Утро выдалось прохладным после вчерашнего дождя, даже зябким, пробирающим до костей. По траве слонялась и оседала по склонам дымка тумана. В кронах шуршала листва, сбрасывая тяжелые капли воды, и звонко пели соловьи. Окно было открыто почти настежь, впуская дух свежести, гонимый ветром, и звуки жизни — чему Эмма была премного благодарна, ведь утро — ее любимый период времени, который знаменовал пробуждение как тела, так и духа.

Новый день — новые возможности.

Она проснулась раньше хозяина и едва слышно игралась с Парвусом, боясь потревожить раскинувшегося на кровати огромного демона. Зверек прыгал по постели и нападал то на руку, то на ногу девушки, как кошка на бренчащий мячик, крепко хватая и дрыгая лапками, после чего он отпрыгивал и вновь нападал, раскрывая широко передние лапы.

И все же, мой дорогой читатель, будет ложно утверждать, что Льюис все еще спал: демон еще ранним утром проснулся и в умиротворенной тишине наслаждался тем, как Эмма спала и насколько близко лежала к нему, к хищнику, сделав осознанный выбор.

Валлис, древний, оттого и великий до ужаса, дракон, возжелавший и укравший само Солнце, посчитав его своей единственной и неприкосновенной для других драгоценностью. Он опоясал собой этот огонь, грея свою тушу. Обнял тугими крыльями, осветившими его уродливые шрамы. Она сожгла его раны, запечатав от хвори, согревая нутро, лишая одиночества. Только ее палящие лучи могли вернуть его силу, напоив того своим живительным огнем, светом, чувствами и душой… Которые во веки веков стали его спасением и крестом.

У Льюиса был чуткий сон, чаще в ночи его сопровождала бессонница, отводя того от царства Морфея как ревнивый любовник, повиснув тяжкой ношей. Пусть демона и не волновали потери близких или призраки убитых, само явление войны оставило на нем свой жирный, уродливый след, прорастая в его тело и разум паразитом вместе с поглощенными им жизнями.

С годами стало только хуже: он практически не спал, вполне обходясь тремя-четырьмя часами сна, но из-за бессмысленности жизни эти лишние часы стали лишь балластом для одряхлевшего демона, отдалив от желанной смерти.

И все же, не смотря на бессонницу, приятную компанию ему составляла ночь. Льюис чтил ее как единственное явление в его долгой жизни, которое не переставало удивлять своей самобытностью. Это пора, когда он мог остаться наедине, не быть тревожимым и всецело отдаться чувствам: чутко услышать, как медленно течет жизнь вокруг него, как мир затих, свернувшись в свой кокон, и ощутить свое одиночество.

Демон самозабвенно любил чужую энергию: этот приятный трепет сердца, кровь, гулко гонимую по венам, как из эфемерных чувств — плоть, напитавшись эфемерным, приобретает определенный вкус.

Именно поэтому мужчина еще ранним, холодным утром, едва дыша, вслушивался в равномерное дыхание Эммы, в ее гудящую кровь в теле, толкающую жизнь. Жизнь той, кто упокоилась в его хладных руках, при этом умудрившись во сне нагло закинуть ногу на чужую талию. Льюис даже представить себе не мог, что спать с маленьким человечком — тяжкий труд: рыжеволосая постоянно толкалась во сне, вздрагивала, шептала, плакала, задыхалась от насморка, посапывая, и даже кусалась. Несомненно, ему было не трудно понять, что воспитаннице Благодатного дома снятся кошмары, связанные с ее жутким прошлым, полным лишений и воистину нечеловеческих испытаний, выпавших на долю маленького, но храброго ребенка с сильным духом и открытым сердцем. Она не могла не восхищать его своими поступками и решениями.

Он вдыхал ее пряный, травяной запах, касался янтарных прядей, плавившихся в лучах ленного утреннего света, скользил ладонью по ее спине, слегка прижимая к своему телу, ради одного наслаждения. При этом, Льюис еще никогда не испытывал такой боли из-за желания к человеку, проведя всего лишь одну сознательную ночь с ней — его десна неимоверно зудели.

Все его мысли занимала боль, пока он не услышал, как с ее дрожащих губ сорвалось нечто иное как… его имя, с едким, словно выдержанный коньяк, гневом, со свистом пущенной стрелы, вонзившись в его мозг. После он проглатил волну чувств сердцем и обволок ее голос в себе.

Эмма не может быть с ним вечно.

Лишь засыпая с ним, она близка как никогда к нему, но стоит той проснуться, открыть глаза и прийти в себя, как взыграет неумолимый дух свободы, проклевываясь в сердце, а затем и в поступках, и она беспрекословно уйдет, оставив его позади. Воспитанница Благодатного дома, не соответствует своему предназначению: она не взращённый плод для вина и даже не блюдо, которое можно испробовать. Она восполняется, как и любое живое, независимое от помпезного желания и стола знати. Эмма живет, раскрывая свою личность как бутон редкого цветка.

Век — это совсем не долго, но ее жизнь, наполненная запоминающимися моментами, придает ей вкус зрелости, не исчерпывая и насыщенный вкус цитруса: сочный, освежающий и бодрящий — не дня без приключений, не дня без ее улыбки и тайны. Насыщенность живет внутри нее, в крови, в теле, в улыбке, в голосе и мыслях. О эти мысли…как амброзия, тающая на языке. Если бы у лавандового заката был вкус, то он был бы похож на вкус ее мыслей: сладковатый, ненавязчивый и полный, как у сахарной ваты. Вырвать сердце и испить — слишком просто, но так желанно. Как хочется залезть под кожу, рассечь мышцы вдоль, раскрыть ее плоть и вкусить, забрать ее наполненную, долго играющую жизнь в нутре и оставить себе… Без нее он не может. Он умирает. Он не может так беспечно потратить ее дар, ее душу и ее энергию, поглотив за раз.

Где его любимое солнце ищет свободы?

Для кого она светит?

Куда она уходит?

С кем делит свое тепло?

В какой-то момент мужчина услышал ее сбившееся дыхание, предупреждающее о пробуждении — и вот ее глаза заметались, а тяжелые, припухшие веки, скрепленные остатками слез, разлепились, чешуйками преставая к подрагивающим ресницам. Ее взгляд был полон отрешенности от окружения и сконцентрирован на чем-то таком, что находилось вне понимания демона, где-то там, под коркой желанного мозга, очень далеко и глубоко существовал целый собственный мир полета фантазий, мыслей и страхов. Льюиса манило к ней, как ребенка к рождению слабого детеныша из птичьей скорлупы, становясь свидетелем чего-то сакрального...

Сейчас же Эмма бодрствовала, выспавшись; она заметила, как Парвус потерял к ней интерес и пропрыгал по постели к хозяину, толкая того лапками. Мужчина нехотя шевельнулся и погладил тыркающегося в его руку демоненка, размыкая свои глаза. Тот мурлыкнул, лизнул пальцы демона, после чего скоро побрел вновь на ручки к Эмме, которая сидела на постели и смотрела на эрцгерцога.

— Забавляешься? — прохрипел демон, наблюдая с ехидством за фамильяром.

— Доброе утро, — улыбаясь, сказала девушка. — Я не думала, что ты такой соня.

Льюис с иронией едва улыбнулся на ее слова, ведь он не мог нормально выспаться уже очень долгое время.

— Ни свет, ни заря. Ты уже бодрствуешь, дитя.

Демон закинул руки за голову, поглядывая на Эмму: та уперлась взглядом в его медные, завораживающие глаза, что-то ожидая, но демон ничего не говорил, изучая в ответ.

В отражение солнца тело эрцгерцога приняло серо-голубоватый оттенок, с рассеченными, перекрещивающимися, светлыми полосами, щедро усыпавших все его тело, напоминая дивный рисунок мрамора. Юркий взгляд Эммы соскользнул дальше, цепляясь за красоту чужого, странного тела, столь неожиданно овладевшее ее вниманием.

Каждый миллиметр плоти был усеян какой-то жирной, светлой полосой, и горел россыпью каких-то странных песчинок на ленном утреннем свету как золотой песок. Но больше всего завораживало, как столь огромный демон дышал: его ребра шевелились, натягивая крепкие лоскуты мышц, распрямляя те, а мощный живот волной вздымался и вновь оседал.

Одеяло доходило до места, где должен был быть пупок, но странно… Его по какой-то причине там не было и Эмму это очень сильно озадачило, порождая ворох вопросов, разветвляясь и множась как головы Лирнейской гидры, начиная от способа рождения Льюиса и заканчивая его зрелостью. О которой рыжеволосая не хотела бы знать! Но любопытство зудело желанием самолично проверить…

«Насколько сильно мы отличаемся?» — бился в ее голове вопрос, пока дитя солнца пыталась понять, что к чему и шныркала глазами по живой находке.

Эмма отвела свой взгляд с покатых, крепких мышц живота и скользнула дальше, цепляясь за каждый шрам как за наводящую на путь засечку.

Удивительно! Но она увидела толи медную, толи карминовую дорожку из маленьких волос ниже. Те сияли, словно были созданы искусным мастером из чистого драгоценного металла, отливая огненным светом, блистая, тем самым приглашая вороватый взор Эммы к дальнейшему изучению.

Они настолько были милыми и пушистыми, что девушке аж захотела коснуться их… Но она одернула себя! Девушка не хотела знать, что было дальше. Вернее, хотела, но не осмеливалась в силу приличия и неких мысленных табу, стеснявших ее. Хотя… Может быть, она даже и осмелилась бы через какое-то время, вот только рука Льюиса помешала ей, сбив с мысли и толкнув в поясницу, вследствие чего девушка упала прямо перед его животом, уперевшись в тот.

Мужчина с хрипотцой посмеялся над ее неуклюжестью.

Змеиные глаза изучали ее удивленное лицо, словно напрямую ощупывая его руками, но только незримо — Эмме стало не по себе: к ней пришло осознание, что эти самые всеподмечающие глаза неотрывно наблюдали за ней все это время, и она явно не хотела знать, что Льюис думал о ее наглости в тот момент, когда таращилась на него.

— Восхищает? — шепотом спросил он, хитро улыбнувшись.

Рыжеволосая помотала головой, пытаясь отрицать очевидное. Она сопротивлялась, предпринимала попытки вырваться, упираясь в его упругий живот или не менее крепкую и упругую грудь, но демон за один раз прекратил эти мельтешения, придавив ту лапой к постели.

— Ты знаешь ответ, — просипела она.

— Я хочу услышать это от тебя. Неужели боишься?

Обнажив свои острые клыки на черных деснах, демон пророкотал:

— Ответь мне.

Эмма застыла перед ним, засипев. Он мог видеть только часть ее лица, другая половина была сокрыта одеялом. Ее глаз, который был виден, задрожал, после чего заметался по его морде, телу, мимо тела, к шторам, по Парвусу, но только не возвращаясь к нему.

— Ну уж нет. Любите лесть от ребенка, Ваша Светлость?

Льюис убрал лапу от человека, при этом недалеко переместив ее — на лопатки — девушка невольно прогнулась от его лапы к нему самому.

— От чего такая скупость? На днях ты рассказала мне о своей боли. Не столь умно.

Льюис хрипло и грузно рассмеялся: его грудь содрогалась от смеха — Эмма солжет себе, если скажет, что ее не завораживала грудная клетка демона в этот момент.

— Правда, — сказала она, когда эрцгерцог немного утихомирился. — Ты пытаешься напугать меня за промахи. При этом хочешь услышать слова восхищения. Честно? Это странно, — девушка хитро улыбнулась. — Вы так любите страшную правду, чем сладкую ложь?

— Твой ум, вкупе с наглостью, выше всех ничтожных комплиментов.

Льюис посмотрел на нее безмятежным взглядом, пока он мог это позволить с ней. Пока звериное чутье еще дремало. Потом в ход пойдет пойло лекарши для зверя, чтобы тот немного утих.

— Похвала не снимет с тебя обязанностей. Так, что тебя тревожит? Пусть твои сомнения развеются.

— Прошу прощенья, но мне нечего сказать. Да и зач…

— Не юли, — ледяным тоном отрезал он.

