Он не смотрел на него.

Нет, не так. Он смотрел, но каждый раз, когда Луис чувствовал на себе этот тяжёлый, тяжелее, чем супермассивная чёрная дыра, взгляд и оборачивался, чтобы перехватить зрительный контакт – отворачивался, и Луис, вздрагивая, с совершенно непередаваемым выражением на ебальнике, в котором смешались ненависть к себе и тянущая, сосущая под рёбрами тоска пополам с мольбой, замирал на несколько секунд. Он ждал. Ждал, когда он снова обернётся, посмотрит на него ничего не выражающим взглядом и наконец-то прострелит его насквозь равнодушием.

Но он не оборачивался. Он не смотрел на него.

Луису хотелось выть. Скай Клейн, дважды несостоявшийся самоубийца, человек с депрессией в терминальной стадии и самым непереносимым характером последнего мудилы и каким-то… однозначно божественным чудом оказавшийся для него кем-то важным, откровенно его презирал.

С того дня, когда он посмел дотронуться до его лица, они не разговаривали. Луис поступил как последний мудак, в ярости и панике забившись в самую дальнюю дыру глупой креветки, не зная, как бороться с бездной, в которую он рухнул, а Скай поступил как Скай, съебав из поля зрения и пропав куда-то на целых четыре дня. Космическое ведро молчало, а на любые попытки – просьбы, уговоры, мольбы и угрозы – найти тупого суицидника отвечало исключительно односложно. Нет. Ситус, двое суток проходивший с крайне задумчивым видом, на третьи перестал думать и, стоило Луису заговорить о Скае, залепил ему пощёчину. Он отлетел к противоположной стене ячейки, больно врезался в неё плечом и навсегда запомнил, насколько тяжёлой у цета была рука, и каково это было – злить и разочаровывать лучшего друга. Скулу жгло потом невыносимо долго, и не от боли. От стыда и чувства вины.

Кожа горела. Там, где Клейн прикасался к нему своими тёплыми ладонями. Там, где Ситус как следует ему въебал. Там, где Луис днями и ночами, особенно ночами, бессильно впивался пальцами, пытаясь содрать с себя ненавистное лицо. Кожа горела, она слезала лоскутами, она была на месте, но казалось, что её размывает, расщепляет, растворяет кислотой. Сначала – фантомно и, конечно же, от богатого воображения, хотя Луис считал себя в этом плане довольно посредственным человеком. Потом, когда Скай выполз из машинного отсека, перемазанный в машинном масле, машинной синей крови аммонита и с таким же машинным набором эмоций, лицо начало разъедать от настоящих слёз.

Глаза щипало не больно. Дышать, правда, было трудно, глядя, как он выбирается оттуда, вытирает ладонью грязь с лица – и скалится, чёрт возьми скалится, глядя в огромные овальные глаза-экраны на уродливой ромбовидной голове. В щите отражалась неебически огромная и прекрасная туманность Эмиссара, наполненная до краёв миллиардами оттенков янтарного, медового и золотистого, со всего размаха разбивающихся о непоколебимые стены из сплошного аквамаринового безумства, и Скай смотрел на всё это великолепие, смотрел широко распахнутыми глазами на звёзды, которые глубоко и всем сердцем любил, и Луис в этот момент медленно умирал. На него вдруг нахлынуло острое и какое-то безнадёжно-обречённое понимание, что на него вот так никогда не посмотрят.

Это было глупо. Эта мысль не имела под собой основания. Это всё не имело никакого смысла, потому что всё это время они друг друга ненавидели. Всё это не имело никакого права на жизнь, потому что, исчезнув, его двойник подтвердил предсказуемую для Луиса правду.

Он никому не был нужен.

Скай перевёл с туманности взгляд на него – и замер. На секунду в его глазах промелькнуло нечто, чего Луис боялся ещё больше, чем одиночества – на целую секунду, растянувшуюся для фантома в долгую бесконечность, Скай смотрел на него, как будто истосковавшись. Словно сейчас ничто не мешало ему встать, подойти ближе и обнять. Запустить пальцы в волосы. Немного отвести его голову назад, приблизить лицо, приоткрыть рот и…

Взгляд его погас, стоило Луису слегка пошевелиться.

Со стороны всё это выглядело, разумеется, смешно. Луис, иногда задумывающийся над ебучими причинами их ебучих реакций друг на друга, испытывал невероятно сильное желание послать всё к чёрту и надраться. Он не понимал. Ни его, ни себя. Проще было выброситься в пролетающую мимо них пустоту с некстати задержавшейся в осознанном бытии космогонии, чем понять, почему всё происходило так, как происходило, и почему мерзость изнутри него продолжала расти, а он не мог – не хотел – сжать её в пальцах и раздавить, как пульсирующий пузырёк с кровью. Кровь бы вытекла между пальцев, и Нургамеш переработал бы мерзость, как и всё, что перерабатывалось в его исполинских полумеханических жерновах. Он бы стал свободен.

Но был ли он свободен? Когда-нибудь, хоть когда-нибудь? И сейчас – может быть, он стал свободен не потому что двойник его бросил, а потому что выбрал сам?

Хотелось смеяться. Биться в отчаянии и в истерике. Схватить подушку и придушить Клейна во сне – той же ночью он бесшумно зашёл в его ячейку, долго всматриваясь в лицо спящего у его ног мужчины, бесполезно и бессонно размышляя, что с ним сделают, если он убьёт его. Он уже склонился над ним, опустился на колени и опёрся руками по обе стороны от Ская, примериваясь, как же лучше, когда почувствовал, как блядские худые пальцы стискивают его ладонь. Он спал. Просто спал. Не зная, что чудовище над ним собирается его убить – и по инерции, по блядской ебучей инерции ебучего пост-аммонитного ретранслятора чужих мыслей, просто повернулся на бок и обхватил его руку. Луис почувствовал, что реально готов вытащить выкидник и сделать Скаю ещё пару дырок для лучшего доступа воздуха в лёгкие. Готов как никогда. Вместо этого он склонился так близко, как мог, и осторожно, чтобы не разбудить, прижался губами к виску.

Колотило так, что потом долго болели рёбра от перенапряжения. Болело всё. Во всём теле, во всём блядском существе Луиса не было места, которое бы не болело. Чёртов Скай Клейн неосознанно чувствовал, что это он, и обхватил его руку. Чёртов Луис и вся его блядская душа Шредингера неосознанно подавали сигналы всё это время, а Скай принял. Где-то между этими двумя счастливыми фактами лежала гигантская пропасть, наводнённая кошмарными чудовищами, легионом демонов под пятой центурионов из концентрированной ненависти к себе и чёрной ярости и правящей рукой бога-императора боли и его правой десницы вины. И он спал. Просто спал, хмурая морщинка между бровей разгладилась, его руки обнимали руку Луиса, а под губами чувствовалась слабая пульсация. От него пахло озоном, неправильно реплицированным кофе и машинным маслом с примесью цинка, и немного – мускусом, он же отрубился прямо не раздеваясь, стоило выбраться из-под щита. Луис прикрыл глаза, зарываясь лицом в тёмные волосы, глубоко вдыхая его запах и отчаянно моля маму-тьму убить его. Разрыв, аннигиляция, дезинтеграция. Здесь, сейчас, над Скаем, чтобы он не чувствовал того, чего не хотел чувствовать никогда больше.

Чёрный фантом из изнанки вселенной, разрушитель миров и чудовище, влюбился.

В Ская Клейна. В человека, который его ненавидел. В человека, которого он только что хотел задушить во сне. В человека, которого сам же оттолкнул, в человека, которому он сделал больно, в человека, который никогда не ответил бы ему по своей воле взаимностью.

Скай глубоко вздохнул и начал вслепую шарить рядом, пытаясь найти его. Может быть, он бы обхватил руками. Может быть, он бы проснулся и охуел, и Луис не стал бы упускать момент и сдался, затащил на себя, обнял бы ногами за бёдра и тихо прошептал:

– Хочу, чтобы ты взял меня. Сейчас.

прямо в губы, и тогда недопонимание между ними закончилось бы раз и навсегда. Луис бы не отпустил, Скай не стал бы бить по лицу и поцеловал. Мягко. Мокро. Горячо. Может быть, они бы разделись, может, нет, может, он задал бы ему трёпку, заставив кричать от боли и наслаждения, а может, Скай был бы с ним нежен – Луис всё равно так и не узнал, потому что стоило только Клейну вздохнуть во сне и потянуться к нему, он живо вскинулся, выпутался из несостоявшихся объятий и кинулся прочь.

Он бежал через весь вессел, и впервые за всё пребывание на этом космическом ведре чувствовал, что аммонит не может пробиться в его мысли. Он забился в самую дальнюю дыру, снова, чуть ли не за самим щитом, где от машинного отсека ячейку отделяла только тонкая ребристая переборка. А когда до него вдруг дошло, что все эти четыре дня, четыре долгих, бесконечных, невыносимо тяжёлых дня Скай Клейн был от него не на расстоянии всего корабля, а, блядь, метрах в десяти – закрыл лицо руками и завыл. Когда дошло, что он не хотел его убить – а просто, до смешного просто, глупо, отчаянно, всей душой и всем телом, до ломоты в груди и паху – хотел. Когда дошло, что от ненависти до мерзости не было даже шага. Не замечая, как вместе с воплями и слезами на мягкий пол падают чёрные хлопья мерзкой дряни проступившего лица, Луис глухо рыдал, оплакивая упущенный момент, когда мог бы просто протянуть руку в ответ и Скай Клейн не оттолкнул бы его.

Чёрный фантом из изнанки вселенной, разрушитель миров и чудовище, был безответно влюблён в человека, который его яростно ненавидел.

Чувство, прожравшее себе путь в чёрную бездну и прочно угнездившееся там, в слепом отсутствии души, жгло. Выжигало стыдом, болью и неприкрытым желанием не то убить, не то поцеловать, не то выебать, не то всё вместе и всё сразу. Долгие ночи на весселе превратились из наполненных уютным спокойствием и тишиной в настоящий кошмар, сонмы демонов-мыслей налетали плотным роем, облепляли разум и начинали жрать, отрывая от внутренней оболочки целые куски. Это было невыносимо. Броню разъедало нежностью как кислотой. Он оказался перед ним совершенно бессилен. Хотелось обнять его, просто подойти и просто обнять, без ебучих подтекстов – положить ладони на лопатки, подбородок на плечо, здравый смысл вместе с головой на гильотину – и закрыть глаза. Почувствовать, как Скай отрубает ему голову. Почувствовать, как Скай обнимает в ответ, как эти худые, блядские худые пальцы сухо скользят по коже, и как он шепчет в висок:

– С тобой всё в порядке. Никогда не было «что-то не так». Это твоё настоящее лицо.

Но фантом не подходил, а Скай не обнимал. Он даже не смотрел на него. Он смотрел на него – но не так, как Луис хотел. Так, как раньше. Не как аммонит с его задолбавшим в край сочувствием, не как цета, одним видом выражавший сто ярких и ещё тысячу смазанных оттенков нездорового скептицизма, и не как тысячи безглазых теней, в слепых мордах которых угадывался лишь страх и желание убивать. Не так, как смотрел двойник – с безграничным пониманием и прощением, от которых хотелось кричать. А как на врага, на своего худшего, потом лучшего, потом любимейшего врага, великого зверя, которого нужно было победить, наступив ногой на горло, соперника, идиота и тупицу, глупого фантома в ловушке собственной мерзкой природы, на обычного человека, на ну-вроде-бы-друга, на друга, на…

Скай не смотрел больше так, как по-настоящему Луис хотел, но забивал это желание в себе с фанатичным упорством, граничащим с одержимостью. Тем самым взглядом, которого Луис ждал так же сильно, как боялся до спазмов в горле, и от которого пальцы на стопах поджимались сами собой.

Тёплым. Понимающим. Настороженным и всё равно заинтересованным. Ожидающим. Мягким и немного печальным.

Влюблённым.

Чувство, прожравшее в его груди дыру и свившееся под сердцем в чёрный отвратительный клубок, было мерзостью, которая не могла существовать в принципе, но существовала и причиняла тупую, горячую боль. День за днём. В нём было слишком много – слишком много для Луиса, и для Ская, и для них обоих, так много, что фантом захлёбывался в этом долбанном океане. Он снова был один, один среди толпы, и не мог выбраться из жуткого водоворота, в который его затягивало со страшной силой.

Луису хотелось выть от переполнявшей его боли. Он отчаянно пытался понять, почему полюбил Ская так просто и так сильно, почему его тянуло к нему с невероятной непреодолимой силой, но не находил ответа. Чем больше он погружался в себя, пытаясь вытащить из своего проклятого забитого доверху всякой дрянью подсознания, тем больше увязал в обволакивающей чёрной мгле неизвестности. В ответ всегда была лишь тишина, а под веками была тьма. Везде была тьма. В ней не было ни единого просвета, в ней не было слов, мыслей и ответов, в ней были лишь два слепых, горячих, болезненных пятна, два ориентира, на которые Луис опирался всё это время, просто сам не осознавал.

Ненависть к себе.

Чувства к Скаю.

Из этой тьмы не было выхода, на этом весселе не было выхода, в этой огромной вселенной не было выхода. Нигде, ни в одном из тысяч, десятков тысяч планов бытия он не нашёл бы выхода из чёртовой тьмы, в которую мироздание швырнуло его с какой-то отчаянной жестокостью. Он был заперт. Он был влюблён.

Чёрный фантом из изнанки вселенной, разрушитель миров и чудовище, был безответно влюблён в человека, который заточил его в клетке из собственных мыслей и, ни о чём не подозревая, выбросил единственный ключ в безграничный космос.

День за днём складывался в стопку из недель, недели превратились в месяц. После полёта на Октус стало только хуже, боль не уходила, Клейн почти не шёл на контакт, Ситус задавал неудобные вопросы, а мерзость перестала быть мерзостью, проела броню окончательно и рухнула в его бездну, чтобы в этой пустоте и бесконечной тьме вырасти во что-то большее. Легче не становилось. Ни через день, ни через два, ни через неделю. Он в лимбе столько слёз, наверное, не пролил, сколько выплакал их сейчас, душа себя по ночам подушкой и с завидным постоянством отказываясь от помощи аммонита погладить его, забрать кошмары и притупить боль. Глупое космическое ведро даже не догадывалось о причинах его нежелания поступить как умный человек и перестать страдать хотя бы на некоторое время, временами называя его упрямым мазохистом, а если догадывалось, то предпочитало молчать и вести политику невмешательства.

Луис не спорил. Проще было согласиться с тем, что было на виду, чем заглянуть глубже в собственную душу и признаться себе, что эта боль помогала чувствовать себя живым.

*

– Что ты знаешь об Октусе? – Луис старательно смотрел себе под ноги, чтобы не запнуться о ебучие переборки. Он бы запомнил расположение каждой из них, но Нургамеш не давал ему даже шанса, постоянно перестраивая внутренние стенки раковины, как ему хотелось. В этом месяце в его персональном тренде был цвет мутного кварца, от которого Луиса практически передёргивало. – Креветка говорит, что это сюрприз. Там настолько красиво или настолько плохо?

Ситус почему-то подавился воздухом и удивлённо вскинул брови.

– Так и сказал? – переспросил он. – Сюрприз?

– Ну да. Ты там был?

Цета неверяще покачал головой и обернулся, бросив взгляд на уныло тащащегося за ними меланконца. Дождавшись, пока он поравняется с ними, объяснил:

– Октус практически необитаем из-за голубых ядовитых цветов, разросшихся по всей поверхности. Где-то на полюсах, возможно, есть города под энергетическими куполами, но я, если честно, не стал бы рассчитывать на встречу с кем-то живым. В картографических архивах Ветра планета считалась обитаемой, но информация не обновлялась последние лет десять. Может быть, там уже никого нет в живых.

Луис непонимающе на него посмотрел.

– Тогда что мы там забыли?

– Я попросил, – внезапно услышали они рядом.

Он сразу же всё понял, стоило ему повернуться к проклятому мудаку. Клейн смотрел на него с мрачным торжеством, мешавшимся с самым настоящим злорадством.

– Я чего-то не понимаю, или мы действительно летим на смертельно опасную планету только потому что ты об этом попросил? – Луис постарался, чтобы прозвучало максимально нейтрально, но рычащие нотки всё равно прорезались. – И Нургамеш, если я правильно понял, согласился?

– Ну да, – беспечно пожал плечами Клейн, зеркаля его любимый жест. – А в чём проблема?

Фантом стиснул зубы, стараясь не отводить взгляд.

