил и вызвал только ненависть.

— Да. Я вам доверяла. А вы могли ранить моего возлюбленного дурацким посланием. Убирайтесь. Из Ипсуича и, желательно, из страны. Ваша помощь мне больше не нужна.

Скрипнула тахта — он поспешно поднялся и забрал с крючка сюртук.

— Прощайте, Эстер. Больше я вас не потревожу. Хотя я искренне считаю, что вы заблуждаетесь, отдавая сердце Адаму Фламу.

***

Хозяйка всё не возвращалась домой. Рабочий день кончился и экипаж не вернулся вовремя. Флам уже было засобирался выяснить, в чём дело, и тут ему передали записку странного и тревожного содержания. Выведенные дрожащей рукой Эстер буквы гласили: «Срочно приезжай! Твоя ошибка нам дорого стоила».

На уголке бумага сморщилась от капель влаги.

Она встретила его прямо за дверью фабрики. Лицо Эстер, на которое скудно падал свет масляной лампы, выражало не просто недовольство, а грозное раздражение.

— Что такого я сделал? — охрипнув от страха, спросил Флам.

— Мистер Флам, вы перепутали модель кардера, — странным грудным голосом отозвалась супруга, — Прислали не тот. По документам всё сходится. Ошибка в заказе.

— Прошу прощения, тогда мы его просто вернём. Свет мой, не сердитесь, я всё исправлю.

— Поставщик не примет возврат, он об этом предупредил.

— Ах, чёрт… я и забыл.

— Цена машины — зарплата священника за год! Человека, который выслушивает ваши грязные тайны и молится за вашу душу. Идёмте, придётся ответить за проступок.

Подняв лицо к высокому потолку, Флам шумно выдохнул.

— Ты теперь так искусно обставляешь игру, что я почти поверил в какое-то несчастье. Ох, Эстер…

Они вошли в кружок света подле двигателя. Тот замер и заснул, остывая.

— Здесь ведь рабочие… Мы разве не пойдём в какое-нибудь место поукромнее? — спросил Флам, тщетно вглядываясь в верхний ярус, где царила темнота, но могли быть люди.

— Пусть вам будет стыдно за глупую ошибку. Раздевайтесь.

— Мы ведь здесь как на театральной сцене! — проговорил он, заплетающимся от волнения языком.

— Именно. Вход бесплатный. В главной роли — бессовестный мот.

Наблюдая за Фламом, Эстер убедилась в том, что он действительно напуган. Думая, что с ним шутят, он медленно стягивал плащ, боролся с пуговицами на рубашке, и чем меньше на нём оставалось одежды, тем более обречённо он выглядел. Когда неуверенная улыбка на его губах совсем сошла, пришло время обнажить главное оружие.

— Мне показалось, или вы посмели проявить неповиновение, мистер Флам? Может вы ещё и не благодарны за эту чудесную предрождественскую встречу? — Эстер похлопала розгами по подолу, — В следующий раз вы будете особенно долго вылизывать мои ладони и давиться пальцами, пока я не соизволю дать вам лакомство, которого вы ждёте.

Пучок гладких ветвей и смертельный стыд повергли Флама в настоящую бурю смешанных чувств. Ему велели подойти к ограждению и опереться.

— Не так уж сложно догадаться, что подарить тому, у кого всё есть, — Эстер коснулась розгами его дрогнувшего живота. — Главное ведь — внимание. У меня для вас припасено двенадцать замечательных подарков. Недели две они точно будут напоминать о себе каждый раз, когда вы попытаетесь сесть, — она склонила голову к плечу. — О, разумеется. Даже когда раскаивается ваше сердце, беспутное тело плюёт на мораль. Оно нуждается в воспитании.

— Говорите ещё, — прошептал Флам сквозь учащающееся дыхание.

Он вцепился в ограждение до побелевших костяшек.

— Взгляните на него! Конь, готовый залезть на кобылу. Что вы там плели про ветки барбариса? Это можно устроить, если мне вздумается в процессе увещевания спустить с вас шкуру. Я подумаю.

Первый удар произошёл внезапно, поперёк обеих ягодиц, и вырисовал на них розовый росчерк.

— Ох, как вздрогнули... Ладно, не буду ханжой, на вашем теле такие следы аппетитны до крайности, — смягчилась Эстер и весело окликнула: — Эй, на галёрке! Вам хорошо видно? Посмотрите, от порки этот милостивый сударь возбуждается только сильнее.

— Боже мой, — Флам закрыл руками пылающее лицо.

Розги тонко свистнули и выдали на этот раз влажный еле слышный шлепок, болезненный до такой степени, что истязаемый закусил ладонь.

— Посмотрим, сколько ударов вы ещё выдержите в молчании. Особенно когда процесс ускорится.

Эстер крепко схватила рукой в шёлковой перчатке его пульсирующую плоть, не давая пошевелиться. Флам совершенно окаменел, уже едва понимая, где находится и что с ним делают.

От хлёстких ударов задёргались его плечи и он взвыл, выгнув спину в позе ещё более бесстыдной и открытой, подставляясь каждый раз под прутья. На ягодицах расцветали и рдели длинные полосы, кровь изливалась под кожу синими пятнами. До двенадцатого удара он не продержался и на десятом замычал в тихом припадке. Потрясение сбило с ног, и он обрушился на дощатый пол, с которого взметнулась, словно снег в мороз, мелкая хлопковая пыль. Когда он открыл глаза, на шею ему надавил тонкий женский каблук.

— Вы — животное, — отчётливо произнесла Эстер, и эхо потерялось в глубине цехов, — Вам нужна твёрдая рука. Без пощады. Без формальностей. Уф, обучая вас дисциплине, я сильно утомилась.