«Твою мать, » — вспыхнула мысль с цветущим разочарованием, и в этот самый момент мозг Эммы стал лихорадочно обрабатывать информацию, прогоняя накопившееся вопросы: «Что ты вообще такое? Как ты родился? Как хийшы (демоны) вообще появились? От динозавров? Почему мы враждуем? Как долго хийшы существуют?»

Внутреннее ее негодование чуть ли не выплескивалось за края разума, едва ли не обращаясь в речь.

— Как ты что? — спросила Эмма после минуты вдумчивой тишины.

— Что именно?

Когда рыжеволосая поняла, что сказала какой-то бред, то замерла, при этом упираясь в его лапу, не уступавшую по силе и упорству от ее сопротивления.

— Не-а, просто забудь. Все хорошо!

Эмма перевела свой взгляд на демона, тот отвечал ей слегка раздраженным, медным взглядом, нет, даже каким-то слегка рыже-желтоватым как желток на свету, не спуская с нее острые зрачки, о которые, если бы это было возможно, можно порезаться.

— Пора вставать! — сказала Эмма с задором, неловко улыбнувшись.

Мужчина посмотрел на нее лениво — он прекрасно видел ее невинные, детские надежды: выделите он прекратит мучить ее вопросами и своим обществом на одной кровати, находясь так непростительно близко.

Льюис отвернулся от нее и ответил на предложение как-то безэмоционально, даже холодно, щелкнув зубами:

— Да. Пора.

Когда эрцгерцог вознамерился встать, то Эмма резко отвернулась из приличия, при этом ненароком втыкаясь глазами в зеркало, заметив поистине интересную и вполне обычную картину: Льюис переодевался, стоя вполоборота. Его странное, огромное тело вновь манило к себе взор юной особы.

Демон был крупным, хорошо слаженным физически, с гуттаперчевой, как у кошки, тонкой и длинной талией, манившей к себе… Ну и, Слава Богу, он был в труханах.

Юркий взор Эммы скользнул далее по чужому отражению. Все мужское тело было покрыто бугристыми, разветвленными шрамами — не было ни одного клочка плоти, где бы не наблюдалось этих полос, кое-где выдранных с мясом.

Она с интересом стала разглядывать его крепкую спину, заерзав ногами по одеялу, и не заметила, как засмотрелась на плавно перекатывающиеся под кожей крупные мышцы, похожие на крылья, из-за лопаток. Во рту подступила слюна — она невольно сглотнула и облизнула сухие губы.

В какой-то момент ее зачарованные глаза поднялись с тела демона, и уже со страхом, с едва пришедшей осознанностью положения, впились в его укоризненные очи — Льюис уличил ее в омерзительных делишках.

Эмма, как фитиль бенгальских огней, быстро загорелась, зардев от смущения и отскочила от зеркала как ошпаренная. Эмоции настигли ее разум прежде, чем та успела что-либо предпринять, дабы овладеть собой или что-нибудь ответить ему, и она, обессилив, упала лицом в ближайшую подушку — лишь бы не видеть Льюиса.

— Когда дело доходит до войны, то люди вооружены, слажены и бравы, но, когда дело доходит до их нагого тела — они лгут, юлят, а их силы хиреют на глазах. Ведь будучи нагим нечего прятать. Да, Эмма? — с колкой издевкой и каким-то насыщенным глубоким голосом просипел Льюис.

Она с удивлением посмотрела на него, едва оторвавшись от спасительной подушки, — демон до сих пор стоял по пояс обнаженный, повязав какую-то тряпку, приспущенную по краям бедер. И опять эта карминовая полоса, пролагающая путь в неизведанное…мужское под тканью.

— Это не то, что ты подумал! — Эмма запнулась, не зная, что сказать. — Ты сам это начал!

— Что именно? Переодеваться или смущать незрелую особу с ее фантазиями?

— Мм, смущать!

— Фантазерка. Возьми свой грех на себя и не распространяй его на других.

Эмма не выдержала его издевательства, хотя основной причиной этого взрыва бурного негодования стало ее смущение и просто-напросто немощность в таких стыдливых моментах.

— Признай это, Эмма. Кажется, ты побагровела.

И она признала это: встав с кровати и спрыгнув, девушка рванула, прошлепав, к двери. Толкнув ту, Эмма попала в другую комнату, в которой некогда пила чай с идиотским (на данный момент) Льюисом!

Миновав стол с знакомыми креслами, девушка добрела до центра комнаты, села на пол и внутренне закричала, махая руками в разные стороны.

Говорят, в народе: «Как начнешь утро, так и пойдет день»

«Хорошее начало! Ничего не скажешь, — подумала с иронией Эмма, помогая себе жестикуляцией выместить остатки своего негодования. — Это будет долгий день!»

Быстро успокоившись, причесав нервы и отыскав самообладание, она стала вслушиваться в тишину, все еще ощущая, как трепещет собственное сердце канарейкой в волнении. Эмма положила на грудь ладонь и стала осматривать пространство более тщательно. Демон точно был занят, а это значило, что у нее есть немного времени, чтобы приметить обстановку и то, что можно было из всей этой многовековой рухляди применить, если припрет защититься.

Наворачивая очередной круг по комнате глазами, по воле случая, она наконец-то воткнулась в собственную сумку, притулившуюся на комоде — Эмма тотчас устремилась к ней. Телефон и Эндрю — это главное. Ей нужно понять: может в смартфоне были звонки от ее опекуна, ее личные заметки или… Боже упаси, сама школа могла узнать об этом реально дерьмовом инциденте!

Едва не свалившись и не устроив бедлам, девушка все же достала сумку, поковырявшись там, и пришла в ужас, от чего заскакал пульс, а дух, кажется, гирей упал по самые пятки…она не смогла найти ни телефона, ни того чертового листка с неудом…

Ее не беспокоил так сильно тот факт, что она без нижнего белья или в чужой одежде, сколько устрашала сама мысль об возможных ужасных последствиях этих двух пропаж — носителей информации, которую не стоило видеть демону. Эмма почему-то была уверена, что Льюис не причинит ей боль, хотя и пытался ее переубедить в обратном…

Девушка села на пол, лихорадочно соображая. Времени катастрофически мало.

«Он забрал у меня телефон! Он может быть в его комнате. И почему я раньше не подумала об этом?! Он не хочет, чтобы я звонила куда-либо в такой ситуации? Или он что-то скрывает? О чем он вообще думает?!»

В спальне послышалось шуршание — Эмма быстро, едва не выкинув, вернула сумку на прежнее место и села в кресло поудобнее в последний момент, лишь краем глаза успев заметить, как дверь слегка приоткрылась: оттуда высунулся Парвус, уставившийся с подозрением на человека.

— Мяв, — позвал ее кошко-демон.

Эмма улыбнулась.

«Они не могут читать мои мысли!» — пришло ей стремглав в голову, и девушка более-менее успокоилась.

Демоненок проскакал к ней и одним прыжком преодолел высокое расстояние от пола до спинки кресла, в котором сидела Эмма.

«Я в чужой одежде… Чья она? Его? Явно нечеловеческая — слишком большая. Что вообще произошло в ту ночь? Моих вещей нет ни в комнатах, ни в ванной. Ходить без нижнего белья просто унизительно. Он же видел, так? Скорее да, чем нет… Я еще не была так долго с ним»

Рыжеволосая уперлась коленями в сиденье и, развернувшись лицом к демоненку, протянула ему свою руку — тот заинтересованно понюхал и лизнул ее пальцы.

— Ты как его маленький ребенок, — прошептала Эмма с умилением и грустью, пока тот мурлыкал. — Ты, наверное, знаешь его лучше всех. Наверное, приятно ощущать его тепло и любовь.

— Мур-мя, — ответил демоненок, прыгнув на руки, выглядывая из-за ее плеча.

Льюис возвышался над девушкой одной большой темной горой, накрыв своей тенью и поглотив пространство вокруг себя.

— Какое интересное утро, — прозвучал бархат мужского голоса над ее ухом.

Эмма подпрыгнула на месте, чуть не вскричав и прижав к себе кошко-демона, тот когтями впился в ее плоть, вследствие чего раны немного закровоточили, а кожа засаднила.

— Почему ты не сказала мне о своем провале? — ледяным голосом сказал эрцгерцог.

Демон в гнетущей тишине положил тот самый, родненький, треклятый лист на стол, придвинув к жертве. У той дыхание сперло от волнения.

— Я не знала, что сказать! И как это … сказать.

Льюис слышал, как ее сердце гудело внутри грудной клетки, быстро качая кровь, что очень волновало его собственное нутро, словно внутренний трепет ребенка Солнца вливался внутрь него коньяком, освежая, прогревая кровь и гнушаясь жаром на его ядро.

— Какая наглая ложь, — прохрипел он. — С тебя три шкуры спустить?

Эмма измученно смотрела в его рыжие глаза с тонким серпом зрачка. Это плохо, ведь тонкий зрачок давал ясно понять, что демон насторожился и он в состоянии готовности поохотиться — девушка такое наблюдала у кошек, когда те охотились за всякой живностью. Ничего хорошего.

— Хорошо, я знала. Но боялась сказать об этом, ведь ты мог разозлиться.

— О, Эмма, я сейчас зол как никогда… Так беспечно и нагло, — прошипел Льюис, улыбаясь.

Она упрямо посмотрела в его глаза — в них не было злобы, но что-то…пронзительное и животрепещущее, как пламя во тьме, притаилось в нем.

— В чужих вещах не прилично копаться, сэр!

— Ты также говоришь своему учителю? Или она знает лучше? Как лучше нагло лгать, как утаивать свои провалы, как избегать своего незнания и делать вид, что все в порядке.

Девушка окаменела от его слов, но старалась держаться молодцом.

— Забудь этот жалкий лист. Эта дрянная фикция не стоит внимания. — Льюис погладил ее по волосам, медленно перебирая короткие пряди. — Оторвать бы руки тому, кто составлял эти документы, а затем четвертовать.

— Ты…злишься? Или нет? — Спросила она его, пытаясь прощупать почву, казалось, усеянную ловушками.

Эрцгерцог хрипло рассмеялся и положил свою лапу в перчатке на ее голову, с каким-то неясным умыслом поглаживая, — Эмма напряглась. Ее сбивали его эмоции, еще и эта чертова костяная маска, скрывавшая истинный лик. Он искусный мастер лжи.

В его глазах больше не было огня — это была более страшная эмоция пустоты и апатичности. Демон уже равнодушно сказал ей:

— У тебя хороший ум и знания, которые я вложил в твою светлую голову. Большая часть тобою решена верно.

— Правда?!

— Истина — твой достаток. Не траться на мелочи.

Льюис повернулся и собирался выйти, как вдруг остановился и леденящим душу голосом предупредил, хрипя как зверь из могилы: — Эмма, не смей даже думать, что я не слышу тебя и не вижу твоей лжи. Научись играть по-крупному и не следить.

Она смотрела на него, сжав лист с волнистыми пометками карандашом на хийшском. Пахло сигарами и чем-то ненавязчивым древесным от листа.

— Пора завтракать — тебе нужны силы.

— Хорошо! — ответила девушка, лучезарно улыбаясь.

Но и в этот раз она солгала: на этот раз самой себе.

***

Когда они вошли в обеденную, Эмма первым делом заприметила на столе алые, с вьющимся стеблем, цветы, усеянные множеством маленьких бутонов: они источали едва уловимый сладкий запах, отдавая металлом.

Эти странные цветы, которые росли не столь в большом количестве возле особняка, жалкими клочками как сорняки, но тем не менее заполонившие собой все пространство, встречались на каждом пути и попадались на глаза чаще, будь то фрески или надписи на хийшском языке, в виде вплетенных цветов в строки, чем портреты господ или эпизодические витражи с лиро-эпическими героями сказаний.

Девушка с некой тревожностью и очарованием смотрела на растение с маленькими, но пышными бутончиками. Они снились ей во снах, то указывая нужный путь к следующей встречи с Матерью, то пробивались сквозь ее плоть в кошмарах, разрывая нутро на мелкие кусочки.

