Вечерело. Солнце неторопливо катилось за крыши высоток, его лучи отражались на зеркальных стенах, отчего сам воздух казался окрашенным в желтоватые тона, как в старых фильмах про Дикий Запад. Люди внизу бегали крошечными букашками, суетились, спешили по своим делам, несомненно серьезным и важным. В каждом из них Стив с лёгкостью узнавал себя. Он так же бежал всю свою жизнь — на работу, с работы, на деловую встречу, в больницы или детские дома. Бежал на войну, бежал от войны. За счастьем и вопреки боли. Он был рождён, чтобы бежать.

Даже сейчас он бежал, хоть и стоял, недвижимо замерев у панорамного окна на одном из верхних этажей базы ЩИТа. Эта неподвижность была самым быстрым и отчаянным его бегом. Хотелось выключить свет, закрыть кабинет, как-никак рабочий день уже завершился, сесть на байк и мчать домой на полной скорости. Вбежать по ступеням до самой квартиры, отворить дверь, схватить в охапку улыбающегося Баки, который наверняка выйдет встретить его, и больше никогда не возвращаться в тот мир, где лёгкие не дышат родным запахом, где под ухом не стучит чужое сердце, подтверждая и убеждая — Баки жив, он рядом, он с тобой. Но Стив стоял. Связка ключей жгла карман, желание увидеть Баки становилось невыносимым.

Сдавшись сам себе, Стив щелкнул выключателем и, в последний раз оглянувшись на закатное солнце, вышел из кабинета.

Он хотел домой. Боже, как же давно он не ощущал этого желания. Но между тем оно его и пугало. Стив боялся, что не сдержится, просто не сможет вовремя взять себя в руки, и весь поток любви, нежности и страстного обожания, который и так разрывает его изнутри, заставляет трещать по швам, по ниткам расходиться, вырвется наружу и выльется на Баки, ещё не готового принять всё это. Стив любил Баки каждой частичкой своей души, желал его каждой клеткой своего тела, но страх навредить любимому подпитывал самообладание и не давал сорваться, как бы иногда этого не хотелось. Совесть шептала, да что там, кричала на пределе сил, что нечестно скрывать такое от Баки, нельзя каждый день врать ему в глаза, называя своим другом, в то время как знаешь вкус его губ, помнишь сладость совместных ночей, видел ту нежную изнанку, что показывают только самым близким.

Стив планировал рассказать обо всём, признаться ещё в самом начале, но грузить любовными историями Баки, прошедшего настоящий ад, мучающегося ночными кошмарами и всё ещё не сумевшего принять себя как единую личность, казалось лишним. Он хотел оставаться просто другом, пока Баки не восстановит психическое равновесие, и Стив не сможет вновь быть кем-то большим.

С каждым днём держать себя в руках становилось всё сложнее. Раньше он даже не думал ни о чем таком, занятый поиском врачей, оформлением документов, да обычной помощью другу. Но сейчас ночные кошмары случались всё реже, Баки чувствовал себя хорошо (не считая Зимнего, Стив полагал, что это лишь защитная функция мозга, рано или поздно надобность в этой защите пропадет, и Баки перестанет слышать голоса в голове), смеялся и шутил сам, был собой, пусть и сильно повзрослевшим. Стыдно признаться, но Стива возбуждала эта взрослость, грация и опасность хищника в глазах и привычках. Даже металлическая рука кроме вины тянула за собой ряд картинок, после которых светлокожий от природы Стив краснел как от жары.

Всё это в целом создавало впечатление обычной мирной жизни, где можно было выйти утром на кухню, обнять со спины Баки, уже готовящего завтрак, поцеловать его в шею и утащить назад в постель, просто поваляться и понежиться в уютной неге. Но Баки бы не понял, Стив слишком заигрался в друзей, чтобы признаться сейчас, вскрыть все карты и остаться полностью обнаженным перед чужим разочарованием и жалящей обидой — сам бы он не смог простить такой обман.

В таких невеселых размышлениях дорога до дома прошла незаметно. Квартира встретила тишиной темных комнат и едва слышным гудением холодильника. На секунду Стиву показалось, что он снова один, возвращается в холодное пустое помещение, где из мебели старый диван, да этот самый холодильник, поющий свою печальную электрическую песню. Где-то в глубине раздался тихий обрывистый вздох и наваждение спало.

— Баки? Я дома.

