Трасса кажется бесконечной. Она всё тянется и тянется мимо сплошной стены из деревьев и холмов, плохо и редко освещённая. Вид в стекле заднего вида ничем не отличается от того, что впереди: такой же коридор посреди густой тайги, выходящий из темноты и уходящий в неё снова.
Межгород – не место, чтобы клевать носом, но спать хочется невыносимо. До ближайшей придорожной забегаловки ещё ехать и ехать, а внимание уже норовит уплыть куда-то за горизонт событий. Время предательски замерло, стрелкой конвульсивно подёргивается у двух минут после полуночи. Сколько ни едь, дави газ или тормози – ни на секунду не приблизишься к цели: часы больше не идут, и точка на навигаторе не сдвигается, а спидометр врёт о скорости. На затянутом облаками небе маячит обглоданная луна, и только необходимость следить за дорогой уводит глаза прочь от небосвода, похожего на фантастически красивый, но статичный скайбокс.
Взгляд цепляется за видеорегистратор. Несколько ватно-долгих мгновений глаза пытаются сфокусироваться на двоящихся электронных цифрах в уголке экрана.
88:88, полёт нормальный – опять сбой на ровном месте. И GPS показывает правильные координаты – где-то посреди глубокого нигде.
Вдох-выдох. Можно расслабиться и даже немного проморгаться, но убедившись в убедительности – как бы это ни звучало! – происходящего. В том что салон автомобиля не меняется, стоит лишь на миг отвлечься, что на пустующем соседнем сидении всё тот же чехол – продырявленный в одних и тех же местах, с торчащей из бочины пружиной, испачканный в масляно-чёрных пятнах. Руль неприятно держать: кожа на нём сильно обтёрлась и облезла, оголяя металл. Давно надо уже привести всё в нормальной вид, но руки никак не доходят.
Ведь для этого их надо сначала снять с руля. Вместе с кожей. Сделать это когда-нибудь, не сейчас, конечно же, не посреди трассы. Потом, когда-нибудь… никогда.
Дорога растягивается в вечность, до пункта назначения ещё далеко – в один пробег не доберёшься, всё равно придётся остановиться, чтобы заправиться. Такие заезды скучны: в какой-то момент остаёшься наедине с пустой трассой, на которой больше никого нет даже по встречной полосе. Следующий поворот ничем не отличается от предыдущего – кругом всё те же неясные силуэты деревьев и нависающие, будто неаккуратно вырезанные из чёрного картона, холмы. Только где-то в придорожных кустах, на самом краю зрения изредка мелькает какой-то силуэт – а может, то просто мушки в глазах и глюки измотанного хроническим недосыпом мозга. Ещё и связи толком нет – в пути развлекает только плеер, гоняющий по кругу одни и те же мелодии, вгоняющие в транс.
Вот так всегда, обещаешь себе перед следующим заходом сменить пластинку, а потом вспоминаешь об этом на полпути. Досадно, но ничего не поделаешь. Когда-нибудь, в следующий раз… никогда.
Трек заходит на новую петлю.
Одна рука неохотно отлипает от руля, вслепую тянется к магнитоле. Несколько щелчков тумблером, переключить дальше по рандому. Только вот трек почему-то не меняется, только снова и снова начинается заново. Заело, что ли? Взгляд падает вниз. Дисплей показывает что-то странное. Но, прежде чем буквы приобретут хоть какой-то смысл для утомлённого сознания, оно фиксирует внезапное движение – неясный силуэт прямо посреди дороги, за границей света от фар.
Рука вцепляется обратно в руль, нога инстинктивно вжимает тормоз, но автомобиль даже не думает тормозить или сворачивать. Так и несётся вперёд, прямо на стоящую поперёк трассы фигуру животного. Но когда кажется, что столкновение уже неизбежно, морок разваливается в куски, в камни и трещащие ветки. Несколько раз перекувыркнувшись, мир летит куда-то в пропасть, врезаясь в грудь страховочными ремнями, выбивая дыхание из лёгких – и руль из рук.
Последняя попытка удержать безнадёжно потерянный контроль раскалывается о водную гладь…
…возвращая из глубокого Альбтраума назад. В явь.
***
Кофе казался не имеющим вкуса, завтрак – похожим на скомканную и размоченную бумагу. Еда застревала в горле трудно сглатываемым комом. За окном всё ещё стояла сырая темнота, раннее ноябрьское утро, ни намёка на скорый рассвет. Такая погода обычно незаметно переходит из чёрного в серое, после чего держится так весь день – моросил мелкий не то дождь, не то снег, не то что-то невнятное, похожее на марево помех, как на старых экранах пузатых телевизоров и первых мониторов.