– Мне не нравится эта затея, и не проси меня объяснять, почему, – сказал он так серьёзно, как мог, стараясь придушить в себе растущую злобу и непонятное беспокойство, и надеясь, что Скай всё поймёт и сразу же откажется от идиотской прогулки по полям смерти. Ну или хотя бы примет во внимание существующую опасность. – Если это опасно, может быть, не стоит лезть?

Клейн дёрнул уголком рта, как делал это каждый раз, когда не хотел говорить правду, старался перевести тему или рассказывал что-то, отчего ему было горько.

– Сказал человек, который притащил меня на планету, где нихрена нет, кроме непрекращающихся океанических бурь, чёрных скал и гигантских чудовищ, пожирающих друг друга, – фыркнул он, а затем неожиданно улыбнулся: – Да брось. Там не может быть ничего опасного. Что может пойти не так?

Что угодно.

– Что угодно, – эхом повторил он свои мысли и посмотрел поверх клейновского плеча. Ситус стоял в пяти метрах от них и всем своим видом выражал недовольство. – Всё, что угодно.

Скай натянуто улыбался, и что-то в этой улыбке заставило Луиса содрогнуться. Что-то странное было в ней. Что-то неправильное.

– Спасибо за беспокойство, – негромко бросил он и отвернулся. – Я ценю твою заботу или что там у тебя вместо неё, но пожалуйста, дай пройти.

Луис нахмурился и украдкой бросил быстрый взгляд на потолок, где временами прорезались глаза, заменявшие Нургамешу внутренние камеры, заметил один размером с крупное яблоко. Пропустив Клейна вперёд и позволив ему отойти на несколько шагов, послал мысленный запрос:

«Какого чёрта, Нургамеш? Смертельно ядовитые цветы, практически вымершая планета, нет никаких данных о том, что там обитает – ты серьёзно вообще? Если там опасно, то почему ты согласился? О чём тебя попросил этот идиот?»

Пятисекундная тишина сменилась низким вибрирующим гулом:

«За последние десять лет естественная эволюция Октуса сделала своё дело, смертельно опасные виды растений практически вымерли. Пыльца некоторых видов, вызывающая паралич дыхательных путей, в данный момент содержит ничтожное количество токсичных соединений, и в естественном фоне даже при очень сильном ветре не может убить. Всё в порядке, Луис, цветы не опасны, если намеренно не трогать их и не вдыхать концентрированную пыльцу. Я высажу вас в одной из безопасных зон, где есть участки, свободные от васильков… Уверен, тебе понравится вид на эти бесконечные голубые поля.»

Луис покачал головой, отвернулся от глаза и уставился на Ситуса со Скаем, неторопливо идущих к выходу. Взгляд сам собой пожирал пространство тёмно-серой тряпичной куртки Клейна. Происходила какая-то неясная хуйня, и происходила она прямо сейчас, Луис чувствовал это нутром, и в довесок тупой космический моллюск явно не собирался идти на контакт. Трясти Клейна в таком случае было бесполезно, но это не значило, что не стоило попытаться.

– Эй, Клейн! – звучно бросил фантом в спину удаляющемуся меланконцу и быстрыми шагами двинулся за ним, а когда тот не остановился и даже не повернул в его сторону головы, перешёл на бег. – У меня всего один вопрос! Да стой ты!

Поравнявшись со Скаем, он уже собирался вывалить на него все подозрения относительно происходящей смертельно опасной срани, в которой он не собирался участвовать сам, и не собирался пускать Клейна, но заглянув в худое, бледное, заросшее щетиной лицо, внезапно остановился. Скай непонимающе глянул на него и, видимо догадавшись, что у Луиса окончательно едет крыша, и бесить его не нужно, остановился сам.

– Что ты хочешь знать, Луис? – устало спросил Скай.

Фантом прикусил губу, тут же зализал и попробовал перестать думать о всякой нелепой ерунде, вроде той, будто бы Клейн спускается на Октус намеренно. Чушь собачья. Он просто собрался посмотреть на цветы, аналогов которых не было во вселенной.

– Зачем мы летим на Октус? – тихо спросил он, а затем, подумав, уточнил: – Зачем ты летишь на Октус?

Скай заглянул в глаза всего на несколько мгновений, но даже их хватило, чтобы всё существо выстудило до костей. Необъяснимое чувство тревоги, появившееся после того как Скай исчез из поля зрения, проебавшись в машинном отсеке, на время отодвинутое и почти забытое, снова выползло из своей дыры и вцепилось Луису в брюхо.

– Я хочу увидеть море цветов. А ты? – ровно выдохнул Клейн, глядя прямо в глаза и прибивая взглядом Луиса к ребристому полу на первом витке. По его лицу, внезапно сменившемуся бледной, холодной маской отчуждения, невозможно было что-либо понять. – Нургамеш дал мне координаты холма, с которого открывается совершенно потрясающий вид, – сказал он ещё тише. – Если ты хочешь, можешь пойти со мной.

Не дождавшись какого-либо ответа, он развернулся и зашагал к выходу на поверхность. Луис поражённо выдохнул, прислонился к стене и молча проводил Клейна взглядом, пытаясь не охуевать так искренне – не хватало, чтобы ведро с тентаклями спалило его неуёбные мысли и интерпретировало их совершенно неправильно. О нет, он не будет об этом думать. Не сейчас. Сейчас его волновало совсем другое. Спустя пару минут простоя Луис всё же оторвался от стены и очень быстро двинулся за Клейном.

Что-то было не так. Что-то во всей этой затее со спуском на вымершую планету было совершенно не так.

*

Луис кричал.

Обсидиан затягивал в чёрную бездну всё глубже и глубже, чёрные нити оплетали спину и плечи, и Луис пытался отодрать от себя клейкую чёрную субстанцию, вцепившуюся в него намертво, силясь высвободиться и сбежать, но тьма держала его слишком крепко, постепенно втягивая в холодный камень. Он кричал, всё громче и громче, но вокруг не раздавалось ни звука.

Мёртвая плоская поверхность монолита пошла рябью. Из глубины шёл чёрный свет, и из него медленно возникало чьё-то лицо. Луис уже знал, кого увидит, но внезапно что-то пошло не так.

– Нет, – одними губами прошептал он, когда на гладкой, отполированной до зеркального блеска поверхности отчётливо проступил до боли знакомый образ. – Нет-нет-нет. Только не ты. Пожалуйста.

Скай смотрел на него стеклянными, неживыми глазами, безмолвный, равнодушный, неподвижный, заключённый в обсидиане, словно насекомое в янтаре. Тьма захлестнула Луиса чёрными нитями, погружая в вулканическое стекло, и он изо всех сил попытался отстраниться, упёрся руками в ледяную поверхность, зарычал, напрягаясь всем телом, но было слишком поздно. Чёрные нити уже оплели его шею и голову и давили со страшной силой, впечатывая в монолит.

Глянцевая поверхность вдруг пошла трещинами. В тех местах, где под стеклом находились руки Клейна, что-то захрустело, словно ломались крупные, плотные толщи льда – пространство вокруг разорвалось с мерзким, мокрым треском рвущейся кожи, стекло проломилось, и Скай выбросил руки вперёд, хватая его за шею и с силой вдавливая пальцы в горло. Луис распахнул рот, в панике заорав на весь лимб во всю глотку, но не услышал собственного крика. Вокруг них стояла мёртвая тишина.

Скай резко дёрнул его на себя. Ноги подогнулись, тело его предало, и, не удержав равновесия, Луис упал на него, вцепившись в каменные плечи, а в следующую секунду он почувствовал, как по шее течёт что-то тёплое. Он не почувствовал боли, когда Клейн прокусил сонную артерию и с силой дёрнул головой, оставляя на шее огромную, безобразную рваную рану. Луис вздрогнул, чувствуя, как безвольно оседает в чужих руках; кровь растекалась по обсидиану, стремительно терявшему свой блеск и глянец, превращаясь в матовый чёрный камень, пачкала одежду, кожу, белый песок и делала спокойное, равнодушное лицо Ская застывшей кошмарной маской. Он хотел закричать, но сил не было. Не было голоса, не было даже воздуха, вокруг них был только разреженный мёртвый вакуум. Беззвучие. Стерильное циркулирующее ничто. Пустота. Луис из последних сил цеплялся за Ская, тянул на себя, пытаясь вытащить из обсидиановой ловушки, но это было бесполезно.

– Скай, – его губы шевелились, но звука всё ещё не было. – Не надо. Прошу тебя.

Клейн моргнул. На его мёртвом, равнодушном лице вдруг на целое мгновение показалось осмысленное выражение – он перевёл взгляд на Луиса, хмуро глядя прямо в глаза – а затем всё закончилось. Прямо перед тем, как крепко обхватить его лицо своими ледяными ладонями, Скай открыл рот и выдохнул:

– Луис.

Он вздрогнул. Холодные ладони легли на скулы.

– Луис, – тихо повторил Клейн, наклонился к нему и поцеловал. Медленно, скованно и как-то неловко, прихватывая прохладными губами его занемевшие губы. Он отстранился, зарылся пальцами в волосы и неожиданно улыбнулся.

А затем сжал его голову крепче и одним резким движением свернул ему шею.

*

Поверхность Октуса больше всего напоминала вересковые пустоши Земли. Луис никогда там не был, но видел фотографии в информационном каталоге, прихваченном с Зеркона, и некоторое представление о родной планете двойника всё-таки имел. Бесконечные поля, сплошь заросшие травой и цветами, казались чем-то далёким и фантастическим, когда он смотрел на них, листая страницы гида по обитаемым мирам, чем-то таким несуществующим, нереальным. Наверное, поэтому он потерял способность трепать языком, стоило открыть глаза и посмотреть на горизонт.

Повсюду, насколько хватало глаз, раскинулась необъятная холмистая пустошь, пойманная в ловушку больших гор где-то на стыке неба и земли. Перед ними в тени горных хребтов лежала огромная долина, и если бы Луис не знал, что это цветы, он бы спутал их с озёрами. Аммонит спустил их на вершину одного из холмов, и океан васильков, синих, настолько пронзительно синих, что Луис задохнулся от этой синевы, плескался у его подножия, искрясь и переливаясь в свете заходящей Ганимы. По цветам проходили волны, создаваемые тёплым ветром, красный гигант вливал в синий океан потоки горячего света, и, перемешиваясь у самой земли, придавал ультрамариновым василькам совершенно непередаваемый оттенок. У их ног цвёл мягкий нежно-зелёный клевер, укрывая вершину холма сплошным ковром, и от молочно-белых цветов исходил свежий и сладкий запах.

Надо всем этим великолепием стояла чистая, прозрачная, практически звенящая тишина, нарушаемая лишь шелестом травы и гуляющим над холмами ветром.

– Как здесь красиво, – одними губами прошептал Луис, озираясь. – Никогда не видел ничего подобного.

– Напоминает провинцию Ак’Та на Закате, – негромко произнёс Ситус, медленно обводя взглядом кромку горизонта и щурясь от последних солнечных лучей, вылизывающих его хмурое лицо. – Только цветы были розово-золотыми и горели в уходящем солнце как погребальные костры. У них был такой особенный оттенок пламени, который я не смогу описать.

Луис кивнул, бросил настороженный взгляд на Ская – вроде не сбежал, только встал в паре десятков метров от них, разглядывая цепь далёких гор на востоке – и вернулся к цета. Ситус внимательно, сосредоточенно смотрел на всю эту красоту, и по его виду сложно было понять, что он чувствует. Он не выглядел ни счастливым, ни разочарованным, и на удивление спокойным, даже слишком спокойным для человека, у которого собственную планету разрубили пополам.

– Эй, – он подошёл ближе, дёрнул цета за рукав серо-синей рабочей куртки и заглянул в лицо. – Друг, ты в порядке?

Ситус никак не отреагировал, продолжая всматриваться в затянутое охапками тёмных облаков небо. Внутри Луиса что-то оборвалось, когда он представил, что сейчас Ситус, возможно, проигнорирует назойливого облажавшегося мудака и пошлёт к чёрту, как и нужно было поступать с такими как он, и что вся эта херня с прощением – плод его больного воображения. С того момента, как он феерически проебался с Клейном, прошла неделя. С того чудесного удара по лицу – четыре дня. После этого им обоим вроде как полегчало, Луис извинился сразу же, Ситус – не извинился вообще, ёмко бросив, что будь он по-прежнему имперским дознавателем, он не стал бы даже думать, что делать с мерзким чёрным фантомом, поселившимся на весселе. Луис пережил краткий момент настоящей паранойи, но в итоге Ситус признался, что это было неудачной шуткой, перестал смотреть на него как на врага и по-тихому простил.

Наверное.

– Нет, – наконец нарушил молчание цета, и Луис облегчённо выдохнул. – Не думаю, что я в порядке. Но я не чувствую боли, если ты её имеешь в виду.

– Тогда что не так? – прямо спросил Луис.

Ситус поджал губы. Ответил он только несколько мгновений спустя.

– В зависимости от того, что ты подразумеваешь под термином «не так».

Луис нахмурился.

– Ты сказал, что это место напоминает тебе родной мир.

– И?

– И я пытаюсь понять, что ты чувствуешь, и что тебя тревожит. Ведь тебя что-то тревожит, правда?

Цета бросил на него тяжёлый, мрачный взгляд. Луис сразу же поднял руки, типа не хочешь – не говори, но вздохнув, Ситус помотал головой и недовольно ответил:

– И почему только на нашем весселе считается, что можно прицепиться к абсолютно любому и с чистой совестью выпытать у него нечто, не дающее покоя? – фантом вскинул к нему лицо, уже собираясь пойти на попятную, но Ситус жестом остановил его: – Успокойся, всё в порядке, я понимаю, почему ты спрашиваешь. Просто моя бывшая должность инквизитора всё ещё даёт о себе знать… не бери в голову. Что ж, могу с уверенностью сказать, что меня тревожит не столько напоминание о Ветре, сколько сам факт нашего пребывания здесь. А что думаешь ты?

– Что происходит какая-то херня, – не задумываясь, ответил Луис.

Ситус вопросительно глянул на него, и Луис неуверенно пожал – практически передёрнул – плечами.

– Я не понимаю, почему мы здесь. Взгляни на это, – он обвёл рукой огромное пространство перед ними и покачал головой: – Целый мир, который сожрал сам себя, но не умер. Океан цветов, тишина, всё это… застывшее ощущение в воздухе. Почему он привёл меня именно сюда, Ситус?

Цета повернул к нему голову, по-птичьи наклонил её, несколько секунд молча изучая лицо Луиса, а потом его мрачный взгляд неожиданно смягчился.

– Забавно, что ты думаешь, будто это путешествие предназначено для тебя, – усмехнулся Ситус почти нежно.

Луис надеялся, что его взгляд не скажет Ситусу всё, о чём он сейчас подумал.

– Это может говорить как о твоей паранойе, так и о твоём непомерном самолюбии и самоуверенности, – меж тем продолжил Ситус, довольный вызванной реакцией. – Но учитывая, что самолюбие к тебе не относится, а самоуверенность ты теряешь сразу же, стоит на тебя хоть сколько-нибудь надавить, я бы определил правду где-то между паранойей, увлечённостью фигурой Клейна и предположением, что он привёл нас сюда специально.

Фигурой Клейна? Это ещё в каком смысле?

Спросить, разозлиться или возмутиться Луис так и не успел. Ситус отвёл взгляд, прочистил горло и неожиданно выдал:

– Луис, я хочу сказать тебе кое-что, слова и мысли, которые я бережно храню в своём сознании, не доверяя их никому, но ты… ты поймёшь.

Луис, если что-то и хотел сказать, сразу же захлопнулся. Они с Ситусом редко разговаривали о чём-то личном, но если цета собирался вывалить на него что-то откровенное и страшное, он затыкался и выслушивал, и явно не из-за того, что в отличие от него цета всегда трепал языком на удивление красиво и гладко. Может, между ними не было той степени близости, которую Луис хотел создать между собой и Скаем, и той, которая была у цета с аммонитом, но между ними было что-то большее, чем обычная дружба, что Луис определял как полное доверие. Удивительно, учитывая, что Ситус знал, с кем имеет дело.

