Примечание
no more of it
Собственное лицо, залитое кровью и проступающее из тьмы, как в одном из множества кошмаров, мучивших по ночам – вот что Луис увидел, кинувшись ко входной двери и распахнув её настежь, едва услышав слабый стук.
Он застыл на пороге, не в силах сдвинуться с места, когда двойник, схватившись за косяк и перемазав его кровью, начал медленно заваливаться внутрь. Он был залит ею весь, с головы до ног, с него практически капало. Тёмные капли падали на пол, и за двойником тянулась длинная красная дорожка; всё лицо напоминало маску, гротескную и неправдоподобную. Нечеловеческую. Только когда он начал падать, Луис очнулся, подхватил тяжёлое тело и с силой втащил в прихожую. Кое-как захлопнув дверь, он помог ему опуститься прямо на пол, дождавшись, когда двойник привалится спиной к стене, опустился рядом с ним на колени, осторожно поднял пальцами за подбородок мокрое от крови лицо к себе и тихо спросил:
– Что случилось?
Двойник помотал головой и всхлипнул. Глаза заволокло слезами, и они полились по щекам, крупные, горячие и солёные, прорезая светлые дорожки на запачканном лице. Наверное, именно в этот момент Луис понял, что дело дрянь.
– Тихо, успокойся, всё хорошо, – прошептал он, подобрался к нему ближе и, обхватив за затылок, потянул на себя. – Ну иди ко мне. Я здесь, вот так, я рядом с тобой.
Он всхлипнул снова, передёрнул плечами и медленно обнял, пряча перепачканное в крови лицо у него на груди. Луис задержал дыхание, когда пальцы с небывалой силой впились в спину – двойник цеплялся за него как мог, стараясь удержаться и не упасть в бездну. Рвано выдохнув, он сам потянул Луиса на себя, плотно прижался и, спустя несколько долгих и мучительных секунд затишья, затрясся. Футболка медленно пропитывалась кровью, но Луис не обращал на это никакого внимания.
– Что случилось? – повторил Луис ещё тише, чем до этого. – Пожалуйста, не молчи.
Двойник ничего не ответил. Судорожно сжимая и разжимая пальцы, комкая ткань футболки, он дрожал, словно в агонии, пытаясь справиться с душившими слезами; Луис, стараясь быть очень осторожным, немного отстранился и аккуратно пробрался рукой под плотную куртку. Бегло ощупав грудь и живот, он, наконец, добрался до рёбер – и почувствовал под пальцами мокрое тёплое пятно.
– Блядь, – сквозь зубы прошипел Луис, отстранил двойника от себя и, прижав рукой к стене, резко задрал футболку.
Длинный, сантиметров пять-шесть в длину, разрез маячил красным распахнутым ртом на коже и словно издевался над ним, растягиваясь и плюясь кровью. Луис помотал головой, отгоняя навязчивые образы, и попытался подняться, чтобы принести бинты или хоть что-то подобное, чего в доме отродясь не было, но двойник остановил его. Схватив за запястье, он снова потянул на себя и, глотая слёзы, глухо выдавил:
– Не надо. Побудь со мной, пожалуйста.
Луис замер всего на секунду. Двойник смотрел распахнутыми от ужаса и боли глазами, напоминая глупого проебавшегося ребёнка, влетевшего на скорости в стену и сломавшего руку – сам виноват в какой-то хуйне, а выражение всё равно испуганное и умоляющее. Мягко отстранившись, Луис покачал головой и шепнул:
– Сначала нужно что-то с этим сделать. Давай, снимай эту дрянь и идём в ванную.
Он помог стащить куртку и ботинки, а затем подняться. Довёл до ванной комнаты, снял пропитанную кровью одежду и, не глядя, швырнул всё в помойку – шмотки найдутся, а это проще выбросить, чем отстирать – и затем принялся бережно смывать кровь. Руки у него были ледяными, в контрасте с горячим телом – будто сделанными изо льда. Когда Луис начал промывать рану, он застонал, но отстраняться не стал, наоборот, вцепился пальцами в плечи и длинно, глухо зарыдал.
На обработку раны ушло полчаса. Луис понимал, что придётся шить, но опыта в подобной хуйне у него никогда не было. Даже в Окленде, когда он по молодости проёбывал жизнь в банде, он не сталкивался с такими случаями – штопали без него. Двойник, немного успокоившись, в какой-то момент отстранил его, пресекая не слишком удачные попытки проколоть кожу иголкой, и сипло попросил:
– Пожалуйста, принеси воды.
Даже не спирт. Ну хорошо.