Не было никакого желания идти на улицу и тащиться через эту промозглую темень по осточертевшему лабиринту бетонных коробок, не сильно изменившемуся со времён тетриса. Убрали несколько старых коробок с остановок, добавили новых, сменили вывески, но очертания остались всё теми же, будто игру поставили на паузу – и забыли лет так на тридцать, а потом вернулись и пытаются вспомнить, там ли были блоки – и почему всё такое знакомое и одновременно чужое.
Новый порыв ветра приносит с собой помехи дождя, цветной рябью проходит по пятнистым бензиновым лужам, будто артефакты от магнита, поднесённого к старому экрану. В петле самоповтора – вновь запускается всё тот же трек на плеере. Несколько раз моргает светофор, сменяя цвет с красного на…
– Теперь поверните – налево, – с характерной задержкой проговорил голосовой помощник.
Взгляд зацепился за время в углу видеорегистратора.
6:42, всё нормально. Не сон. Ещё не хватало задремать прямо за рулём, а то и вовсе ухнуть в Альбтраум, что уже неоднократно случалось. Лекарства помогали всё меньше: мозг физиологически не справлялся с бодрствованием двадцать пять на восемь – и ещё немного сверху. Состояние сна уже настолько давно не было «сном» в общепринятом понимании этого слова, что казалось, что не было таким никогда. Как бы банально и затёрто это ни звучало, но граница между бодрствованием и кошмаром смывалась настолько, что порой нереально было понять, где одно перетекает в другое. А перетекало оно порой столь же незаметно, сколь и внезапно.
Бесшовно и практически бесконтрольно.
Пункт назначения был уже близко. Смутное, скорее параноидальное предчувствие приближающегося конца превратилось в твёрдую уверенность – ну, хоть что-то незыблемое в зыбком мире бесконечного Альбтраума.
«Это не лечится», – гласил поставленный уже четверть века назад «диагноз» – если это вообще можно было так назвать. Не лечилось это потому, что болезнью и не являлось – само по себе, во всяком случае. Зато к болезням предсказуемо приводило: у каждого второго такого «лунатика наоборот» был полный боекомплект проблем с физическим здоровьем от сопутствующего образа жизни, у каждого первого – беды с башкой в качестве визитной карточки. Последствия неминуемы, когда ты спишь с широко открытыми глазами, а мозг не отдыхает никогда.
Осознанные сновидения – это просто детская игра, в которой ты царь и бог своего маленького выдуманного мира – и продолжаешь спать и восстанавливаться. Альбтраум же…
Это другое. То самое, которое вы не понимаете. Настолько не понимаете, что пресловутый лавкрафтовский неописуемый ужас в сравнении с этим – целиком задокументирован, изучен и в каких-то дальнейших пояснениях не нуждается. Это не кошмар. Кошмар – это просто кошмар, в них нет ничего сверхъестественного. У каждого они свои – страшные, вышедшие из-под контроля сказки, придуманные подсознанием, чтобы отыграть что-то, тревожащее человека наяву. Альбтраум же под контролем никогда и не был, да и кому-то одному по сути никогда не принадлежал полностью, хоть и видел его каждый по-своему – и каждый только свою его часть.
Чаще всего только свою.
Напротив подсаживаются, хлопнув поднос с кофе.
– Плохо выглядишь, Ир.
– Ага, нужно больше спать.
Профессиональная шутка ходящих по кошмарам. Хотя по факту, конечно, они все имеют свою человеческую работу. Кто-то бухгалтер, а кто-то – продавец книг. Кто-то – начальник участка, а кто-то работает в морге – тут, как говорится, главное вовремя сморгнуть! Единственное, что всех их объединяет – они видят какое-то дерьмо на постоянной основе. Это вынуждает кооперироваться и помогать друг другу, кто чем может, потому что ни психолог, ни психиатр тут не поможет… тем более, что среди них есть свои психологи и психиатры, лечащие не только простых людей, но и «своих».
И нередко помощь «своим» нужна как никому другому.
Они легко сходят с ума, редко кто из них живёт долго и почти никто – счастливо. Говорят, некоторые находят способ выйти из Альбтраума, но звучит это по меньшей мере сомнительно.
