Ночью мистер Флам не смог заснуть. Его лицо ещё сильнее заострилось и мрачность сквозила во взгляде особенно ярко.

— Проклятая осень, — проговорил он, небрежно накалывая желток жареного яйца. — Сколько нужно выпить кофе, чтобы к обеду не скончаться?

— Вы поздно легли, — ответила Эстер, разрушая аккуратную горку неизменного кеджери, — оттого и мучаетесь.

— Лечь раньше не имел никакой возможности. Не каждый день испытываю столько волнений. Однако, приятных, — он улыбнулся в свою высокую кружку величиной с добрый кофейник и деловито закончил: — Больше всего я мечтаю о раскрытии ваших, да и моих талантов в полную силу как можно скорее.

— Говоря откровенно, теперь я робею от задуманного размаха, — Эстер вздохнула. — Но когда представляю себе сотни трудящихся рук, коробочки мягкого хлопка целыми мешками, куколки шёлка или облака шерсти, весь этот запах пыли, масла, суету, слаженный ход станков, целый склад материи, хочется все силы отдать.

— Значит, прядильная фабрика? — Флам оживился.

— Предприятие полного цикла. Если возможно. Они самые интересные, со множеством устройств, да и простые люди с ткачеством знакомы с детства, им будет легче обучаться.

— Это рационально. Одежда всегда востребована. В Ипсуиче уже производят спички, бумагу и эль, мы можем занять свободную нишу. Погода хмурая, вы точно не желаете остаться дома?

— Чем быстрее мы начнём обдумывать свои планы, тем быстрее откроется фабрика.

— Деловая хватка, — хмыкнул Флам.

Перед выходом из дома он взял крючок для пуговиц и, опустившись на пол возле низкой скамейки, жестом попросил Эстер позволить помочь с обувью. Он сам застегнул её сапожки на маленьком каблуке, которые она надела впервые, от того петли были туговаты. Эстер краем глаза заметила то ли улыбку, то ли усмешку горничной, державшей её плащ наготове.

«Повсюду глаза. В комнатах, за едой, в коридорах… Рано или поздно нас начнут обсуждать. О чём думает эта женщина, хотела бы я знать», — пронеслось в её мыслях.

Экипаж несколько миль неспеша следовал вдоль реки, и наконец, оказался в центре города. Визг вездесущих чаек пронзал полупустые улицы. По дороге Эстер с интересом разглядывала окрестности, и её взор почти не цеплялся за заводские трубы.

— Здесь мало предприятий на паровом ходу, — заметила она, ступая с подножки на набережную.

— Восемьдесят миль до Лондона, — отозвался Флам. — Передовая эпоха идёт сюда пешком. Намного быстрее она движется по воде. Именно порт заставил меня здесь осесть, ведь Оруэлл, как вы знаете, впадает в Северное море. Небольшой крюк через Ла-Манш — и вы в Атлантике. Не Саутгемптон, но тоже существенно.

Ровная и почти монолитная стена фасадов разной сохранности глядела на тяжёлую, тягучую и сизую по осени воду. Между старинных зданий, полосатых от тёмных балок, нередко встречались и новые, с совсем свежей штукатуркой.

— Н-да, — вздохнул Флам, — ни тебе балкончика, ни цветочного ящика. Людям стало некогда радоваться жизни. Летом город приветлив, а сейчас, когда даже листва уже облетела, недолго впасть в уныние.

— Всё в наших руках, мой милый поклонник балкончиков, — покосилась Эстер. — Когда я месяцами не покидала своей комнаты, была совершенно счастлива, хотя окружали меня только родные стены да собственные наброски. Если всё пойдёт хорошо, скоро я буду просыпаться со звоном колокола и возиться с машинами. Когда занят, по сторонам не оглядываешься и не тревожишь себя различной ерундой. А что увлекает вас? Диковинки с разных континентов?

— Скорее, аукционы. Там всегда царит азарт, борьба. Цена на некоторые артефакты может вырасти до небес только из-за того, что покупающие стараются друг друга обойти. А охотники за сокровищами — исключительно смелые и интересные люди. Зимой мы часто собираемся вместе, они рассказывают невероятные вещи о жизни на дальних берегах. После этого возникает великолепное ощущение, будто видел всё своими глазами. О, как они удивятся, узнав, что теперь я женат!

Таблички и листки на дверях некоторых зданий говорили о том, что те сдаются. Эстер записала несколько адресов, выбирая постройки поновее.

— Чем ближе к реке, тем лучше, — проговорила она, оглядываясь, — тем проще подвозить уголь и воду.

Внезапно под стопой Эстер хрустнуло, и она ловко, словно в танце, подалась назад. На мощёной дорожке остался раздавленный панцирь улитки, совершенно сухой, поседевший и пустой. Вместо того, чтобы обойти его, Эстер снова наступила на осколки, теперь уже вдумчиво вкушая, как под подошвой они превращаются в пыль.

— Интересно, ходят ли улитки друг к другу в гости? Тогда они переплетаются в одном панцире своими липкими и скользкими телами. Только представьте себе!

Адам Флам не нашёлся, что ответить, только приложил руку ко лбу.

Робин всегда рад был высмеять сестру, которой никак не давалась биология. Для Эстер природа представлялась лишь источником опасностей и неудобств. Даже к домашним питомцам она не питала никакой симпатии, а о прочих живых существах и знать ничего не желала. Хватило ей сцены, когда в той же деревушке с паровой кузницей совокуплялись лошади. Если до того момента интерес к естественному ещё теплился в ней, то потом разом угас.

Пойманная на берегу пролётка провезла чету Флам дальше по центральным улицам городка. Битва эпох среди строений происходила и там, тихие переулки сменялись торговыми рядами, ведь была пятница.

— Купим что-нибудь? Нужно развеяться, — Эстер выдернула супруга из коляски, спрыгнув едва ли не на ходу.

Сотни запахов носились в воздухе, опьяняя. Прилавки гнулись от обилия рыбы, мяса и овощей, все куда-то текли, толкались в очередях, Флам едва поспевал за супругой, придерживая шляпу и лавируя в разномастной толпе. Эстер редко покидала дом, из чистого озорства ей хотелось крутиться в странных местах, где приличного человека никто не ожидает встретить, и где будут глазеть на неё с удивлением, если успеют заметить.

— Вот леди точно знает толк в хорошей рыбке!

Эстер обернулась на голос торговки и взгляд её упал на исполинский кусок копчёного палтуса. Беспомощный обрубок плоти был когда-то вольным хищником, но его обезглавили, связали верёвками и подвесили под щербатую крышу прилавка, теперь он медленно качался и распространял аппетитный горький запах ольховых углей.