С жадностью выхлебав почти стакан воды, он щедро плеснул остатки на рану, отобрал иглу и выгнал Луиса из ванной. Луис не стал даже спрашивать, откуда он знает, как шить, и ушёл, тихо прикрыв за собой дверь. Перед тем, как потерять его из вида, он на секунду пересёкся с ним взглядом – и забыл, как дышать. В сизых глазах не было ничего, кроме боли и сожаления. Он врезался своим взглядом в грудь, рассекая Луиса где-то под рёбрами, и вынимал всю душу, забирая её с собой.
– Я не долго, – прошептал двойник ему вслед. – Найдёшь бинт?
Луис прикусил щёку изнутри и, не оборачиваясь, кивнул. Прикрыв дверь, он устало опёрся на неё спиной и закрыл ладонями лицо.
Таким и было начало конца.
*
ЭлЭй встретил жарой и надвигающимися душными сумерками. Луису мучительно хотелось послать всё к чёрту, начиная с аэропорта и неизбежным заёбством, и заканчивая таким же неизбежным возвращением домой, но особого выбора у него не было. Нужно было потерпеть всего лишь несколько часов, в худшем случае – дней – и тогда он сможет, наконец, заняться тем, для чего вообще сюда прилетел. Уныло тащась с тяжеленной сумкой за плечом, он стрелял взглядом по местности, прикидывая, где можно было сбросить неподъёмную хуйню под ноги и спокойно покурить, не привлекая внимания. Два дня. Ну максимум – три, и ни секундой больше. Это, конечно, его семья, но он же заебётся за это время и выбесит всех, а ещё больше – выбесится сам, не важно, отчего именно, от нетерпения, скуки или раздражения. Всё хотелось закончить как можно скорее и съебаться обратно в Берлин или, в крайнем случае, купить билет в один конец до… Блять, да где же здесь встать-то? Или потерпеть ещё немного и покурить в такси?
А, ладно.
Перед зданием аэропорта было неуютно и пусто, несмотря на вечные толпы людей. Рассекая человеческий поток, Луис старался смотреть под ноги и не поднимать взгляд, чтобы ни с кем не пересекаться, и от этого ощущение оторванности от всего окружающего только усиливалось. И этот мерзкий, несравнимый ни с чем шум в голове. Вроде людей много, а по ощущениям будто нет никого. Или это сам так одичал за четыре месяца?
Четыре месяца. Четыре ёбаных месяца.
Он хотел отменить всё нахрен, но потом пришёл в ужас, как только представил, что скажут остальные. И сделают. Проверять, какими словами его обложат и как сильно отпинают ботинками, заяви он об отмене тура, Луис не хотел, поэтому послушно поехал, и, стоило вернуться в Берлин, засобирался почти сразу.
За четыре месяца – ни слова. Ни сообщения, ни письма на почту, ни единой подсказки где, как, а главное – почему. От тишины в голове ныли зубы и хотелось выброситься из окна или швырнуть ставшее тяжёлым тело под ближайший мусоровоз. Луис держался, надрывался на сцене по вечерам и надирался как сука ночью, всё что угодно, чтобы заглушить, залить, вытеснить острое чувство неполноценности, пробивавшее насквозь, выворачивая внутренности. На него смотрели, как на ёбнутого, хотя это не было так уж далеко от правды. Он практически перестал спать, от одиночества он сходил с ума, всё казалось бессмысленным и пустым, абсолютно всё, пока в один прекрасный день в больную от кошмаров голову не пришла откровенно хуёвая идея.
Луис умел доводить хуёвые идеи до одержимости. Возможно, только так ему и удавалось выживать.
*
Дождь барабанил по металлическому карнизу, выбивая аритмичную дробь. Голубоватые, даже больше сине-зелёные и оранжевые отсветы пробивались в комнату через жалюзи, расчерчивая пол и часть кровати светлыми цветными полосами, и изламывались на плавных контурах тела двойника. Он сидел к нему спиной, спустив ноги на холодный пол, и молча курил, стряхивая пепел в жестяную банку. Плотная повязка из бинтов практически не выделялась в окружавшем их мраке.
Луис лежал рядом с ним, не зная, как начать разговор, а поговорить им нужно было, и в идеале – сейчас. Что бы ни случилось, он не собирался оставлять это без внимания. В голову приходили совершенно разные мысли, одна страшнее другой, и он как мог пытался гнать от себя худшие из них, но они возвращались с удивительной настойчивостью.
Он уже собирался спросить напрямую, когда двойник почувствовал это и негромко сказал:
– Не вся кровь на мне была моей.
Луис замер. Не помня себя от страха, он поднялся, придвинулся ближе и осторожно спросил:
– Что ты имеешь в виду?