«Если ты думаешь, что со смертью всё закончится, спешу тебя огорчить…»
Застрять в Альбтрауме навечно – так себе перспектива, хотя от нынешнего состояния отличалась она незначительно. Наверное поэтому уже давно не вызывала такого хтонического ужаса, как раньше. Поставленный несколько дней назад коллегой по несчастью диагноз – на этот раз безо всяких кавычек, – был настолько предсказуем и ожидаем, что даже не ощущался.
Ничего не ощущалось. Даже кофе не имел вкуса, а память не могла тот восстановить. Возможно, что и самого кофе тоже не было – как и этой унылого кафетерия, выглядящего так, словно Союз никогда не распадался. А, возможно, он действительно не распадался: нельзя быть ни в чём до конца уверенным, когда живёшь одной ногой по ту сторону разума. Если ты что-то помнишь, это ещё не значит, что оно было на самом деле. Если ты что-то знаешь, это не значит, что так и есть. Если ты что-то видишь…
Это не значит вообще ничего.
– У нас… – Нет смысла дослушивать всю фразу.
– Новый пациент, знаю.
– Уже в курсе?
– Давно уже. Шарахается по Альбу рядом где-то уже месяца два-три, если не больше.
– Так чего молчишь? Шеф сказал, что обнаружил это только вчера.
Когда оно было, это вчера? Такое чувство, что завтра – или никогда. Старые электронные часы под потолком, похожие на дисплей советского калькулятора, показывают полночь – 1 января 1970 года. Дефолтное время. Сломаны, наверное. Хотя какая, собственно, разница?
– Ир, послушай, ты единственный оставшийся Ловец в городе.
Потому что предыдущий закончил в психушке, какая досада. Он сам был психиатром и неплохо держался – получше многих. Казался непоколебимым маяком разума в океане Альбтраума, единственным целиком вменяемым и твёрдо стоящим на земле.
А потом повесился на раме собственного кабинета. Не оставил ни записки, ни знака – ничего, что рассказало бы другим о том, что вдруг пошло не так.
Ходили упорные слухи, что на самом деле его убили и обставили это как суицид: ну не мог бывалый Ловец, прекрасно знающий, что смерть – не конец кошмара, покончить с собой добровольно. Но, скорее всего, небольшое сообщество спящих наяву в одном провинциальном городе просто не могло принять смерть своего духовного наставника, который вытаскивал подопечных из глубокого Альбтраума и вправлял им мозги на место.
Было случившемуся и более прозаичное объяснение: Сергей мог сунуться слишком глубоко в Альбтраум и не выбраться обратно.
Противно мерцает неестественный свет люминесцентных ламп. За разбитыми окнами, беззвучно покачивающимися на отошедших петлях – темнота, нет ничего.
Какой толк от Ловца, который даже из собственного Альбтраума не может выйти?
– Ну, – нервный смешок, – в этом есть свои плюсы. Ты не рискуешь утонуть…
Потому что уже на дне, да. Именно там, где барахтается очередной пациент. Далеко заплывать не надо.
– Ир, послушай… – голос меняется в тембре, превращаясь из мужского в женский, перепрыгивая несколько тонов и прорываясь сквозь нарастающую музыку в наушниках: – Привет?
Лучший способ уйти от нежелательного разговора по душам – вовремя открыть глаза.
Напротив сидела коллега – не спящая, конечно же. И вокруг была никакая не столовка кризисных времён, а вполне современная рабочая кухонька при не менее модном опен-спейсе. На часах было восемь утра, и большинство коллег ещё даже не пришли в офис – начнут подтягиваться позже, кто к десяти, кто к одиннадцати, а кто вообще к полудню доползёт.
Олеся с сомнением глянула на кружку с уже остывшим, даже нетронутым кофе. Перевела взгляд обратно и прочувствованно заявила:
– Плохо выглядишь, Ир.
Это же было несколько минут на… ах да, конечно.
– Ты сегодня рано, я смотрю, – отметила Олеся, включая уже уснувшую кофемашину обратно.
– Не спалось.
– Ты вообще хоть когда-нибудь спишь?
– Время от времени.
– Тебе бы врачу показаться.
– Давно уже.
– И?
– И. Инсомния.
– Может, возьмёшь отпуск? Работа никуда не убежит. Сгоняешь куда-нибудь, расслабишься… мужика себе найдёшь. – Олеся хихикнула, но тут же осеклась. – Прости, я совсем забыла…
Одно не изменилось: вкуса у кофе всё-таки не было.
– Сколько времени, Лесь?
– Восемь.
– Точнее.
– Восемь часов, двенадцать минут… а что?
