— Крейт, сходишь со мной завтра с утра на рынок? — спросила как-то Флёра. Крейтон посмотрел на нее с недоумением. Она что, забыла, что он раб? Как будто от его желания что-то зависит!
— Это Олли надо спрашивать, — он выразительно щёлкнул пальцем по ошейнику.
К удивлению Крейтона, Олли согласился. Окинул его оценивающим взглядом, сказал Флере:
— Его бы только приодеть! В приличном доме служит, чтобы на люди оборванцем выходить…
Крейтон удивился ещё больше. И рубаха, и штаны на нем были чистые, аккуратно залатанные — вполне прилично для раба. А по каторжным меркам так и вовсе роскошно…
А вот кухарка не удивилась. И утром после завтрака вручила ему костюм, примерно как у самого Олли, только что более поношенный.
Казалось бы, какой пустяк — одежда! Было бы только тепло, а уж как она выглядит, совсем неважно. Но почему-то Крейтон все разглядывал себя, как мог, в каждой блестящей поверхности пытаясь рассмотреть свое отражение, и одергивал коротковатые рукава, и трогал плотную крашеную ткань… Как будто этот костюм больше, чем снятые кандалы, приближал его к миру людей.
— Флёра, — спросил он, отчаянно стесняясь, — у тебя зеркальца не найдется?
И с удивлением подумал, что уже много лет ничего не стеснялся. Страх был, теперь ещё и стыд был, а стеснение… Рабам такого не положено.
Флёра не удивилась просьбе. Ушла в дом, вернулась с каким-то платком.
— Погоди-ка!
Она повязала Крейтону платок, прикрывая ошейник. Ловкие теплые пальцы касались его шеи, это было приятно. Их лица оказались совсем рядом, и в ее глазах ему вдруг привиделось что-то… такое…
Показалось, конечно. Он раб. Зачем он ей?
— Вот так лучше будет, — с удовлетворением промолвила Флёра. Вынула из кармана зеркало:
— На, любуйся! Хорош, что есть, то есть!
Из зеркальца смотрел загорелый темноволосый мужчина средних лет. И не скажешь, что раб, каторжник, преступник. Выглядит почти как прежде…
Прежде у него не было горькой складки в углах рта. И взгляд прежде был другим — жестким, холодным. И вообще все было другим.
Да и хочет ли он выглядеть как прежде? Нет. Просто — как человек…
Город ошеломил Крейтона. Когда господин Альвир купил его, он едва ли был в силах по сторонам смотреть. Во время побега — тем более не до того было. А теперь он жадно смотрел и слушал, словно впитывая в себя звуки, цвета, запахи…
— Что же ты встал? — окликнула его, улыбаясь, Флера.
— Подожди, — у Крейтона вдруг закружилась голова, он цеплялся за какой-то столб. — Подожди, я сейчас…
Тогда она подошла и решительно взяла его под руку.
— Пойдем уж, чудо мое! За меня держись, не упадешь.
Наконец Альвир объяснился с Тиа. Назначили и день свадьбы — через три недели после ярмарки. Можно бы и пораньше, но зачем смешивать два праздника? Сначала один отгулять с толком, потом второй…
Хлопот оказалось неожиданно много, при том, что большую их часть взял на себя Сефрис.
Тиа составляла список своих подруг, которых собиралась пригласить. И про каждую что-то рассказывала Альвиру, упоминала, как они познакомились, что их сблизило… Альвир только удивлялся, как мог он принимать за серую мышку, скучную и робкую, эту девушку, такую умную, наблюдательную и общительную.
— А ты кого позовешь? Надо всех-всех друзей позвать, это же раз в жизни!
Всех друзей… Альвир неожиданно понял, что у него их ни одного нет. Есть те, с кем ему приходится общаться по делам, и среди них, пожалуй, кое-кого можно и приятелем назвать — а вот просто друзей нет. Почему? Когда-то, в детстве, были. Как так получилось? Некогда было, да и вроде как незачем. В недолгие свободные часы рядом с ним была Неви. Но ведь другие как-то сочетают дела, семью и друзей! У отца друзья были. Тот же Сефрис, например.
Альвир решительно вписал в список гостей Ниду с мужем и того паренька, Талрина, которому он помог сохранить дядину гончарную мастерскую.
Он представил себе, как будут удивлены подобному знакомству компаньоны Сефриса, и засмеялся. Ну и пусть! Это их с Тиа праздник, а не чей-нибудь. Тиа наверняка найдет о чем пошептаться с Нидой, да и с Талрином вполне может найти общий язык — она рисует, а он лепит.
По вечерам они с Тиа гуляли по улицам.
На площадях стояли лотки торговцев, а посредине — помосты для выступлений. Альвир смотрел в легком ошеломлении — надо же, оказывается, уже ярмарка наступила. Как же быстро время летит! Целый год уже прошел, а он и не заметил.
Год назад все, кажется, было совсем не так. Или это просто сам он год назад был совсем другим? Он не чувствовал тогда ничего, кроме опустошения. Он бродил по улицам, пытаясь чужими чувствами заполнить эту пустоту — не получалось… Краски и звуки ярмарки, казалось, не доходили до его сознания, он смотрел и слушал, но не видел и не слышал.