– Иногда я думаю о том, что гибель моего народа произошла по моей вине, – совершенно серьёзно сказал он. – Жрица с синими перьями, такими же синими, как эти бесконечные поля, сказала мне, что я не доживу свою третью декаду до конца, и моя смерть будет значить больше, чем смерть трёх миров. Разумеется, никто не верил предсказаниям синепёрых жриц в век технологий, когда мы могли летать не только по небу, но и между звёздами. Но в итоге они оказались правы, и наш мир теперь опустошён и уничтожен, а я – живу в чуждой для меня форме, неся с собой через вселенную память о цивилизации, которой больше нет. И когда я вижу иные миры, в которых есть что-то неуловимо знакомое, я вспоминаю Ветер, воскрешая его из небытия. Я тоскую, я всегда буду тосковать и испытывать стыд и вину перед теми, кто не выжил, но это лишь малая плата за жизнь, которая у меня есть, – Ситус свёл брови к переносице, хмурясь, и снова взглянул на горизонт. Через несколько минут тишины, он разомкнул губы, и вместе с его вибрирующим успокаивающим голосом в разум фантома влилось безумие: – Жрица сказала мне то, что я не мог выбросить из головы годами. Предсказав мою смерть, она предсказала гибель трёх планетарных систем, но она уже тогда знала, что на этом моя жизнь не закончится. Я гнал от себя мысль о том, что знаю неизбежное, и убеждал себя, что это просто глупые сказки для маленьких птенцов. Но случилось так, что мой мир разнесли на части, и я не единственный, кто обо всём знал заранее и ничего не делал, и… эта смерть действительно значила больше, чем остальные. И когда я задумываюсь, почему я – не кто-то другой, более или менее достойный, а именно я – что-то тревожное наполняет мою душу. Мы никогда не узнаем, почему всё происходит так, как происходит, – он снова повернулся к нему, положил ладони на его плечи и тихо, спокойно выдал: – И если Клейн привёл нас сюда с какой-то целью – привёл тебя сюда – так приди к нему и узнай наверняка.

Луис потрясённо молчал, прикусив губу до боли и вцепившись в цета непередаваемо охуевшим взглядом. Ситус молча кивнул ему, убрал руки с опущенных плеч и вернулся к созерцанию ультрамариновой пустоши, сгорающей в закате.

– Почему именно Октус? – повторил он вопрос, не отрывая взгляда от охуенно красного гигантского солнца, топившего мир в кровавой пелене. – Несколько месяцев назад я бы сказал, что это воля богов. Сейчас же я могу сказать, что мы сами себя сюда привели, – Ситус наклонился к нему и доверчиво прошептал: – Я выбрал остаться в чужой форме, чтобы существовать в этом мире самим собой. Скай выбрал жить и помнить боль, и тоже выбрал остаться тем, кто он есть. Ты существовал таким всегда, но ты сам выбрал, воплощаться тебе в этой форме или нет. Мы все выбрали быть такими и остаться на одном весселе – я думаю, не так уж и удивительно, что иногда мы оказываемся там, где чувствуем нечто странное. Будто в этом есть что-то несоизмеримо большее. Будто за этим есть что-то, чего мы по-настоящему боимся и никогда не сможем понять, охватить или попытаться представить даже мысленно. А сейчас, если ты не против, я бы хотел побыть один и подумать об этом в одиночестве. Обещаю, мы поговорим об этом после, если ты захочешь, – и, хлопнув Луиса по плечу, замолчал.

Фантом молча кивнул, вернув Ситусу хлопок по сутулой спине, и отвернулся, выискивая взглядом Клейна. После чудовищного разговора с цета Луису мучительно хотелось как следует надраться, а потом разбежаться с ближайшего холма и упасть мордой в цветы, надышаться ядовитой пыльцой и счастливо сдохнуть, чтобы паранойя больше не грызла его и без того поломанный разум, но у него не было на это времени. Мысли о космической пустоте, связях и бессмысленности всего существующего стоило просто послать к чёрту, сейчас у него была проблема гораздо серьёзнее. Одинокая фигура Ская, бредущего в отдалении, интересовала и тревожила – меланконец свалил от них, предоставив возможность поговорить. Или использовал их как возможность незаметно съебать от посторонних глаз, и уже вот это выглядело куда более правдоподобным. Разговор с цета можно было отложить и до возвращения на вессел.

Решив, что с Ситусом ничего плохого не может случиться в принципе на этой одинокой, брошенной и забытой всеми васильковой пустоши, над которой не было даже бабочек, он уверенно двинулся за Клейном. Скай успел пройти порядочное расстояние, и Луису пришлось бежать, чтобы догнать его; он уже собирался остановиться и заорать, чтобы чёртов мудак остановился, но Скай заметил его раньше, и остановился сам.

– Ты сказал, что если я хочу, то могу пойти с тобой. Ну вот, я хочу, я здесь, показывай, что собирался показать, – рвано выдохнул Луис, поравнявшись с ним и пытаясь отдышаться. Неужели за ним придётся бегать вот так постоянно? Если да, то нахуй, конечно, такое надо. Ну в смысле реально нахуй.

Клейн посмотрел на него практически удивлённо. Луис нахмурился, уставившись на него и не понимая, к чему это недоумённое выражение. Выглядел он так, словно ожидал здесь увидеть кого угодно, только не его опостылевшую рожу.

– Что-то не так? – осторожно спросил он. – Ты же сам предложил.

Скай моргнул. А потом усмехнулся этой своей блядской ухмылочкой. Сверкнули острые зубы, снившиеся Луису в кошмарах, чудовище раскрыло свою пасть, и между его зубов разверзлась чёрная холодная бездна.

– Я думал, ты сломаешься о предложение и решишь съебать, – честно признался он, обхватывая себя руками, будто ему было холодно. – Я хотел побыть один, но раз уж ты здесь – ладно. В конце концов, это просто цветы.

Луис, если и собирался что-то сказать, захлопнул пасть и приказал себе стоять на месте. Стоило плюнуть на всё, развернуться и уйти, чтобы не делать Клейну одолжения, вернуться к Ситусу и попросить его научить тонкому искусству медитации в любых стрессовых ситуациях, но оставлять Ская одного было феерически тупо, тем более, когда предчувствие какого-то надвигающегося пиздеца врезалось в грудь особенно сильно.

– Конечно, без проблем, – бросил он, пытаясь скрыть раздражение. – Что думаешь об Октусе?

– Разное, – неопределённо ответил Клейн. – На Меланконе тоже есть цветочные поля, – он посмотрел куда-то в сторону, и Луис, проследив направление взгляда, увидел слева от них ещё один огромный холм, выше всех остальных, на вершине которого маячили груды камней. – Но там нет ничего подобного. Цветы выращивают для декора и подарков, планета густо заселена, и там почти не осталось природных зон. Может быть, есть несколько заповедников. Но такого…

Он жестом указал вперёд, и они двинулись на восток, дальше от места высадки. Спустившись с одного холма, Скай поднялся на следующий, где Луис догнал его; теперь же они медленно шли к обрыву где-то впереди. Ноги утопали в тёмном ковре травы и клевера, сладкий цветочный запах щекотал ноздри и заползал в глотку, Луис чувствовал на языке навязчивую сладость, от которой начинала ныть голова.

– Что за цветы выращивают на Меланконе? – поинтересовался Луис.

– Разные, – Скай пожал плечами. – Все не смогу вспомнить, потому что никогда не интересовался, но… Знаю, что есть поля ацидантер и безвременника. Ещё на Меланконе любят вербену – видел когда-нибудь? – Луис покачал головой. – Растение с маленькими цветами… О, там есть поля меланконского голубого вереска. Понятия не имею, для чего он нужен. Честно говоря, мне не очень хочется об этом думать. Ну, а ты? Ты побывал на многих планетах.

Ответить Клейну было нечем. Луис вздохнул и поморщился: сладкий запах продолжал обволакивать глотку приторной и удушающей медовой пеленой, и фантому как никогда захотелось оказаться не на очередной вылазке за пределами раковины Нургамеша, а рядом с наэлектризованной головой чудовищной формы. Вдохнуть тонкий, свежий запах грозы. Наполнить лёгкие пустотой. Очистить душу и разум. Скай бросил на него ожидающий взгляд, и Луис попытался собрать разрозненные мыли в один клубок. От проклятого цветочного запаха кружилась голова и начинало тошнить.

– Не на подобных этой, – наконец ответил он. – Планеты-пустыни, перенаселённые планеты, выжженные куски скал, планеты, которые покрывает только океан, планеты, на которых нет ничего кроме сухого льда – такое чувство, что везде побывал, но такого цветочного моря я ещё не видел.

– То есть, ты не был до этого на Меланконе? – не унимался Клейн. – И почему мне показалось, что был…

– Ну… хорошо. Да. Я никогда не был на Меланконе, и не был на планетах-садах типа этой, мне не с чем сравнивать, – Луис опустил взгляд под ноги, обернулся, снова посмотрел вниз. Клевер потихоньку распрямлял примятые стебельки и втоптанные в землю цветы. – Лимб никогда не цвёл… – вдруг сказал он тише. – Может быть где-то есть мир, который наполнен цветами до краёв, и при этом такой же. С гигантскими монолитами, рвущими небо, и сворачивающейся в бесконечные петли землёй, но без тысяч оттенков серого.

О, он явно спиздел лишнего, и понял это по повисшей между ними неловкой тишине. Скай, наверное, что-то ещё хотел сказать, но в итоге так и не решился, и Луис, почувствовав, что опять упустил момент, не стал продолжать разговор. Некоторое время они шли, и между ними не раздавалось ни звука, помимо шороха одежды и шелеста травы. Скай смотрел куда-то вдаль, скорее всего рассматривая начинавшую прорезаться луну, фантом же ловил её редкие циановые блики на гладком мягком клевере. В тот момент, когда он оторвал взгляд от крохотных цветов, Скай вдруг словно вырос перед ним, и Луис резко затормозил, чуть не сбив его с ног. Он даже не заметил, как чёртов мудак остановился.

– Ты чего?

Они прошли почти половину пути до обрыва. Солнце заходило медленно, очень медленно, выливая на вершины гор далеко позади них тонны красного цвета.

– Мне кажется, у меня и правда есть что-то, что я могу показать тебе, – очень тихо сказал Клейн, смотря прямо в глаза. Заходящий гигант Ганимы выкрасил левую сторону его лица в красный, и в контрасте с синими отсветами с правой стороны его лицо казалось практически потусторонним.

Нечеловеческим.

– Что же это, Клейн? – в тон ответил ему Луис. – Что может быть на этой планете, что ты хочешь показать мне, ни разу не побывав здесь до этого?

Скай промолчал, вонзившись в него совершенно непередаваемым взглядом. Тяжелее него были, наверное, только сверхмассивные чёрные дыры в центрах галактик. Или те самые сверх-ядра, о которых несколько раз упоминал Нургамеш. Гипермассивные чёрные дыры, служившие двигателями вечности.

– Узнаешь, если пойдёшь со мной, – внезапно Клейн улыбнулся, и Луис так остро почувствовал, что надвигается что-то страшное, что у него зачесались ногти и заныли зубы, а сердце ёбнулось куда-то в бездну. – Или ты боишься? Не бойся, это не больно.

Он развернулся и двинулся дальше, не удостоив его даже взглядом. Луис поражённо смотрел ему вслед, пытаясь заставить себя перестать плавать на днище колодца фрустрации и изумления. Нужно было срочно взять себя в руки, кинуться за ним, догнать и, возможно, въебать со всей дури по ебалу, чтобы мудаку никогда больше не приходила в больную башку крамольная мысль, будто Луиса можно так провоцировать. Не веря, что этот пидор только что озвучил все его самые потаённые страхи и терзания одним-единственным вопросом, Луис прихватил зубами нижнюю губу, с силой прикусил и, отрезвев от боли, бросился за Скаем.

Они быстро приближались к обрыву. Перед ними расстилалось огромное синее поле, по которому гуляли волны, порождаемые ветром. Вся восточная часть долины была в тени холмов, из-за чего солнечный свет не попадал на расстилавшиеся васильковые поля, и цветы почти сияли однотонным, ровным ультрамариновым цветом. Кроме едва слышного шелеста, доносящегося из-под ног, сбитого дыхания и гула в ушах от колотящегося сердца не раздавалось ни звука, и Луис ощутил ещё сильнее, как в груди ворочается необъяснимое чувство тревоги.

Вокруг было слишком тихо. Слишком спокойно. В другом месте и в другое время фантом списал бы странное беспокойство на ставшей привычной паранойю, но сейчас всё было совершенно по-другому. Луиса не покидало странное, тревожное предчувствие, что происходит что-то неправильное, что-то мерзкое.

Они подошли почти к самому краю, когда Клейн, наконец, остановился, обвёл взглядом открывшийся прекрасный – и вместе с тем необъяснимо тревожащий вид на холодную пустошь – и почему-то облегчённо выдохнул. Луис краем глаза заметил, как меланконец опустил плечи, расслабился и слегка запрокинул голову.

– Ну вот, – улыбнулся он. – Пришли.

– Да, похоже на то.

Луис немного осмотрелся, бросил ещё один незаинтересованный взгляд на горизонт и обернулся. Место высадки было далеко и располагалось гораздо выше них. Ситуса нигде не было видно – всё это время они со Скаем спускались под относительно небольшим углом, но отсюда не было видно ни плоской вершины холма, ни цета. Сколько они уже прошли? Он вдруг подумал, что они ушли слишком далеко, чтобы докричаться до Ситуса.

– Эй, – привычно позвал Луис, – ты вроде как собирался мне что-то показать. Ну давай, удиви меня.

– Ты чувствуешь, что в воздухе что-то не так? – прошептал Скай, закрывая глаза и глубоко вдыхая ставший сухим воздух.

Они стояли метрах в трёх от обрыва. Луис глянул вниз и внутренне поёжился: до земли, покрытой волнами синих цветов, было не меньше двадцати метров. Поневоле отступив на шаг назад, он поравнялся с Клейном, немного подумал, пытаясь понять, что упёртый мудак имел в виду, и неуверенно ответил:

– Нет… Не знаю. А что я должен почувствовать, здесь нет ничего необычного в воздухе?

Клейн покачал головой, не открывая глаз:

– Вот сейчас. Дыши.

Луис посмотрел на него как на идиота, но всё равно попробовал. Дышать было легко, почти легко – воздух здесь был чистым, каким-то сухим и… безвкусным? Там, где они стояли, ветра совсем не было, он свободно гулял по лежащей внизу долине, омывая более низкие холмы.

– Клейн… – фантом откровенно не понимал, что от него хочет поехавший мудила. Протянув к нему руку, он неуверенно дёрнул за рукав тонкой куртки. – Слушай, я не очень понимаю…

Скай перебил его почти сразу.

– Просто вдохни, сейчас, – Луис отдёрнул руку, бросил на него настороженный взгляд, но спорить почему-то не стал. Глубоко вдохнул, затем ещё раз, и ещё. – Да, вот так. Дыши. Вдыхай глубже.

Скай не открывал глаз, но видел, определённо видел, как он дышит. Луису стало совсем неуютно от этого непонятного перформанса, но, несмотря на стойкое ощущение тревоги, всё же попытался понять. Закрыв глаза, он сдвинулся в сторону, вставая совсем рядом со Скаем, распахнул рот и глубоко-глубоко вдохнул.

Ничего, кроме циркулирующего воздуха.

Он по-прежнему был холодным, сухим и безвкусным.

– Но я не понимаю. Я… я ничего не чувствую… – сдался он, открыл глаза и взглянул на Клейна.

Клейн смотрел прямо на него.

– Да. Ты прав.

Смотрел так, что в груди что-то обрывалось и падало, не имея возможности остановиться. Никогда прежде он не видел, чтобы Скай смотрел на него вот так. Он думал, что видел практически весь набор эмоций и выражений лица Клейна за почти три месяца их знакомства, но оказалось, что он здорово ошибался.

Самым близким, чем Луис мог бы описать для себя этот взгляд – обречённость. Не каждодневная мрачная тоска, которая грызла меланконца днями и неделями, не привычная меланхолия и уныние – это была самая настоящая, неподдельная безысходность. Луис мысленно попытался дать себе по морде и перестать смотреть, но он не мог отвести взгляда, лихорадочно соображая, что же пошло не так.

Луис сглотнул и скривился, во рту появился кисловатый привкус.

– Слушай, что бы ты ни хотел мне показать – просто… – он облизал губы, дёрнул плечом, а потом резко вскинулся, сделал шаг ему навстречу и, надеясь, что Скай интерпретирует всё верно и не врежет посильнее, осторожно взял за руку. – А, к чёрту. Ты прав, я не понимаю. Расскажи мне. Я не чувствую, но я хочу понять, что чувствуешь ты.

Несколько мгновений Скай с удивлением смотрел на свою ладонь, которую сжимали пальцы фантома, а затем кивком указал на ультрамариновое море, плещущееся на ветру где-то далеко от них, и негромко спросил:

– Ты видишь их? Эти цветы?