– Ничего. Часы на пару минут опережают.
– На целых две минуты ближе к новому багу! – с явно наигранным энтузиазмом воскликнула Олеся. – Давай, Ир, взбодрись! Допивай кофе, заводи свою банку, я сейчас нам что-нибудь сварганю на коленке – и будем логи смотреть, там за ночь багла нападало – как снегу под Новый год!
– То есть, практически ничего? Неплохо.
– Ай, да ну тебя. Давай, перекуси, сразу подобреешь…
Хлопает дверца микроволновки. Несколько секунд спустя, а может – целую вечность назад, раздаётся запах, знакомый с детства. Так пахнет разогретый фарш в тесте, предвещающий скорый ужин – с уловимым привкусом лука и ещё чего-то, обязательно вкусного…
Еда разочаровывающе картонная, за стеклом всё ещё идёт дождь, а новости по-прежнему текут бесконечным бурчащим потоком поверх повторяющейся музыки в наушниках. Словно ничего и не изменилось. Кажется, достаточно на мгновение прикрыть глаза, чтобы обнаружить, что все счётчики молчат, секунды не тикают, и времени – нет и никогда не было.
Чушь всё это, конечно же: глаза давно уже можно не прикрывать.
– Ир, серьёзно! Да стой же, я с тобой разговариваю!
Сигареты тоже потеряли вкус – если когда-то вообще таковой имели.
– Я и так не двигаюсь.
– Тогда повернись лицом, а не своей тощей задницей!
– Может, ещё и руки поднять?
– Если хочешь.
– Не хочу, но ради тебя – так и быть. – Протянуть наполовину початую пачку через плечо: – Будешь?
– Не хочу, но ради тебя – так и быть, – ядовитым эхом возвращаются слова. – У вас перекур?
– А что ещё я по-твоему тут делаю?
– Понятия не имею, но эти перила не выглядят прочными.
– Какие пери… а, это. Тут нет перил. Вообще. Можешь считать это краем карты.
Пальцы скользят по забрызганному с другой стороны стеклу, дыхание оставляет запотевший след. Взгляд ловит половинку себя в рассечённом наискосок трещиной отражении. Из дождливого марева в ответ равнодушно смотрит, редко моргая калейдоскопом городских огней, бездонная пустота. За спиной – уходящий в бесконечность больничный коридор, советской стерео-открыткой перетекающий в загородную трассу на стекле заднего вида.
– А это, надо полагать, твой скайбокс?
– Возможно.
Приходится немного отвести глаза в сторону: слишком заманчиво желание сморгнуть. Взгляд, однако, продолжает удерживать нестабильную варио-картину на краю обзора. Так, на всякий случай.
– Отражается даже там, где не должен.
– А ты не отражаешься там, где должен. Так, ладно, давай по делу. Не знаю, как у тебя, а у меня перерыв заканчивается через две минуты.
– И куда ты вечно торопишься, времени же нет…
Как остроумно и, главное, свежо.
– Итак, ты предлагаешь мне опять искать поехавшую школоту, открывшую для себя дивный новый мир.
– Это не школота, Ир. Младше тебя лет на десять, не больше.
Порывом ветра в распахнувшееся окно – вздох, вырывающийся из собственных лёгких.
– Окей, студентоту безмозглую, так лучше? Какая разница? Ну, положим, найду я нашего нового тамагочи. Дальше что? Кто с ним возиться потом будет? Серёги больше нет, Машка уехала в глушь, от нас ото всех подальше, а я, уж прости, не нянька для юных лунатиков – и тебе это прекрасно известно. Если вам нужен на выходе здравомыслящий сноходец – это не ко мне.
– Я всё понимаю, но других кандидатур у нас нет, прости. Только ты имеешь опыт действий в поле и… скажем так, в непредвиденных обстоятельствах.
Если закрыть глаза на то, что практически любое событие в Альбтрауме уже само по себе – непредвиденное обстоятельство…
– Это будет игра в жмурки.
– Риск всегда есть. – Переливающееся отражение зыбко колышется от каждого вдоха и выдоха, преображаясь из трассы в городские силуэты. – Но хочется надеяться на лучшее.
– Это не был вопрос.
– А это не был ответ, Ир.
Подошва скрипнула о бетонный пол, растирая окурок.
– Ответ – нет.
За навесом курилки моросил редкий дождь. На чуть забегающих вперёд часах – без двух минут полдень, на экране телефона – новое уведомление. Залипает сенсор.