Двойник даже не обернулся. Странно, скованно пожал плечами и едва слышно прошептал:
– Разве это не очевидно?
*
В том, что он вернулся домой, было что-то неуловимо паскудное. Чувство вины душило, давило на голову изнутри и вызывало тошноту – он приехал не потому что соскучился, а потому что у него была совершенно другая цель. Он скучал по ним, но не настолько, чтобы срываться и забивать на музыку, даже несмотря на вечную прокрастинацию по поводу и без, и сейчас, когда случился весь этот кошмар – приехал. О, это было подло. Ты эгоистичный пидор, и любишь только себя, ты знаешь об этом? – как-то спросила его сестра, когда он позвонил ей и сказал, что останется в Берлине на все рождественские праздники и продолжит записывать материал. Луис вслушивался в расстроенный голос в трубке, в котором помимо оттенка грусти не было ни осуждения, ни злости, а сам думал – ты даже не представляешь насколько. Его ругали за безответственность, эгоизм и пренебрежение близкими, которые его вообще-то любили – и он, вместо того, чтобы слушать, сосредоточил внимание на ладонях, покоящихся у него на плечах. Чудовище из подсознания подошло со спины, устроило подбородок на плече и слушало вместо него.
А потом он прошептал на ухо:
– Ты приносишь в жертву больше, чем получаешь.
Луиса передёрнуло. Как тогда, так и сейчас, несмотря на невыносимую жару, по спине пробежал холодок.
Он вызвал такси, прождал от силы минут пятнадцать, а потом, стоило авто приехать, сходу швырнул вещи в багажник, назвал адрес и заткнул уши наушниками, лишь бы не воспринимать окружающую действительность и какой-то непонятный саундтрек, оравший из надрывающейся магнитолы.
Господи, до чего же жарко.
Бесконечные дороги, пустыня, фонарные столбы, огни, огни, огни. До Окленда не проблема доехать, проблема из Окленда сбежать. Он сбежал, но его всё равно тянуло домой с неодолимой силой – можно выжать грязную воду из губки, но осадок из песка и мёртвой земли всё равно остаётся.
Из грязи.
Луис отвернулся от окна, но через пару минут снова повернул голову и уставился на дорогу. Мимо пролетали бесконечные акры пустыни, полной скрипящего на зубах песка, духоты и пыли, редкие остовы мутных оранжевых фонарей и билбордов. Здесь не на что было смотреть, но Луис всё равно без интереса провожал взглядом хоть сколь-либо цеплявшие глаз объекты, прижавшись щекой к начинающему остывать стеклу. Водила погасил свет в салоне, и на Луиса со всего размаха навалилась душная, сухая давящая темнота; нужно было поспать хотя бы немного, но он давно забыл что это такое – чувствовать себя выспавшимся.
*
Ветер перегонял песок с одной дюны на другую. Перед ними раскинулась бескрайнее полотно мёртвой, выжженной светом земли, белый песок которой безмолвно укрывал спящих чудовищ тонким покрывалом. Иногда ветер дул сильнее, и тогда песок уносился ввысь, обнажая под собой гигантские пластины из чёрного металла, заменявшие поверхность. Чёрный солнечный шар, заходящий за горизонт, изливал на лимб потоки красного света, выкрашивая чёрное, белое и серое в крови.
Он сидел на небольшом прямоугольном камне, отдалённо напоминавшем обсидиан. Такой же чёрный, прочный и жёсткий, со слишком правильными углами, он не отражал свет, а поглощал его.
– Почему мы разделились? – тихо спросил двойник, не отрывая взгляда от пустоты в бесконечном небе. – Почему нас разорвали надвое?
Луис, стоящий позади него, словно тень, промолчал и неопределённо пожал плечами. Он не мог оторвать взгляд от камня, который словно приковывал всё внимание к себе.
– Ведь это не имеет никакого смысла, – продолжил он. – Мы видим одни и те же сны, осознавая в них себя, одни и те же кошмары, мы делим одни и те же мысли и душу. Но почему мы разделены физически? Для чего?
Закрыв глаза, Луис сосчитал до десяти. Подняв веки, он отвернулся от двойника и взглянул на широкие поля лимба, присыпанные белым песком. В некоторых местах он осыпался в чёрную холодную пустоту, превращаясь в белые и кварцево-жёлтые водопады, падающие в никуда. Бросив взгляд на горизонт, он понял только сейчас, что камень, на котором спокойно сидел двойник – это исполинский монолит, похороненный в песках.
– И ты, – он повернул к нему чёрное, жуткое лицо, изуродованное густой тьмой, исходящей вверх дымными сгустками. – Зачем ты вернул меня к жизни?