— Благодарю, — пробормотала Эстер, — такая пища для меня тяжеловата.

Пройдя ещё несколько десятков шагов, она обнаружила витрину шорника. За тусклым захватанным стеклом висело нечто, привлёкшее её внимание. Эстер посетила грандиозно непристойная мысль, которую остро захотелось воплотить в жизнь немедленно.

Она обернулась к супругу и спросила:

— Как понять, что игра наша зашла слишком далеко? Вчера вы мне так и не ответили.

— По правде говоря, — опустил он глаза, — я не думаю, что вы способны на жестокость. Настоящую жестокость и оскорбление ни в чём не повинного перед вами. У меня есть рамки, поверьте, но вряд ли вы к ним подступитесь.

— Тогда сейчас мы войдём в эту лавку, и вы купите себе ошейник.

Флам ошарашенно хохотнул. Затем кивнул и ответил:

— Изумительная идея.

Внутри лавки остро пахло сыростью и кожей. Пришлось пригнуться, чтобы не пересчитать головой все намордники, лошадиную амуницию и перчатки для ловчих птиц, свисавшие с потолка, ибо витрины были забиты прочими изделиями, а в углах громоздились чемоданы.

— Моя супруга желает завести крупную собаку, — Флам обратился к продавцу, — Какой из этих ошейников самый строгий?

— А что за порода? — задрал голову старик, разглядывая посетителей сквозь плохо сидящие на носу очки.

— Кане-корсо или… ещё не решили, это важно?

— Разумеется. Есть, конечно, универсальный вариант в виде металлической цепи, но тогда вам к кузнецу.

— Постойте, вот этот, с шипами наружу, — Эстер коснулась ошейника с поводком, который увидела с улицы.

— Он для пастушьих псов, а не для охранных, — мотнул головой шорник, — Чтобы волк не укусил за шею.

— Мы ещё не знаем, какое животное купим. Да и не хотелось бы, чтобы другие собаки могли нанести вред нашему питомцу. Мы берём этот.

— Десять шиллингов, — глухо ответил продавец.

Он равнодушно бросил деньги в лоток кассы, не поблагодарил и не попрощался.

На пути домой Флам выглядел омертвевшим и бледным. Супруге не удалось отвлечь его ни разговорами, ни вопросами, на которые он отвечал общо или уклончиво. Она держала ошейник, завёрнутый в бумагу, у себя на коленях и сквозь упаковку чуть накалывала пальцы шипами.

— Что за печаль вам приключилась?

— Он догадался.

— Вздор, — поджала губы Эстер, — Кто поверит лавочнику? Скорее, сочтут его выжившим из ума. Хотела вас раззадорить, а сделала только хуже.

— Нет-нет, когда вы начали настаивать… — Флам галантно прикрыл себе рот тыльной стороной ладони, облачённой в перчатку, и его глаза блеснули, — Словом, шалость удалась. Но иногда я излишне драматизирую, могу выдумать себе бессчётное количество тревог.

— Кто бы мог подумать, глядя на такого рыцаря.

Особняк встретил мерцанием множества свечей в окнах. Подняв на них взгляд, Эстер различила тёмные очертания малышки Кристины. Должно быть, девочка ждала их возвращения с самого обеда или даже раньше. Флам махнул ей рукой перед тем, как войти в холл. Тепло и сухость после долгой прогулки, басовитый бой часов, запах выпечки, наполнявшие гостиную, обещали прекрасный вечер. Нашлось ещё кое-что, способное скрасить конец проведённого с пользой дня.

— Осталось решить вопрос, который вчера не давал нам покоя, — произнесла Эстер, выбираясь из плаща.

— Виноват, не помню, чего именно он касался, — нахмурился Флам.

— Идёмте в кабинет, я освежу ваши воспоминания.

Эстер подошла к лестнице и супруг услужливо подхватил её на руки, чтобы не пришлось с усилием подниматься. Когда за ними закрылась дверь кабинета, она с облегчением выдохнула:

— Теперь мы в безопасности. Что ж, ваше предложение я, пожалуй, отклоню. Пусть не у дел остаются ханжи и прочие, до кого мне нет никакой заботы. Новая жизнь диктует новые правила, не так ли? Жаль, я не могу подождать до ночи. Ложитесь на диван.

— Я по-прежнему не совсем…

— Молчите.

Опешивший Флам всё же исполнил волю супруги и улёгся на широкий, обитый кожей диван. Эстер присела на его бёдра верхом, начала расстёгивать пуговицы брюк.

— Заставив терпеть, наказала себя, а не вас.

— Не ожидал такого. Бога ради, не останавливайтесь.

Когда дело было сделано, Эстер рывком спустила с супруга брюки, и ловко, ни разу не запутавшись в нижних юбках, соприкоснулась с ним обнажённым телом. Флам пытался поддержать её за бедра:

— Осторожнее! Не так резко.

Причинять себе боль Эстер не собиралась. Она выгнула спину, супруг в восхищении положил ладонь на её талию. Он откинулся на подлокотник и оцепенело наблюдал, как его поглощает девственница, с чьей страстью он соревновался на равных, но проиграл. Дьявол похитил рождественский вертеп и теперь под кофейными рюшами осеннего платья, словно под шторкой, показывал ему действо, всегда предшествующее не чудесному зачатию, а самому обычному. Наконец, Эстер осторожно задвигалась. Всё происходящее казалось ей нелепым, но необходимым, чтобы оборвать все узы с прежней собой. И она рвала их с жестокостью, сквозь смертельную обиду за то, что её продали проходимцу, впрочем, оказавшемуся её тайной дверью на волю. Флам хватал её за руки, просил о чём-то, но она того не слышала. Совокупление оказалось куда менее приятным, чем произошедшее с ними прошлой ночью. «Никакого толка от столь хвалимого акта, а сколько вокруг него слов, сколько восторгов, иносказаний!» — думала разочарованная Эстер.

С видимым усилием и знакомой скованностью её супруг еле слышно попросил:

— Сделайте мне больно.

Флам тут же получил хлёсткую пощёчину и стал задыхаться от страсти. Как ни странно, в ту же секунду вернулся смысл и вкус их близости — неизбежная игра в покорность и принуждение. Он судорожно подался вперёд несколько раз и со стоном замер. Будто ослеплённый вспышкой, Флам смежил веки.

— Простите. Я просил дать мне передышку, но вы решили продолжать.

— Вы плохо просите.

Эстер встала на ноги, держась за спинку дивана. Она как ни в чём не бывало поправила одежду и перевела взгляд на супруга:

— Пожалуй, мне нравится, когда муслин липнет к коленям. Только я буду знать, отчего.