— Что не так, дитя? — подал голос демон, который напоминал тихий, одинокий гул ветра.

Эмма, пробежав настороженно глазами по столу, остановилась на Льюисе.

— Что это за цветы? Никогда таких не видела.

— Ах, виида, — протянул он задумчиво. — Священное растение, которое произрастает на нашей земле. В некоторой степени оно является отражением нашей культуры. Очень капризное.

Нашей прозвучало отдаленным эхом для Эммы.

«Какой этот Ваш мир? Он так же необычен, как и эти цветы? Почему отражение? Одно растение… Что в нем такого? Почему демоны избрали его как знак?» — вопросы крутились вихрем в ее голове. Она не решалась задать ему большую часть из этих нелепых вопросов. Нет, он знает гораздо больше и даже отвечает ей, правда, часто немногословно и не прямо, если ему это не выгодно или не обременяет его.

— Я отобрал лучшие для моего юного гостя.

— Спасибо. Они божественно прекрасны, — радостно ответила она ему, отшутившись.

Челюсть за время ее раздумий онемела, прогоняя в разуме вопросы, двигая тем самым неосознанно мышцами рта и языка, но не проговаривая вслух.

— Во что ты веришь?

— Это столь актуально за приемом пищи?

Собеседница кивнула головой — Льюис тяжело вздохнул. Медленно выдыхая воздух и шипя как ленное дуновение ветра по-утреннему полю, наполненному тяжелым смогом, он ответил на родном языке:

— Я верую в вечное и нерушимое. В жизнь и смерть.

Сердце рыжеволосой застыло и пропустило два больных удара, качая тяжело кровь.

«Что это значит?» — подумала она про себя, задавая исковерканный вопрос демону на хийшском:

— Что оно является?

Льюис сделал ей негласно замечание, остановив ее ничтожные попытки одним указательным пальцем в белоснежной перчатке. Он поправил ее, взмахнув медленно рукой как дирижёр, когда та собиралась с силами и, стараясь, выдыхала вопрос на родном его языке в попытках повторить пируэт из звуков.

— Мы почитаем жизнь и смерть, вечный обмен энергией меж всяким сущим в мире. Каждый из нас несет частицу вечности божеств. Охота — это ритуал, включающий в себя своеобразное и неоспоримое подношение. Пища — энергия. Охота интимна для нас, как для вас обращение к Богу.

Эмма сжала голову, та пульсировала от крови и все скрипело внутри. Девушка с сомнением посмотрела на него — слишком запутанно изложена суть, особенно еще на хийшском.

— Сложно.

— Суть вечного лежит в осознании жизни, — начал снова Льюис. — Забирая чужую жизнь, мы взращиваем свою и благодарим ﻮ๏๔ за предоставленную пищу. Когда-нибудь и мы умрем, передавая свою жизнь и плоть другим. Такова вера моих предков.

— Что есть для тебя чужая жизнь?

— Пища, — легко ответил он.

Эмма потерла виски — мозги вновь от эрцгерцога начинали кипеть.

— Что тебя тревожит?

— Даже любимый? — с сомнением спросила она его.

— Поглощение ядра — это высший акт привязанности и выражения любви.

Эмма глубоко и измученно выдохнула, затем настроила себя на следующий вопрос к демону, переходя уже на человеческий язык.

— Ты говорил о том, что многие хийшы до сих пор едят людей. Ты приверженец традиций?

— Значит ли это то, что я ем до сих пор людей? Кажется, я уже отвечал на этот вопрос, дитя.

— Не совсем. Значит ли это то, что каждая жизнь некогда… Съеденная тобой — это ценность?

Демон притих.

Эмма больше не ощущала его игривый взгляд на себе. Вернее, она просто не видела его глаза под маской: не было более рыжего отблеска и метаний в расщелинах маски — там была просто тьма. Сам Льюис был, как всегда, с ног до головы облачен в черное одеяние. Весь его образ теперь пугал девушку, особенно ощутимо нависшая между ними гробовая тишина.

Это все равно, что прийти в лес ночью и ощущать, как что-то находится рядом с тобой, дышит тебе в затылок, наблюдает, но находится не в поле твоего зрения, что дает пищу для скорейшего созревания паники; Эмма не может контролировать положение — настала паника, которую та пыталась заткнуть в глубины себя, но с виду девушка держалась молодцом.

Льюис же спокойно перебирал пальцами правой руки по странному фрукту, достаточно большому для человека, но для самого демона оно было не более размером с яблоко.

— Ты слышала, как кричит мясо? — хрипя, начал демон, сделав медленный надрез на кожице плода. — Когда ты ешь, то спрашиваешь себя ради чего ешь и кто умер, чтобы оказаться на твоей тарелке? — Сок медленно стал стекать по его пальцам, смачивая кожу, срываясь синими каплями с изящных цепких когтей на блюдце. — Спрашиваешь ли ты себя за каждым приемом пищи, стоит ли твоя религия утерянных душ?

Когда в блюдце накопилось достаточно сока, эрцгерцог отставил плод в сторону и взял нечто схожее с мясом — Эмма с тревогой созерцала приготовление пищи, но она не могла понять, что именно было в его руках, поскольку сидела поодаль от самого хозяина.

— Благословляешь ли пищу? Вспоминаешь ли то, кем было это мясо и за счет кого существовало?

Льюис аккуратно подцепил палочками нечто склизкое, окунул в синий сок, то сжалось, и скворча, приняло совершенно отличный оттенок, сменяя кровавый цвет на бледно-розовый. Он промокнул этот кусок в другом блюдце с чем-то бордово-алым и, поднеся ко рту, вкусил с наслаждением облизнувшись — Эмма сглотнула (приятный запах как у мяса) и отвернулась от сие пикантного зрелища, пытаясь нашкрябать или отковырять себе ответы на возмутительные вопросы Льюиса под корой головного мозга.

— Сомневаюсь, — издевательски протянул он, рыкнув. — Заложенное природой не изменить. Оно больше миллиардов лет формировало организмы, чтобы в итоге привести нас каждого к тому, что мы имеем сейчас. Это не конец.

Парвус, все это время сидевший на соседнем стуле и выглядывавший из-под стола, потянулся лапками к яствам в надежде, что ему перепадет лакомый кусочек.

— Но, — Льюис задвинул стул, где сидел его компаньон, тем самым лишив того доступа к столу. — Не исключены взаимоотношения. К сожалению, очень редкие.

— Я слышала, как в муках кричат животные, — серьезно сказала Эмма, зацепив вилку и звонко ударив той обо что-то другое металлическое, из-за чего гул заставил напрячь слуховые перепонки. — Как их массово забивают насмерть, чтобы стать чьей-то пищей. После чего их плоть лежит на прилавках без употребления, заветривается и нещадно выкидывается. Это пренебрежение жизнями.

— Ты остановила этот беспредел?

Демон улыбнулся про себя, что невозможно было увидеть из-за расстояния и маски. Он спокойно, испивал из бокала, в то время как Эмма ощущала на себе его желчный укол в самое сердце. Яд, которого, разветвился по венам, распаляя до болезненной лихорадки.

Эрцгерцог стал слишком часто попадать в яблочко, как в ти’ре, словно девушка была его мишенью для забав.

Откуда она могла знать ответы на его просто отвратительные вопросы? При чем дать ответы на них можно только с приобретенным опытом! Или только проживя века, в которых жил далекий ее прадед, который, наверняка, видел или участвовал в войнах между хийшами и людьми…

Несомненно, были книги с хронологией развития цивилизаций, историей, но это было так плоско, дрябло, сухо по фактам, вследствие чего Льюис каждый раз называл людские труды ничтожная забава теней, ведь от «великих» деяний остались только призраки былых лет.

Демон требовал ощущений от нее и собственных мыслей к проблеме, но девушка терялась в хрониках и в собственном буйном разуме.

Эмма зыркнула с укором на Льюиса, сжав челюсти, потом посмотрела на свои руки словно она могла что-то сделать ими сейчас или как будто на этих руках была кровь убиенных и невинных, которых она не смогла спасти от рока злой судьбы: от тех, кто, возомнил себя богом над сущностью и душами других, пожирая. Те самые избалованные и пресытившиеся чужой жизнью по самые края чаши с кровью.

Она ощутила свое бессилие перед опытным демоном, ударяясь о его неприступность.

— Именно, Эмма. Ты ничего не сделала, — подтвердил Льюис.

Та сжала зубы до скрипа — ее раздражали его слова о немощности, об ошибках, о глупостях и детских мечтаниях! Он строил фундамент на ее бессилии и промахах для своей многовековой идеологии, чтобы потом втоптать человечишку в грязь — о, да, она прекрасно это понимала.

Ее ошибка — его преимущество.

— Стремиться жить — это прерогатива любого существа, — сказала она, испепеляя изумрудом глаз Льюиса, сложившего свои руки и подпиравшего ими подбородок, внимательно внемля.— Отбирать жизни — грешно.

— Вы впихнули моральные устои в первозданную, оттого и жестокую природу, пытаясь подогнать ее под собственную систему.

— Это немыслимо, чтобы кто-то жил в неволе лишь для того, чтобы стать чьей-то едой!

— Я не сторонник массового производства и забива скота ради обезличивания и низвержения его в товар. Однако, вспомни, что не ты одна из человеческого рода и не ты последняя, кто будет трактовать тенденции для общества. Система была создана ради удовлетворения нужд. Что’ж, теперь не нужно убивать за еду и выживать.

Он почесал Парвуса, притулившегося на его плече и гипнотизировавшего вместе с тарелкой с едой и самого эрцгерцога, но на хозяина его чары не действовали — Льюис не соблаговолил демоненку — кусочек так и не перепал страждущему.

— Система… — задумчиво прошептала Эмма, хмурясь.

— Глобализация, — с раздражением и отвращением прорычал демон это слово, словно сплевывая желчь. — Конвейерное производство: массовое, безликое, стандартное. Оно коснулось нас всех, став бременем и поводьями верхушки для народа.

Эмма ответила ему, блистая хитрым изумрудным взглядом:

— Ты тоже часть знати.

— За словом ты в карман не лезешь, — горько посмеялся Льюис и прогудел, в презрении шипя: — Ирония в том, что я ненавижу фермы. Они убивают суть жизни, превнося лишь опустошение и разорение. Охота для них стала забавой, лишь опьяняющий вкус, да игра ничтожеств с пищей. Отвратительно. Раболепно.

Эмма воспылала сердцем к словам монстра — он был на ее стороне. Кажется. Так, по крайней мере, она посчитала.

— Ты хочешь, чтобы животных перестали массово убивать, а все люди пришли к пониманию? — Демон ощерился. — Не смей лгать мне, что ты не ела мясо. Благодаря чьей-то энергии, которую ты поглощаешь, будь то растение или мясо — ты до сих пор живешь. Это энергия. Энергия — это жизнь. Питание — это жизнь.

— Это твоя религия.

— Как грубо. Не боишься последствий?

— Я не хочу, чтобы животные страдали! Они не заслуживают жить в страхе, в клетках, вне воли, по чьему-то желанию! День за днем! Никто не должен так пренебрежительно относиться к чужой жизни! Поднимать себя за счет угнетенных! Это не справедливо, аморально и просто низко!

— Хм, а только ли животные?

Льюис ощутил сильную жажду от ее хлестающих возмущением слов и от жара, с которым она отстаивала положение скотины на убой, некогда занимая такое же безысходное, ничтожное положение.

Если бы не ее сила веры в лучшее и любовь уверовавших в нее, то еще бы тогда все дети пошли бы под нож, расфасованы и были поданы к столу знати, а затем и отведаны со всем желанием и наслаждением своих господ, набивших бы свое брюхо нежной, детской плотью. Если не так разрешилась бы их участь, то им была бы уготована иная судьба — стать главным блюдом на Кувитидале: кто на угощения, кто на рынок, кто на подношение. Так или иначе, порочный круг никогда бы не был разомкнут, но …общество потребления разрушено, королева убита вместе со всеми действующими в то время регентами, народ спасен от обращения в диких, произошла смена власти, а за ней и смена политического курса — наступила новая эпоха правления.