Поколебавшись, Луис ответил:

– Да.

Клейн кивнул. Немного помолчав, продолжил:

– Ты чувствуешь их запах? Не клевера и травы под ногами, а синих цветов?

Наконец-то до Луиса дошло. Вдохнув и выдохнув ещё пару раз, чтобы убедиться, что собственное восприятие не обманывает, он вдруг понял, что воздух над обрывом абсолютно чист. В нём не было ни затхлости, ни свежести, ни единой лишней примеси, не было естественного шлейфа цветочного аромата и тяжёлого, насыщенного запаха жирной сырой земли, от долины ветер приносил лишь…

Пустоту?

– Нет. Но почему? – он оторвал взгляд от синей пустоши и повернулся к Скаю. – Особенности вида?

Клейн помотал головой. И зачем-то сжал в ответ его пальцы.

– О, нет. Не особенность вида – её отсутствие. Эти цветы смертельно опасны только из-за своей пыльцы, но сейчас её токсичность снизилась практически до минимума. Шлейф, который должен тянуться на мили вокруг и убивать нас прямо сейчас, просто циркулирует в воздухе. Но я всё равно чувствую. Он пронизывает моё горло, движется от носа до позвоночника, – Скай оскалился, будто усмехаясь, но усмешкой это не было. Худое и острое лицо перекосило от боли. – Словно стальная нить, которую продели через всю голову.

Луис почувствовал, что его беспокойство только усиливается. Клейн казался непривычно уверенным и собранным, готовым к чему-то, в то время как все чувства разом обострились и заорали в голос – уводи его отсюда.

Сейчас же.

– Это… жутко, – он подался назад, попробовал потянуть Ская за собой, но тот не обратил на него внимания. – Я не чувствую ничего подобного. Может, вернёмся?

– А я чувствую. Иногда кажется, что почти вижу, – он повернул к нему голову, и Луис замер, увидев, как в тёмных глазах блестит влага. – Почти вижу. Стерильность. Это поле, эти холмы, взгляни на них. Здесь пахнет только клевер. Сладкий, медовый аромат. Но остальное не имеет запаха, потому что цветы не плодоносят, они бесплодны. Они могут только уничтожать. Бесконечные, безграничные океаны жизни, которая не может породить жизнь, бессмысленно истребляя всё на своём пути.

– Скай… – тихо и беспомощно протянул Луис. – О чём ты?

– А теперь посмотри наверх, – Клейн проигнорировал его, задирая голову, вскидывая лицо к накатывающей с востока тёмно-синей, почти чёрной махине неба, в утробе которой прорезались первые ряды острых звёзд, и вытянул к ним руку, воткнув все пять острых пальцев в вышину. – Посмотри на эту невыносимую, чудовищную синеву. Взгляни на неё. В ней нет никакого смысла. Никакого отличия. Всё, что нас окружает – это пустота, у которой никогда не будет конца, у которой никогда не было начала. Просто в какой-то момент произошёл момент ясности, сбой, что угодно – и появилось всё это. Васильковые поля. Серебряный мир. Аммониты, вечные, машины, планетарные системы. Ты. Я. Варианты развития событий в виде параллельных миров – и всё это без смысла, без цели, без какого-либо предназначения.

Голос Ская был полон отчаяния и боли. Луис видел его разным, но таким – никогда. Стиснув его ладонь ещё крепче, он с силой потянул на себя, и, когда Скай, даже не предприняв попытки сопротивления, наконец не выдержал.

– Так, всё, хватит! – решительно прорычал Луис, снова дёрнув его на себя. Потеряв опору, Скай впечатался в него, упёрся ладонями в грудь, отстранился и склонил к нему лицо. Что-то молящее было в его взгляде, и Луис мысленно выругался. Это был подлый, мерзкий, читерский приём, вьющий из фантома верёвки, на которых хотелось потом повеситься. – Ладно. Хорошо. Давай вернёмся на вессел, – сказал он мягче. – Я не знаю, зачем ты меня сюда позвал, но здесь нам больше нечего делать. Клянусь, если ты перестанешь говорить всё… это прямо сейчас, я не знаю, я тебе кофе сварю. Настоящий. Самый настоящий. Всё, что угодно. Только давай свалим отсюда.

Скай продолжал держать ладони на его груди, не торопясь отстраняться, и Луис, кусая губы и неотрывно глядя в тёмно-зелёные глаза, отстранённо думал о том, что действительно сделает для поехавшего мудака всё что угодно.

Даже понимая, что сейчас он стоит спиной к обрыву.

– Я не хочу быть частью этого, – внезапно издал Клейн и отошёл от него на шаг.

Что?

– О чём это ты? – Луис двинулся к Скаю, но тот предупредительно поднял руку, вынуждая остановиться. – Скай?

– Взгляни на меня, – тихим, низким голосом произнёс Клейн, и Луис сразу же вцепился в него взглядом. – Я ничем не отличаюсь ни от этих полей, ни от синевы в небе, ни от всей этой циркулирующей пустоты. Я стерилен. Во мне никогда не сможет появиться жизнь, всё, что я сейчас представляю собой – пустую оболочку, внутри которой ничего нет, кроме воздуха и обрывков мыслей.

Он замер. Он знал, что меланконец страдает, знал, почему, но никогда не задумывался о масштабах. Не то чтобы у него не было сходного ощущения собственной бессмысленности, но… не так. Или просто в меньшей степени? Пальцы начинали неметь от холода, и Луис размял их, чувствуя, как неприятно колет подушечки пальцев.

Пока Скай молчал, отвернувшись к синей пустоши, фантом сделал к нему шаг, второй. Подойдя вплотную, он осторожно, словно боялся спугнуть, положил ладонь на острое даже под плотной тканью плечо.

– Ты не можешь иметь детей?

Клейн отрицательно покачал головой и отвернулся.

– Во мне течёт кровь аммонитов, это всё равно что быть на четверть машиной, – бросил он и снова покачал головой. – Ты не понимаешь, Луис. От человеческого во мне только форма, образ мыслей и моё сознание, чувства, душа, но остальное… Я пустой. Моё существование бессмысленно.

Луис неверяще посмотрел на него. Если до этого момента внутреннее беспокойство только кричало, призывая схватить Клейна и вытащить из этой дыры, то сейчас все чувства надсадно орали об этом. Что-то страшное не просто должно было произойти, оно уже происходило.

Он сжал пальцы на его плече и попытался донести до меланконца очевидное:

– Это не так. Не знаю, почему ты так считаешь, но это не так. Скай, – сказал он так мягко, как мог, – я тебя знаю. Не важно, из чего тебя воссоздали, и какая кровь течёт по твоим венам, ты самый полноценный, кого я видел.

Скай лишь горько, печально усмехнулся:

– Ты видишь лишь то, что я могу тебе показать. И видел ты слишком мало. Если бы ты видел то, что находится внутри меня, ты бы увидел отражение этого мира. Бесцельное существование, отсутствие жизни, невозможность прикоснуться к чему-то большему, потому что большего нет.

На несколько секунд между ними повисла совершенно чудовищная тишина, а затем Клейн накрыл ладонь Луиса своей и несильно сжал. Пальцы были тёплыми, в контрасте с его ледяными – обжигающе горячими. Луис почувствовал, как прокусывает губу до крови, одёрнул себя, и решил, что с него хватит. С них обоих хватит. Всё внутри переворачивалось, перемалывалось и обрывалось от необъяснимого страха.

Срочно. Нужно было уводить его отсюда срочно.

– Клейн, ты совсем себя не знаешь, ты какой угодно, только не такой, – он кивнул в сторону места высадки и добавил: – Ты… больше, чем кажешься. А сейчас давай закончим с этой хернёй и вернёмся, иначе Ситус пойдёт нас искать.

Скай негромко рассмеялся, убрал руку со своего плеча и, взяв охуевающего Луиса за руку, отвёл назад, далеко от края обрыва. Остановившись где-то в центре холма, и глубоко вздохнув, он снова обвёл взглядом далёкий горизонт.

– Мы не вернёмся на корабль, – сказал он почти шёпотом. – Я не вернусь.

– Что? О чём ты?

Скай не ответил. Вместо этого он так просто, словно для них это было естественным и привычным, подошёл и коротко обнял. Всего на несколько мгновений. Луис вздрогнул, почти инстинктивно обнял в ответ и недоумённо поднял к нему лицо, охуевая и пытаясь понять, что могло произойти, отчего Скай позволяет прикасаться к нему вот так. Скай молчал, прижимая к себе, и Луис, глядя в распахнутые глаза, в которых плескалось отчаяние пополам с решительностью, чуть не проебал момент.

– Я был счастлив знать тебя.

Что?

Это сбило с толка. Луис даже не заметил, в какой момент Клейн перевёл взгляд с него на край обрыва. И за секунду до осознания, что всё это происходит в ёбаной реальности, а не в кошмарном сне, Луиса объяло ужасом.

– Клейн! – заорал он изо всех сил, но было поздно.

Чёрная мерзость выстудила холодом всё существо в тот момент, когда Клейн кинулся к обрыву. Луис бросился за ним сразу же, чувствуя на бегу как собственное лицо холодеет, а изнутри, наоборот, прорывается кипящий гнев, но не успел ни взять себя под контроль, ни удержать бушующую внутри него день за днём ярость. Всё, что сейчас было важно – догнать Ская и не дать ему совершить непоправимое. Сукин сын бежал быстро – и откуда в чёртовом мудаке столько прыти-то, а? – и времени не было ни на крики, ни на уговоры, ни на что вообще.

Он что, сошёл с ума? Он сделал это специально? До края оставалось меньше трёх-четырёх метров, и Клейн не собирался останавливаться. Мерзость рвалась наружу с мокрым треском, разрывая Луиса изнутри, прогрызая путь через кожу, плоть и кости, и всё самое худшее, всё самое отвратительное и паскудное, что в нём было и что он испытывал в этот момент к Скаю, вдруг выплеснулось наверх и затопило с головой.

– Ты мой, – и это было единственным, что вырвалось из горла, пока он летел за Клейном.

Нагнав Ская практически у самого края, Луис выбросил вперёд руку, схватил долбанутогосуицидника за плечо и рванул на себя что было силы. Клейн потерял опору, заваливаясь на него, но чудовище внутри него словно почувствовало момент: резко отпрянув в сторону, Луис с огромным удовольствием полюбовался на то, как по инерции тупого мудилу швырнуло в траву. Глухо зарычав, он подошёл к нему, бесцеремонно перевернул Ская на спину – и, встретив полный ненависти и охуевания взгляд, разозлился окончательно.

– Ты что творишь, ёбаный мудак?! – заорал он, одной рукой хватая его за ворот футболки, а второй впечатывая кулак в челюсть. – Совсем ёбнулся?!

Клейна снова швырнуло на землю, на этот раз от удара; Луис налетел на него, ухватил за шиворот и, не обращая внимания на треск рвущейся ткани, потащил от обрыва как можно дальше.

– Отпусти! – заорал Клейн, пытаясь выкрутиться, но по пути получил ещё удар по лицу. За ним тянулась тёмная полоса примятого, блестящего в лунном свете клевера.

– Не отпущу, пока ты не перестанешь творить эту хуйню! – хрипло рявкнул Луис, оттащил его ещё на несколько метров для верности, а затем с силой дёрнул его на себя, рывком ставя на ноги. Преодолевая сопротивление, он обхватил лицо Клейна ладонями и, больно вдавливая пальцы в голову, насильно приблизил к своему. – Смотри на меня.

Скай вздрогнул и резко дёрнулся назад.

– Не смей! – практически закричал он, в страхе отшатываясь. Чёрная дрянь была близко, слишком близко. – Нет!

– Я сказал, смотри на меня!

Клейн схватился за его запястья, попытался отодрать похолодевшие руки от своего лица, но это только сильнее распалило Луиса.

– Ты должен быть совсем ёбнутым, чтобы пытаться покончить с собой у меня на глазах! – зарычал он, встряхивая его ещё раз, залепил пощёчину, другую, рывком притянул к себе, так близко, что их лица почти столкнулись, и прошипел прямо в губы: – Есть более приятные способы расстаться с жизнью, и как минимум один из них ты знаешь, поверь мне, он доставит удовольствие нам обоим.

Он и сам не заметил, как ладонь скользнула в карман и обхватила рукоятку. Клейн дёрнулся, снова попытавшись вырваться, но замер сразу же, почувствовав, как острие выкидного ножа упирается под рёбра. Всего несколько мгновений на его лице было это восхитительное, несравнимое ни с чем в любом из миров выражение настоящей, неподдельной, искренней ненависти, согревшей Луису всю его чёрную, мерзкую душу – а затем сменилось другой, ещё более упоительной и яркой эмоцией, стоило Луису слегка вдавить лезвие в его грудь. Страх. Настоящий животный страх плескался в глазах Клейна глубоким синим океаном, проступая сквозь тёмно-зелёные человеческие радужки и с размаха врезаясь в Луиса, омывая изнутри, заполняя до отказа и выливаясь через край, и это было, пожалуй, ещё большей степенью близости, чем секс, любовь или убийство.

Наконец-то. Наконец-то Луис чувствовал то, что хотел. Наконец-то Клейн был в нём, у него всё-таки получилось заполнить его хотя бы вот так. Наконец-то чёртов Скай Клейн боялся его сильнее, чем он сам.

– Боишься? – снова по-змеиному прошипел фантом и, скользнув губами по колючей скуле, стиснул зубы, чтобы не вцепиться ими в тёплую кожу. Боже, как хорошо. – Правильно боишься, это лучшее, что ты можешь сделать для меня, Скай.

Тишина, повисшая между ними и нарушаемая лишь сбитым дыханием и шелестом травы под ногами, на этот раз была восхитительной. Луис откровенно наслаждался моментом, в котором не было всей настоебавшей хуйни, которая грызла и терзала изо дня в день, придавливая непомерным весом голову и грудь: сейчас и только сейчас они со Скаем были наконец-то свободны. Никакого недопонимания, ненужного смущения или недомолвок. Чистая, тяжёлая, намокшая от крови и пролитых слёз связь между двумя людьми, которые ненавидели друг друга по-настоящему.

– Молчишь? Правильно, ничего не говори, просто дыши. Вот так, вдох-выдох, вдох-выдох, – он почти прижимался к его губам своими, пытаясь удержать себя от падения в пропасть. С силой вжимая ставшим податливое тело в себя, чувствуя грудью, как он дышит, Луис пытался синхронизировать их дыхание. Ощутить хоть что-то общее, что-то… целое. При иных обстоятельствах всё было бы совсем по-другому, и страх наверняка бы душил его самого, а не Ская, но ладонь, сжимающая нож, была сухой. – Давай, дыши вместе со мной. Вдох, выдох, вдох… Вот так… Всегда бы был таким податливым.

Чёрная мерзость стекала с его лица на лицо Клейна, но испарялась, не достигая кожи. Скай, не отрываясь, смотрел ему в глаза, прожигая ненавистью и страхом, и Луис, как мог, пытался продлить восхитительно прекрасный момент, когда он причинял боль, а не наоборот.

– Что ты теперь чувствуешь, Клейн? – оскалил он тупые зубы, белыми пятнами проступающими из чёрной пелены. – Пустоту? Хочешь, чтобы я вскрыл тебя? Хочешь, мы вместе посмотрим, что у тебя внутри: стерильный воздух и обрывки мыслей или твоя синяя кровь и внутренности? – он чуть двинул рукой, и Скай дёрнулся, когда острие прокололо тонкую ткань серой футболки, больно упёрлось в кожу, вспарывая её. – Обещаю, я сделаю тебе так больно, что ты почувствуешь себя очень даже живым.

Клейн замер окончательно, больше не пытаясь вырваться. Луис не видел, но знал, что по серой ткани уже начинает расплываться чёрнильно-синее пятно. В сухом стерильном воздухе на самом краю обрыва запахи озона, крови и страха выделялись особенно чётко и кружили голову.

– Не… Не…

– Что? Ты хочешь мне что-то сказать? – притворно удивился фантом и наклонил голову к хватающему ртом воздух Клейну. – Давай, скажи мне на ухо.

Он почти праздновал победу. До неотвратимого, такого прекрасного, вожделенного и болезненно возбуждающего неотвратимого оставались считанные мгновения.

– Не смей. Не смей прикасаться ко мне… – Клейн ткнулся губами в ухо и выдохнул: – …вот так. Отпусти меня.