– Ир, эт! – с набитым ртом окликнул один из коллег, стоило переступить порог офиса. – Го вечерком с нами в бар, деплой отпразднуем?
– А что, уже пятница?
Надо же, как это ускользнуло от внимания. Казалось, ещё только утром был понедельник.
– В следующий раз. Я сегодня за рулём, – …и на лекарствах, мешать которые с алкоголем было плохой идеей не только по медицинским соображениям.
Были и более приятные, хоть и настолько же «безопасные» способы войти в особо глубокий Альбтраум – и не оказаться в реанимации. Впрочем, было дело, приходилось прибегать и к такому «походному набору». Хорошо, что в клинике есть свои – с первого взгляда понимают, что это не интоксикация. Ну, не только она. Кому доводилось там побывать, тот знает, что это такое. Удовольствие, прямо говоря, ниже среднего, но на что не пойдёшь, чтобы спасти сотоварища.
А потом набить тому морду.
– Эта бага у нас уже месяца два висит, мы с ней хоть что-нибудь делать будем?
– Когда-нибудь.
Никогда-нибудь.
– Когда?
Когда проект развалится и надо будет срочно найти виновного.
– Да в следующем спринте возьмём.
– Я возьму, задолбали, – иначе эта хрень так и будет висеть в задачах вечно, мозоля взгляд.
– Ир, у тебя спринт и так забит! Опять собираешься тут ночевать?
– Я никуда не тороплюсь. Сегодня же…
…пятница?
Настойчивая вибрация телефона заставляет открыть на миг прикрытые глаза. Взгляд фокусируется не сразу, тупо смотрит куда-то за монитор. Проходит несколько тягуче долгих мгновений, прежде чем оранжевые буквы на чёрном фоне складываются в нечто осмысленное, сообщая, что теперь питание компьютера можно отключить. Эта надпись какая-то неправильная, однако мозг наотрез отказывается понимать, что именно в ней не так.
Телефон продолжает зудеть. Мембрана залипает, приходится нажимать её снова и снова, чтобы наконец принять звонок.
– Алло. – Пальцы вслепую находят на корпусе компьютера округлую кнопку, но застывают, не торопясь отключать питание. – Алло?
Интерферирующая в шумах тишина, звуком чужих переговоров на фоне – вклинившаяся линия.
– Кто это?..
Никакого ответа, только чужая линия становится чуть чётче. Слышно хрипловатый женский голосок, истерично срывающийся в попытках перекричать собеседников. Перепалка похожа на лай дворовых собак, ни слова не разобрать – голые интонации, тонущие в нарастающих помехах. Реплика за реплику – и без того неразличимые слова становятся совсем неразборчивыми, а электрический шум скрывает момент перехода, когда голоса теряют несколько октав и переходят в злобный, угрожающий рык, оборачивающийся грызнёй.
Палец вдавливает кнопку, сбрасывая звонок…
– Ну твою мать. – Вместо этого, конечно же, выключился компьютер.
Что ж. Оставалось надеяться, что хотя бы последний коммит не привиделся, как это уже случалось.
За окнами пустующего офиса занимался рассвет. Лениво перезагружались треклятые форточки. Недопитый кофе безнадёжно остыл, простояв часа два. Взгляд упал на экран смартфона, мирно лежащего рядом с клавиатурой.
Восемь часов и две минуты, суббота – и один непринятый вызов, повторившийся спустя несколько секунд.
– Смотрю, ты наконец научился пользоваться благами цивилизации. Глядишь, скоро мессенджеры освоишь.
– Ир, ты заманала, честное слово. Я не провидец – предсказывать, когда ты в очередной раз зевнёшь.
От одного этого слова захотелось зевнуть – и организм не преминул этим воспользоваться, заодно блаженно потянувшись в неудобном рабочем кресле и забросив ноги на стол. Коллеги всё равно все сейчас по домам: отсыпаются кто после пятницы, кто после пятничной попойки…
– А что тут предсказывать. Каждые две минуты.
– Очень смешно. Ну так что?
– Прикольные собачки, что. Вызывайте службу отлова.
– Куда я, по-твоему, звоню?
– Мне.
– Угадаешь зачем?
– Понятия не имею. Пригласить меня в бар?
– Хватит ёрничать, Ир, у нас серьёзная проблема.
– У вас – да. У меня никаких проблем нет.
– Тогда почему ты опять ночуешь на работе?