— В следующий раз я бы попросил действовать смелее. Как только захочется оцарапать или снова ударить — знайте, никакого вреда вы не причините, — проговорил Флам, прелестно потрёпанный и довольный.

— Приведите себя в порядок и отправляйтесь на ужин, — сдержанно обронила супруга.

***

Прежде чем нанести визиты арендодателям, Эстер решила определить количество нужных машин и размеры склада. Тут её постигло замешательство: нюансы копились и нарастали, угрожая всем планам. Поселившись в удобном кабинете, она почти не покидала его даже для приёма пищи. Несколько дней и ночей она изучала новости, в которых одни хвалили те же самые станки и двигатели, что хаяли другие, и понять, кому верить, она так и не смогла. Ланкашир заведомо лишал возможности заниматься шерстью, так как мощности его фабрик позволяли производить сукно, дешевле которого в королевстве не водилось. Хлопок было удобно производить плантаторам, имевшим возможность не платить за его покупку, они выбирали сами, на чём сэкономить. На этот счёт Флам попытался успокоить и заверить её, что найдёт хорошего поставщика через многочисленных знакомых.

— Но даже с вашей помощью, — бормотала над чертежами и газетными вырезками измождённая Эстер, — мы добьёмся только сырья по сходной цене. Нам нужен надёжный человек, бывший в деле и понимающий, как всё устроить наилучшим образом. Ещё ведь рабочие, господи! Люди, которым надо где-то спать, принимать пищу и молиться вдали от дома, если он вообще у них есть. От сучильщиков до управляющих цехами.

— Из тех, кто мог бы помочь, я знаю только Бинхауэра, но не лично.

— Ха! — слабо усмехнулась Эстер. — Выкурите-ка его из родной Голландии.

— Нет-нет, того Бинхауэра, который живёт в Лондоне, на самой окраине. Его сына, Скотта.

— Скотт Бинхауэр. Ни разу не слышала такого имени, — она задумчиво покрутила пресс-бювар, подняв его за гладкий шарик ручки.

— Вы попросту мало интересовались современниками. В противном случае, я не имел бы шансов предложить вам замужество.

— Как же нам найти его? Наверняка он уже работает на крупном предприятии.

— Нужных людей нередко перекупают. Если его служба — не дело чести, завладеть Бинхауэром младшим несложно. В конце концов, он же не единственный на свете, может подскажет адреса коллег.

— Надежды мало, но попробовать стоит. Какой же у вас удобный стол, Адам, чистый восторг! — Эстер погладила край столешницы. — Не сравнить с моей старой ученической партой. Дома приходилось раскладывать бумаги на полу.

Флам принялся убеждать, поставив возле супруги оловянный кувшин:

— Вы устали, ангел мой. Совсем ничего не ели сегодня. Я принёс тёплой воды с лимоном, чтобы оттереть ваши пальцы от графита. Умоляю, поспите хоть сегодня ночью!

Время и правда было позднее. Эстер казалось, что если она заснёт, то упустит некую важную мысль, но усталость брала своё, лишая возможности размышлять шире. Иногда нужно сдаваться, чтобы победить — так учила история человечества. Она позволила супругу осторожно вымыть ей руки, но пока он старательно удалял с них графит льняным платком, Эстер захотелось по привычке спрятать их. Обычно спасением становились перчатки и муфты, так в глаза не бросались заусенцы, обкусанные в задумчивости ногти и глубоко въевшаяся краска и уголь. Несмотря на это, она мечтала ещё и о мозолях от гаечных ключей да отвёрток.

«Если провидение даст мне хоть малую возможность, я клянусь, в моду войдут мозоли!» — стало последней её связной мыслью в тот день.

***

Густые мглистые сумерки затопили окрестности. Эстер долго вглядывалась в них, пытаясь понять, сколько она проспала, рассвет впереди, или уже закат. Далёкий грай вездесущих галок доносился из парка поблизости. Спальня совсем остыла, и даже под дневное платье, в котором лежала Эстер поверх одеяла, пробирался холод. Она нашла спички в ящике под зеркалом, затеплила свечи. Ни один волосок не выбился из её причёски — таким безмятежным был её сон.

На лестнице ей низко поклонился батлер и справился о здоровье.

— Я в полном порядке, мистер Крауд, несносный октябрь каждый год загоняет меня в постель на неопределённое время.

— Благослови вас господь, мадам! Днём ваш супруг уехал по поручению, которое вы ему дали.

— Ах, в самом деле? Выходит, уже вечер!

— Он вернулся только что. Велел не тревожить вас, но раз уж…

Эстер почти бегом слетела в гостиную и там бросилась на шею благоухающему ветром и виски Фламу. Он промок до нитки, даже губы его побледнели.

— Вы правда искали его? Бинхауэра?

— Да. И всё разузнал, но это обернулось чертовской волокитой.

— Прекрасно! Где он сейчас?

— Я расскажу всё по порядку, но позже, — выдохнул он. — Миссис Флам, мне нужно немного прийти в себя, согреться и поесть наконец. Больше злачных мест я ненавижу только быть в гостях. Вы спрашивали про пределы игры — так вот, от светских визитов мне натурально дурно.

— Кто же их любит? Тем более, сегодня вы являлись без предупреждения.

— Это почти родственники, они расстраиваются, когда я просто проезжаю мимо их жилищ.

Идти переодеваться в нетопленные комнаты Флам не рискнул, он стянул крылатку, сюртук и подошёл к камину, где мерцал уголь. Вскоре от его рубашки повалил пар. С кухни тут же принесли горячего чаю, от дополнительного виски он предпочёл отказаться.

— Теперь вы точно простудитесь, — сокрушалась Эстер, — зачем ходили так много под дождём?

— Морось пропитывает тебя незаметно. Она хуже, чем ливень, текущий за шиворот как из ведра. Но такое мне нипочём, в детстве на совесть закалялся. Мне хотелось вернуться с хорошими новостями.

— Теперь вы расскажете?

— За небольшое вознаграждение, — томно улыбнулся Флам.

— Что сделать с вами на этот раз?

— Воля ваша, в том и суть.

— Хорошо, — кивнула Эстер и воровато огляделась. — Тогда отпустите слуг, всех до единого. Больше я не хочу ютиться ни в спальне, ни в кабинете. Это наш дом. Мы будем делать в нём всё, что захотим. Прямо здесь, если оба соизволим.