Луис рассмеялся почти истерично и покачал головой. А затем всё-таки уткнулся в его щёку, собрал губами и языком синюю, щиплющую на языке кровь, склонился ниже и замер. Можно было сделать это прямо сейчас, но это было слишком опасно. Даже перед лицом того выбора, который он дал Клейну, он всё равно не мог его поцеловать.

– Хочешь умереть? – выдохнул Луис и ещё сильнее вдавил в него нож. Клейн дёрнулся, пытаясь вырваться, и вскрикнул от боли, но фантом удержал его на месте, наклонился ближе и, стиснув крепче рукоятку в ладони, нежно прошептал: – Только попроси. Я сделаю для тебя всё, что угодно. Абсолютно всё.

Взгляд Ская стоил всех этих мучений. Несколько долгих, восхитительных мгновений Клейн смотрел на него с выражением того самого ужаса, который приходит вслед за осознанием неотвратимой гибели. Луис знал, где-то глубоко-глубоко в своей чёрной, прогнившей душе он знал, что Клейн сделает правильный выбор. Сомнения и паранойя выгрызали в нём сквозные дыры, в той его части, которая была относительно неиспорченной, но чёрная дрянь, свившаяся под рёбрами, знала всегда. До неотвратимого, неизбежного столкновения оставалось меньше, чем тратится на вдох, и он, как мог, наслаждался последними мгновениями близости.

– Я знал, – прошептал Луис, скаля зубы и прижимаясь щекой к рассаженной в кровь щеке, чувствуя, как покалывает кожу, и на секунду прикрыл глаза. – Всегда знал, что тебе не хватит духу сделать это в одиночестве, ты, чёртов трус.

Скай ни сказал ему ни единого слова.

Зато резко запрокинул голову и со всего размаха уебал его лбом в переносицу, да с такой силой, что у Луиса моментально брызнула кровь.

Дезориентированный внезапным ударом, он потерял контроль всего на пару секунд, но Скаю хватило и этого, чтобы резко оттолкнуть его от себя. Воспользовавшись секундным замешательством, он мгновенно перехватил запястье Луиса и сжал с такой силой, что пальцы онемели. Нож блеснул в свете луны, падая и счастливо проёбываясь в проклятом клевере; Луис не успел даже восстановить равновесие, когда Скай ударил снова – быстро, коротко, больно. Кулак прилетел в челюсть, затем – в солнечное сплетение; Луис сложился пополам, хватая ртом воздух, теряя драгоценные секунды. Рыча и преодолевая боль, он как мог выпрямился, глянул на Ская и вдруг расхохотался.

Клейн смотрел на него с такой яростью, ненавистью и отвращением, что хотелось выть.

– Ну давай! – практически заорал он, распахивая объятия. – Иди ко мне! Ты всегда, всегда этого хотел!

Скай бросился на него, даже не раздумывая.

*

Он не сразу понял, что находится в собственной ячейке. Грудь ходила ходуном, одежда была мокрой от пота и неприятно липла к телу, одеяло сбилось в сплошной нераспутываемый клубок из ткани и его трясущихся конечностей, а блядское ненавистное ебало снова исходило холодом и темнотой. Трясло так, словно кто-то швырнул его в ледяную воду, а потом вытащил на мороз: Луису было холодно, по-настоящему холодно, несмотря на то, что температура на весселе редко опускалась ниже двадцати пяти. Кажется, он и вправду кричал – глотку драло так, словно он нахлебался хлорной воды или надсадно орал на весь аммонит несколько часов подряд. Вокруг было темно, тихо и спокойно, но Луис никак не мог успокоиться, хватая распахнутым ртом воздух и цепляясь за собственные плечи. Ёбаный в рот. Проще сдохнуть, чем так жить.

Какой кошмар. Господи, какой кошмар.

Луис не помнил, как выпутался из перекрученного одеяла, поднялся и на нетвёрдых ногах, пошатываясь и хватаясь за стены, добрался до ячейки Клейна. Идея была спонтанной и до безобразия откровенно хреновой, но Луис был мастером хреновых идей. Перед глазами всё расплывалось, ебучая тьма текла по лицу, мешала видеть и дышать, забиваясь в глотку и лёгкие. Он прекрасно знал, что это неправда, он дышит, он живой, это всего лишь игра его воображения, захлёстнутого кошмаром и панической атакой, но страх мешал нормально соображать. Наверное, в здравом уме он никогда бы не сунулся Клейну в пасть. В воронку к муравьиному льву. В чёртову венерину мухоловку. В ячейку Ская.

– Клейн, – он врезался в закрытую дверь – или её относительно правдоподобную имитацию, если только можно было назвать дверью плотную, перевитую жилами янтарную мембрану – плечом и слабо поскрёбся. – Клейн, пожалуйста, открой.

Разумеется, ему никто не ответил.

– Клейн! – почти провыл он.

Его голос звучал просто-напросто жалко. Луис невесело усмехнулся, прислонился к двери спиной и всё-таки попытался отодрать от себя проклятую концентрированную тьму, но у него снова ничего не вышло. Ногти бессмысленно скребли по коже, оставляя после себя царапины и красные полосы, но не сдирали неправильное подобие лица ни на миллиметр. В ячейке Клейна было тихо и темно, и Луис прекрасно понимал, что пришёл зря. Он и не надеялся-то особо, в конце концов, у Ская не было никаких причин реагировать на его жалкие попытки наладить контакт, а после Октуса, будь он на его месте, он бы давно уже набил морду, а потом сбежал к своему обожаемому Исиде. Какого чёрта Клейн остался на Нургамеше, Луис так и не понял, и если честно – не хотел знать. Отчего-то ему казалось, что ответ его не то что не обрадует, а попросту переломит ментальный хребет. Он хоть и был больным на всю голову, но самоубийцей – точно нет.

Неожиданно соты в янтарной мембране загорелись тёплым светом; за дверью послышался шорох, затем – лёгкие шаги. Скай подошёл к двери и замер, его фигура маячила тёмным пятном за полупрозрачными стёклами. Луис потянулся к нему, прижался щекой к стеклу и негромко попросил:

– Скай, прошу тебя, открой, – и, немного помедлив, признался: – Ты мне нужен.

За дверью не раздалось ни звука. Луису мучительно хотелось перестать страдать хуйнёй, выглядя при этом полнейшим ничтожеством, перестать мучить и Ская, и себя, просто развернуться и уйти, выбросить из головы приснившийся кошмар, а потом вообще забыть о том, что существует Клейн и его блядские худые тёплые пальцы вместе с такими же блядски одуряющими тёплыми прикосновениями, выгоняющими страх и холод, но паника пересиливала тупое малодушное желание съебать и откреститься от всего. Он поскрёбся в ячейку ещё раз и, так и не дождавшись ответа, отлип от прохладной поверхности и отвернулся. Подумав – и, блядь, лучше бы он об этом никогда вообще не думал – что чёртов недоаммонит может и умеет в чтение слепков мыслей, Луис прикрыл глаза и, ни на что не надеясь, попросил уже мысленно. Пожалуйста. Пожалуйста открой, мне страшно просто блядски, ты нужен, ты нужен мне, прости, что веду себя как скотина, я никогда, вообще никогда не хотел так поступать, я просто идиот, мне жаль, мне так жаль, что я тебя обидел, испугал и оттолкнул. Пожалуйста, открой. Пожалуйста, не прогоняй меня, мы же оба знаем, что ты мне нужен больше, чем я тебе.

Тишина. Скай за дверью поднял руку и приложил ладонь к матовому стеклу, и на этом какое-либо взаимодействие с ним закончилось.

Луис судорожно вздохнул, как будто воздуха катастрофически не хватало. Ну конечно. Он что, всерьёз ждал чего-то другого? Ха. Ха-ха, как обожал говорить его обожаемый Клейн. Вот ведь сука. Надо же было так вмазаться, а.

Но не успел он сделать и пары шагов по коридору, как дверь распахнулась. Луис обернулся, не веря своим глазам, безотчётно дёрнулся вперёд в жалкой глупой имитации сделать шаг навстречу, но не успел. Скай в два коротких шага преодолел расстояние между ними, обхватил за шею и рванул на себя.

Луис почувствовал, что задыхается от паники и накатившего жара. Он был сонным, горячим, ненормально горячим с этой его синей кровью из серебра, озона и плазмы нейтронных звёзд, и тело слишком предсказуемо его предало, отказавшись от воздуха и тупых никчёмных попыток хоть как-то отдалиться. Ноги подогнулись, и Луис, неловко споткнувшись, рухнул на него, намертво вцепившись пальцами в спину. Прижимаясь к Скаю всем собой, он уткнулся ненавистным ебалом между шеей и плечом, но не рассчитал силу столкновения и неаккуратно вписался челюстью прямо в плечо, прикусив язык. Рот мгновенно наполнился кровью, но ему было похуй.

– Дыши, – просто сказал Клейн, обнимая за плечи и принимая на себя всё его жалкое, ничтожное безвольное существо. Да что за паскудство-то такое, а. – Смотри на меня и дыши вместе со мной.

Вот так просто. Луис зажмурился и чуть не застонал от ебучего бессилия и отчаяния. Посмотреть в глаза – что, мать твою, может быть проще. Ага. Сейчас. Вот только соберёт волю в кулак, попытается выкинуть из тупой башки воспоминания о том, как сам же послал Клейна к чёрту, как сам говорил ему дышать вместе с ним, вжимая нож под рёбра, признается себе в собственной никчёмности и моральном уродстве – и сразу же откроет глаза. Это же так просто. Ну же, мудила, сдайся. Не будь мудаком и сделай, что говорят. Хоть раз посмотри в глаза собственному страху.

– Луис. Эй, Луис.

Пересиливая себя, Луис послушался, сглотнул мерзкую слюну пополам с кровью, поднял к нему лицо и открыл глаза. Смотря в район заросшего щетиной чужого горла, наконец собрался, поднял взгляд – и замер. Во взгляде Клейна не было ни намёка на презрение, отвращение или какое-либо ещё проявление стандартной каждодневной ненависти к нему. Вместо всего этого, вместо равнодушия, душащей холодной ярости и мёртвой чёрной мути там снова было блядское живое всё, отчего пальцы на ногах снова поджались, а член неуместно дёрнулся.

Паскудство.

– Вот так, – Клейн отвёл с его мокрого холодного лба прилипшие волосы. – Вдох, выдох. Дыши вместе со мной. Не думай. Просто дыши. Ни о чём не думай и не вспоминай, просто дыши вместе со мной.

Луис вдохнул, выдохнул, чуть прикрыл веки, снова вдохнул и снова выдохнул, повторил. Паника всё ещё не отпускала, но теперь ему было не так холодно. Ощущая на своём лице тёплое дыхание, чувствуя, как грудь Клейна поднимается и опускается в такт их синхронному дыханию, он дёрнулся, так сильно, будто всё тело прошило спазмом. Только не сейчас. Блядь, ну пожалуйста, это всё так не вовремя. Скай нахмурился, а затем осторожно обхватил его скулу ладонью.

Луис смотрел на него и ждал, когда он сожмёт его всего так крепко, что хрустнут кости и лопнут лёгкие. Ждал, когда поднимет вторую руку, обхватит его за лицо и затылок и нежно, красиво, резко сломает ему шею. Вместо этого Скай почему-то погладил подушечкой большого пальца щёку и склонил голову набок, рассматривая без тени страха и сомнений. Как рассматривают перед тем как впервые поцеловать. В коридоре между вторым и третьим витком было темно, синеватые глаза-плафоны не горели, единственный свет от газовой лампы лился из дверного проёма, и Луис смотрел на лицо Клейна – так близко, близко до неприличия. Мягкий тёплый свет вылизывал скулы и губы, и Луис снова не знал, чего хочет больше – поцеловать его или дотянуться до выкидного ножа и ударить под рёбра.

– Всё в порядке, – он наклонился к нему ещё ближе и очень тихо прошептал: – Я никому не скажу.

Он погладил по щеке ещё раз. А потом ещё. И ещё. Снова и снова. Только сейчас Луис понял, что тупо плачет, и что дышать и видеть мешает не чёрная жуть вместо лица, а обычные слёзы, которые Скай мягко вытирал пальцами и тыльной стороной ладони. Снова и снова. Без грубости, отстранённости и раздражения. Как тогда. В первый раз, когда прикоснулся к его настоящему лицу.

Луис был проклят. Возможно, сволочное мироздание изначально задумало его таким тупым, убогим, с рефлексией, переходящей в самоуничтожение и повышенной потребностью в тактильном контакте, а может просто сказывалось бесконечно долгое пребывание в лимбе без всякой надежды на встречу с кем-то живым и плотным, но Луис гнал от себя подобные мысли, потому что дело было не в нём, не в лимбе и не в мироздании, а в самом Скае. Может, в итоге вселенная и была жестока, сначала засунув его в лимб, а потом в довесок ещё и накинув сверху вот этого человека, который мало того что мужиком оказался, так ещё и сволочным, так нет, он и сам оказался не лучше, капитально проебав все шансы не остаться в одиночестве. Хотелось прикасаться к нему, обнимать, греться в тёплых ладонях, подставляться под них и требовать, просить, умолять о взаимном ответе, об отдаче, о большей площади соприкосновения. Не только ладонями. Губами, там. Языком. Бёдрами. Душой. Как жаль, что сейчас всё было исключением, а не его стандартной реальностью.

Скай потянул на себя, не то прижимая к себе крепче, не то затягивая за собой в ячейку. Луис непонимающе взглянул на него, не в силах сформулировать запрос, что, чёрт возьми, от него хотят, и Клейн мягко улыбнулся. Прижав к себе, он сделал шаг назад, действительно затаскивая его в свою маленькую конуру, остановился, одним движением закрыл дверь, а потом слегка отстранился и заглянул в глаза.

– Что случилось? – наконец спросил он. – Кошмар? Что ты увидел?

Тебя блядь. Ты мне глотку перегрыз, а потом шею свернул.

Единственный плафон с газовой лампой каким-то образом освещал почти всю площадь совсем небольшой ячейки, явно меньшей, чем у него и тем более у Ситуса, с его-то длинными ногами. Почему-то Луис сразу же подумал о коконе или капсуле мета-камеры: на полу места хватало только для того, чтобы вытянуться в полный рост, высота потолка была не особенно большой. Словно кто-то стиснул стандартную ячейку со всех сторон, собираясь сжать до конца и прикончить любого, кто там находился, но остановился ровно на трети. Синеватые отблески под потолком – наверняка над капсулой проходил силовой поток – контрастировали с тёплым светом, металлический хлам где-то в углу темнел расплывчатой грудой железяк непонятного назначения, ловя кобальтовые и янтарные блики, рядышком лежали аккуратно сложенные инструменты и стопка стальных пластин.

– Луис?

Голос Ская раздавался словно со стороны, пока всё его никчёмное существо медленно и неотвратимо горело в огне. Воздуха по-прежнему не хватало, Луис дышал рвано и тяжело, надышаться всё никак не получалось, ебучая проклятая тьма забивалась в глаза и глотку. В голове не было ни одной связной мысли, что делать со всем этим помешательством, и он просто горел, ощущая, как собственное тело его предаёт. Клейн, скорее всего, понял, что перегнул палку и попробовал отстраниться, но Луис не позволил. Намертво вцепившись в него, прижимаясь грудью к груди и бёдрами к бёдрам, он замер, всмотрелся в хмурое обеспокоенное лицо и попытался открыться.

Ну же, Клейн. Ты умеешь чувствовать мысли. Почувствуй и пойми, чёртов недоаммонит.

– Луис, что происходит?

Я люблю тебя, идиот, вот что.

Так и не дождавшись ответа, Скай вдруг потянул его вниз, на мягкий пол и сбитое тёмно-серое покрывало. Происходящее казалось настолько невероятным и нереалистичным, что Луис ни разу не дёрнулся, не в силах сопротивляться, и осознал реальность ближе к тому моменту, когда они оказались на полу. Скай откинулся на валяющиеся тёмно-серые подушки, подтянул к себе и дождался, пока Луис не придвинется ближе. Нашарив рядом с собой покрывало, он натянул его на дрожащую спину и, прижавшись подбородком к холодному мокрому лбу, негромко заговорил:

– На самом деле я не умею читать мысли. Я просто чувствую эмоции и отголоски этих мыслей. Тебе плохо. Тебе снились кошмары, но я не знаю, что в них. Если ты мне расскажешь, может быть, получится успокоиться, и тогда мы снимем с тебя эту… тень, – он положил ладонь на его затылок и осторожно провёл по волосам. – Ты весь дрожишь. Холодно?

Луис кивнул. Действительно холодно. Так, что он не чувствовал стоп и кистей. Слёзы продолжали бежать по щекам, он нахрен залил ему всю футболку.