Странно, что Баки не вышел встретить его после работы. Обычно тот всегда выглядывал в коридор и приветствовал Стива какой-нибудь ничего не значащей фразой. Да, они немного повздорили вчера вечером, когда обсуждали фильм («Чужой» Стиву не понравился), но утром Баки никак не показывал, что обижен. Боже, а вдруг ему стало плохо? Или опять кошмары?

Обругав себя за излишнюю нервозность, Стив быстро разулся и на ходу снимая куртку прошел через пустую гостиную сразу к спальне, откуда и доносились шумные вздохи. Не решаясь заходить без разрешения, поскольку после Гидры Баки трепетно относился к личному пространству, Стив громко произнес:

— Баки, всё в порядке?

— Ты пришел, значит да-а-а, — последнее слово сорвалось на стон. — Этот садист перестанет меня мучить и даст, наконец, кончить.

— Что? Могу я войти?

— Черт, да я только этого и жду!

Картина, представшая перед взором, разом вымела все мысли из головы Стива. Он замер, жадно, но в то же время стыдливо, вбирая взглядом всё, что можно было разглядеть в полутемной комнате.

Баки лежал на постели, одна его нога была согнута в колене, вторая спущена вниз, так что кончиками пальцев он упирался в пол. Живая рука вцепилась подушку рядом с головой, лопатки крепко прижаты к матрацу, грудь выгнута колесом. Ярко-красная, местами уже намокшая от пота, а потому просвечивающая, ткань обтягивала широкую грудь, обрисовывала кубики пресса, совсем не оставляя простора фантазии. Стив помнил, какими чувствительными становились соски Баки от возбуждения, и мог в красках представить насколько живое болезненное удовольствие тот получал сейчас от трения их об ткань. Она ласково струилась вниз по бедрам и своими складками прикрывала самое интересное, происходящее между разведенных ног. Там, под подолом платья, двигалась металлическая рука, неживое запястье изворачивалось как-то по-хитрому и ходило туда-сюда, заставляя Баки запрокидывать голову и открывать рот в беззвучных стонах и хриплых вздохах.

— Б-баки? — голос подводил.

— Сти-и-ив, помоги мне, — Баки прикрыл глаза, вытянул шею, отчего вены на ней проступили отчетливее, напрягся всем телом и разочарованно застонал, когда металлическая рука остановилась. — Пожалуйста.

Стив тут же оказался рядом с постелью, застыл, не решаясь коснуться разгоряченной кожи. Он еле сдерживался, соблазн наброситься на такого податливого, готового и распаленного Баки был почти непреодолим. Во рту пересохло, член ныл, неприятно сдавленный бельем и штанами, но Стив терпел.

— Что такое, Бак?

— Я хочу кончить. Я не смогу, он не позволит просто так.

— Он? Ты о Зимнем?

— Да-а.

— Что… Что ты хочешь?

— Трахни меня. Пожалуйста, Стив. Как в сорок третьем. В той палатке.

— Ты помнишь?

— Я помню каждый чертов раз, когда мы были вместе. Помню первый раз, когда ты впервые напился и полез ко мне целоваться, а я потом всё утро боялся, что ты возненавидишь меня. Помню, как мы потратили весь вазелин из аптечки миссис Роджерс, и она странно на меня косилась еще несколько недель. Помню тот грязный секс в туалете бара, где мы с Ревущими гуляли в твою честь. Я блять всё помню, Стив!

— Зимний, покажи мне, — от возбуждения во рту пересохло и фраза вышла довольно резкой, больше похожей на приказ, а не просьбу, как планировал Стив.

— Что? — Баки не понял, а вот до Солдата дошло сразу. Металлические пальцы откинули подол платья наверх, открывая взору тут же покрывшиеся мурашками молочные бедра и не особо длинный, но толстый член с выпуклыми венами и крупной трогательно-розовой головкой. Рука, вся перемазанная в смазке, несколько раз прошлась по члену, предупреждающе сжала яйца, а затем опустилась ниже.

Стив опустился на колени, завороженно следя за представлением. Да, пол был довольно твердым, но три пальца, прямо перед его лицом входящие в тело Баки, компенсировали все неудобства. Зимний как-то по-особенному повернул руку, и Баки подкинуло на постели, отчего головка на долю секунды коснулась щеки слишком близко наклонившегося Стива и оставила на ней влажный след. Он воспринял это как призыв к действию.