Система наконец загрузилась. Беглая ревизия порадовала неотправленным, но целым коммитом – результатом ночного бдения. Можно было с чистой душой наливать себе кофе, чтобы доехать до дому. А там выключить все устройства, выпить снотворного, наконец-то хлопнуться мордой в подушку – и спать беспробудно до самого понедельника. Выспаться по-человечески конечно же не удастся – это физиология продолжает обманывать, суля долгожданный отдых и такие переоценённые сладкие сны.
Механические часы на стене отбивают тик за тиком в мягкой, обволакивающей пустоте рассветного офиса. Секундная стрелка застряла и только вздрагивает, безнадёжно пытаясь дёрнуться на следующую позицию – и тут же возвращаясь назад. На совершенно новом, покрытом ламинатом календаре неправильно выставлено окошко даты. До нового сбоя – ещё пара десятков лет…
– Ладно, не буду тебя осуждать, Ир. Каждый зашивается по-своему.
Кому-то даже нравится Альбтраум. Своей непредсказуемостью, логикой невозможного и геометрией сна. Своим очарованием безумия, когда ты понятия не имеешь, как здесь оказался – и тебя это не особо-то и волнует. Возведённая в абсолют игра разума, пытающегося заглянуть за грань, увидеть то, что недоступно обычным людям – но делающего это через узкую призму хрупкого, всё ещё человеческого мозга.
Это не расстройство психики, но все дороги через Альбтраум ведут туда, особенно когда теряешь последний, и без того иллюзорный контроль над происходящим – и последнюю связь с действительностью.
Лекарства трудно глотать, но они возвращают кофе его вкус. Или придают свой?
– С тебя – вовремя вызвонить скорую.
– Надеюсь, что обойдётся без этого.
– Ничего не могу гарантировать.
Альбтраум не даёт никаких гарантий, кроме, разве что, гарантии их отсутствия. Раз за разом убеждаешься в этом, но это не останавливает от того, чтобы вновь и вновь дайвить прямиком под накатывающую волну кошмара, не зная, вынесет ли тебя на берег живым – или смоет в океан.
Сергей говорил, что это защитная реакция. Когда всё вышло из-под контроля, цепляешься за единственный рычаг, оставшийся под рукой – собственную волю. Хочешь верить, что это сознательное решение, а не последний барьер, стеклянной стеной отделяющий от сумасшествия.
За окнами офиса сияло взошедшее солнце, возвышаясь над блестящим, всё ещё мокрым от ночного дождя городом. Внизу, десятью этажами ниже, на трассе образовалась пробка: какая-то авария. Над заводами на окраинах поднимались серые облака дыма, перетекая в пушистые подушки на небе. Лениво бормотал диктор в левом наушнике, вытаскивая на яркий солнечный свет уже давно не шокирующие новости – и царство яви ничем не отличалось от Альбтраума. Разве что часы не были стрелочными, да и бумажные календари давно ушли в прошлое, уступив место своим электронным – ха-ха! – аналогам.
Никаких перил на самом деле нет. Как и стеклянной стены.
Возможно, ничего этого на самом деле нет, и всё закончилось очень давно, под капельницей на больничной койке. В Альбтрауме нет времени как такового, и он не отпускает умерших сноходцев. Может, потому сбойнувший роутер до сих пор напоминает о себе звуком диал-апа, зависшего в бесконечном переподключении. Похожий на шайбу радиоприёмник вещает о новой глобальной утечке данных. Руки готовят еду, вкус которой уже не удаётся вспомнить, а ноги ощущают обтирающийся об них меховой бок – и взгляд давно не падает вниз, избегая столкновения с жёстким полом.
Ты не можешь никак ни верифицировать, ни фальсифицировать происходящее. Ты не можешь договориться с Альбтраумом о правилах игры – их просто нет. Условия могут смениться в любой момент, и ты даже этого не заметишь – будешь думать, что так всегда и было.
Что эта вывеска над магазином была такой же и вчера. Что это самое «вчера» было именно вчера, а не год и не два назад. Что ты помнишь всё именно так, как оно произошло.
Что оно вообще произошло.
Хотя, в каком-то смысле, всё, что ты помнишь – было на самом деле. Именно поэтому потерявшие контроль сноходцы опасны не только для себя, но и для всего окружения. Поэтому впервые уснувших наяву нужно находить и нейтрализовать как можно скорее, пока не случилось чего-то непоправимого. А, впрочем, всё случившееся, хорошее или плохое – уже непоправимо по факту того, что оно произошло, неважно, во сне или наяву.
Есть у Альбтраума ещё одно мерзкое свойство, с которым приходится считаться.
Он ультимативно реален.