– Я не… – он всё-таки собрался силами, призвав на помощь последние остатки смелости и маму-тьму в придачу, и тихо выдохнул: – Прости меня. За тот вечер.

Скай не ответил. Вместо какого-либо адекватного действия – да почему он ему не врежет-то?! – он укутал Луиса плотнее, запустил под покрывало невыносимо горячие руки, растёр сухими ладонями кожу на руках, плечах и спине. Обнял. Прижал его голову к своей груди, погладил по волосам, длинно выдохнул куда-то в висок, чуть опустил голову. Его губы прижимались ко лбу. Заговорил он только несколько минут спустя.

– Ты действительно хотел меня убить? – наконец спросил он.

Так просто. Так тихо, тяжело и серьёзно.

Луис замотал головой. Ну почему один тупой аммонит вытащил его из этой жуткой дыры, а второй сунул к нему этого мудилу? На него накатило такое глухое, беспросветное отчаяние, что он с силой закусил губу, чтобы не застонать. Пальцы Клейна на смуглой коже прожигали до костей.

– Нет. Нет, никогда, – боги, он впервые говорил с ним так искренне. – Я бы никогда. Оно… оно делает меня таким. Злым. Уродливым. Что-то во мне вывернуто наизнанку, я неправильный, я не должен существовать, оно выворачивает наружу всю дрянь, делает меня каким-то… чудовищем. Ты… ты выводишь из себя, ты невыносимый мудак. Но я бы… никогда. Не тебя. Только не тебя. Прости меня, Скай.

Хотя нет. Исида тупым не был. Исида был крутым, он вернул Ская к жизни. Если бы не огромное гиперчувствительное космическое ведро цвета морской волны и грозовой дымки, он бы никогда его не встретил. Не увидел бы. Не дотронулся. Не почувствовал. Скай кивнул, прошептал тихое-тихое:

– Хорошо.

и стиснул в объятиях. Луис дёрнулся, чувствуя, будто кто-то зацепил в нём крючком всю дрянь, забившую горло, лёгкие и живот, и резко потащил на себя. В глазах защипало по-настоящему, он только сейчас ощутил, как слёзы разъедают лицо.

– Всё хорошо, – добил его Скай, закинувший чёртов крючок. Совсем чуть-чуть – и он дёрнет леску на себя, выдрав из него все внутренности вместе с мерзостью, эмоциональным трэшем и прочим мусором. Внутри будет гладко, пусто и невообразимо чисто.

Так, как и должно быть.

Ну давай же, дёрни. Больно будет совсем чуть-чуть и недолго. После этого уже ничто не будет иметь значения.

– Знаешь, во всей этой бесполезности, в которой сейчас заключается вся моя жизнь, ты первый, кто не издевается надо мной этим ужасным сочувствием по поводу и без. Мне плевать, как оно проявляется, меня все достали. Но ты… ты другой. Даже если бы ты хотел убить меня, может быть, я бы согласился, – он медленно, размеренно гладил большим пальцем его плечо, и Луис так же медленно сходил от этого с ума. – Ты был прав, там, на Октусе. Нет никакого смысла восставать из мёртвых, если не хочешь жить. Наверное, поэтому, когда ты предупредил меня, что можешь прикончить, я сделал шаг вперёд. Захотел посмотреть, как это будет. Когда хочешь сам, и тебе готовы это отдать.

Заткнись.

Боги машин, вечные, мама-тьма, кто-нибудь заткните его. Не надо. Нет.

– Я не сразу понял, зачем я так делаю. А когда дошло, то понял, что идиот, и извиняться нужно не тебе, в конце концов, нельзя провоцировать на такое. Только подойти в реальности оказалось намного сложнее, чем в голове, и ты… Я ведь почти ничего о тебе не знаю. Кто ты, и откуда, что в тебе есть, чего в тебе нет, где в тебе свет, где тьма. Я и чувствую совсем немного, я не чёртов телепат, чтобы читать мысли, тем более твои и… – он осёкся, помолчал, и всё-таки прикончил его: – Ты ненавидишь меня. Я тебя… раздражаю. Задеваю за что-то больное, и не могу понять, за что. Это единственное, что я чувствую от тебя за милю. Даже если за этим есть что-то ещё, я… я не могу это уловить. И не хочу. Мне страшно узнать твои мысли. Страшно увидеть в них себя тем, кого я презираю. Может быть, только поэтому на Октусе я остался жив. Из-за тебя. Потому что вместо бесполезного сочувствия ты предложил мне умереть по-настоящему, и я отказался, просто не сразу это понял.

Луис не выдержал, поднял к нему лицо и столкнулся с ним практически нос к носу. Клейн нахмурился, снова вытер заебавшие мокрые дорожки со щёк и тяжело вздохнул.

– Прости меня за то, что провоцировал, – сказал он тише, создавая между ними какой-то чудовищный дамп, в котором вместо эмоционального мусора и откликов на все предыдущие проёбы всё было пронизано искренностью и интимностью. – Я поступил, как последний мудак, а ты... А ты остановил меня. И успокоил. Мне хотелось понять, хочется мне жить или нет, есть ли во мне хотя бы гран страха, а найти более разрушительную силу, чем ты, я не смог. Знаю, это подло. Я очень сожалею об этом, я должен был найти другой выход, не использовать тебя как…

– Заткнись.

Луис помотал головой. Подло или нет – какая разница, он прекрасно понимал, в чём дело. Самое худшее во всей этой ебанине было то, что Скай делал всё это неосознанно, а вот Луис на его месте поступил бы так же, если не хуже, но намеренно, и точно добился бы своего. Страх смерти. Всё упиралось в долбанный страх смерти – Клейн чувствовал его совсем по-другому, он знал, он знал, чёрт подери, что было на другой стороне, и отчаянно искал способ испытать тот, другой страх, за которым скрывается настоящее желание жить. Он никогда не рассказывал, как именно умер, и что его убило – но это было не важно, Луис чувствовал, чувствовал практически с самой первой встречи, что за всем этим показным равнодушием, молчанием и уходом от ответов, кроется нечто большее, чем нежелание отвечать. Нечто страшное.

Всхлипнув, он потянулся вперёд, подставился под гладящую скулы ладонь, прижался к ней щекой, потёрся и накрепко зажмурился.

– Заткнись, пожалуйста. Не извиняйся, – сказал он так тихо, как смог. – Я знаю. Я всё понимаю.

Снова всхлипнув, он прижался лбом к его лбу и заглянул в глаза. Всё плыло, пронизанные янтарным светом радужки Ская сияли. Страх, который мог бы наполнить всё его пустое существо, преуменьшить и увеличить значимость одновременно. Вызвать инстинкт самосохранения. Заставить хотеть жить.

– Я бы тоже не хотел знать, о чём ты думаешь, – признался Луис. Скаю нужно было его использовать для этого? – да ради бога, к чёрту, нахуй – он сделает всё, лишь бы он захотел жить. – Не хотел бы видеть там себя… таким как сейчас.

– Совсем плохо? – прошептал Клейн. И, стоило Луису открыть рот, чтобы сказать хоть что-то, совсем тихо попросил: – Только если хочешь рассказать – расскажи прямо сейчас, как есть. Я боюсь, что больше такого, – он на целое мгновение прижал его к себе крепче и растёр напряжённые плечи, – у нас не будет. Ты же понимаешь, что потом нас всё равно раскидает друг от друга на огромное расстояние, и мы ничего не сможем с этим сделать. Ни ты, ни я.

Дёрнул.

– Я видел тебя, – слова пришлось выталкивать из горла через силу, получалось тихо, хрипло и в нос, как будто он ревел, не переставая, несколько недель подряд, хотя нет, постойте-ка. – В лимбе. Ты был там заперт. Вместо… него. Ты попал в монолит, и я попытался тебя вытащить, и ты…

Больно было не чуть-чуть, а невыносимо. Изнутри жгло так, что Луис чуть не завыл и не расплылся по Скаю в чудовищном нервном срыве, хотя почему это нет. Как же… как же всё глупо-то вышло, а. Пока Клейн что есть сил тянул на себя крючок, разрывая и выворачивая всё его существо наизнанку, вытягивая наружу вместе с внутренностями душу, или что у него там было вместо неё, Луис говорил, сбивался, дрожа и стуча зубами, говорил, не затыкаясь ни на секунду, выдирая, вытаскивая из себя слова, выдыхая прямо в горячие губы. Блядские худые пальцы гладили по лопаткам, по плечам, по волосам, оставляя после прикосновений обугленную кожу и плоть, и вид у Ская был такой, словно кто-то пнул его под рёбра.

– Давно? – тихо спросил он. – Ну… видишь меня вместо него?

– С того дня, как ты появился на весселе, – о, мама-тьма, вот только не это, ну почему, почему он опять не затыкается? – в тот же самый день, он ушёл. Сначала я думал, что он просто разучился попадать в ту серую комнату, где мы были во сне, а потом понял. Он ушёл. Насовсем. Все эти два месяца я ждал, когда он снова появится, а затем… Какая разница, Скай, он всё равно больше не придёт. Он бросил меня. Я остался один, лететь за ним через весь космос, я люблю его, злюсь и схожу с ума. Конец истории.

Стоило ему заткнуться, Скай взглянул на него как-то печально, и вдруг горько усмехнулся. Луис так и не понял эту охуенную перемену в настроении, когда чёртов идиот шагнул от желания обнимать и гладить до этой вселенской грусти во взгляде, но нутром почувствовал, что сделал очень тупую ошибку.

Зачем?

– Но почему ты не… – он осёкся, посмотрел прямо в глаза, явно раздумывая, спрашивать или нет, и всё-таки очень осторожно спросил: – Ты мог бы… в теории… отпустить его? И прийти, ну не знаю, ко мне, чтобы я помог стащить с тебя эту дрянь, если у меня так хорошо это получается?

Зачем он вообще ему солгал, что любит двойника? Он же больше не…

Луис промолчал. Прикрыв глаза, он снова устало уткнулся носом в его шею и обхватил крепче, прижимаясь ещё плотнее, всхлипнул, а потом глупо, бездумно поцеловал выступающую из-под ворота серой футболки ключицу. Нахуй всё. К чёрту. Чтоб оно всё на изнанку провалилось. Клейн растерялся всего на секунду, наверное, неплохо так охуел, а потом тяжело вздохнул и устроил подбородок на макушку.

– Тупица, – вдруг просто, тихо, мягко сказал Скай, оглашая вердикт. – Давно бы сказал. Я бы силой тебя вытащил из этой консервной банки, сразу бы легче стало.

– Мне было страшно, – признался Луис. – Я боялся, что ты даже слушать меня не захочешь. Что вообще к себе больше не подпустишь, пошлёшь к чёрту и будешь прав.

Скай почему-то усмехнулся.

– Снова судишь по себе? – он потрепал его по волосам и выдохнул в макушку: – Вселенная не вертится вокруг тебя, идиот. Люди, знаешь, думают по-разному. Не выдумывай, я гораздо адекватнее тебя, и в отличие от некоторых не кидаю без объяснений. Я был рад помочь с самого начала, и помог бы, не окажись ты такой скотиной.

Луис закрыл глаза. И правда, он идиот. На месте Клейна он бы сразу же после подобной выходки столкнул сам себя с раковины и с любопытством посмотрел, как трепыхается человек, попавший в космический вакуум. Но Скай не гнал, не вопил о нарушении личного пространства, не пытался отодрать от себя и врезать покрепче, чтобы подобной хуйни больше не повторялось, и Луис откровенно наслаждался оставшимися мгновениями тактильного счастья. Мгновения перетекали в минуты, минуты медленно перетекали в нечто большее, и Скай, устроив на себе его дрожащее тело, тепло дышал куда-то в висок, прижимаясь губами к чёрной мразоте, расплывшейся по скуле. От него по-прежнему пахло оцинкованным железом, озоном и кофе, техническим маслом, пластиком и чем-то… чем-то…

– Посмотри на меня, – неожиданно прошептал Клейн.

Луис приподнялся над ним, нависая на вытянутых руках; Клейн потянулся к нему, обхватил лицо ладонями, осторожно пробрался пальцами под чёрную дрянь и замер. Луис стиснул зубы, отчаянно подавляя желание вжаться в него бёдрами и прикусил язык, чтобы не спиздеть лишнего, что-то из разряда «ты красивый», «ты меня привлекаешь», «не оставляй меня одного», «ты мне нужен», «я хочу тебя» или что угодно, чего нельзя было говорить ни в коем случае, попробовал отвести взгляд и не смог. На лицо Клейна редкими хлопьями опадала чёрная материя всего худшего, что было в его ёбаной душе, и во взгляде тёмных глаз плескался чудовищных размеров океан долбанной любви. Обман, фальшивка, пиздёж и провокация! – орал весь легион демонов, терзавших Луиса изнутри, пока сам Луис – где-то там, где-то в глубине души, где-то в крохотном уголке своего существа, забитого острым, невымывающимся мусором – чувствовал отрицаемое и ненавистное: взаимно, взаимно блядь! Одна из частиц перетекла на губы, впитавшись почти мгновенно. Луис склонился чуть ниже, почти прижавшись лбом к его лбу, и приоткрыл рот. Губы жгло и кололо, поцеловать его тянуло с непреодолимой силой.

Если это не было любовью, это было безумием и одержимостью. Луис не знал, что из этого страшнее, но не хотел, чтобы одно отделялось от другого.

– Пожалуйста, – едва слышно попросил он, пугаясь собственного дрожащего голоса, – пожалуйста, Скай, не уходи с этого корабля.

Клейн горько усмехнулся.

А затем глубоко вздохнул и бережно снял с него эту жуть.

– Вот и всё, – грустно улыбнулся он, глядя, как тьма растекается по рукам, стремительно испаряясь. Он вернул тактильный контакт, очертив самыми кончиками пальцев вспыхнувшие скулы, а затем высвободился из-под него, поднялся и протянул руку: – Так лучше?

Луис взглянул на него снизу вверх, ухватился за протянутую ладонь и до крови прикусил щёку изнутри, чтобы не сказать – нет. Нихуя блядь не лучше. Скай рывком поднял с пола, подтянул к себе, и на несколько мгновений, растянувшихся в бесконечность, они снова оказались прижаты друг к другу. Луис, как мог, пытался не смотреть в блядские красивые глаза, в которых искрилась вселенная, на которую он так неудачно запал, и в какой-то момент чуть наклонил голову для поцелуя.

Клейн задержал дыхание и склонился сам. Расстояние между ними было меньше сантиметра, и именно в эту секунду Луис пришёл в ужас от осознания, насколько близко друг к другу они находятся, и остановился.

– Спасибо, Скай, – тихо выдохнул он, сжал на секунду тёплую ладонь и, отстранившись, быстро вышел из ячейки Клейна, ни разу не обернувшись.

*

Скай прижимал его руки к сплошному ковру из клевера, до боли стискивая запястья. Луис попытался вырваться, но только сильнее прижался к нему. Он хотел заорать и потребовать отпустить, но тело и язык не слушались. Вместо того чтобы просто сбросить его с себя, Луис прожигал Клейна ненавидящим взглядом, жалея, что не может взять и уебать. Собственное бессилие убивало.

– Не смей, – снова прошипел Скай, сжимая его запястья ещё крепче. Хватка была стальной. – Не смей так ко мне прикасаться. Никогда. Или при первой же возможности я выброшу тебя в аэрошлюз.

Выкидной нож валялся где-то в траве, найти теперь будет невозможно. Пиздец. Луис злобно рассмеялся, снова попробовал выкрутиться. Бесполезно, Клейн держал крепко, навалившись сверху и прижимая собой к молочно-белым цветам. Сладкий медовый запах разливался на километры вокруг, и всё вокруг было сладким: запах, боль в руках, боль в голове, боль в груди, животе и лице от кулаков и слов Клейна и боль в паху, куда чёртов мудак упёрся коленом.

Лишь бы не встал. Клейн бы здорово удивился. Луис вот не удивлялся, причём давно.

– Только выебать сначала не забудь, не хочу подыхать не потрахавшись с тобой, с ножом или без даже не важно, ты найдёшь способ воткнуть в меня что-то твёрдое, – выплюнул он, оскалившись, и сразу же получил по зубам. Скай ударил коротко, не сильно, но очень больно. Голова мотнулась в сторону, Луис уткнулся ебалом в цветы и затих окончательно.