Это был долгий путь для всех

Сила веры Эммы велика: она, будучи ребенком, глаголила истину, столь древнюю и забытую — ценность любви. Детеныш скота сплотила всех в хаосе, дав им ориентир и напитала каждое трепещущее сердце рудниковыми водами божественного начала. «Возлюби ближнего» стало на тот момент спасением для потерянных и немощных. Но как ни крути, этот дивный образ непорочной девы — всего лишь крайность, воспетая ее ближними, ведь человеческий детеныш на самом деле очень часто заблуждается и путается. Лишь подножный скот.

Дева не посланец божий, а воительница с разящим мечом — многие этого не замечают, ведь по ошибке думают, что дитя ведает все, жертвует своим во благо других и зрит в даль мирозданья. Истинный ее путь устлан кромешной тьмой, — не видит она дальше вас самих, пока не окропит чужой кровью решения свои.

Дать шанс людским врагам и не дать им умереть? Разве что последний кретин решился бы на такое. Однако, Эмма не была бы Эммой, если бы у нее не было кромешных промахов во тьме, которые не освещали бы путь другим.

На Льюиса хлынула жестокость, коловшая грудную клетку, смешиваясь с вожделением от жажды изничтожить ее рвение к идеалам свободы и мира.

— Эгоистично полагать, что своей беспечностью ты сможешь обуздать мир. Эгоизм — свято дело только тогда, когда у тебя есть чем прикрыть себя.

Глаза Эммы заметались в поисках спасительного лоскутка мысли, хотя бы одного маленького. Зацепившись за священное растение глазами, рыжеволосая решила вновь поднять тему, с которой они начали диалог, но немного переиначив: — Я читала об этих цветах. Вы освежевываете ими тела жертв.

— Как и люди освежевывают свою дичь.

— Если вы продолжите нападать на людей, то мира не будет!

Льюис о чем-то задумался, крутя виртуозно в руках острый нож. Эмма наблюдала за этим верчением с напряжением. Затем, в какой-то момент, демон резко вонзил тот с силой в стол — данный знак трактовался как то, что мужчина пришел к умозаключению. Девушка вздрогнула.

— Тема воистину важна и многогранна, но употребление пищи не менее важно. Особенно для тебя, Эмма. Ты без сил, а также мы ограничены во времени, поэтому я предлагаю тебе убедиться самой на практике, вкусив все, что будет твоей душе угодно, — он наблюдал за ее движениями.

Эмма поняла с первых его слов — он не хотел спорить, поэтому она пошла ему навстречу и кивнула в ответ.

Эрцгерцог играючи, с леностью насытившегося кота, поматывал лимонно-янтарную жидкость, шипящую, как шампанское, в бокале. Та словно нашептывала ему тайны собственного вкуса, который плясал бы огнями на языке, заливая пространство в душе, насытив восхитительным чувством.

Льюис выглядел сегодня по-особенному очаровательно в холодной ясности туманного утра, с льющимся ленным светом через огромные окна комнаты. Движения мужчины были медленными, уверенными, с присущей ему вальяжностью хищника. Широкие плечи еще пуще раскрыты, являя силу.

Эмма с удивлением только сейчас обратила свое внимание на одежду эрцгерцога: вместо его излюбленной мантии была рубашка из черного шелка, которая блестела на свету, на концах рукавов были рюши с фиолетовые вычурными декоративными пуговицами. Верхние три из которых были расстёгнуты, являя его парящие точеные ключицы.

Демон красиво отпивает из бокала освежающий нектар, делая медленный глоток за глотком — невольно возбуждает. Капли от перепада температур образовывают морось на хрустальном бокале, стекая на тонкие, гибкие пальцы, очерчивая изогнутые, твердые когти, скатываясь куда-то дальше и срываясь.

— Я так понимаю, в твоих планах на сегодня только лицезреть пищу, — подтрунил ее Льюис, медленно облизывая острые клыки.

Эмма перевела усталый взгляд на еду.

— Не бойся, она не укусит.

«Ты можешь» — подумала она с иронией, после чего сказала:

— Я попробую

Стол не ломился от яств: все было скромно и минималистично подано со вкусом. Не было ни жирных, ни мясных блюд, если, конечно, мясо вообще было подано. Он весь был усыпан фруктами на любой цвет и вкус — те были только-только сорваны, ведь с плодов стекала заманчиво морось, напоминая Эмме об прохладе любимых утренних часов.

— Пробуй тщательно, — спокойно ответил Льюис, отпив из бокала.

Девушка сложила руки перед собой в молитве, закрыла глаза и с ее губ слетели первые слова, как лепестки цветов сакуры, гонимые ветром. Ей казалось, что нужно вспомнить каждую жизнь и оплакать их, что сейчас она как-никогда не хотела есть, особенно, при демоне, ведь Эмма ощущает стыд за то, что вообще питается, и гнев за то, что она не отличается от таких же ненасытных употребителей чужих жизней.

Еда — это энергия, но ради этой энергии мы добываем чужую жизнь, вернее, мы просто убиваем массово, нескончаемо. Животные, которые из поколения в поколения живут, чтобы стать чьей-то пищей обречены родиться — породить — умереть. Легко говорить той, кто не на месте этих животных… Рыжеволосая вздохнула, кажется, или не кажется — она сама ощущает себя тем еще куском мяса.

Эмма почувствовала, как толстые стенки желудочков сердца наполнились каким-то тянущим холодом. Ей стало дурно. Однозначно. Ни один кусок не лез просто в горло. Ее подташнивало, живот болезненно и предательски урчал.

— Съешь. Не мучай себя, — вновь напомнил демон.

Эрцгерцог легко отрезал кусочек мяса и положил тот в рот, потом он вновь отрезал, обмакнув в соус и проглотил, потом еще один и еще… Нечто сочное и вкусное — Парвус облизнулся.

Ей было не по себе за этим столом — она была лишней здесь и должна разделить с хозяином трапезу. Вот эта проблема — совместное потребление пищи. Оно гораздо интимнее, чем кажется на первый взгляд. Ты не просто ешь — в питании есть свой едва уловимый посыл для каждого. За одним столом ты либо отрекаешься от быта хозяина, подходя избирательно к пище, либо принимаешь и разделяешь веру и вкусы или же за столом демонов делят тебя…

Гастрономические привычки — это, в первую очередь, залог твоей жизни, здоровья, насыщения, а вкус — это вторичное — то, ради чего мы порой готовы есть всякую дрянь и страдать от этого.

Девушка отчужденно прошлась глазами по пище. Раньше она ела и не задумывалась об этом, ведь еда вкусная, ее же надо… Ну, просто есть. Но нет, тут внезапно оказывается, что все это время она ела чужих детей, чужие жизни. Как и многие люди, как и многие демоны…

«Разве мы отличаемся?» — спросила она себя.

И вправду, люди едят каждый день, по нескольку раз за день…Демоны, которые ели людей, Боже, сколько же поколений сгинуло там? Назвать родину этих тварей, кроме как адом для человечества — язык не поворачивается.

Начиная с Обещания, данным предателем (в более нецензурной версии: шлюха дьяволов, как его впоследствии заклеймит весь людской род) Юлиусом Ратри в четырнадцатом или пятнадцатом веке по двадцать первый год… Шестьсот — семьсот веков, каждый год, каждый месяц и каждый день, каждый час люди умирали, дабы стать чьей-то пищей в неволе по прихоти своих угнетаталей.

Те, за кого Ратри сражались, проливая кровь врагов, по иронии были отданы как залог «Нового мира», а их кровь и кровь невинных людей, пролитая этим блядским кланом, наполнила до краев все поднятые еще тогда чаши на пиршестве хийш, венчая победу и Великого Короля.

Строки из людских летописей гласили:

Один съедал целого человека за день, деля его на части, некоторые глотали заживо за раз набивая себе брюхо… Сотни-тысяч ненасытных голов на каждое Божье чадо… Их устрашающая суть лишала жизни каждого и за каждую жизнь мы в ответе…»

И все это не просто из-за слабости и бессилия, сколько из-за безумной идеи Юлиуса Ратри, возомнившего себя вершителем судеб и Творцом Нового мира.

Войны давали, как ни странно, надежду, сплоченность, силу. Да, они очень истощали, но при этом давали свои плоды — шаг за шагом приближая к победе над проклятыми тварями. Даже проигрыш был все равно действием. А что дало Обещание? Бездействие и отчаяние…

«От чего ты, скотина, разделил чужие семьи?! Ты думал о детях?! Об убитых горем матерях и отцах?!» — кричали заточенные в клетках. Те, кто были избраны по злому року судьбы самим дьяволом — часть рода людского на вечные муки, которых уже за людей-то не считали…

Из хроники найденных записей: …Ничто и никто не может нам помочь уберечь друг друга. Объятья не греют, вера тает как воск. Мы страдаем, пока другая людская половина празднует нашу погибель… Им не перепало.

Это были масштабные смерти, выкосившие похлеще, чем если бы люди до сих пор сражались против демонов и выживали, защищая свою семью или свою ничтожную шкуру.

Эрцгерцог узрел еще тогда — это был дух, это была борьба не на жизнь, а на смерть. Это была сила людского рода — его неугасаемый гнев, всепоглощающий и объединяющий в одну мощь… А теперь? Льюис питается ничтожными, пресными крохами плоти, делая исключения ради малейшего проблеска силы воли, буйного духа или храброго сердца…

Но их так мало! Так ничтожно мало! — причитал эрцгерцог постоянно, ведь семена, которые он сеял, погибали, не в силах прижиться во времена застоя, возникшего при правлении суки Легра Валимы. Люди стали слабы, немощны, лицемерны — им не хватало свободы, любви и поддержки, чтобы биться до последнего за свои ценности и самое дорогое в их понимании, которое Льюис мог бы отобрать у них, вызвав тем самым лютый гнев, неистовое рвение вернуть это или роковое отмщение за утрату. Хах, а были ли у них эти ценности?

Наверное, эта зараза пропиталась в самое материнское утробо, лишая будущего людских детенышей, сдавливая их в матке — единственном месте, где они могли чувствовать себя в сохранности от беспощадного мира. Хотя, постойте, нет… Еще в далеком прошлом, до всей этой кутерьмы со скотом, роженицы влекли своим запахом демонов гораздо сильнее, чем раненые, вследствие чего становились частой, при чем излюбленной пищей хийш, ведь она отменно насыщала.

Как любили хийшы говорить: забрюхатевший втройне счастьем.

После Обещания в силу вступила система ферм, и демонов с того момента более не подпускали к стельным самкам, оставив все на плечах старших женских особей: забота и воспитание. У детей на попечении матерей-заводчиц было все и ничего одновременно, как и у самих матерей.

Люди как скот — ничто. Всего лишь дичь на пару загонов, но не Эмма. Эта рыжеволосая бестия — его истинный противник, источник жажды и свет во тьме. Хотя его многое пресыщает и быстро надоедает. Он сделал ей исключение, избрав ее. Правда, это вредит аппетиту и его настрою на их борьбу, ведь к чувствам хищника примешиваются иные, странные ощущения в груди, заставляющие остановиться и обождать.

У Эммы легко забрать ценное. Легко найти точку соприкосновения с ее пышущим жаром духа, ведь она не эгоистка и не прячет свои ценности внутри своего разума, а распространяет любовь и внимание на свою семью — единственную, на тот момент ценность для девочки. Оно и сейчас таковым является, наверное, он не знает наверняка — Эмма закрылась в себе из-за амнезии, поэтому можно мозг себе сломать или даже выесть его, пока промышляешь способами выудить из нее хоть какую-нибудь информацию.

Девушка взяла дрожащими руками булку, сыр и отрезала тонкий пласт масла. Демон, несомненно, наблюдал за ней — Эмма ощущала это, что напрягало. Сложив все ингредиенты в единое целое, она не без отвращения попыталась затолкать бутерброд в рот; рвота даже отступила, правда, рыжеволосая не успела утихомирить свое нутро от еще не пропавшего голода — желудок свело от недостатка крови до того, как еда стала перевариваться и насыщать организм, поэтому Эмма немного согнулась над столом.