После ужина все слуги явились к главной лестнице, и Флам, не моргнув глазом, поведал им о важности праздника святого Луки. Раздав каждому по шиллингу, он попросил занять вечер чтением Евангелия. Вид у него был такой кроткий и озабоченный, а у лакеев и горничных — одухотворённый, что Эстер едва не начала смеяться во весь голос, оставалось лишь утирать проступающие слёзы. Когда все разбрелись, она взяла за руку Кристину и повела ту в её маленькую комнату возле кухни. Девочка несколько раз подняла на неё глаза.

— Интересно, что ты хочешь мне сказать? Бедняжка, я бы почитала тебе перед сном, но даже этого маленького счастья ты лишена. Как же Адам общается с тобой?

В полутьме закутка обнаружилась её кровать: пышная перина и превосходное бельё. Флам старался ради Кристины как мог, о том свидетельствовали черепаховые гребешки, мелкие украшения да разные недешёвые безделушки, которые она совсем не носила, лишь хранила на столике у изголовья. Девочка забралась под одеяло и, перекрестив её, Эстер закрыла дверь. Снаружи торчал ключ, который она с великой осторожностью провернула в скважине.

«Ради её же блага, — решила Эстер, — со случайно вернувшимся лакеем ещё можно договориться, но ребёнок сулит катастрофу. Даже имей она слух, невозможно будет объяснить, зачем я истязаю её патрона унизительными способами».

К полуночи всё было готово, заперто, предусмотрено и проверено. Супруги, будто преступники, боялись оставить следы или выдать себя, но пересиливало желание побыть одним и вкушать тишину и простор их дома.

Эстер осторожно спускалась с лестницы, держа в руке цепочку поводка. Фламу она разрешила оставить кальсоны, так как не могла перестать тревожиться за его здоровье. Пред тем она сама развязала его щёгольский лиловый платок, отстегнула воротничок и затянула купленный недавно ошейник с двумя рядами прекрасно заточенных шипов.

Когда кончились высокие ступеньки, она заметила, сколько на стенах портретов. Родственники, дальние и близкие, взирали на них пристально и отчуждённо. Казалось, блики в их глазах подрагивают. Цепочка натянулась — видимо, их негодный отпрыск замешкался, но снова послушно двинулся следом. Эстер оказалась напротив огня, Флам восхищённо встал перед ней на колени и попросил рассмотреть подвязки чулок, которые он увидел на просвет под её тонкой шёлковой сорочкой нежного устричного цвета.

— Какая прелесть! — прошептал он. — Вышитые, с крохотными эмалевыми пряжками. Ангел мой, как я понял, вы избегаете некоторых предметов одежды…

— Панталон? Да. Самые нелепые жители женского гардероба. Все новые я раздала прислуге. Человечество без них обходилось тысячи лет, обойдусь и я. Моду я презираю за её лицемерие. Ещё недавно панталоны считались верхом неприличия, теперь же без них зазорно обходиться, завтра изобретут очередной смехотворный фасон, который потом будут восхвалять. Предпочитаю, чтобы меня оставили в покое хотя бы под юбками.

Эстер вольготно устроилась в кресле и указала супругу место на полу рядом с собой, на тигровой шкуре, подаренной другом мореплавателем. Несколько минут они лишь погружались в покой, не смея сказать ни слова. Флам наполнил бокалы из кувшина, в котором французское старое вино уже прекрасно раздышалось.

— Говорите, — пригубив велела Эстер.

— Скотт Бинхауэр работает на джутовой мануфактуре Уильяма Ритчи в Стратфорде. К сожалению, его нынешнего адреса никто не знает. Его наниматель — человек могущественный. Болтают, будто Бинхауэр подвержен выпивке и периодически совершенно бесполезен, но в остальное время он не хуже отца. Нам никак не обойтись без такого компромисса?

— Вам ли не знать, что у каждого свой порок. Кто может быть лучше Бинхауэров? На своей крохотной родине они только и делают, что повышают мощность мануфактур, изобретают новшества, пока мы боремся с голодом, тифом и блохами.

— Не всё так гладко, мир всё же обязан сэру Аркрайту за хлопковый бум.

— Аркрайт — вор, — без раздумий ответила Эстер. — Впрочем, обманутые им мастера были англичанами. Простыми людьми, у которых времени и денег на опыты имелось куда меньше. Бинхауэры, по крайней мере, старший из них — Гирт — получил дворянство за свои открытия. Большинство так и осталось в секрете, разумеется, но результат впечатляет.

— Скотт — английское имя, — задумчиво проговорил Флам, — видимо, он полукровка, как и я.

Эстер от удивления замерла.

— Я решил не досаждать вам своей родословной, — он смущённо улыбнулся. — Я появился на свет в законном браке, детство провёл в Пльзени, но моя мать родом отсюда, из Саффолка. Всё же климат в Богемии более здоровый, но на кого бы я смог там выучиться? После смерти отца она уехала к родственникам в Кембридж. Вот они, — кивнул он в сторону низкого книжного шкафа, всё пространство над которым занимали парадные портреты.

Эстер и раньше догадывалась, что старинным дубом обрамлены прежние хозяева имения, но Флам был совершенно непохож на свою родительницу. А вот точёное, тяжеловатое лицо отца досталось ему почти без изменений.

— Надеюсь, мы вскоре познакомимся. А пока нам надо заполучить Бинхауэра, — проговорила Эстер, всё ещё окидывая взглядом портрет. — Но так, чтобы наниматель ничего не узнал. Письмо может нас скомпрометировать. Сколько, интересно, ему платят?..

— Я съезжу за ним и всё выясню.

— Мы поедем вместе. Ведь у нас не было медового месяца, вот и устроим себе лондонские выходные.

— Лондон совсем не похож на курорт, — хохотнул Флам. — Между прочим, Стратфорд всё ещё считают предместьем, но думаю, его присоединят уже скоро.

— Такова наша судьба, — Эстер развела руками, — Мы оба — люди увлекающиеся, не так ли? Наши выходные — это двойная работа, наши путешествия — разъезды. Никакого отдыха не выйдет, сядь мы сложа руки.

— Я тоже всегда считал, что отдых не связан с бездельем.

— Вы говорите, он пьёт? Значит, его знают в стратфордских кабаках. Как вы смотрите на то, чтобы изловить Бинхауэра, пока он под градусом?

— Плохая идея. Важные решения стоит принимать на трезвую голову. Но если делать всё осторожно и медленно, потеряем время.

— Нынче пятница. Мы ведь успеем приехать до воскресенья?

— Если выедем чуть свет в субботу. Дорога может подвести, тогда всё насмарку.

— Выедем завтра.

— Тогда нужно будет искать ночлег в Эссексе, если повезёт, то и лошадей сменим. Вы готовы к такому?