Сопротивляться больше не хотелось. Не хотелось говорить или пытаться вырваться. Хотелось набрать в лёгкие воздуха и громко-громко заорать, признавая поражение. А потом глупо и беспомощно зарыдать, открывая Скаю нелицеприятную, беспощадную правду – он совершенно бесполезен и ничтожен. Из носа бежала тонкая струйка, с разбитой губы капало. Луис прикрыл глаза и беспомощно засмеялся, пряча разбитое ебало в цветах. Нихуя у него не выходит нормально позаботиться о ком-то, кого он любит – один хочет суициднуться, только успевай ловить и оттаскивать, второй вообще свалил нахрен. Тупые обмудки.

Убить тоже не получилось. Жалкий слабак. Чёртово ничтожество.

Молчание между ними затягивалось. Всё тело ныло, и, как догадывался Луис, не только у него одного. Скай напряжённо вглядывался в его разбитое лицо, и Луис кожей чувствовал этот злой и тяжёлый взгляд, прожигавший насквозь. Честное слово, лучше б он его прямо сейчас прикончил, чем вот так смотреть.

Он уже собирался попросить об этом напрямую и получить ещё раз по ебалу вполне заслуженно, когда Клейн отпустил его запястья и вместо того, чтобы вмазать снова, обхватил пальцами за подбородок и повернул его голову к себе. Луис захлопнулся моментально, даже мысленно, стоило пересечься с ним взглядом. Желание убивать и выводить из себя мгновенно пропало, как будто его и не было, всё, на что Луис оказался способен – смотреть. В прекрасные, тёмные, неебически бездонные глаза, в которых не было ни гнева, ни ненависти, ни отвращения – в них светились боль, тоска и вся безгранично одинокая, чёрная, щемяще прекрасная ёбаная вселенная.

Может быть, об этом он пытался ему сказать? О том, что в нём плещется целая вселенная, и он не знает, куда её деть?

– Клейн, – губы саднило и жгло, зубы ныли. – Эй, Клейн… Скай…

Он сам не знал, что хотел сказать. Клейн наклонился к нему, внимательно заглядывая в глаза, смотря настороженно и не скрывая неприязни, и Луис почувствовал, как чёртов блядский узел понемногу расслабляется. Хорошо, пусть так. Ладно. Заебись, он сможет с этим жить. Пусть Клейн его ненавидит. Так будет правильно. Он этого заслуживает. Лишь бы не прыгал в ебучие цветы.

– Эй, Скай? – снова тихо позвал он, и не дождавшись ответа, прошептал: – Прости. Прости меня, я не хотел… не знаю. Обидеть или унизить, или задеть за живое, или… или убить, ничего из этого. Правда. Я просто… Я хотел сказать, что хреново ты начал новую жизнь. Не те приоритеты. Не те мысли. Ты мудак, и нахрен такое, если честно, я тебе, блядь, не мозгоправ, чтобы крышу чинить, там всё плохо. Но спокойно смотреть на тебя такого я не могу и не смогу никогда. Нет никакого смысла восставать из мёртвых, если не хочешь жить. И если ты хочешь, чтобы я отъебался и перестал мешать тебе уебать себя насмерть – перестань пытаться. Иначе я сам тебя… неважно. Ты всё видел. Просто перестань. Пожалуйста. Не делай себе больно. Не вынуждай меня делать больно тебе.

Да, всё это было неважно. Скай смотрел на него, и в тёмных глазах было нечто, что Луис определил как отчаяние. Спустя несколько долгих секунд этот мудила усмехнулся – а потом открыл рот и произнёс таким тоном, что у Луиса кишки нахрен стянулись в холодный узел, а по позвонкам хлестнул ледяной страх:

– Я живу только потому что несу в себе воспоминания о дочери. Больше ничего. Я никогда не смогу иметь детей и семью, но это лишь малая часть. На аммонитах мы практически бесконечны. Я не хочу жизни в пустоте, которая никогда не уйдёт. У меня ничего нет. Никого нет. Незачем жить. Почему не закончить всё раз и навсегда?

Луис моргнул, окончательно охуев. Он что, серьёзно что ли?

– И в чём смысл? Ты мне сам говорил, что там нихрена нет, что ты не подыхаешь насовсем, нахуя ты тогда попросил аммонитов тебя вернуть? – Луис старался, чтобы голос не дрожал, и у него вроде как получалось. – Сам же говорил, что так она существует, в виде памяти, нахрена кончать с собой, если всё это не имеет никакого смысла?

– Потому что я ошибся. В моей жизни смысла ещё меньше, чем в её существовании в виде энергии для двигателей Разрушителей миров.

Луису захотелось заорать и немедленно выбить из него эту дурь, но он прекрасно понимал, что в плане мордобоя попросту отсосёт – Скай снова его взгреет и швырнёт ебалом в траву. Нужно было срочно что-то сказать, что-нибудь такое воодушевляющее и ободряющее, но что говорить в таких случаях суицидникам в терминальной стадии, Луис не знал.

Промолчать и не тревожить незаживающие раны? Обнять? Сказать правду о своих чувствах? Сдохнуть, чтобы ему стало хоть немного легче?

Разомкнуть саднящие губы оказалось непросто. Сказать правду Клейну – ещё сложнее, но с Клейном вообще было всё сложно. Луис только надеялся, что после этого меланконец хоть немного проникнется к нему своей долбанной эмпатией и не решит утопить их в ядовитых васильках вдвоём.

– Смысл есть. Для меня – есть. Ты жив, не нужно сводить жизнь к смыслу, просто живи. Думай что хочешь – обо мне, о себе, о нас, о всей ёбаной вселенной – что угодно, но я не верю, что ты получил второе рождение зря, – сказал он максимально серьёзно и, мысленно попросив у мироздания сил и выдержки, добил: – Посмотри мне в глаза и скажи прямо, что Айрис одобрила бы твой поступок.

По сузившимся до двух узких щёлочек глазам Клейна Луис понял, что попал в точку. Скай был в ярости, по крайней мере этот уничтожающий взгляд не предвещал ничего хорошего. Для него всегда было загадкой, как Клейн мог разговаривать без слов – одной мимикой, взглядами, жестами, языком тела – и сейчас Скай всем собой обещал ему медленную и мучительную смерть. Луис был в курсе, что случилось с его дочерью, и знал, что запретную тему поднимать нельзя, но по-другому достучаться до Клейна было невозможно. Он напрягся и уже приготовился встретить лицом сжатый кулак или, для разнообразия, попытку удушения, но в следующее мгновение мысли исчезли, потому что Скай закрыл глаза, рвано выдохнул и устало опустил голову ему на грудь.

Луис перестал дышать. Он не был до конца уверен, что вообще помнит, как это делается правильно, и от мертвого, неправильного подобия из лимба Луиса сейчас отличало лишь ощущение собственного бешено колотящегося сердца. Заткнувшийся даже мысленно, он отчаянно пытался взять себя в руки и поступить правильно – столкнуть съехавшего крышей мудилу с себя, позорно сбежать и закрыть болезненную для них обоих тему. Раз и навсегда, и это было бы лучшим, что он мог сделать для них обоих. Вместо этого он сделал первое, о чём подумал, первое, что ему хотелось сделать уже очень давно.

Медленно и осторожно, словно Скай был сделан из стекла и воздуха, Луис поднял налитые свинцом руки, положил ладони на острые лопатки и прижал его к себе. Господи, какой же он худой. Луис помнил о предупреждении, но бить его, кажется, не собирались, и он зашёл чуть дальше, обхватывая и прижимая к себе крепче. Короткие, слегка отросшие волосы щекотали шею. Тёплое дыхание согревало грудь. Скай прижимался лбом к его ключицам, и Луис, стараясь не шевелиться, прикрыл глаза. С того момента, как Скай смог снять с него чёрную жуть настоящего лица, а он вместо благодарности послал его, это был первый раз, когда он смог дотронуться до него и не получить по зубам.

Первые нормальные, нежные прикосновения. Настоящие объятия, а не тот чудовищный короткий момент перед прыжком в ничто.

Небо по-прежнему было охуенно прекрасным, разрубленным пополам красным маревом заката и насыщенным ультрамарином на востоке. Где-то далеко-далеко проебавшийся цета, наверное, созерцал бесконечные поля смертоносных цветов и медитировал на заходящее солнце, пока они тут барахтались в собственном бессилии. Скай постепенно расслаблялся, придавливая к траве и цветам своим весом, Луис гладил его по спине, размеренно и осторожно, боясь сдвинуться с места и спугнуть неуёбного мудака, внезапно потерявшего агрессивный настрой и желание уничтожать, и чувствовал, как в груди шевелится мерзкая, давящая чёрная масса. Со стороны всё выглядело так, как и должно быть, будь они хоть чуточку умнее и терпеливее – он, раздвинувший под ним ноги, обнимающий его впервые с их встречи, и Скай, нашедший покой на его груди. Без выкидного ножа, насилия и ёбаного отчаяния, и всё было бы так заебись, если бы Луис не понимал, что за всем этим кроется. Собственное бессилие перед чужой болью и невозможностью устранить её вызывало лишь волны ненависти и отвращения к себе, в то время как остальное его существо душил страх.

Одна только мысль о том, что Клейн может покончить с собой, приводила в ужас. Он определённо не хотел, чтобы невыносимый мудак умирал, и каждое его действие, хоть отдалённо напоминающее попытку самоубийства, превращала фантома из обычного чудовища в человека, объятого паникой. Луис мог бы отгородиться от этого вымораживающего чувства, воззвав к чему-то тёмному, мерзкому и уродливому, что жило в глубине души и изредка прорывалось наружу вместе с настоящим лицом, настоящим им самим, но любые мысли об этом подавлял в себе с яростью и отчаянием. Может быть, вся неудобная и некрасивая правда умещалась в ёмкое уравнение, в котором он боялся смерти Ская, не потому что Скай мог умереть, а потому что сам Луис не хотел оставаться на этом гигантском весселе в одиночестве. Это было бы куда эгоистичнее, в конце концов, он был чудовищем, и отрицать это попросту устал. Может быть, Клейн и сам поступал как эгоист, заботясь только о себе и своих чувствах, намеренно причиняя себе боль и наказывая себя за смерть дочери, никого не щадя и ни на секунду не задумываясь, слышит ли кто-нибудь немой крик о помощи. Может быть – что более всего походило на правду – они оба были просто-напросто двумя идиотами, пытавшимися принять свою новую осязаемую реальность, которую сами для себя выбрали. Всё это было не важно и совершенно ничтожно перед тем ужасающим осознанием собственной никчёмности и бессилия, которое терзало Луиса каждый раз, стоило ему хоть на секунду представить, что с ним будет, если Скай умрёт.

Это походило на безумие или одержимость, и Луис надеялся, что Клейн будет считать так до последнего. Правду не хотел признавать ни один из них, и хотя бы эту мотивацию можно было отследить и понять.

Не только он нуждается в понимании, принятии и тепле. Не он один боялся того, что чувствовал.

– Клейн, я тебя…

– Ты прав, – едва слышно прошелестел Клейн именно в тот момент, когда Луис наконец решился. – Айрис была бы против. Она умела ценить жизнь, даже такая… просто дитя. Но она бы хотела для меня другого. Не смерти.

– Тогда зачем ты себя убиваешь? – прямо спросил Луис, прикрыв глаза и смирившись.

Скай ответил, даже не задумываясь:

– Не могу больше найти оправдания своей жизни.

Луис промолчал. Изнутри снова повеяло мерзким холодком. Мучительно хотелось открыть пасть и всё испортить, но вместо этого он лишь провёл ладонью по напряжённой спине.

– Ты как натянутая струна, – прошептал он, утыкаясь разбитыми губами в его волосы. – Я боюсь дотронуться до тебя, потому что ты можешь лопнуть и хлестнуть так, что рассечёшь до костей.

Кровь безнадёжно пачкала короткие вьющиеся пряди. Клейн промолчал, но дышать стал тише и медленнее, будто прислушивался. Почему-то Луис решил, что это зелёный свет, и продолжил:

– Ты всегда такой. Как будто ждёшь удара, ждёшь, что всё это повторится снова. Что кто-то придёт и разорвёт твой мир на части. Может быть поэтому ты так отдаляешься от тех, кто пытается к тебе подойти. Когда я впервые тебя увидел, то сразу понял, что ты пережил что-то страшное, что-то, что убило не только твоё тело.

Скай замер, и Луис с горечью отметил, что снова попал в точку. На мгновение заткнувшись, он открыл глаза и посмотрел в бесконечно высокое небо. Он не хотел причинять Клейну боль, не хотел признаваться ни ему, ни себе в чём-либо, в чём не был уверен, но и молчать больше не хотел. Хватит с него этой хуйни, хотя бы на сегодня, задрало, боги вечные, он же живёт как в аду.

– И ты прав, даже если не говоришь этого вслух, ты прав, мне никогда не понять такой утраты. Я никогда не знал, что это такое – терять. Потому что не у тебя, а у меня по-настоящему ничего нет. Не было. Ни прошлого, ни воспоминаний, ни своего мира, только… тот… образ. Двойник. Кто-то, кого, возможно, даже не существует. Хочешь сказать, что ты пустой? Посмотри на меня. Я даже не знаю, есть ли у меня душа. Но знаешь, несмотря на всё это, я не хочу знать, что бывает, когда кого-то теряешь. Не заставляй меня… других испытывать… – он сощурился и покачал головой, – такое. Если я скажу, что ты мне нужен – ты перестанешь пытаться убить себя?

Охуенно контрастное небо рухнуло на него, раздавив всей своей насыщенной тяжестью, когда фантом почувствовал, как за ворот футболки капает вода. Тёплые слёзы лились на его ключицы, и всё что он мог сделать – это сдерживать себя, чтобы не перевернуть Ская на спину и броситься их выцеловывать. Мама-тьма, если только можно называть тебя матерью, что угодно, но только не так. Не вот так. Не это.

Только не так. Он не хотел понимать, насколько уязвимым был Скай.

– Ей было всего лишь двенадцать, – услышал он сдавленный шёпот. – Я бы всё отдал, чтобы её душу поместили в новое тело и дали ей жизнь. Не меня. Неужели ты думаешь, я бы не согласился на такой обмен?

Луису нестерпимо захотелось поддержать его истерику. Конечно же, он не думал. В конце концов, он же не чудовище. Ну, не настолько.

– Клейн, я знаю, что ты сделал бы что угодно, чтобы вернуть её, если бы была малейшая возможность. Если бы эта возможность была, мы бы все сделали всё, что могли. Но ты… – он осёкся, – мы не можем. Никто не может.

– Это не значит, что я не должен верить.

– Это не значит, что ты должен искать своей жизни оправдание, – мягко, тихо перебил его Луис и потрепал по голове. – Может быть, просто нужно найти себя в ком-то другом. Или в чём-то. Какая разница, в чём. Даже креветка не знает, нахрена мы все существуем. Куда нам-то с тобой до неё… – и, решив, что на сегодня с них достаточно, слегка наклонил голову, прижимаясь щекой к волосам, и негромко попросил: – Делай что хочешь, только не прыгай больше в ебучие цветы и не пытайся убить себя, хорошо?

Клейн усмехнулся и, покачав головой, отлип от него. Луис даже не пытался ободряюще улыбаться, потому что на лице у него в этот момент застыло выражение обречённости. Он и сам не знал, чего ждал в ответ – угрозы, прямого приказа не вмешиваться и не лезть, насмешки или удара по лицу – но Скай превзошёл все его самые смелые ожидания.

– Попытка близкого общения с фантомом из изнанки вселенной за попытку суицида считается?

Ах ты уёбок.

Луис выразительно посмотрел на него, втайне надеясь, что этот мудак не умеет читать мысли. Не разрывая зрительного контакта, он медленно открыл пасть, оскалился и сказал максимально честно:

– Нет. Но будешь нарываться – получишь. Я не отличаюсь терпением в той форме, ты сам это прекрасно знаешь. Ты видел меня. Чёрная дрянь загорается сразу же, как только начинаешь дразнить, и не стоит провоцировать то, что может тебя убить. Если, конечно, тебя такое не заводит.

Скай удивлённо поднял бровь, всматриваясь в его лицо, и Луис чувствовал, как понемногу плавится под этим взглядом, отъезжая куда-то в иные планы бытия. Надо же, он всё-таки смог его удивить. Возможно, Клейн ему потом не больно въебёт за эти объятия в цветах. Мазнув по нему взглядом, в котором мешались боль, сочувствие и что-то… непривычное, Скай медленно стёр большим пальцем кровь с его губы, сощурился и выдохнул:

– Посмотрим.