Острие боли нещадно впивалось в плоть спазмами, раздражая нутро.

Льюис гадко улыбнулся.

— Ты ведь понимаешь, что съела пищу животного происхождения?

Эмма тяжело сглотнула:

— Да.

— Двойные стандарты — это последнее, что я ожидал услышать от тебя. Умеешь же ты удивить.

Девушка сжала руки на коленях — ее мучило ощущение: словно она была грязной и от нее смердело кровью, а отвратительный запах гнили, исходивший невесть знает откуда, распространялся повсеместно.

Она взглянула на демона — эрцгерцог к этому времени проглотил последний кусочек мяса с наслаждением.

— Превосходно, — сказал он, вытирая руки о мокрый полотенец, кульком стоявший рядом.

Эмма больным взглядом в его тарелку, словно Льюис у нее на глазах разделал тушу и ел чьи-то потроха.

Перед глазами предстал мертвый взгляд, покрытый мутной пленкой взгляд ребенка, впившийся в рыжеволосую, пронизывая до дрожи. Кожа усопшей давно позеленела и взбухла, разрыхлев, — Эмме показалось, что губы ребенка зашевелились, пытаясь, поведать что-то жуткое, например, свою кончину и назвать виновника, дабы освободиться от пут прошлого…

«Моника» — всплыло имя легко и непринужденно детским шепотом в разуме. Имя, от которого застыла кровь в жилах Эммы. Ее губа затряслась, а рот открылся по неведомому наваждению — рыжеволосая хотела произнести это жуткое и звонкое имя, но вовремя остановила себя.

«(Шепотом)Нет-нет, тише. Она услышит (детский смех) пусть найдет нас. Она думает… (недовольно) Слишком долго. Я замерзну тут насмерть»

Из двигающегося рта девочки выкарабкались жуки, шевеля алыми мандибулами, невыносимо пища' и ощупывая усиками предметы. Они выползали лениво и постепенно, раскрывая свои алые тела, крылья и сочленения, как лепестки к желанному свету, шелестя ими и стрекоча. Их длинные тела до сих пор оставались в ребенке.

«Эмма, — прошептал кто-то ей на ухо, та невольно дернулась. — Пойдем с нами. Мы все тебя заждались уже. Ну, где ты там?»

Мелкие ёмкости на коже, словно прогрызенные кем-то, напоминали сыпь — из них вытекала какая-то вязкая мутная жидкость с розовым гноем. Только после того, как Эмма пригляделась к этим дырам и увидела, как белое жирное нечто выползло оттуда попискивая, она с ужасом поняла, что это личинки.

Усопшая по-детски улыбнулась, сдавив при этом жуков, из ран которых стала сочиться густая кровь по зубам. Моника захрипела, откашливаясь какими-то сгустками вместе с алыми лепестками.

«(Плач и сопение)А ты все занята и не приходишь… Ты ведь обещала! Лгунья!»

Останки насекомых кровоточащими кусками ползали в агонии по столу. Отчаянно пытаясь жить, но тремор был непоколебим.

— Мне так больно… Нам здесь страшно, сестренка… — прохрипела Моника, воя и плача в отчаянии. — Где же ты? Эмма… Не бросай меня! Не оставляй одну! Мой кролик…мне страшно.

Эмма с жалостью и болью зажмурила глаза, пытаясь прийти в себя. Она должна быть сильной и не поддаваться призракам! Это всего лишь часть кошмара, иллюзия, не более. А если нет…? Не важно. Она должна справиться, забыть, чтобы больше оно не появлялось в ее жизни.

Когда рыжеволосая открыла глаза, то мертвого тела не было на столе и гадких насекомых тоже, вместо них были змеиные, рыжие глаза демона, наполненные сомнением и подозрением. Его очи напоминали Эмме тлеющие угли в потемках костра, которые успокаивали своей безмятежностью, а его бархатистый голос стал убаюкивать.

— Тебе дурно? Ты вся бледная, — медленно сказал Льюис, без волнения, просто констатируя факт.

Собеседница измученно помотала отрицательно головой. Она поправила рыжие топорщащиеся волосы и спросила у него безэмоциональным, хриплым голосом: — Ты хочешь съесть меня?

Льюис затих — повисла гробовая тишина.

Когда Эмма задавала этот вопрос, не колеблясь, кровь прилила к голове, сердце бешено застучало канкан, саму же ее внутренне коробило, но она старалась подавлять свое волнение. Ее шатало, а мир под ногами вращался со скоростью света. Казалось, что она вот-вот упадет, не смотря на то, что та сидела на стуле со спинкой.

Рыжеволосая попыталась взять себя в руки — проглотила таблетки и запила их водой, ожидая чудодейственного эффекта на организм.

— Неожиданно.

Льюис отпрянул от стола как животное, наткнувшееся на нечто смердящее и пренеприятное.

— Неожиданно услышать от моей гостьи столь…жуткий вопрос, — мужчина повел пальцами в перчатке по столу, будто оглаживал чье-то тело — настолько его движения были медленными, непринужденными, задумчивыми и одновременно нежными.

Демон грустно улыбнулся, не видя за этим вопросом ничего, кроме пустоты, как юная дева, уже отданная другому, на комплимент ее воздыхателя — это было мимолетное, едва уловимая реакция эрцгерцога, затем его улыбку накрыло поверх обычным оскалом.

— Престранно и хитро, Эмма. — Он с прищуром посмотрел на нее. — Сомневаешься во мне? Что’ж, правильно — хвалю. Однако я не стал бы прибегать к такой дикости, ведь как ты говорила: Мы живем бок о бок, а не выживаем.

«Мои слова, — с недовольством подумала Эмма.

Льюис немного обождал, лаская глазами ее дивное недовольное лицо, с этими горящими драгоценными, как у кошки в ночи, глазами. Ее не удовлетворил его ответ, он солгал — она знала это.

— Я дал повод для сомнений? Чем вызван твой вопрос?

— Нельзя просто взять и забыть. Многовековая привычка.

— Дело привычки, да? Хм, доля правды есть в твоих словах, как и противоречие. Заметь, я еще тогда указал тебе на проблему потребностей нашего организма, однако, ты не захотела слушать. Теперь же ты упираешься и обвиняешь меня в очевидном. Хорошо. Что дальше, Эмма? Как ты решишь столь острый, многовековый вопрос пищи? Кровь решила наши проблемы, но не излечила от традиций, коими некоторые из нас больны.

— Я не обвиняю, — серьезно ответила Эмма. — Ты ведь старовер?

— Град вопросов не сделает твой путь легче и не утихомирит голод твоего страждущего ума, накормив сутью истины.

— Чужая жизнь — не разменная монета для чужого достатка! — с рвением сказала Эмма, сжав руки на коленях. — Каждый из нас обладает душой, разумом, телом. Мы можем осмыслять и ощущать эту жизнь. А воспоминаниями или эмоции? Это крупицы нас самих! Мы не живем по правилам дикого мира! У нас есть мораль, этика и общество, в конце концов мы произошли от животных, и мы не должны этого забывать!

Он улыбнулся.

— Мы наделены разумом в отличие от животных и в тоже время поступаем хуже них… Умышленно поддаваясь инстинктам и потребностям…

Эмма затаилась. Она обдумывала как узнать у него истинный ответ, его истинное отношение к ней. Хийшская вера ей ничего не давала, ведь глядя на его привычки — нельзя было сказать однозначно, что он набожный, скорее напротив.

— Твоя еда остывает. Не дай ей пропасть, — предупредил ее Льюис. — И все же, мне стоит узнать, что я такого сделал, чтобы пасть в твою немилость.

Девушка не знала, что ему ответить. Ей впервые было не по себе с ним. Что-то было не так. Может это волнение перед предстоящим расставанием с Льюисом и Эндрю сказывалось на ней? Эмма понимала, что она не в себе. Она должна прийти в себя. Немедленно! В свой радостный, лучезарный образ, но кажется, будто ее одуванчики души увядали…

— Можно спросить? — неловко начала она, медленно и неуверенно растягивая слова, будучи без малейшего понятия, о чем она будет спрашивать его.

— О чем же?

— Сколько… — Эмма забегала глазами по столу в поисках чего-нибудь спасительного, хоть какой-нибудь темы и тут ее осенила путанная мысль: — Нет, не так. Ты ел пиццу?

Повисла немая тишина.

Ей казалось, что демон стал статуей, пребывая в шоке от ее беспринципного вопроса с лихим пируэтом на другую тему. Он зажал ее своими вопросами — она выскользнула из его тисков.

— Ну она такая круглая… — продолжила Эмма, помогая себе руками, чтобы найти нужные слова. — С томатной пастой… Туда можно добавить все, что душе угодно и все покрывается сверху сыром для запекания…

У Льюиса задрожали плечи, он запыхтел под маской, после чего не выдержал и рассмеялся — его чопорность треснула.

«Черт тебя дери! Зачем, Эмма?!» — пронеслось в ее голове.

Она схватила холодный стакан с водой и отпила, наблюдая за демоном. На смену напряжению пришла неловкость и радость.

— Ты моя фаворитка, — сказал он, сложив руки в замок перед собой на столе. — Что’ж, нет, не пробовал.

— Да?! — удивленно воскликнула Эмма, даже привстав со стула, упираясь руками в стол.— Я думала, что ты все перепробовал в своей жизни! Ты обязан попробовать! Она очень вкусная! Клянусь.

— Не сомневаюсь. Ты заставляешь поволноваться, — он отпил жидкость из бокала, мотнув содержимое. — Впредь не перебивай свой аппетит насущными вопросами — они имеют тенденцию портить вкус и настроение.

Эрцгерцог встал из-за стола — Эмма последовала его примеру, но демон одним жестом остановил ее:

— Поешь, — напомнил он. — Вопросы межвидового характера оставь нашей королеве.

— Ты можешь отвести меня к ней? — уже с тревогой и надеждой спросила она его.

— Всему свое время, Эмма.

«Что это за время? Когда?!»

Девушка покорно села на свое место, не спуская взволнованного лугового взгляда, как перед грозой.

— Переоденешься в моей комнате. Одежда там же. Я оставлю тебя одну, дабы не беспокоить, и приду за тобой, когда настанет время.

— Спасибо, Лью.

Демон ощутил, как мурашки пробежались по его шее и спине, когда она ласково и грустно назвала его по имени. Он в раздражении повел плечом и вышел из обеденной, не обернувшись, оставив слегка приоткрытой дверь и убрав свои цепкие пальцы, напоминавшие Эмме лапы паука, из щели, чтобы человек смог спокойно выйти, ведь ручки на дверях располагались выше допустимого ее роста.

«Что теперь? — спросила она себя с досадой. — Что дальше?»

Эмма посмотрела в тарелку — живот заурчал, давая ей ответ.

Несмотря на то, что на столе было все, что угодно для завтрака, а от дивных плодов фруктов рыжеволосая глотала слюни — девушка поела довольно-таки просто и скромно: кашей, несколькими кусочками разных фруктов, кусочком хлеба с маслом и на последок — таблетками.

— Мм, как вкусно!

Эмма удовлетворенно проглотила сочный плод синего цвета, напоминавший по вкусу клубнику с сладковатым водянистым вкусом, освежая. Хвала богам она поела!

Несмотря на сытость, ее до сих пор мутило, даже выворачивало на изнанку — совесть мучала за предательство. Словно Эмма отпочевала победу над собственным родом, разделив пищу с демоном, отрекаясь тем самым от всякого человеческого в себе.

Насколько же сильна совесть? Раз оказывает такое влияние на разум, медленно обрекая на сумасшествие.

Уже без аппетита и энтузиазма, медленно пережевывая пищу, она пришла к безутешной мысли, поглотившей ее разум:

«Я плоть и кровь — я смертна. Все умирает и поглощается.

И я буду поглощена»

Девушка тяжело сглотнула, но ком в горле никуда не делся; Льюис был единственной ее путеводной звездой, он знал ее прошлое — он ключ. При этом демон тянет ее в сторону от истинного пути, водя рядом с ответами, дразня ее разум, как голодного едой, но не отвечая прямо. Они рядом. Это очевидно, но она не видит их.