— Адам, вы всё ещё сомневаетесь в моих намерениях? — Эстер склонила голову к плечу.

В ту ночь они заснули в одной постели, целомудренно и покойно.

***

За забрызганным грязью окошком проплывали поседевшие пастбища, такие милые весной и такие измученные к осени. Одинокие деревья на них больше не звали под свою сень, а только возвышались печально над равниной, вдали от родного леса. Грохот и скрип колёс экипажа пугал воронов, сновавших над его крышей с недовольным граем. Эстер снова стало страшно, будто она вдруг опомнилась от грёз. Она вынуждает супруга открыть предприятие без собственных плантаций, в управляющие берёт пьяницу, а у самой за плечами никакого университета или хотя бы толкового наставника. Если ничего не удастся, то винить останется только саму себя. Флам простит её, он и не рассердится вовсе, но как быть с многочисленными доказательствами собственной никчёмности? «Если бы я искала виноватых, то сказала бы, что он сам поддержал меня без раздумий. Но лучше уж остаться честной».

— Дорога плоха, как мы и опасались, — держась за сидение, проговорил Флам, — вам может стать дурно. Попросить пойти медленнее?

— Мне дурно от мыслей о будущем, тряска немного отвлекает.

— Нас ждёт много работы, это факт. Остальное — лишь наваждение и прогнозы. Лучше поразмыслите о своих истинных желаниях. О цели, к которой мы движемся.

— К сожалению, в голову лезут только дорожные ограбления, Челмсфордские ведьмы и прочий вздор.

— Боитесь неупокоенных ведьм? — Флам повёл тонкой бровью. — Жаль, до дня Всех Святых ещё далеко.

На берегу узкой реки экипаж завершил свой путь. Эстер поначалу обрадовалась свежему воздуху, открыла дверцу, но только набрав его в лёгкие, закашлялась. Смесь дыма и мглы едва ли годилась для существования, однако у неё был интересный привкус. Ли, чуть заболоченная, вся в поздней зелени, поила чуть ли не всю столицу, Эстер побоялась себе представить, как же тогда грязна Темза.

С возвышенности над рекой открывался пугающий вид. Лондоном правили металл, уголь и вода. Жуткий размах индустриальной гонки вмиг похоронил все мечты о сколько-нибудь серьёзном деле. Флам щурился, изучая архитектуру и вывески, а Эстер видела только окровавленную арену, где бились беспощадные. Работные дома, служившие рынком живой силы, высокие трубы и многоэтажные корпуса, выдававшие машины во многие сотни лошадиных сил, чёрные тучи дыма над крышами, фасады в гари и копоти красноречиво свидетельствовали: сама жизнь, любование нынешним днём давно уступили здесь амбициям и великому Завтра.

Местная недорогая пролётка забрала их и неспеша покатилась по улицам с самой разной публикой. Наблюдая за ней, Эстер заключила, что в маленьких городах люди одинаково бедны. Все приходятся друг другу родственниками, и на дно стремится только тот, кто окончательно решил себя уничтожить. Однако и ему часто не дают довести дело до конца. Стратфорд же демонстрировал ужасающую нищету и одиночество, но по тем же дорогам, на которых кто-то умирал от голода и волочился куда глаза глядят, разгуливали полные достоинства денди, непременно во фраках, а шляпки дам, шествовавших с ними, пестрели перьями павлинов и страусов. В водовороте этого гротеска Эстер почувствовала себя так невыносимо чуждо, что решила досадить и супругу, который сохранял раздражающее хладнокровие.

— Вы — лакомый кусочек, Адам Флам.

— Тише, кучер услышит, — глянул он искоса.

— Пусть слушает. Видите тех юных барышень, то и дело поглядывающих в нашу сторону? Львиная доля из них между чтением идиотских романов и игрой на клавишах фантазирует о том, чтобы проходимец вроде вас ими грубо воспользовался в каком-нибудь углу. В их возрасте столько нерастраченных сил и чувств… при том, попробуйте-ка пошутить при них двусмысленно, тут же онемеют или сбегут.

— Никогда не имел встречного желания. Вас такое расстраивает?

— О, нет! Я всегда боялась домогательств. Они венчают навозную кучу из принуждения кланяться, зависеть и исполнять всё, что придёт в голову моралистам.

— Правила необходимы, да и мораль в определённом смысле тоже.

— Речь о другом, мистер Флам. Тот, перед кем гнут спины сегодня оскандалится уже завтра. Ответственный за твою жизнь покинет без предупреждения.

— Я имел счастье выбрать, кому себя вручить, перед кем быть уязвимым и покорным. Но выбор есть не у всех, к сожалению.

Сначала искали самые приличные заведения, любезно перечисленные извозчиком. Бинхауэр не мог иметь жалование ниже пятидесяти шиллингов в неделю, а значит, ему нечего было делать в местах скромнее. Холёные кабатчики твердили в один голос: никаких механиков среди завсегдатаев нет. Время шло и разведке подвергались все подряд рюмочные и пивные, но безрезультатно. Через пару часов езды по темнеющим улицам под призрачным газовым светом Флам зашёл в очередной кабак, на этот раз полуподвальный, и ему улыбнулась удача.

— Я скоро вернусь, — сказал он Эстер.

— Ну уж нет, мы идём вместе!

— Эта дыра и в страшном сне не может быть достойна леди.

— Если она достойна сына такого гения, как Бинхауэр, то и мне сойдёт.

Снова Эстер заставила себя догонять. Едва не оступившись несколько раз на почти осыпавшейся тёмной лесенке вниз она протиснулась ко входу, стараясь не задевать подолом стены. Кабак оказался не столь ужасен: между столиками дефилировали подозрительно скудно одетые женщины, но забулдыги явно не собирались слишком напиваться перед понедельником и лениво потягивали эль, устало возил по полу шваброй чумазый мальчишка.

— Вон он, у окна, — указал кабатчик с пышными седыми усами.

Бинхауэр оказался почти юношей. Положив на плохо выскобленный стол локти, над которыми топорщились кое-как закатанные рукава, он привалился к стене стекал по ней в такой страшной меланхолии, что Эстер не решилась подойти первой. Его сонный взгляд почти не двигался.

— Порядком набрался, — проговорил Флам и приблизился к нему сам.

Молодой человек перемещения не заметил, как и густой тени, заслонившей ему весь скудный свет.

— Здесь не занято?

— Нет, садитесь, — внезапно чётко и учтиво отозвался тот.

— Вы и есть Скотт Бинхауэр?

