Острие клинка устремляется вниз, утыкается в белоснежный бутон, коими усыпано все вокруг.
Цветы мнутся под ногами. Кажется, что хрупкие стебли стеклом разрываются под подошвой, рассыпая всюду острые белесые осколки. Сложно дышать – сладкий, ужасно сладкий запах с каждым вздохом все больше заполоняет легкие, разлетается с кислородом через кровь к каждой клетке и клеймами отпечатывается в голове.
Руки дрожат, и рукоять меча чуть не выскальзывает из руки. Чем сильнее пытается пальцы сжать, тем сильнее по костям и мышцам расходится тремор.
Сглатывает.
Глазом мажет вниз. Хмыкает, как только взглядом натыкается на алые пятна, расцветшими внизу ликорисами и окропившие белоснежную, смутную в воспаленном разуме, гладь. Кровь и его, и тех, кто наткнулся этим праздным рассветом на его клинок, нашел упокоение и последнее пристанище здесь, в поле, усеянном бесчисленными белыми сесилиями.
Кэйя ненавидит сесилии.
Сейчас и не вспомнит почему он здесь. Все это стало настолько неважным, как только яркий аромат прозрачным покрывалом укрыл его, желая забрать в свою колыбель и даровать вечный сон. Здравый смысл борется с желанием откликнуться на такое красивое в своей привлекательности предложение цветов. Негласное предложение провести остаток жизни в полном умиротворении, вдали от суеты рыцарского долга, борьбы между конфликтующими сторонами морального выбора чести и сердца, вдали от людей и надобности контактировать хоть с кем-либо.
Хочется просто уснуть.
В сознании причина, по которой он пошел сюда еле держится, как и само сознание в голове. Заказ? Поручение? Задание?
Какая теперь разница, если меч из ладони выскальзывает вниз и оранжевым заревом взрывается, исчезает куда-то, а сам рыцарь падает, стоило только сделать шаг. Падает на мягкое покрывало, головой чуть задевает землю, что плотным остовом мироздания расплылась под цветами. Под цветами, что тут же кое-где взлетают воздушными лепестками, подхватываемыми ветрами, кажется, самого Архонта и улетают, прихватив с собой остатки всех оставшихся сил.
Тело расслабляется, из всех связок и мышц, словно, вытянули любое стремление к сопротивлению, а из головы, по крупицам, уходит сознание, оставляя место только ядовитому аромату белых и столь ненавистных сесилий.
Умирать желания нет никакого, но и сил, чтобы противопоставить что-либо нет.
Он в плену, в ловушке. Проиграл. А ведь еще столько всего осталось незаконченным. Столько глобальных дел и столько маленьких проблем остались неразрешенными.
Кэйя запоздало чувствует, что к щеке прикасается что-то холодное, не сразу замечает, как полную тишину понемногу заполняют звуки и как свежим воздухом врываются разные запахи.
- Эй, - Чувствует, как его слабо толкают в плечо и приоткрывает глаз, - Тебе не надоело? У меня смена через час заканчивается, давай вставай и шагай домой. Хватит тут мне стойку телом обтирать.
Кэйя поднимает корпус и не понимает сначала, что происходит.
Куда делись боль и слабость, сломившие его секунды назад. Или, может, прошло уже куда больше, чем жалкие секунды и мгновения, которые он провел там?
Первое, что в глаза бросается – деревянная пошарканная столешница, немного бликующая в приглушенном свете. Глазом выше мажет из-под веера темных ресниц и утыкается в такое знакомое, любимое даже, лицо. Видит любимые глаза, волосы, эмоции и внутри невольно тепло разливается, обволакивает сердце и больно сжимает, заставляет леденеть его в волнении.
- Д…Дилюк? – Удивление. Первая яркая эмоция, которая сменила с собой полную печаль. Как странно.
- А ты кого ожидал здесь увидеть? Пей и сваливай, мне нужно готовиться к закрытию.
Кэйя ничего не отвечает, лишь в руки берет бокал и слабо улыбается, когда ощущает, как по пальцам и ладони расходится холодок.
И все-таки, что это было? Кэйя знает ответ. По щеке его катится одинокая слеза, ведь холодная “полуденная смерть” вкуса не имеет никакого.
Действительно, проиграл.