— Ты должен ответить мне за все и на все, — прошептала Эмма, боясь, что посторонний услышит. — Я найду ответ во что бы то ни стало.

Девушка встала и уверенно вышла из залитой светом обеденной.

***

Эмме была выдана выстиранная ее школьная форма. До этого рыжеволосая носилась по особняку в одной ночной тунике.

Пройдя бесшумно мимо своей одежды, стопкой, сложенной на заправленной кровати, она стала искать последнюю свою вещь — телефон. И к ее удивлению, тот быстро нашелся на столе рядом с вазой и открытой книгой. Неужели она так плохо искала? Вряд ли. Он разряжен. Разочарование.

«Он специально забрал его и разрядил? — подумала Эмма, ведь давно предчувствовала, что все, что этот демон делает — умышленно.

Ее взгляд зацепился за подчеркнутые строки из книги, которые в немом великолепии гласили: «Реальность — это то, что продолжает существовать, когда мы перестаем в нее верить»

И тут то до нее наконец дошло, поражая мозг своей очевидной, но страшной истиной — это предупреждение. Льюис и не собирался ничего утаивать: просто дал ей понять, что может настать момент, когда Эмма будет отделена от людского мира и останется без помощи. Он дает ей возможность отыскать ответы самой и смотрит на все сквозь пальцы, но коварный демон не движем, покуда девчонка сама не попадется прямиком ему в лапы с паличным, погрязнув в наглой неосмотрительности жертвы, принимая хищника за обманутого.

И все в этот момент становится на свои места, ровно в пазы этого мелкого паззла, маленькой игры в тишине. Благо, Льюис не стал лично с ней говорить на эту тему, а просто закрыл ее, как Эмма с волнением книгу, сделав вид, что той никогда и не было.

«Здесь должно быть что-то еще. Скрытое. Это же его комната? Значит надо искать»

Когда Эмма поднесла руки к комоду, то застыла, ведь она понимала: то, что произойдет — недопустимо.

«Он рылся в моих вещах, почему я не могу? Это мой единственный шанс»

Но все было тщетно. Эмма ожидала найти хотя бы наводку на прошлое, в виде фотографий, пометок или документов, но ничего не было! Даже вещи, которые она нашла явно лежали долгое время нетронутыми, оставленные безо всякого внимания. Пусто. Обычно владельцы оставляют какие-нибудь свои знаки, метки или что-нибудь личное, вследствие чего ты сразу понимаешь, что это его вещи… Но не здесь. Это странно.

И все же… Она вновь посмотрела на комод.

«Не может быть такого. Здесь что-то должно быть»

Эмма огляделась. Ей нужно было найти место — столь очевидное и обыденное…Эврика! Ну конечно! Льюис выше ее, поэтому для собственного удобства он мог положить что-то на уровне его руки. Девушка взобралась на кровать и переместилась на комод, выдвинув не без усилия одной рукой ящик. Вещи, листы, бессвязные записи, хлам и прочее… Бинго!

Рыжеволосая откопала марку документа среди мусора. Марка переливалась на свету, штамп с хийшскими иероглифами, подписи, какие-то проценты и …ее имя?

«Что это? А3В-36?»

Нельзя достать, что-то ценное вот так сразу… Это мог быть договор на ее лечение… Но что за подсчеты?

Она прошлась по документу с сомнением: масса тела, стабильность состояния, функциональность органов и т.д

«Когда они смогли это все измерить? Данные новые. Когда я была в обмороке или…» — Эмма погладила одно слово, которое было странным, совершенно не к месту в документе написанном исключительно на хийшском, — слово на латинице — «disabled» желтым цветом и не более.

Эмма жмурилась, с усилием переводя и читая текст, т.к. ее хийшский был не ахти, то и всякая загогулина в переводе могла вылезти в сумасбродное слово. А это слово просто мозолило глаз. Она точно знала, как оно переводится — «калека», но к чему оно? С другой стороны, что за контекст? К чему эти цифры, к чему ее номер и это выделенное слово?

«Какого?! Почему я?»

Послышался шорох за дверью — Эмма застыла в напряжении. Она попыталась аккуратно положить документ на место, при этом не отводя взгляда от двери.

Кажется, ручку двери кто-то повернул…

Эмма запихнула документ на прежнее место.

Никто не входил, словно намеренно играя на ее нервах. Однако, Эмма успела заметить какое-то движение под щелью двери.

В ставни ударил ветер — это настолько напугало девушку, что она в панике закрыла ящик и кинулась на кровать с комода. Ей показалась тень под дверью или нет? Кто это был?

Эмма пыталась подавить панику, сверля дверь глазами.

«Разве это не была тень? Тогда что? Кто? И зачем этот документ? Зачем мое имя? Зачем предупреждать цитатой из книги? К чему это?» — так много вопросов вило свое гнездо в ее голове, не находя себе место, и так мало ответов на них было.

Рыжеволосая поспешно стала переодеваться, то и дело косясь на дверь, но, к счастью, ничего не происходило, лишь гудела тишина. Не смотря на ее утренние лажы по полной — девушка была счастлива проделанной работе прислуг Льюиса, ведь ни одного жирного пятна с остатками желтой плазмы от крови не осталось, а сама одежда пахла просто превосходно!

Когда она встретилась с демоном, то рвалась и слезно умоляла эрцгерцога, чтобы поблагодарить того, кто смог проделать такую качественную и бесценную работу, но Льюис отмахнулся от просьбы Эммы, ссылаясь на то, что слуги еще не привыкли видеть в людях гостей.

— Ты нашла, что искала? — спросил ее эрцгерцог, найдя девушку в ее излюбленном кресле, служившее Эмме пристанищем на каждом их занятии.

— Да, я быстро нашла свои вещи. Вы помогли мне. Спасибо вам огромное!

Демон слегка кивнул в знак согласия, но Эмма знала, что это не тот ответ, который он хотел услышать, ведь задавая вопрос, он имел ввиду совсем иное, и рыжеволосая поняла это по одним лишь его глазам, прежде чем ответить ему.

Именно по этой причине она умышленно разочаровала его.

— Пора, — кратко оповестил ее Льюис, сверяясь с часами.

Они спустились в холл, оттуда на улицу. Эмма аккуратно ступала по мокрым ступеням порога. Школьные каблучки звонко застучали по выложенной камнем дорожке. Эрцгерцог был в своем излюбленном черном фраке и в шляпе. На правом его плече возвышался Парвус, устремив свой многозначительный взгляд вперед.

Льюис старался идти вровень с девушкой, замедлившись, ведь на один его шаг Эмме приходилось делать три широких шага.

— Что будет в больнице? — спросила она у него, блеснув на свету луговыми глазами.

— Тебя обследуют и на основе анализов сделают вывод: какое лечение тебе лучше подойдет.

Льюис немного помедлил, наблюдая за озадаченным лицом девушки и на основе этого задал ей вопрос, хотя скорее это было утверждением:

— Ты раньше не была в больнице?

Эмма помотала головой, для нее больницы были неясным объектом в своей нормальной, как у всех людей, жизни, с которым та никогда не сталкивалась, привыкнув решать все свои проблемы самостоятельно латая себя или через помощь близкого.

— И что потом?

— Лечение, — ответил демон, подтрунивая над ней.

Глаза той устремились на эрцгерцога с упреком. Она уже открыла рот, чтобы возмутиться, но остановила саму себя, вспомнив свое самое главное правило: не поддаваться Льюису на его провокации и не дать ему перевести их мирный диалог в конфликтующий.

Эрцгерцог открыл перед девушкой дверь машины, Эмма с неловкостью села на сиденье, несомненно дорогой машины, от чего стало совсем не по себе.

Как только Льюис сел на соседнее сиденье, справа от Эммы, та старалась на протяжении всего пути не смотреть на демона, сгорая от странного и неясного для себя стыда.

Во время пути она пыталась отвечать на все вопросы демона коротко, информативно и без излишних эмоциональных прикрас, дабы не попасть впросак.

Мужчину забавляла напускная холодность Эммы. Он мог бы развинтить ее лживую маску холодности сью же секунду, но увы, девушка так хорошо отвечала на все его разномастные вопросы: и обычные, и каверзные, что на полноценный спор не осталось времени, чем эрцгерцог был несомненно восхищен, отмечая вновь достижения своей юной и самой первой ученицы.

Она училась у него на глазах, впитывая его знания, выстраивая тактики, взвешивая каждое слово, чем он немного, но гордился. Однако этого было совсем недостаточно. Жалкая кроха. Льюис подумывал в последнее время о том, как найти для нее повод, чтобы она согласилась обучаться у него еще и в охоте, навыкам убийства. Ему нужно было пробудить эту первобытность…

Но всему свое время — ее еще не пришло.

Как только машина остановилась, Эмма выскочила пулей оттуда — ей не нравились поездки в автотранспорте.

Девушка стала оглядываться по сторонам. Больница была огромным муниципальным зданием, окруженным лесопосадками, с отдельным парком для пациентов — от представшей картины у девушки захватывало дух.

— Пойдем, нас уже заждались, — сказал Льюис, положив руку на плечо Эммы, слегка толкнув.

Пребывая в восхищении, она озиралась на все, что только могла увидеть и постоянно спрашивала у демона что и как тут все устроенно — Льюис был скуп на слова и не жаловал ее ответами.

В какой-то момент они дошли до стойки с информацией — Эмма даже не заметила этого. После разговора с медсестрой пара уселась в ожидании своего времени.

— Волнуешься? — безэмоционально спросил ее демон, смотря на нее сверху вниз.

Эмма кивнула в ответ.

Не успела она открыть рот, чтобы задать вопрос Льюису, как вдруг послышался родной голос, назвавший ее имя, и девушка резко обернулась на зов, а сердце затрепетало.

К ней шел Эндрю с рюкзаком.

Эмма на радостях со слезами на глазах побежала к дедушке, обнимая того крепко прекрепко.

— Прости меня пожалуйста! Я не хотела, чтобы так все вышло! Я не хотела, чтобы ты волновался!

— Тише, Эмма, все в порядке. Самое главное, что ты цела и тебе окажут медицинскую помощь. Бельчонок, почему ты мне не сказала о своих переживаниях?

— Я боялась и не хотела беспокоить тебя лишний раз. У тебя ведь слабое сердце, — расплакавшись, залепетала Эмма.

Эндрю обнимал ту в ответ, поглаживая по спине.

— Все будет хорошо. Обо мне не беспокойся, подумай о себе, бельчонок. Я тут твои вещи принес. Твоя щетка, сменная одежда, книги, таблетки и эти… подростковые ваши штуки, каких их там…

— Спасибо, дедуль, — ласково прошептала Эмма, целуя того в щеку. — А, да, дедуль. Я хочу тебя познакомить с одним очень хорошим демоном. Он помог мне.

Как только речь зашла о демоне Эндрю весь напрягся, из-за чего он прижал девушку к себе, инстинктивно защищая ту, но рыжеволосая не ощущала угрозы, поэтому быстро вынырнула из его объятий и стала тянуть того в противоположную сторону.

— Пойдем-пойдем, дедуль. Вы разговаривали по телефону, но лично не встречались. Он в обиду меня не даст.

— Я не доверяю этому мажору, — прошептал он ей в ухо.

Эмма грустно посмотрела на опекуна, ставшего за эти годы ей отцом, тот в ответ обеспокоенно смотрел на своего бельчонка, который за какие-то жалкие дни привязался к потенциально опасной твари. Чует его старческое сердце, что-то во всем этом деле было не ладно.

— Добрый день. Я так полагаю вы Эндрю Михайлов, опекун Эммы, — сказал Льюис, незаметно приблизившись к двум людям, из-за чего Эндрю сначала напрягся и сжал руку в кулак, державшую лямку рюкзака.

— Все верно.

— Не составите компанию за чашкой кофе в ожидании врача?

— Разумеется.

Эндрю протянул руку для рукопожатия, Льюис ответил взаимностью: руку человека сковала тяжелая, огромная лапа демона.