— Нет. Старина Скотт остался в Манчестере. Перед вами просто вшивый опустившийся пёс. Мэм? Я что, умер наконец и в рай попал?

— Кажется, вы попали в трудное положение, раз так о себе говорите. Но мы здесь, чтобы вытащить вас из него. Эстер и Адам Флам, — протянула она руку.

Бинхауэр неуверенно пожал её пальцы, отлепив локти от пятна засохшего пива.

— Желаете побеседовать о погоде или сразу перейдём к делу? — спросила она, подпустив в голос интриги.

— Подождите, — замахал руками молодой человек, — стойте, как вообще вы меня нашли?

— Через вашего ипсуичского приятеля. А на него вышли через третьих лиц.

— Джеки всё ещё живёт в Саффолке? Хорошо. Чем могу быть полезен?

— Мы открываем ткацкую фабрику, — сказал Флам, — И очень нуждаемся в помощи.

— И где вас носило полгода назад? Я устроился к Ритчи, здесь, за углом.

— Что же, без вас они никак не обойдутся?

— Дело не в этом, — неохотно проговорил Бинхауэр, постукивая пальцами по боку полупустой кружки.

— Могу я поинтересоваться размером вашего жалования? — спросила Эстер в полголоса, надеясь, что ей простят бестактность.

— Двадцать шиллингов в неделю, — бросил молодой человек, глядя ей в глаза. — Просто чтобы я не сдох.

— Это шутка? — возмутилась она.

— Нет. К сожалению, нет. Сумма за вычетом долга, в который я влез. Мы с отцом купили плантацию, думали быстро отбить деньги, вот и заняли их у Ритчи, не сильно задумываясь. А потом началась война и… сами понимаете. Хлопок наш просто сожгли. Все четыре тонны.

— Если дело только в деньгах, мы разрешим вопрос завтра же, — Флам махнул рукой.

— Нет-нет-нет, я уже однажды попал в эту яму и менять её не собираюсь. Сидел себе в Манчестере, любовался на Каслфилд и пил кофе до полудня. А какие машины строил! Отец гордился мной. Куда нас с ним понесло?.. — Бинхауэр скорбно поджал губы. — Теперь мне только и осталось вить верёвки из джута.

Эстер нагнулась над столом и проговорила:

— Вы умираете, Скотт. Они вас не отпустят. Четыре тонны стоят почти восемьсот фунтов, такую сумму вы накопите только через несколько лет. В придачу Ритчи заберёт ваши изобретения. И вы не первый, с кем так поступают.

— А вы отпустите и не заберёте, — иронично оскалился Бинхауэр.

Новая причина завладеть им показалась Эстер ещё более веской, чем прежняя. Она незаметно дала супругу знак.

— Вижу, вас не уговорить, — вздохнул Флам, — Тогда позвольте хотя бы угостить вас выпивкой. Здесь хороший абсент?

Прилипший на грязном небе месяц был одним из немногих свидетелей того, как глубокой ночью совсем обмякшего человека затолкали в дорогой экипаж и навсегда увезли из лондонского пригорода.

***

Знаменитый механик постоянно норовил рухнуть на пол и приходилось его ловить. До рассвета он ни разу не открыл глаз. Эстер никогда ещё не видела настолько пьяных людей и всю дорогу боялась, что он уже отдал богу душу. Но на середине пути Бинхауэр вдруг очнулся.

— С добрым утром, многоуважаемый господин Бинхауэр! — проговорил Флам.

— Чёрт побери! Как это я стал многоуважаемым господином? Ничегошеньки не помню, — прохрипел тот.

— Как же не помните? Мы заключили блестящую сделку! Отныне вы работаете на нас.

— Где я? Куда мы едем? — прозрев наконец, он припал к окошку экипажа.

— Мы едем в Саффолк, как и договаривались.

— Какой ещё Саффолк?! Я должен быть на работе!

— Поздно, мы уже проезжаем мимо Колчестера. Не беспокойтесь, день оплачу как полный. И не делайте глупостей, очень вас прошу. Тем более, при даме. Перепить вас было не так просто, но на мою невнимательность не рассчитывайте.

Эстер почти забыла, как разговаривает Флам, когда берёт кого-то на крючок. Его холодная улыбка и любезный тон грозили вылиться в немедленные действия. Казалось, стоит Бинхауэру, бледному от чудовищного похмелья, рвануться наружу, как Флам вонзит в него клыки и, махнув серым хвостом, принесёт к ногам хозяйки.

— Вижу, врать бесполезно, — проговорила Эстер. — Но поверьте: только так вы вернётесь к нормальной жизни и к своей профессии. Дома я покажу вам кое-что. А сейчас — спите. Или хотя бы постарайтесь задремать.

— Надо было сдать вас полиции, я же сразу понял, что дело нечисто, — процедил молодой человек.

— Потерпите, Бинхауэр. Против воли — не значит во зло.

Несколько мучительных часов молодой человек провёл, не находя себе места и ожидая первой возможности опохмелиться. На Ипсуич он по прибытию взирал с явным отвращением. Стакан хорошего виски, взятого в кабаке на берегу, слегка оживил его и он согласился, не теряя времени, посмотреть выбранные Эстер здания. От речного ветра Бинхауэр поёжился и поднял воротник своего видавшего виды сюртука.

Осмотрев несколько построек, он только покачал головой:

— Вы хоть представляете себе, какую вибрацию создают машины? Здание должно быть одноэтажным. Точнее, не обязательно, если соорудить всё по уму… чёрт… в общем, фабрика помещается в специальную постройку, а не какую-то лачугу, где раньше хранили сено.

— Мы не успеем до зимы, — отвела взгляд Эстер, — а я уже так настроилась…

— Арендуйте. Как и хотели. Ищите лучше.

Флам скрестил на груди руки, подумал с минуту.

— Есть старая разорившаяся бумажная фабрика, но в ней располагается общество аболиционистов.

— Так пусть выметаются, их дело сделано. Ну или подвинутся в какой-нибудь флигель.

— Легко сказать! Сами они так не считают.

— Ай, вы не умеете договариваться, — отмахнулся Бинхауэр, — Я сам всё устрою. Полезете в дела всяких кружков — замараетесь, а вы нужны нам чистым. Если, конечно, вы обо мне хорошо позаботитесь, — добавил он шутливым басом забулдыги.

Механику тут же оплатили неделю найма и гостиницу, в которую он побежал почти бегом.

— Если смоется назад к Ритчи, — Флам проводил его взглядом, — ему же хуже.

— Его уничтожат, утопят в долгах и спирту, — Эстер покачала головой, — Последним, что он увидит, станет злосчастная джутовая верёвка. С другой стороны, очень удобно знать, что будет завтра, пусть это «завтра» и отдаёт мучениями рутины.