— Едем домой. Я должен вам ещё два удара, — он расплылся в безумной улыбке.

— Пожалуй, — Эстер позволила ему сесть, — Кстати, рабочие давно спят, никто бы не увидел наши с тобой игры. Их и колокол-то не всех будит.

— Я догадался, но уже под конец.

Флам привалился к ограждению и обхватил колени. Его пустой и сонный взгляд постепенно оживал.

— Адам, я не слишком увлеклась? — спросила Эстер, уже совсем иным голосом, встревоженным и полным заботы.

— Слишком, — он кивнул, — Но кажется, я жил ради этих нескольких минут.

Она села рядом, не пожалев чистой одежды, и обняла супруга за плечи. Теперь его хотелось беречь изо всех сил.

— Ты особенный человек. Не испорченный, нет. Никому и никогда я не позволю тебя мучить или предавать позору. Прости за то, что мне пришлось уехать. Знаю, такое нельзя допускать, неизвестность ранит.

— Не снится ли мне всё это? — удивился он внезапному порыву.

— Теперь у нас есть это убежище. Наш бастион, панцирь. Он укроет мою страсть к машинам. Он укроет твоё желание быть уязвимым. Здесь не бывает праздных людей и светских приёмов, только смертельная усталость, погружающая всех в сон вовремя. Это наш мир, только наш.

— Здесь с вами делит власть главный механик, если вы запамятовали, — иронично сообщил Флам.

— Бинхауэр уволен.

— Как вы сказали?!

— Он больше не нужен мне.

***

Ком в желудке, дрожь в руках и головокружение — не лучшие попутчики. Бинхауэр прильнул виском к прохладной стенке экипажа. Ещё сложнее было переварить неприятную правду и успокоить израненное сердце.

Как похожи они с Эстер! И как жаль, что их пути разошлись столь жестоко. По его, впрочем, вине, но Бинхауэр теперь понимал: она никогда не будет никому принадлежать. Маленькая, самоуверенная, вся в своих мечтах. Согласись она тайно встречаться, он бы не удовлетворился, а её мужа никуда не денешь. Однако…

Folie à deux¹. Они бы подстроили несчастный случай. Бинхауэр едва бы вынес наблюдать последствия, но говорят, вместе порой люди решаются на такое, до чего отдельно не додумались бы. Но у полного достоинства джентльмена Флама и такой отстранённой на вид Эстер было своё folie à deux, целиком их захватившее. Только механик взялся за попытки представить их совместный досуг, как кто-то галопом обогнал экипаж.

— Стоять! — крикнул всадник.

«Дьявол, средь бела дня! Хоть бы не убили!» — подумал Бинхауэр и стал судорожно рыться в карманах. Денег должно было хватить, чтобы откупиться.

Лошади испуганно заржали, кучер их осадил. Полагая, что того вот-вот застрелят, Бинхауэр забился на полу между сидениями, дабы не поймать случайно пулю. В таком виде его обнаружил Адам Флам, распахнувший дверцу.

— Эстер всё рассказала мне, — проговорил он странно добродушным тоном, — Так и знал, что вы едете в Манчестер. Знали бы вы, как тяжело мне даётся галоп сегодня!

— Ах, так, — механик вернулся на сиденье. — Полагаю, хотите сатисфакции? Её не будет, противник я истинно жалкий, делайте, что хотите.

— Ну что за настрой?! — Флам сел напротив, — Не люблю, когда сдаются так легко.

Владелец фабрики пугал своей странной бодростью и расположением, ещё хуже была его любезная улыбка.

— Возвраща-а-айте-е-е-есь, — пропел он, доверительно подавшись вперёд.

— Нам лучше не видеться с леди Флам. Дело не в увольнении. Мне доставляют боль даже мысли о ней.

— От собственных фантазий невозможно убежать, Скотт. Можно лишь оставить их в стране грёз, где им самое место. Эстер счастлива, что избавилась от вас, но я намерен вернуть вас назад. Ни ей одной, ни нам вдвоём, рассуждая трезво, фабрику не вытянуть. Хотите псу под хвост отправить все наши общие старания? Своё детище?

— Производство и сбыт налажены, без меня вы отлично справитесь.

— Вот и нет. Сейчас у нас возникла ещё одна важная забота и вы — причина её появления. Совсем скоро мы станем родителями.

— Вот и нет! — Бинхауэр весь вжался в спинку сидения, — Клевета! Причиной подобных вещей я никак стать не мог!

— У меня другие сведения. Супруга сама согласилась удочерить Кристину. Девочку, которая живёт у нас. Можете гордиться, что подали идею.

— Ах, это. Что ж, отрадно — слабым голосом отозвался Бинхауэр и кивнул, глядя на кобуру, замеченную у собеседника. — А револьвер вы взяли на случай, если я возвращаться откажусь?

— Совершенно верно.

Бинхауэр испытал укол стальных, близко посаженных глаз и отвёл взгляд.

— Эстер уже грозила мне смертью за вашу честь. Вы пытаетесь вернуть на место собственного соперника ради её счастья. А я хотел больше всего на свете разрушить ваш союз. Если ничто из этого не помешает…

— Вы не можете быть мне соперником. Я один на свете, можно лишь быть со мной или не быть. Верно, вы ещё молоды, что в вашей голове столько вздора и зефиров, либо склад характера у вас мечтательный. Вернитесь. Манчестер полон держащихся за места идиотов, они не дадут вам пробиться.

— Что верно, то верно.

Бинхауэр хранил молчание несколько минут. Он был уверен: Флам отпустит его, а все угрозы припасены лишь для убеждения. «Против воли — не значит во зло», — вспомнил он, вздохнул и постучал в стенку экипажа:

— Поворачивай!