А сейчас в нем вдруг проснулась жажда жизни, жажда впечатлений и эмоций. Все стало восприниматься необыкновенно ярко, остро, сильно. Он охапками покупал цветы и дарил их Тиа. Слушал уличных музыкантов и аплодировал им, отбивая ладони. И даже купил несколько сортов медового печенья. Это было достаточно нелепо, учитывая, что сам он не любил вкус меда. В итоге часть печенья он отнес сынишке Ниды, остальное отдал слугам. Зато в доме теперь опять пахло пасекой, как прежде.
А ведь началось все, если подумать, с каторжника, которому Альвир хотел отомстить. Впору теперь ему спасибо сказать.
Альвир с раскаянием вспомнил, что он тогда с ним сделал. И что ещё собирался сделать. Если бы не старик Олли, смог бы он сам остановиться?
Это было нехорошо. Неправильно. Пусть Крейтон разбойник, убийца, зверь, которому место на цепи, но такое… Так ни с кем нельзя.
Впрочем, что теперь переживать? Что сделано, то сделано. К тому же для самого каторжника все обернулось наилучшим образом…
Известие о предстоящей женитьбе хозяина переполошило весь дом. У слуг теперь, казалось, других разговоров не было. Поначалу Крейтон недоумевал — чему все радуются-то? Им ведь лишняя работа, только и всего. Ну, может, для них тоже угощение будет — потом, на другой день. И что? Это же такой пустяк!
А причина оказалась простой и неожиданной — они все любили хозяина. Ну, не так, понятное дело, как Олли, но всё-таки любили. И переживали, видя, как он горюет. И радовались за него.
Интересно, как относились к хозяевам слуги в родительском доме? Раньше ему такой вопрос и в голову не пришел бы…
Приближающаяся свадьба внесла изменения и в работу Крейтона. Теперь они с Олли в основном «красоту наводили», как выразился старик. Так, чтобы хозяйским гостям было где погулять и на что посмотреть.
— Эту дорожку по-хорошему перебрать бы надо, — вздыхал Олли, — видишь, плитки расползаются. Ну, да теперь уж после праздника, а то не успеем со всем управиться!
Как и прежде, Олли много объяснял Крейтону, учил его.
— Эти цветы долго на одном месте не растут — мельчают, вид становится как у диких. Так что ты смотри не забудь, лет через пять их пересаживать надо будет.
Крейтон молчал, пряча горькую усмешку — как будто он столько проживет!
Вдруг мелькнула надежда. Хозяин женится, у него большая радость. Так может, по такому случаю он пощадит Крейтона? Ну, как бы амнистию объявит?
Крейтон гнал прочь шальную мысль. Что будет, то будет, и незачем изводить себя понапрасну раньше времени…
А вдруг и правда?
Спросить у самого хозяина? Вряд ли это было разумно — лишний раз напоминать о себе. Да и в любом случае Крейтону духа не хватило бы заговорить первым, тем более обратиться с вопросом.
Он решил спросить у Олли.
— Как ты думаешь, Олли, когда господин женится… что со мной будет?
Олли выглядел озадаченным.
— А почему что-то должно измениться? Как есть, так и будет. Разве тебе что-то не так?
Крейтон опустил голову. Конечно, старик был прав. Почему что-то должно измениться? Он ведь все тот же. И по-прежнему заслуживает… того, что собирался делать господин.
А с другой стороны — если бы не господин, он ведь почти год назад умер бы. Так на что жаловаться? Ему ведь подарили целый год жизни. И ведь какая это была жизнь! Почти год он не кашлял кровью и не трясся в ознобе, и всегда был сыт, и занимался интересной и нетрудной работой. И люди разговаривали с ним, как с человеком, словно забыв, кто он есть. И Рыжик смотрел восторженно и преданно, виляя хвостиком. И раз или два в неделю он ходил с Флерой на рынок… Правильно Олли сказал — что ему ещё не так?
До свадьбы месяца не осталось, господину сейчас не до него. А сразу после свадьбы тем более не до него будет. Так что, глядишь, он ещё доживёт до зимы… Если удача не отвернется.
— Пойдем со мной, Крейт! — позвала Флёра. — Сегодня последний день ярмарки, что раньше не распродали, будут по дешёвке продавать!
Надо же, целый год прошел. Быстро-то как!
Крейтон шел, не глядя по сторонам, едва замечая, что происходит вокруг. Он думал. Вспоминал, как всё было год назад. Каким он был.
Он был тогда совсем другим. И не только потому, что тогда, на прошлую ярмарку, умирал от рудничной лихорадки. Год назад он не чувствовал ни стыда, ни жалости, когда думал о своем прошлом. Черт, да он и вовсе о нем не думал! Жил одним днём — ни прошлого, ни будущего, только суметь ухватить лишнюю миску похлёбки да избежать побоев…
Они проходили мимо очередного помоста, где выступали циркачи. Полуголый здоровяк с перекатывающимися под кожей могучими мышцами играл тяжёлыми гирями. А рядом, в тесной клетке, метался и рычал в ожидании своего выступления леопард.
