Это был необычный день. Почему-то ощущение, что сегодня явно что-то не так овладевало и телом, и разумом, вызывая странные чувства внутри. Юнь все никак не мог понять, что это за собой повлекло. Яркое солнце, ужасная жара, совершенно несвойственная для сезона, или, может, что-то иное? Весы выбора внутри, конечно, склонялись к неопределенному варианту "что-то иное", потому что винить погоду и убивающее яркое солнце было глупо.
Все встало на свои места, когда Синцю снова завел свою шарманку и разгорелся спор. Словно, это непонятное "что-то иное" обрело и вид, и форму.
- Не понял? - Чунюнь наклоняет голову на бок, белыми волосами задевает плечо, а брови сводит к переносице, - Повтори.
Тон его для Синцю уже давно не звучит пугающим, скорее, совсем привычным и тем, без чего день был бы не таким отличным. А тон у Юня окрашен явно негативно.
- Я бы удивился, если бы ты понял и с первого раза, - Усмешку с красивого лица хочется стереть чем угодно, оставляет она что-то ядовитое в душе, - Для особо умных я повторю снова, как ты и просил: ты меня раздражаешь, бесишь одним своим присутствием и то, что нас с тобой связывает одно единственное дело, касающееся дел моего отца, как факт, просто вымораживает меня, понимаешь?
У Юня руки сами собой в кулаки складываются, грудная клетка вверх-вниз вздымается. Он пытается успокоить беснующееся нутро и подчинить под свой холодный контроль, но не выходит. Синцю единственный, на данный момент, человек, который превращает лед внутри в бурлящую лаву, выжигающую все внутри, заливающую сердце и больно, волной, врезающуюся в реберный каркас.
- Знаешь, я бы и не хотел никаких дел иметь с богатеньким сынком, который на всем готовеньком сидит и родился с золотой ложкой во рту. Единственное в тебе благородное, поверь, далеко не твоя родословная, а только искреннее желание возродить былую славу Гу Хуа, - Юнь глубоко вздыхает и пытается скинуть собравшееся внутри напряжение.
По его голове медленно расползается мигрень. Что вызвало ее остается загадкой: или Синцю и этот конфликт, или до ужаса высокая температура раскалившегося воздуха. Что удивительно, головная боль пропадает также быстро, как и появилась, только два четких удара в черепную коробку оставляя после себя.
Ухмылка с лица Цю пропала, во взгляде шелком теперь лоснится серьезность и отливает в свете солнца алой злостью. По спине от такого, если честно, пошли мурашки, стоило только Чуню обратить на это внимание.
- К твоему сведению, мое положение к моим успехам никакого дела не имеет, - Он прикрывает глаза и вздыхает, - Да, я родился в богатой семье, но это не было моим желанием, так получилось. Но я, к сожалению, родился без особых талантов. Не то, что ты. Великий Чунюнь, который чуть ли ни с пеленок изгоняет злых духов!
Последняя фраза особенно сильно укалывает за больное. Синцю не уступает в том, чтобы дергать за ниточки, ведущие к таким сокровенным и глубоко скрытым местам души.
- Тебе ведь больше всех известно, что я стараюсь по минимуму использовать силы, когда встречаюсь с духами, - Раздражение куда-то теряется, на смену приходит только небольшая усталость от разговора. Юнь кладет правую руку на шею и запрокидывает голову назад, ощущает, как под кожей хрустят первые шейные позвонки.
Очередной разговор, который никуда не приводит. Как и всегда, они просто выполнят работу, сделают вид, что этого разговора не было и на этом все, хотя им обоим понятно - только они встретятся снова по долгу работы, одна единственная искорка колкости разожжет пламя конфликта.
Чунюнь не видел в Синцю всего того, что готов был ему наговорить. Если быть честным, то он ему нравился. Даже сильно. На эмоции выводило эгоистичное желание получить тоже самое в ответ, но, увы, не выходило.
Изначально между ними были дружеские отношения, но медленно все скатывалось куда-то совсем в дно. Чунюнь становился все холоднее, а Синцю неожиданно подхватил это и разжигал холод между ними все сильнее.
Вот только этот день необычный.
- Это-то мне в тебе и нравится. То, что ты почти не пользуешься своими силами для достижения цели, - Карие глаза строго смотрят, заставляют удивленно хлопать глазами и окунаться в синтетику происходящего, - Это действительно поражает.