***

За несколько дней Бинхауэр действительно уговорил владельца уступить здание, поскольку аболиционисты его покинули, и с тех пор оно простаивало. Правда чете Флам пришлось его выкупить полностью, но, по словам механика, так было намного лучше. Его пригласили отобедать, и за столом он вёл себя уже уверенно и вольно, много говорил о деле. Но говорил он всё время с Фламом, как будто Эстер просто не существовало. По началу ей не понравилось такое обхождение, но вскоре она распробовала предвкушение.

Ради грядущего разговора она заранее разложила в гостиной свои рисунки, словно на просмотре в гимназии. Из тёмных пятен акварели лепились нагревательные котлы, коленчатые валы и поршни, росчерки угля и карандаша складывались в ячеистые от множества окон прямоугольники мануфактур. Как далеко оказалось отвлечённое любование от настоящих дел! Вот уже и времени на рисунки совсем не осталось.

— Основательно, добротно… — приговаривал Бинхауэр, осматривая дом Фламов, — сейчас стали строить хуже. Как же я давно не был в Амстердаме! С шестнадцати лет. У нас похожая обстановка. Я со временем хотел бы тоже купить дом, но…

— Никаких «но», — обронил Флам, — Просто станьте нам надёжным помощником.

— Сэр Ритчи, должно быть, в ярости, он бросит меня в долговую яму теперь, вы предусмотрительно не оставили мне никакого выбора.

— Письмо ему уже отправлено. Ваш долг теперь — моя забота, погашу, как только фабрика отработает месяц.

— Понимаю. Что ж, я согласен, хоть меня никто и не спрашивал — развёл руками механик.

В гостиной он стал крутиться волчком, подхватывая с пола один за другим рисунки.

— О, старый добрый коромысловый двигатель. А это что, локомотив в разрезе? Впервые вижу такое не в учебниках. А вы ещё и художник, мистер Флам!

— Моя жена увлекается разными техническими новшествами.

— Так это… — он выпрямился и впервые посмотрел на Эстер не как на предмет интерьера,

— Моя затея, — закончила она.

Бинхауэр потрясённо окинул взглядом сотни листков, которыми был устлан пол, взъерошил волосы и присвистнул, будто увидел крупную поломку.

— Что на вас… как… ведь здесь всё теоретически рабочее, если собрать…

— Теория — зыбкая вещь, мне не терпится перейти к практике.

— Вы не просто выучили конструкции машин, а отрисовали их в разных видах и плоскостях. Катастрофа!

— Усердия миссис Флам не занимать, — пожал плечами её супруг.

— Ох и споёмся мы с вами, леди Эстер! Боже, храни королеву, от эмансипации и правда есть толк.

План закупок ждал Бинхауэра и тот вынужден был уехать в гостиницу до наступления темноты. Эстер, удовлетворённая реакцией гостя, стала собирать ещё пахшие краской листки и, обняв стопку, подумала, что впервые в жизни кто-то безоговорочно похвалил её увлечение. Флам, хоть и интересовался ею, больше любил обсуждать чувства и философствовать, но ведь нельзя требовать сразу всего от одного человека, пусть и спутника жизни. «Здесь я буду наслаждаться тайными радостями с Адамом, а на фабрике мы со Скоттом будем без устали работать. Ах, только бы всё получилось! Жар котлов, гудение машинных залов и свист приводных ремней заменят нам всё на свете: музыку, театр, светские встречи…»

Флам, помогавший супруге, отдал ей кипу рисунков и акварелей. Она заметила, что он снова погружается в свою вязкую печаль, на этот раз даже не поднимал взгляда.

— Всё складывается так хорошо, а вы недовольны?

— Я просто склонен к унынию, — усмехнулся он, — наверное, перегорел от чувств.

Остаток дня Флам всё так же молчал. Эстер надеялась, что он весь погрузился в планы и расчёты, а не в бесплодные тревоги. Когда за ужином супруг совсем ушёл в себя и тишина стала невыносимой, она решила хорошенько встряхнуть его.

— Мне претит ваше сибаритство на супружеском ложе, — нарочито громко произнесла Эстер, — Вы забыли своё предназначение в браке?

Флам едва не подавился бургундским.

— Сегодня вы отдадитесь мне. Иначе следующий разговор состоится с духовником, который вас вынудит, а последующий будет вынесен на публику.

У высокой двери остолбенел лакей и будто врос в неё. Служанки переглянулись озорно. И только Кристина, забиравшая пустые тарелки, пребывала в своём тихом и ничем не опороченном мире.

— Что вы делаете?! — в ужасе прошептал Флам.

— То, чему учит библия. Вы женаты и ваше тело принадлежит мне. Вы им не распоряжаетесь.

— Разумеется. Я прошу прощения за всё, что мог сделать не так, если вы мной недовольны, то я раскаиваюсь.

— Славно.

Уже за дверью спальни, сконфуженный и растерянный, он спросил:

— За что вы так со мной поступили? А свидетели? Это неосторожно…

— Но в глубине души вам понравилось, — Эстер принялась взбивать подушку.

— Сложное чувство, не буду лукавить.

— Адам, я не склонна к разговорам по душам. Вы не угадали в моём поступке главного.

— Я виноват, вы меня наказали.

— Ну же, попробуйте подумать головой.

Подушка отлично занимала дрожащие от волнения руки. Она разбухла так, будто вот-вот лопнет.

— Вы хотите, чтобы всё прошло как у любой обычной пары и…

— Довольно! Мне необходимо знать, о чём вы думали в тот момент. О том, что мы слишком разные? О том, что мои акварели мрачны? Или я надоела вам?

Её плечи стали вздрагивать и супруг подошёл, чтобы обнять её.

— Эстер, вы плачете?!

— Я боюсь потерять вас. Даже когда нет причин, в голову мне лезут дурные мысли, — проговорила она, уткнувшись в его рубашку. — У меня всю жизнь лишь отнимали, не оставляя ничего, и вот я получаю вас… Чувствую, дар слишком щедр, в нём может быть подвох…

— Ах, я невольно вас расстроил. Нет, наоборот, я наблюдал за Бинхауэром, который не мог сдержать восхищения. Он намного моложе, у вас общие интересы, и если бы вы имели возможность встретиться раньше, то мы бы никогда не были вместе, не так ли?

— Какая глупость! Это даже более безумно, чем то, что порой приходит внезапно мне на ум перед рассветом. Адам, я из-за вас теряю голову, а вы выдумываете вздор.