Двое из разных миров и культур — были по ту сторону баррикад цивилизаций и настроены по отношению друг к другу с большей доли неприязни, чем радости.

Эндрю видел в демоне того, кто мог причинить вред его «бельчонку» и в отношении Эммы в нем преобладало исключительно отцовское чувство без прочей примеси мерзких чувств к невинному ребенку, чего нельзя было сказать об этой твари, свалившейся как град на голову.

Льюис же видел в Эндрю потенциального соперника, гнушавшегося на его добычу своим мягкотелым, пацифистским мировоззрением, хотя отдать должное старику все же стоило: в его пороховнице еще остался порох для того, чтобы в случае внезапного нападения выдержать натиск эрцгерцога, правда, с серьезными потерями в последствии со стороны Михайлова, но все же легкая игра, чтобы размяться могла стоить свеч. Эндрю был не из робкого десятка — Льюис прекрасно это видел, а манера того держаться сдержанно и настороженно, говорила о военных или техногенных злоключениях старика за плечами.

«Достойный оппонент или дешёвое позерство?» — спрашивал себя демон, улыбаясь опекуну Эммы.

Они бесстрастно разъединили рукопожатие.

Девушка в это время возилась с Парвусом, играя с его кисточкой хвоста, на что маленький демоненок хватал своими маленькими пальчиками Эмму за руки, та чесала или гладила его в ответ, чтобы он отпустил — тот отпускал, после чего девушка давала Парвусу маленький кусочек от кубика сахара, взятый из корзинки за соседним пустующим столом кафетерия.

Демоненок, перебирая лапками на плече рыжеволосой, раскусывал кубик, наблюдая за своим хозяином. Как только Парвус доедал, а случалось это мгновенно, девушка вновь играла с кисточкой хвоста демоненка и далее по кругу, пока Эндрю не окликнул Эмму, подзывая к себе.

Девушка подошла к опекуну, прижав тушку демоненка к себе, тот уже играл с ее игриво торчавшими медными кудрями.

— Эмма, будешь что-нибудь? У них тут есть твое любимое клубничное…

— Нет-нет! Не нужно, спасибо, — прошептала Эмма ему, замахав свободной рукой, другой отпуская Парвуса к своему хозяину.

Девушка зарделась, пытаясь остановить Эндрю от столь ненужных формальностей — ей было неловко перед Льюисом, который был педантичен и серьезен во всем, а тут родительская забота, которая, несомненно, была важной и нужной, но личной, поэтому она сейчас казалась как неровный, не вписывающийся во всю картину, торочащийся кусочек от чего-то другого… Не касавшийся посторонних, наблюдательных глаз демона.

Ей почему-то казалось, что Эндрю слишком сильно проявляет свою заботу к ней, а может она просто сходит уже с ума от странного и таинственного «взросления» или от амнезии, выкравшей ее суть.

— Прошу прощения, но мне нужно отлучиться, — прощебетала Эмма.

— В твоем распоряжении шесть минут, — сказал ей Льюис, сверяясь с настенными часами больницы.

— Хорошо, — отозвалась та, поскакав на каблучках по коридору.

Эндрю, как и демон сел в кресло, сложил руки перед собой, подперев в задумчивости подбородок — опекун девушки был настроен решительно и серьезно. Он пронаблюдал за тем, как скрылась за поворотом Эмма, затем тяжело выдохнул и серьезно, с едким, цепляющимся как репейник взглядом, посмотрел на демона, ожидающего в молчании того, что скажет Эндрю.

Кошко-демон запрыгнул на скрещенные ноги эрцгерцога, примостившись на них и смотря на Эндрю также с ожиданием.

— Господин Льюис, — начал Михайлов, перебирая жилистые и крепкие свои пальцы. — Я хотел бы поговорить с вами откровенно, как мужчина с мужчиной. Поэтому скажу прямо: если Вы хотя бы пальцем тронете Эмму, заставите ее плакать или страдать, то вам не поздоровиться вдвойне от вашего содеянного зла.

— Это угроза, мистер Эндрю? — улыбаясь, спросил эрцгерцог. — Ваша прямолинейность и испепеляющий взгляд бросают в дрожь. Чем я впал в вашу немилость?

— Это предупреждение, — сказал четко и коротко Эндрю как отрезал, не желая далее разводить из разговора фарс, как на то настроился демон.

Зрачки Льюиса в кровопролитном желании расширились, в горле пересохло. Эндрю был тигром. О, эта мысль восхищала вне всяких сомнений! Эмма многое могла бы перенять от такого «родителя», пусть даже и старого, но закаленного в лишениях и ужасе — война или иное, что злоключилось с этим дедом, дало свои плоды, которые демон прекрасно видел.

Льюис был схож с этим стариканом (помимо того, что он сам старик), вот только демон не был впервые призван на войну юнцом, чтобы защитить свою семью. Нет! Его родила сама война: из своего уродливого утроба в грязь и мор, вскармливая того кровью убиенных, чтобы в нем проросли ее семена безумия и алчности, которые эрцгерцог ловко скрывал по сей день ото всех, за исключением ненавистных ему родственников и бывшего, единственного приятеля, ныне мертвого — лорда Байона, разделявшего его увлечения.

И не дай вам Бог увидеть, уж тем более испытать на собственной шкуре, эту дремлющую силу адского зверя, сокрытую в хладных закромах аморальной души Льюиса, которую тот, хотя бы немного, но высвобождал, пуская резвиться и беспощадно вымещать всю злость, отыгрываясь на жертвах (не обязательно людей).

Если в молодости он мог рвать глотки собратьям на войнах за ресурсы и землю (на тот момент цивилизации людей только-только развивались), то с веками Льюис перестал полноценно срывать свой гнев и манию к насилию, ведь отыгрываться теперь было не на ком, разве что на жалких людях, которые разбредались и прятались, завидев любого из демонов: от мала до велика.

Убийство людей поначалу было для принца скорее занимательным времяпровождением с последующей трапезой на костях тех, чем полноценной заменой выматывающей и будоражащей стычки не на жизнь, а на смерть с сородичами, которые в прошлом постоянно устраивали стычки с другими кланами или зарились на престол.

Людей презирали, недооценивали и попусту рассматривали в роли мяса, не смотря на то, что только с помощью них демоны обрели впервые разум и членораздельную речь. Прародители (будучи просто ползучими огромными гадами и прочей редко здравомыслящей тварью), их порождения (уже с сознанием), затем уже и их потомки, и только потом поколение родителей Льюиса было такого же мнения: люди — низшая раса.

Инакомыслящие и разделяющие идеи сближения с низшей расой — умирали от рук вожака, главы, короля и т.д.

На этом можно было бы закончить наш маленький экскурс в прошлое эрцгерцога и малую, даже крохотную, концепцию представления мира демонов… Если бы только сам Льюис разделял мнение своих предков.

Пронаблюдав однажды за людьми чисто от скуки, Льюис заметил одну интересную деталь, которая меняла в корне все: человечество постоянно приспосабливается к изменениям в природе, лишениям, западням, нападениям, к охоте разумных демонов на своих жертв. Они постоянно ищут альтернативные пути решения проблем, тем самым развиваясь (конечно, иногда люди сами являются для себя тем еще шилом в заднице). В тот самый момент принц пришел к неутешительному выводу: он серьезно недооценил людей.

Демон мог всласть оторваться на новоиспеченной расе, постепенно вымещая весь свой гнев и запал во время охоты на людей, используя не только грубую силу и слабости противника, но и уловки, задействуя разум. Как ни странно, охота забирала больше сил, если грамотно к ней подойти, чем борьба на войне.

Если взять сам факт того, что человечество имело свойство развиваться и приспосабливаться к любой среде, да еще и передавать свой опыт из поколения в поколение, научившись потом закреплять свои знания письменно, обрастая культурой и традициями, то все складывалось просто восхитительно для Льюиса: отменные мозги, да еще и собственный развитый разум сулили противостояния похлеще обычных стачек с сородичами за кусок мяса.

Люди же с годами приловчились и стали использовать гнев неугодных демонов Королю, сосланных и униженных, против самого Короля демонов и феодалов с их вассалами, при этом заимев тенденцию объезжать демонов-животных, в том числе и летающих. И вот тогда-то шутки про войну с «низшей расой», уже не казались смешными для демонической верхушки.

Началась именно резня.

Льюис, имея самый разный опыт с людьми (в том числе и сексуальный), а также общее представление об их разношерстных культурах, смог отличиться на войне и проявить весь свой потенциал. Для демонического общества — он стал воеводой и одним из устрашающих хранителей границ королевства, являясь одним из Великих сынов не менее Великого короля. Для самого же Льюиса война — отдушина и повод для железного алиби, дабы скрыть собственные прошлые и последующие сношения с людьми от сомневающихся особ в его, итак, странной, как некоторым казалось, деятельности.

Все было прекрасно, до того момента, пока треклятое «Обещание» не было дано, а сам принц не стал тем, кто подвел одного из людей к Королю для переговоров. Льюис просто не мог убить это ничтожество, не мог не подвести переговорщика к Королю — таков был закон: пока есть заманчивый торг — уместно и пренебречь враждой.

Тут-то и началась невеселая его жизнь, полная лишений и ограничений.

Как же Льюис метался и негодовал! Как же он ненавидел себя и проклинал в ту самую минуту, когда человек заключил сделку с его отцом, а после с дозволения их ﻮ๏๔ вступило в силу и само обещание! Он едва ли смог найти себе место в новом мире; большая часть демонов-воинов старой закалки — пошли в утиль, став заложниками новой системы.

С веками пыл эрцгерцога поумерился, он постарел, но его жажда крови не исчезла и не ослабла, вызывая в нем не то болезнь, не то отчаяние загнанного и злого зверя в клетке. Мимо него пролетела вся жизнь во дворце, полная заговоров и распрей, о которых тот слышал и с глумлением знал, даже подталкивая Благородных демонов на те или иные решения, но сам, он никогда в них не участвовал.

Кто-то кого-то убил и сожрал? Ну и пусть. Кто-то подговаривал кого-то к смещению представителей действующей власти? Ну и пусть. Кто-то питал надежду на Льюиса в решении насущных вопросов королевства? Ну и пусть. Его нейтральная позиция по отношению к управлению насущными любыми сферами государства — неизменна.

Однажды, его лицемерная мразь-сестра стала королевой — Льюис даже не явился на ее коронацию, утвердив тем самым окончательно для всех простую истину: его ничто не интересовало и не заинтересует в политике (хоть он и был обучен всем азам), а сам он не будет помехой для Легра Валимы, пока та будет поперать своей задницей трон.

Теперь, после нашего путешествия в прошлое — вернемся в настоящее.

После того как мы ознакомились с жизненной позицией эрцгерцога и его мотивами в отношении всего человечества, можно было понять, что стояло у того за душой и почему сам демон, как личность, вызывал в Эндрю лютую ненависть. Опекун Эммы прекрасно видел, что в Льюисе притаилось нечто жуткое и кровожадное, как ядовитая змея в гнезде, и понимал, что с этой тварью стоило быть всегда начеку. У старика была наточена чуйка на таких, как этот мутный сукин сын.

— Господин Льюис? — позвал его Эндрю, выводя из транса демона и пощелкал перед тем пальцами.

Михайлов не сводил взгляда полного презрения с демона, в ожидании ответа. Льюис же после продолжительного затишья и копошений в своих воспоминаниях, моргнул, придя в себя, и наконец-то удостоил ответом опекуна Эммы:

— Прошу прощения, задумался. Мы ведь с вами уже обсуждали данную сложившуюся ситуацию с бедной девочкой. Я ручаюсь за ее жизнь так же, как и вы, — сказал невинно демон, погладив Парвуса.

— Обсуждали, но я хочу лично посмотреть в глаза тому, кто говорил мне все эти вещи, касаемые Эммы. Прошу меня простить, господин Льюис, но у меня сложилось тогда впечатление, что вы лукавите.

Демон горько улыбнулся.