- Ч...что? - Единственное, что способен выдать Юнь в этой ситуации, помимо хлопанья ресницами и взгляда, наполненного искренним и кристально чистым непониманием.
- Господи, - Кареглазый двумя пальцами трет переносицу и снова вздыхает, - Ну и идиот же ты. Я пытаюсь намекнуть тебе, что уже устал от этого цирка и что ты мне нравишься.
Я считаю, что даже пусть это и не взаимно, ты должен знать.
Лава внутри разгорается. Сердце вдруг набирает скорость и бьется так сильно, что, кажется, может выпрыгнуть из груди. Что-то изнутри толкает вперед.
Юнь еле касается чужой руки, убирает ее от чужого лица и в очередной раз убеждается, что Синцю - чертов венец творения человечества.
Подается вперед и мягко касается чужих губ, невесомо, а после сразу же отстраняется, но взгляд не отводит, смотрит прямо в глаза напротив.
- Это...? - Синцу аж уста приоткрыл от немого удивления, смотрит на голубую гавань напротив и просит Чунюня свой жест расшифровать.
- Это, - То, что внутри плещется, на алебастровой кожей выливается мягким румянцем, - Ты мне тоже. Ну, нравишься.
Голос Юня почти сходит на шепот от яркого и захлестнувшего чувства неловкости. Ему хочется куда-то спрятаться и забыть, забыть навсегда о том, что он сейчас сделал. Он, наконец, отводит взгляд, отпускает захваченную руку, но никуда не отходит.
А Синцу понимает, что впервые так близко может рассмотреть объект воздыхания, если не считать всех тех нелегальных попыток сделать это, когда на заданиях приходилось вместе ночевать. Пышные ресницы, мягкий румянец, голубой цвет глаз - по отдельности эти вещи раньше казались не такими уж и выдающимися, но сейчас, видя всю картину целиком у Цю весь мир внутри обрывается, переворачивается и снова выстраивается.
- Эй, Чунюнь, - Синцю тянет руки вперед и скрещивает у экзорциста на шее, - Хочешь поцеловать меня - целуй, хочешь делать что-то еще - я весь твой, только не отводи свой взгляд от меня. Смотри.
И Чунюнь смотрит. Смотрит так, что аж дыхание схватывает, что внутри снова все рушится и трепещет, бабочки в животе в хаосе летают и щекочут все внутри, крыльями бьются обо все, на что натыкаются.
Экзорцист снова касается чужих губ, мягко сминает их, языком проходится по нижней. У Синцю, если честно, крыша медленно едет, становится не просто жарко, ему кажется, между ними температура выше, чем в аду. Но тянется ближе, лишь бы невидимое пламя никуда не делось.
Юнь слишком резко укладывает руки на чужую талию и сжимает, Цю от неожиданности вздрагивает и приоткрывает рот, куда тут же толкаются языком.
Они настолько друг к другу близко, что у Чунюня в голове пролетает мысль о том, что сердца их бьются в унисон: одинаково быстро, одинаково сильно, одинаково рвутся друг к другу. От этого чувства по спине туда-сюда снуют мурашки и заставляют дрожать, тая на солнце.
Синцю не понял, в какой именно момент их языки переплелись, заметил он это только тогда, когда голова кружилась от недостатка кислорода в крови. Он с прогорклым призрачным привкусом разочарования отрывается от губ экзорциста и начинает дышать, кажется, впервые за все это время полной грудью.
Юнь замечает, что даже дышат они в унисон: одинаково глубоко, одинаково быстро, одинаково жадно поглощая так нужный кислород.
Припухшие губы юноши, если честно, так привлекательны, что Юнь не удерживается и быстро чмокает их, стаскивает чужие руки с шеи и крепко хватается за одну из них, мягко улыбается, когда ощущает, что Синцю переплетает пальцы.
- Нам еще нужно выполнить задание, ты же помнишь? - у экзорциста по спине холодок идет, когда Цю выдает эту свою фразу, еще не до конца отдышавшись.
- А потом ты весь мой?
- А потом я весь твой, навсегда, - Юню кажется, что сердце пропускает удар, когда он ловит такой взгляд юноши.
А потом он действительно весь его.
Навсегда.