*

Голубовато-серебристая туманность Албетара неторопливо разворачивала свои объятия им навстречу, только-только проступая кварцево-серыми окраинами из пустоты чёрного межзвёздного пространства, когда Луис всё-таки выбрался из своей ячейки, чтобы полюбоваться. Терпеливо выслушав нудный трёп аммонита по поводу осторожности, он подошёл почти к самому краю раковины и остановился, вглядываясь в раскрывающуюся глубину скопления. По ощущениям это напоминало исполинские волны, медленно, но неотвратимо накатывающие на его слабую, хрупкую фигуру – цвет и материя были не важны, Луис раз за разом видел этот момент в своём восприятии как океан, уничтожающий всё на своём пути.

Они совершили прыжок где-то шесть или семь часов назад, почти в полночь по стандартному, и теперь Нургамеш постепенно замедлял ход двигателя, отчего в кинетическом поле скапливался озон. Цета и чёртов мудила, скорее всего, ещё спали, убаюканные тихим вибрирующим гулом, и Луис в одиночестве вышел на поверхность раковины, чтобы не пропустить момент. Он прекрасно знал, что после прыжка находиться за пределами раковины как минимум безрассудно, но выползал из своей дыры каждый чёртов раз, чтобы посмотреть. Опасность отравления озоном, непредсказуемые поломки в машинном отделении или сбой при замедлении вращения ядра беспокоили мало: если креветка позволяла ему торчать на поверхности, значит, возможные опасности уже были учтены и исправлены. Возможных неучтённых опасностей Луис не особо боялся. Не то чтобы его жизнь была для кого-то слишком ценна, чтобы теперь чего-то бояться.

– Как, ещё раз, называется скопление? – уточнил он, рассматривая полупрозрачные, переливающиеся в свете звёзд волнообразные полотна пыли и газа.

Албетар. Луис, ты слышал предупреждение насчёт близости к краям раковины? Я не думаю, что это безопасно.

Разнесённая сверхновой материя на краях туманности искрилась серебром и редкими светло-бирюзовыми пятнами, ещё больше напоминая морские волны, только в неизмеримо большем масштабе. Луис стоял на самом краю и размеренно, ровно дышал этой чистой, анестезирующей, транквилизующей свежестью и абсолютным спокойствием. Чёрное лицо снова плыло, исходя тенями, но в кои-то веки это не беспокоило.

– Брось, ты же знаешь, со мной ничего не случится, – он дёрнул щекой. – Во имя… кого-нибудь, неужели нельзя хотя бы на десять минут отвалить от меня и дать мне почувствовать себя собой?

Недовольство огромной живой машины, более древней и непостижимой, нежели чем всё, с чем когда-либо сталкивался фантом, отдалось в затылке неприятным, звенящим гулом. А потом донеслось совсем тихое, исполненное сочувствия:

Хорошо, Луис. Смотри. Я всё равно держу тебя, – и всё стихло.

Луис запрокинул голову, рвано выдыхая и чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. Тяжёлый, горячий узел изнутри солнечного сплетения наконец-то развязался, и вся дрянь, весь мусор и вся эта настоебавшая, сдерживаемая неделями боль прорвалась наружу. Нервно, глухо всхлипнув, Луис обхватил себя за плечи и с огромным облегчением отпустил себя. Гул, долгие месяцы сидевший в глубине его головы, наконец-то затих. Он был нетронут, он был один, он был восхитительно пустым, как когда-то, казалось, очень давно.

Циркулирующие потоки воздуха в кинетическом поле высушивали слёзы быстрее, чем обычно, будет так хорошо, если никто не выйдет раньше, чем Нургамеш встанет на дальнюю орбиту очередной планеты. Никто и не заметит, что он плачет, никто и никогда не узнает даже о мыслях в этот момент. Глядя в гигантскую, чудовищно огромную для него одного панораму космоса, Луис обречённо рассмеялся, повернулся к туманности спиной и почти с мольбой посмотрел в глаза-экраны. За ромбовидной головой распахнуло свой зев чёрное и холодное, мёртвое пустое небытие, а в отражениях глаз аммонита плескалось глубокое седое море.

Вдохнув поглубже насыщенный озоном воздух, фантом прикрыл глаза, расправил плечи, выдохнул и оттолкнулся от края. Резко впустив в лёгкие воздух, он захлебнулся его плотностью и ярким, насыщенным оттенком грозы. Падая, он наконец-то почувствовал себя самим собой.

Крики он услышал не сразу. Кто-то очень громко орал, выкрикивая его имя – Луис не двигался, не открывал глаз и практически не дышал, даже не пытаясь встать. На скорости торможения поле работало менее стабильно, и его прыжок, полёт и целых шесть с половиной секунд свободного падения перед неизбежным попаданием в силовой поток были такими же, когда он прыгнул с края впервые. Луиса снова швырнуло на поверхность раковины и протащило несколько метров, остановился он где-то недалеко от головы аммонита. По ощущениям всё снова было как впервые. Казалось, из него выбили не только воздух, но и несуществующую душу.

С усилием перевернувшись на спину, Луис облегчённо выдохнул и, прислушиваясь к ломоте во всём чудом не переломанном теле, осторожно разлепил мокрые веки. Слёзы свободно текли по щекам, застилая глаза и мешая видеть над собой край уродливого щита с бегущими по нему электроразрядами и пасть мироздания, скалящуюся острыми звёздами. Всхлипнув, он снова закрыл глаза и попытался повернуться на бок, чтобы подняться, но бросил жалкую попытку, почувствовав, насколько же тяжёлым, оказывается, было его тело. Ну и нахуй тогда. Отлежится немного, а потом встанет, в конце концов, скоро включится фильтрация воздуха, и дышать станет совсем легко.

В голове было тихо и пусто. Ни единой лишней мысли. Это было так прекрасно, что Луис, полностью погрузившись в состояние небытия, даже не обратил внимания на чьё-то присутствие. Оглушённый ударом, ослеплённый слезами и дезориентированный чудовищным положением в пространстве – он лежал, вытянувшись во весь рост, на обратной стороне раковины – фантом скорее почувствовал, чем услышал или увидел, что рядом с ним кто-то есть. Медленно открыв глаза, он всхлипнул, сморгнул набежавшие слёзы – и приложил усилие, чтобы не отвернуться и не закрыть глаза.

Клейн смотрел на него тяжёлым, внимательным взглядом. В нём не было осуждения или неодобрения, по крайней мере не в такой степени, чтобы Луис начал беспокоиться за сохранность своего лица. Наоборот, он смотрел слишком… понимающе? Опустившись рядом с ним на колени, Скай очень осторожно, будто Луис был хрупким и вот-вот готовым рассыпаться на осколки, обхватил его лицо ладонью и повернул к себе.

– Зачем ты сделал это? – прямо спросил он и, немного поколебавшись, добавил: – Это из-за кошмаров или из-за меня?

Он даже не обратил внимания на чёрную муть, нежно оплетающую его пальцы. Луис смотрел на него с непониманием несколько мгновений, а потом вдруг облегчённо выдохнул и помотал головой.

– Нет. Нет, это не то, о чём ты подумал, правда нет, – честно ответил он, заглядывая в тёмные глаза, в которых плескались беспокойство и сочувствие. – Каждый раз, когда мы входим в новое скопление, я выхожу сюда один и прыгаю. Закрываю глаза и отталкиваюсь от поверхности. Кинетическое поле работает по-другому, и в этот момент можно прыгнуть так, чтобы на несколько секунд почувствовать настоящее свободное падение. Гравитационные силы всё равно ловят меня у поверхности, убить себя таким образом очень сложно, да я и не стараюсь… – он выдохнул, помолчал, глядя на Клейна, и осторожно поднял уголки рта, очерчивая улыбку. – Нургамеш на время уходит из моей головы, и я снова чувствую себя… собой. Он не знает, о чём я думаю, когда падаю, и это… я чувствую себя свободным. Пока я лечу вниз, моё лицо снова становится таким, и мне не нужно испытывать стыд или вину за то, что я тот, кто я есть.

Скай моргнул, а затем внезапно тепло усмехнулся и покачал головой. Склонившись над ним, он поднял другую руку, отвёл со лба лезущие в глаза волосы и негромко ответил:

– Тебе и не нужно стыдиться того, кем ты являешься на самом деле. Может быть остальные шарахаются, стоит им только увидеть тебя таким, но меня этим не испугаешь… – Клейн прикусил губу и выдохнул: – Ведь это красиво.

Луис не двигался и даже не пытался отстраниться или хоть как-то показать, что не хочет этого, пока Клейн, глядя в глаза, мягко гладил его рассаженную скулу подушечкой большого пальца. Ладонь была тёплой, непривычно лёгкой, движения Клейна – успокаивающими и плавными, и Луису хотелось прикрыть глаза и провести вот так вечность. Словно не было ни Октуса, ни кошмарных снов, ни их чудовищных, болезненных столкновений, физической боли, драк и откровенных разговоров в звенящей после очередной стычки тишине. Не отрываясь, он смотрел на Ская и будто видел впервые: серьёзно, за долгие три месяца, проведённые бок о бок, он впервые был с ним настолько открытым. Может, он и не сказал много, но взгляд и прикосновения рассказывали больше.

– У тебя странное понятие красоты, – почти рассмеялся Луис, накрывая ладонь Ская своей. – Чудовище не может быть красивым, ты ведь знаешь. Я уродливый.

Клейн слабо улыбнулся, и, не отводя взгляд, прошептал:

– Разве?

Будь Луис чуть более собранным, чем несколько часов назад, он бы горько рассмеялся, оттолкнул Клейна и послал бы мудака к чёрту, а потом свалил обратно в свою дыру и не выползал бы до следующего спуска на очередную планету или новой миссии аммонита по спасению душ. Вместо этого он подставился под гладящую ладонь и слегка прикрыл глаза от удовольствия, когда Скай самыми кончиками пальцев провёл по виску, над ухом, а потом мягко обхватил затылок. Луис расслабился и позволил себе откинуть голову. Между жёсткой поверхностью из арагонита и алюминия и его затылком теперь была тёплая, греющая ладонь, и фантом был как никогда близок к состоянию счастья.

Клейн держал его, и не собирался отстраняться. Вот бы он всегда был таким.

– Больно? – наконец спросил он.

Луис, как смог, пожал плечами.

– Нет. Не больнее, чем обычно… – он несколько секунд смотрел в глаза, надеясь, что Клейн поймёт, что он имел в виду, а затем спросил прежде, чем успел передумать: – Хочешь прыгнуть со мной? – и, понимая, что нужно объясниться, быстро добавил: – Я знаю, как это прозвучит, но… Я помню, как ты хотел прыгнуть. Я видел. Может быть, если ты попробуешь вот так, почувствуешь эти несколько секунд падения, что-то изменится?

Вопреки ожиданиям, Клейн не удивился и не послал. Наоборот, наклонился ещё ниже и тихо, серьёзно ответил:

– Я уже пробовал. На Исиде, через некоторое время после воссоздания, – и, не дав Луису опомниться и спросить, прошептал: – Но я был один. Рядом со мной никого не было, и… Я хочу попробовать. Не знаю, зачем нам это, зачем ты вообще это предлагаешь, но хочу, – он замолк на несколько секунд, хмурясь и обдумывая свои слова, а затем негромко добавил: – Может быть это то, что я хотел от Октуса. Не умереть, а упасть.

Луис поступил по-человечески и не стал спрашивать, только молча кивнул. Скай осторожно притянул к себе за затылок, поднялся сам и помог подняться ему; в полной тишине они вдвоём направились к краю раковины. Может быть, всё это здорово напоминало Октус, но фантом старался об этом не думать.

– Я научил Ситуса летать, – негромко сказал Луис, разглядывая надвигающуюся на них туманность. – Когда он только вышел из мета-камеры и ещё не мог толком управлять своим телом. Теперь он сделает любого в этом плане, он всё ещё помнит, что это такое, и двигается инстинктивно, почти предугадывает движение воздушных потоков. Но он не знает, что такое падать.

Поверхность аммонита поблёскивала в серебристом свете, переливаясь бирюзовыми бликами на неровностях. Клейн бросил на него заинтересованный взгляд и удивлённо спросил:

– В кинетическом поле может летать не только он?

Луис изумлённо вскинул брови:

– Ты что, не знал? – и, поймав недоумённый взгляд, неверяще помотал головой: – О нет, да ладно! Не может быть, не говори, что Исида ни разу не упоминал о возможности!

Недовольный взгляд меланконца сказал всё за него. Луис тихо рассмеялся, немного неловко похлопал Клейна по плечу и успокоил:

– Всё в порядке. Как бы мы с тобой ни старались, Ситус всё равно будет лучше нас во всём, он же существо высшего порядка, верно? Ничего. Я научу тебя.

Скай снова на него посмотрел, но на этот раз без недовольства. В его взгляде сквозило любопытство, замешательство и нечто, отдалённо напоминающее смущение. В любом случае, Луис редко видел, чтобы Клейн был чем-то смущён – ну или был реально тупым и слепым по-настоящему.

– Если, конечно, захочешь, я не настаиваю, просто подумал, тебе могло бы быть интересно… – сразу же начав отбрехиваться, Луис понял, что испортил момент – вот же идиот, а, как только Клейн не впал в депрессию от его долбоебизма, но Скай неожиданно перебил.

– Хорошо, – он остановился, перевёл взгляд на звёздные океаны серебра и кварца, обхватил себя за плечи и едва слышно добавил: – Я всё равно не стал бы спрашивать Ситуса, он слишком красиво и уверенно плавает в поле, чтобы пытаться соревноваться с ним, а теперь я знаю, откуда у него это. Я рад, что меня научишь ты.

Луис кивнул и отвернулся. Рассматривая туманность, простирающуюся, наверное, на тысячи световых лет во всех направлениях, он старался не смотреть на Клейна. Здесь и там маячили светящиеся точки – яркие пятна голубых гигантов, практически невиданное количество в одном месте. Находясь невероятно далеко, они излучали столько света, что от проецируемых на туманность отблесков на поверхности было светло как днём. Настолько красиво, настолько всеохватывающе и непостижимо прекрасно – любой на месте фантома вцепился бы взглядом в чёрный, пустой, но всё же поражающий бесконечностью космос, и не отпустил. Как Скай, стоящий почти вплотную, который отдал две жизни, чтобы быть ближе к звёздам. Луис закусил губу и сощурился, осознавая, что меньше всего в этот момент хочет смотреть на спящее в небытии полотно пыли и газа. Рядом был живой человек, удивительное существо, переплетённое из вен, озона, синей крови с серебром и самым потрясающим мудацким характером из всех, которые могли быть – жизнь, созданная из того же небытия, что и он.

Разве могло что-то ещё сравниться с этим.

Клейн развернул к себе, осторожно положив ладонь на плечо и слегка сжав пальцами; Луис поднял на него взгляд – и забыл, о чём хотел сказать. Он смотрел на него так, как раньше. Так, как Луис хотел и ждал – долго, слишком долго. Скай Клейн, человек из кошмаров, существо, в жилах которого течёт кровь межзвёздных древних машин, единственная точка в пространстве-времени, за которую хотелось зацепиться и обернуть вокруг всё мироздание, смотрел на влюблённое чудовище мягким, тёплым взглядом, согревающим и выгоняющим из чёрной пустой души мрак. В тёмно-зелёных глазах искрилась вселенная, и на этот раз она была живой.

– Доверишься мне? – спросил Луис, протягивая Клейну руку. Они снова стояли на самом краю, но на этот раз фантом решил, что для разнообразия они всё сделают правильно.

Скай посмотрел на него долгим, нечитаемым взглядом, а затем кивнул и протянул руку в ответ. Обхватив за запястье, он провёл ладонью чуть выше, скользя по прохладной коже, шагнул к нему и уверенно сказал:

– Конечно. Я всегда тебе доверял.

Луис на секунду прикрыл глаза. За короткое мгновение, прежде чем открыть их снова, он потянул Клейна на себя и, почувствовав, как попадает в чужие руки, обнял в ответ. Положив ладони на острые лопатки, он прижал его к себе, закусил щёку изнутри и сделал всё возможное, чтобы ни голос, ни тело не бросило в дрожь. Албетар переливался бирюзой и полупрозрачным серебром, и Луис выжигал его взглядом, пока Клейн выжигал его собой изнутри.

– Закрой глаза, – прошептал он. – Выбрось всё из головы. Абсолютно всё. Здесь только мы. Ты. Я. Больше ничего нет, – и, обхватив Ская за затылок, прижал его голову к своему плечу. – Есть только мы и пустота. Всё остальное не имеет значения.

Скай стиснул в пальцах его плечи, прижимаясь плотнее, и Луис, закрыв глаза и ощущая тёплое дыхание на своей шее, оттолкнулся от края.