— Как грустно слышать, что вы подозреваете меня в таких омерзительных вещах. Боюсь, что вы ошибаетесь, господин Михайлов, — Льюис скучающе посмотрел в окно, после перевел свой тяжелый взгляд на Эндрю. — Если бы у меня были плохие помыслы насчет Эммы, то я не стал бы вам звонить и оплачивать медицинские услуги.

Глаза Эндрю с гневом сверкнули. Он почесал свою щетинистую щеку, что-то обдумывая.

— Я премного вам благодарен, но с какой целью вы это делаете? Занимая такое высокое положение в демоническом обществе, разве не логичней будет пройти мимо обычной девочки? Смысл вашей помощи.

«О старик, ты даже не знаешь, насколько она необычна! Она юная валькирия, которой нужно расправить крылья вновь, испить кровь, воспрянуть фениксом и сгореть в битве! Твой жалкий ум даже представить не может, что сокрыто в глубинах ее сознания и на что способен этот ребенок высшего качества, » — глумливо подумал эрцгерцог, оправив свой фрак, делая вид, что он в лучших своих чувствах глубоко уязвлен словами Эндрю.

— Эмма одаренный ребенок. Я вижу в ней перспективу развития ее умственных способностей и возможного потенциального дипломата между людьми и демонами. Она прекрасно ориентируется в нашем языке.

— Вы слишком многое на нее взваливаете и навязываете, не оставляя девочке право собственного выбора. У нее есть своя голова на плечах, чтобы понять свое место в жизни.

— Прошу прощения, но я говорил про перспективу развития для возможной карьеры девочки в направлении дипломатических отношений, — Льюис помедлил, сглотнув подступившую слюну; клыки неистово зудели. — Вы правы, господин Михай…

— Прошу прощения, но называйте меня просто Эндрю, — едва сдерживая свой гнев, сказал старик, потерев свою переносицу.

— Что’ж… Эндрю, — помедлил Льюис с раздражением.

Эрцгерцог ненавидел, когда его перебивают, особенно такие низкосортные шавки, как этот хрен Эндрю, но ни дать не взять, у этого старика были яйца, при этом он является шестеренкой в механизме демона по реабилитации девушки.

— Вы были правы, когда говорили, что у всего есть цена, и, что у всего есть умысел. В моем случае — это желание развития таланта у Эммы.

— Она вам не подопытный кролик, чтобы выискивать и испытывать на ней ваши… — Эндрю едва сдерживался от того, чтобы не влупить этой самодовольной роже перед ним, — непотребные идеи или иные…умыслы.

Михайлов не заметил, как привстал с кресла излагая свое негодование этой твари, выползшей, кажется, из самого ада, нежели из цивилизации, схожей с человеческой: со своими законами, социальным строем, культурой и прочей лабудой, о которой Эмма без устали говорила и которую с рвением и желанием учила днями и ночами напролет по указаниям…этого козла.

— Пусть она развита не по годам, ответственна и серьезна, но все же она еще ребенок, — с нажимом сказал Эндрю, присаживаясь на свое место.

— Будучи чужеземцем в человеческом мире, я полностью осознаю всю свою ответственность перед вашими законами. Разве это не первый шаг к компромиссу и сосуществованию демонов с людьми?

— Что волка не корми, все равно смотрит в лес. Вам известна эта пословица, господин Льюис? — холодно сказал Эндрю, обращая свой тяжелый взгляд на демона.

Эрцгерцог посмотрел на человека с ехидным жаром своих очей в ответ.

— Несомненно, — хитро улыбаясь, ответил ему демон.

— Я не верю в этот мир, хотя она, — он указал седовласой головой в сторону коридора, по которому ушла Эмма, — искренне верит, уповая на некую Мьюзику.

— Мне тоже не нравится политика, проводимая королевой, но на данный момент она является лучшим кандидатом на роль правителя, — улыбнувшись, сказал Льюис, постучав попеременно пальцами по подлокотнику. — Вам как солдату, должна быть известна истина отношений врагов. Касательно Эммы…

Жвалки на шее Михайлова натянулись. Он испепелял взглядом демона.

— Только тронь ее, тогда… (я тебя убью)

Парвус ощерился и зашипел на Эндрю, махая в его сторону когтистой лапкой.

— Тогда что? — угрожающе спросил Льюис.

На него напало вновь звериное наваждение, которое рвалось и металось в демоне жаждой к кровопролитию, стеная в теле-клетке.

— Тогда я.… — но насупившийся Михайлов не успел высказаться.

Стук каблучков послышался совсем рядом — Эндрю сразу умолк и сдулся: ему пришлось поумерить свой пыл и небрежно затолкать его в себя.

«Стоит притронуться к твоей миске, и ты будешь рвать и метать, а как завидишь ее — завиляешь хвостом, » — Льюис с удовольствием отметил для себя выигрышное свое положение в споре с человечишкой и повернулся в сторону звука.

Эмма подбежала к двум мужчинам.

— Я не задержалась? — спросила она у демона, облокотившись о спинку кресла, на котором сидел Эндрю.

Демон сверился с часами.

— Осталась минута. Что’ж, вынужден закончить наш увлекательный диалог на этой хорошей ноте, — сказал Льюис, прожигая взглядом деда.

— Нам пора собираться, — сказал он более мягким голосом, чем до этого, обращаясь уже к Эмме. — Тебе предстоит сегодня пройти многое, обустроиться на новом месте и привыкнуть к планировке.

— О чем вы тут беседовали без меня? — радостно спросила Эмма, блеснув изумрудами глаз.

— О предстоящем твоем враче и лечении. Она хороший специалист, — продолжил демон, идя по коридору.

Эмма вдохнула воздух в себя поглубже… И тут посыпался шквал вопросов на Льюиса, который тот не ожидал: — А как ее зовут? Она какая? Она демон или человек? Если она демон, то… Ты ее знаешь? Подожди, откуда ты знаешь, что она хороший специалист? Она тебя лечила?

— Скоро узнаешь, дитя, — коротко и сухо ответил Льюис, пресекая фонтанирующий источник детской любознательности. Хотя бы на время… О, ﻮ๏๔ , он пытался…

Как раз в эту самую минуту из-за угла выплыл в белоснежной мантии врач-демон, уже известный читателю, как та, кто посещала Эмму в временном особняке эрцгерцога — опустим детали ее описания.

— Доброе утро, Ваша Светлость, — ласково сказала врач, поклонившись перед эрцгерцогом и кивнув головой в приветствии перед Эммой, та в ответ также кивнула головой.

— Ты ведь Эмма? — спросила ее демон ласковым голосом, слегка нагнувшись.

Эмма радостно кивнула той в ответ, и врач продолжила: — Рада встрече с тобой. Мое имя Ракшу. Я твой лечащий врач. Было бы прекрасно, если бы между нами изначально не возникало всяких недопониманий, и ты бы говорила о своих проблемах, ведь чем быстрее мы найдем корень всех зол, тем быстрее вылечим тебя. И ты со спокойной душой забудешь о всех своих проблемах, которые они вызывали. Согласна?

— Хорошо, Ракшу! — радостно сказала Эмма. — У вас красивое имя. Никогда раньше такое не слышала, оно напоминает мне шум моря.

— Благодарю вас, юная леди. Мне очень приятно это слышать.

Ракшу посмотрела медовыми, бесстрастными глазами на Льюиса, без слов говоря ему, что ребенок будет в надежных руках, под контролем. Эрцгерцог холодно принял этот факт и опустил свою лапу на плечо Эммы, он будет вынужден ждать ее полного выздоровления, с сожалением обходясь без ее запаха и эмоций какое-то время. Демон уже привык к горькому полынному запаху больного организма человеческого детеныша, смешавшегося с запахом свежести и крови.

— Твой путь оздоровления начинается сейчас, — сказал Льюис, легко ощупав пальцами в перчатке ее плечо, будто пытался таким образом расслабить. — Ты рада?

— Я рада, но… — Эмма замялась и посмотрела на седовласого и доброго Эндрю.

Маленькие крупицы слез смочили ее глаза, вытекая за пределы век, срываясь каплями на раздраженную кожу.

— Я так не хочу с вами прощаться.

— Это не на долго, бельчонок, — сказал ласково Эндрю, беря ребенка за руку и накрывая своей жилистой с старческими пятнами рукой. — Ты не будешь одна. С тобой будет чудесный доктор. Может ты с кем-нибудь здесь познакомишься. Ты же у меня общительная и храбрая девочка.

Эмма уткнулась вновь в крепкую грудь Эндрю, ощущая тоску от скорой утраты родного человека, пусть даже и на несколько месяцев. В этот момент она поняла, что породнилась с этим, некогда чуждым, пожилым человеком. На Эмму нахлынуло безмятежное и тоскливое успокоение, которое она испытала только однажды: в своем кошмаре, когда обняла светловолосого мальчика-ангела, испытав единение души с ним, невероятно родной.

Перед глазами стоял образ тех детей из кошмара и сердце Эммы, как радостный щенок, трепетало и рвалось к этим по-ангельски неземным образам, но не достигало их, как бы она не желала коснуться их, пойти с ними или найти тот самый спрятанный, непроторенный путь к ним.

Девушка отпрянула от Эндрю и посмотрела на эрцгерцога, раскрыв свои объятия к нему навстречу, но у демона это вызывало скорее раздражение, чем радость обнять чей-то кусок плоти. Ему хватило того странного, сумбурного, телесного контакта, который он испытал прошлой ночью. И все же, объятие было по-своему приятно для демона, но оно не вызывало в нем того тепла и успокоения, о котором постоянно говорили люди из века в век.

— Прошу меня извинить, Эмма, но вынужден отклонить твое заманчивое предложение. Давай пожмем друг другу руки и разойдемся на этом.

Эмма ничего не ответила ему, даже не сжала губы на бесстрастное предложение демона, как-то бывает в ее привычке, когда она раздражена или опечалена чем-то. Нет! Знаете, что она сделала? Вместо этого она без доли страха и сомнений подошла к самому эрцгерцогу и прижала его большую, костлявую ладонь над своей грудью — место, где лучше всего можно было услышать сердце.

Льюис первые секунды с пренебрежением отнёсся к задумке Эммы и не понимал чего та хотела добиться этим, но после пары трепетных ударов девичьего сердца — он понял все без слов. Этот тайный и странный для посторонних глаз знак мог понять только Льюис, так как только ему была посвящена та самая серенада взволнованного, неуклюже спотыкавшегося сердца воительницы с Goldy Pond.

Эмма с некой надеждой и тоской убрала лапу Льюиса, мельком метнула свой изумрудный взгляд на демона, и только после того, как она удостоверилась в том, что он холодно, но все же принял ее признание, отвернулась и подошла к Ракшу, взяв ту под руку.

— Я буду по вам скучать, — сказала она грустным голосом, отрывая от сердца прощальные слова.

«Все поменяется и нет пути назад. Оно уже началось»

«А3В-36» — повторяла Эмма как молитву.

Ракшу легонько сжала руку пациентки, намекая той, что уже пора идти и повела дитя по коридору, плывя в белоснежном одеянии как ангел.

Как только Эмма отвернулась и пошла с Ракшу — Льюис развернулся в другую сторону, направляясь к выходу, оставив хмурого Эндрю одного. Тот с презрением посмотрел вслед удалявшемуся демону.

— Ки-ки, — пикнул озадаченно Парвус, помахивая хвостиком.

Его хозяин едва сдерживал безумный оскал, из-за которого ему приходилось пригибать голову, чтобы посторонние (конкретно люди) не видели. Эмма даже понятия не имела, что окончательно подписала себе смертельный приговор.

Весь больничный персонал напрягся и засуетился — сильная жажда крови, исходившая от эрцгерцога, заставляла демонов, работающих в медицинской сфере среди людей, ощущать запал их господина к очередной жесточайшей расправе над чьей-то жизнью.

— Эмма, Эмма, Эмма, — прошептал Льюис имя девушки, то лаская, то играясь с ним как с долгоиграющей конфетой на языке. — Прекрасный, дивный экземпляр.

Он сел в черную, как ночь, машину, что-то сказал шоферу и дал тому знак «ехать». Та тронулась, и высокопоставленный гость уехал с территории больницы.

О, этот день только начался…