— Какой страшный! — с уважением сказала Флёра, глядя на клетку с опасливым любопытством. Как когда-то на Крейтона.
Они уже почти прошли мимо.
Все случилось в один миг. Лязг распахнувшейся дверцы. Торжествующий рев хищного зверя. Множество испуганных воплей, слившихся в один.
Вырвавшийся на свободу леопард мгновение постоял неподвижно, точно выбирая цель, и бросился вперёд. Толпа шарахнулась в стороны, расступаясь перед ним. Посреди образовавшегося прохода застыли, оцепенев от страха, трое нарядных детей и молодая женщина, выглядящая поскромнее — видимо, нянька.
Зверь. Дети. Женщина.
Крейтон кинулся наперерез. Упал на леопарда, прижимая к земле всем весом. Ухватил обеими руками за шею, сдавливая горло и одновременно удерживая на расстоянии от себя страшную пасть. Зверь вырывался, когтистые лапы били по рукам, груди Крейтона. Клочья ткани и брызги крови… Мелькнула идиотская мысль — костюм теперь испорчен, не починить, да и не отстирать. В глазах темнело. Он боролся из последних сил.
И уже не увидел, не почувствовал, как подбежавшие циркачи оттаскивали леопарда, как его самого поднимали, наспех заматывали какими-то тряпками раны, куда-то несли.
Сознание возвращалось урывками. Вот над ним склоняется лекарь, зашивает раны. Боль от иглы почти не чувствуется — то ли еще не очнулся толком, то ли маковым настоем одурманен. Вот рядом суетится Флера, поправляет подушку, подносит к губам чашку. По лицу Флеры слезы текут. Почему? Все же живы… Вот подходит Олли, берет за руку и молчит… долго молчит, а потом вдруг сжимает руку, и в глазах у него что-то новое, раньше он на Крейтона так не смотрел… раньше никто на него так не смотрел!
А потом к нему подошел господин Альвир.
Крейтон вздрогнул. Ну что за незадача! Вот как можно поклониться, лежа в постели? Еще хуже, чем на дереве…
— Не дергайся ты, лежи спокойно.
Господин сел на край кровати. Смотрел серьезно и задумчиво.
— Ну и как же ты додумался до такого — на леопарда с голыми руками? Хоть бы камень или палку подобрал! Ну, на что ты надеялся?
— Я удачливый, господин, — проговорил Крейтон, слабо улыбнувшись.
— Удачливый! Всему есть мера, и удаче тоже. А если бы он тебя загрыз?
Крейтон ответил не сразу. Помолчал, потом сказал очень тихо:
— Это не так страшно…
Он не договорил, и господин это понял.
— Не так страшно, как что?
Крейтон молчал.
— Как что? — настойчиво повторил господин.
— Как когда вы меня убивать будете, — неохотно выдавил Крейтон.
— Что?!
Он опять промолчал. А что тут ответить?
— Ты думал, я все еще… собираюсь?
— Вы же не сказали, что передумали, — Крейтон и сам понимал, что это звучит глупо. Как будто господин должен перед ним отчитываться!
— И ты все это время… когда вернулся… и потом, когда тебе кандалы сняли… и ты не пытался бежать?
— Я виноват, господин, — пояснил он, — я заслужил.
Господин долго молчал. А потом вдруг протянул руку к шее Крейтона. Зазвенел металл. В руках господина был ошейник.
— Зачем? — удивился Крейтон.
— Затем, что в ошейнике да на цепи только звери должны сидеть, — спокойно ответил тот. — А ты человек.
Подумал и добавил:
— Я не вправе дать тебе вольную, ты знаешь. Ты приговорен к пожизненной каторге, и продавали тебя на этих условиях. Но если ты уйдешь, я не буду сообщать в управу.
— Зачем? — снова спросил Крейтон.
— Ты сможешь уйти куда-нибудь… где тебя никто не знает. Начать новую жизнь.
Крейтон задумался. А потом сказал осторожно:
— Если вы позволите… если вы не прогоните меня… я бы хотел остаться. Служить вам.
— Ты забыл, что я с тобой делал? — господин невесело усмехнулся.
— Я помню. Вы спасли мне жизнь. Спасли… меня.
Они молча смотрели друг на друга. В глаза. А потом господин вдруг улыбнулся:
— Ну, оставайся, если так. Олли рад будет, он на тебя не нахвалится.
Он потрепал Крейтона по плечу, там, где не было бинтов, и вышел. Крейтон устало закрыл глаза.
Олли его хвалит, надо же. Глядишь, через год они будут новую яблоню сажать — если у господина родится сын.
Рыжик уже подрос, пора приучать его ходить на поводке. Можно будет брать с собой на рынок, а то он переживает, когда Крейтон с Флерой уходит.
Флера… Может, ему тогда не померещилось… тогда, когда она ему платок повязывала?
Впереди была целая жизнь. Новая жизнь. Человеческая.