— Не нужно. Я не достоин. Исполнить ваше желание сейчас или позже?

— Сейчас. Не обращайте внимания на мои расстроенные чувства.

Платье с шорохом осело на пол. За ним последовали юбки, кринолин, чулки и сорочка, в ту же груду вещей посыпались шпильки и ленты. Эстер хотелось выпрыгнуть из состояния, охватившего её, сбросить с себя пустые переживания и предаться, наконец, тому, что делают все на свете или почти все.

Она улеглась на подушку и обнаружила на прикроватном столике блюдце с мелко нарезанным апельсином. Пока Флам к ней подбирался, она успела отправить в рот пару кислых освежающих долек.

— Те женщины, с которыми вы водились до свадьбы, отдавались вам так?

— Именно. Кстати, последней стала леди. Молодая вдова. Но чего бы я никогда не сделал — не назвал бы своей хозяйкой такую сердитую даму.

— Но грубость вам по вкусу.

— Вы слышали о смерти графа Карпентера? — Флам вдруг заговорил серьёзно, — Его убила куртизанка. Случайно, разумеется. Я сделал этот вывод, когда выяснил, где нашли тело и в каком виде. Он был связан корсетным шнурком. Как вы знаете, на таком можно баржу оттащить на пару миль. Даже приди он в себя вовремя, не смог бы выпутаться. Такое — не редкость, в момент наибольшего блаженства хочется просить ещё и ещё, но человеческое тело может не вынести подобного обращения. О, она бы тоже не остановилась в нужную минуту.

Эстер снова показались смешными и бесполезными порывы Флама. Уткнувшись в её шею, он осторожничал как мог, пытаясь в неё проникнуть. Когда ему удалось это сделать, блюдце с апельсином снова пригодилось, ибо наблюдать за холостым ходом живой машины было не слишком интересно. Флам трактовал её усмешку и вальяжность по-своему:

— Чувствую, словно я жрец, а вы — древняя богиня, разрешившая мне причаститься земным воплощением. Или царица с фаворитом не из первых лиц.

То ли он заметил её скучающий вид, то ли самому стало неудобно, Флам немного изменил положение и Эстер вцепилась в его спину, оставив на ней ярко-розовые борозды. Супруг стал задыхаться от страсти и двигался всё более напряжённо, словно наливался изнутри сталью.

— Рано, терпите, — приказала Эстер.

Она слишком долго не давала отстраниться, и когда Флам наконец резко оказался снаружи, он опоздал.

— Нет! Не смейте, это шёлк!

Удивительно, но плоть Флама слушалась Эстер ещё прилежнее, чем разум и не уронила ни капли.

— Со мной такое впервые, — произнёс он, — вы творите чудеса.

Эстер покачала головой, изображая разочарование.

— Принесите мне ленту, Адам. Вон ту, лососевую.

Супруг выудил ленту из вещей, лежавших в беспорядке на полу, она забрала её из дрожащих рук и поведала:

— Книжная лавка на углу хранит занятные брошюры, о которых нужно спрашивать отдельно. Курьер намекнул мне. Так вот, в одном из них рекомендуют перетягивать то, что мешает нам обоим порадоваться ещё четверть часа. Идите ближе. Надеюсь, ничем плохим это не кончится.

Виток за витком лента легла на тонкую кожу и кровь, не имея оттока, заставила Флама мучиться ещё сильнее желанием, дошедшим до предела. Пока он весь пылал этим чувством, Эстер затянула узел настолько, что заставила супруга зашипеть от боли.

— Леди, умоляю, не так сильно.

Издевательский хохот сам вырвался из её груди.

— Какой стыд! Видели бы вы себя со стороны, жалкий извращенец. Сейчас будет ещё больнее. Но недолго, — оба конца ленты снова натянулись. — О, наконец-то вы задрожали. Это бодрит.

Утолив себя покорностью Флама и его трогательной мольбой, Эстер ослабила хватку.

— Цветы в моём саду — все для вас, — проговорил он, почувствовав свободу. — Особенно лиловые и алые.

— Звучит загадочно.

Он наклонил голову, показывая след от шторной подвязки, который ещё не сошёл.

— Вот фиалка, совсем одна.

— У вас на лопатках целая россыпь роз, а вы и не чувствуете?

— Нет. Думаю, от лошадиного хлыста вырастут в придачу нежные пионы, а от розог — куст барбариса с плодами.

— В вашем саду я прогуляюсь с розгами, если вы расстроите меня. Послушных зверей не наказывают. Продолжайте, что начали.

Шёлковый хомут явно пошёл Фламу на пользу и Эстер наконец удалось добиться от него смелости. Не столь аккуратный, охваченный желанием он был больше ей по вкусу. Когда его спина получила ещё несколько ссадин, последних и самых глубоких, супруга освободила его, позволив довершить дело в крепких объятиях.

Блуждающий взгляд Эстер встретил жертв их похоти: влажную ленту, стекавшую со столика, опрокинутое блюдце, смятый остов кринолина. Скоро не останется ни одной вещи, которая не навевала бы воспоминаний.

Отрешённый и насытившийся, Флам молча смотрел на неё и долго гладил коньячные локоны.

Вдруг Эстер приподнялась и между её бровей прорезались тёмные морщинки:

— Недавно вы рассказывали мне о детстве, я теперь тоже кое-что вспомнила.

Мне не даёт покоя, что ею двигало тогда… У нас с Робином была гувернантка. Очень красивая женщина. Высокая, с королевской осанкой, казалась совершенно неприступной, но ко мне она питала добродушие. А брат, ох, получал от неё тумаки ежедневно, будто раздражал одним своим существованием. Как ни странно, с каждым днём он вёл себя только хуже. И вот однажды, когда мы были уже довольно взрослыми, он высыпал в камин целую коробку открыток и засушенных цветов, которую я хранила у себя под кроватью. Довёл до слёз и почти до истерики. Гувернантка пришла в страшную ярость. Она высекла его у меня на глазах. Угадайте, в каком виде… Никак не пойму, зачем она это сделала. Наказания всегда проходили у нас наедине, даже за серьёзные проступки.

— Хм. И правда, излишне было подвергать его такому. В воспоминаниях о детстве часто всплывают странные вещи, которых мы тогда не заметили по своей наивности, — Флам разглядывал балдахин над кроватью.

— Робин не плохой человек, нет. Но иногда мне хотелось вернуть тот день, чтобы выбить из него ехидство и злобу.

— Что вы тогда испытали?

— Трудно сказать. Страх, ликование и жалость одновременно.

— Такое не проходит стороной. Стало быть, тот день решил мою и вашу судьбу.