Луис, не глядя на него, прошёл немного вперёд. Горизонта не существовало, потому что за ним не существовало поверхности. За горизонтом событий ничего не было.
– Нельзя сбежать от себя, – негромко ответил он, щурясь и засматриваясь на тени, отбрасываемые монолитами. – И потом, откуда нам знать, почему произошло именно так, может быть, на самом деле есть только один человек, а мы существуем только в пределах нашего общего восприятия?
Двойник покачал головой:
– Я спросил не об этом.
Луис промолчал. Ему казалось, что он знал ответ, просто хочет услышать это от него. Последнее слово всегда остаётся не за чудовищем, а за тем, кто отрубает ему голову.
Но его собственное чудовище вовсе не было безмолвным.
*
Домой он приехал практически под утро. Обнимаясь с матерью и сестрой и, пытаясь для разнообразия улыбаться и отвечать на вопросы типа как у него дела, он вдруг отстранённо подумал, что мог бы снять комнату в хостеле на другом конце Окленда и спокойно заняться делом, вместо того чтобы сейчас испытывать тупые моменты тупой социальной неловкости. Идиот, прошептал голос в его голове – (не)его голос – и Луис обречённо смирился. Когда его перестали мудохать, накормили и отправили отсыпаться, первое, что он сделал, запершись у себя – сполз на пол и свернулся в клубок.
В его комнате мало что поменялось. Разве что пыли стало больше. Тонкий слой покрывал всю немногочисленную мебель, вертушку, бесчисленные коробки с трэш-фильмами, пластинками и стопками книг, какую-то хуйню, уже и не вспомнить зачем и когда, цеплялся такой же тонкой плёнкой за тупые, но когда-то важные постеры, и ровно лежал на старом скейте. Бесцельно скользя взглядом по полутёмной комнате, он остранённо подумал, что сейчас уже вряд ли сможет прокатиться – если, конечно, не выберет это очень экзотическим способом самоубийства.
Ха-ха.
Очень смешно. Ну, было бы смешно, если бы это произнёс двойник.
Луис отвернулся.
Он просто зря тратит время, и все его личные желания и попытки – не более, чем способ успокоить взбунтовавшееся чувство собственной важности и сказать, что он хотя бы попытался. Мысль, что где-то не здесь, но прямо сейчас он, другой он, живёт вполне себе спокойно и счастливо без него, наслаждаясь каждой секундой отпущенного времени, пришла только сейчас.
Судя по тому, как быстро она обосновалась под сводами черепа, впереди его ждала не одна бессонная ночь. Погладив пальцами длинный, мягкий ворс светлого ковра, казавшегося серебристым в падающем из окна свете бледной луны, Луис прикрыл глаза и потёр ладонью лицо. В том, что его всё ещё не разъело от слёз, было что-то удивительное и истерическое.
*
– По крайней мере, мы всё ещё одержимы космосом, – прошептал Луис, не отводя от звёзд взгляда. Сигарета почти истлела в пальцах, но он не обращал на это внимания.
На крыше было холодно, но сейчас это не имело никакого значения. Луис посмотрел вверх. Острые, колкие звёзды серебристыми россыпями покрывали чёрную пустоту где-то там, в вышине. Яркий диск надорванной луны проступал из-за лёгких дымчатых облаков, порождая чернильные тени, и в одной из них они стояли слишком близко друг к другу.
Двойник ответил почти сразу.
– Да.
*
– Я найду тебя, – он перевернулся на спину, закрыл ладонями лицо, помотал головой и тихо, горячо выдохнул в свои руки: – Где бы ты ни был, я найду тебя.
*
Ветер дул им в спины с такой силой, что приходилось цепляться друг за друга. Отовсюду в лицо прилетали брызги, пирс заливало водой, как сверху, так и снизу – сбоку, слева, справа, всё, всё вокруг было залито ёбаной холодной водой, и приходилось смотреть себе под ноги и идти очень осторожно, чтобы не поскользнуться. Навернуться вниз, в адскую мешанину воды и прибрежного мусора, не хотелось никому.
– Какого чёрта?! – заорал Луис, пытаясь перекричать ветер и шум волн. Футболка промокла насквозь, с них обоих ручьями текла вода крайне сомнительной чистоты. – Ты нахуя меня сюда притащил?
За его спиной послышался довольный смех.
– Ты ебучая неженка, – обернувшись, он увидел, как двойник вытирает ладонью мокрое лицо и широко улыбается. Он промок с головы до пят, но судя по счастливой роже, его это мало беспокоило. – Да ладно, весело же! Почти как океан на западном побережье, только мусорных мешков на один больше!
Луис едва удержался от фейспалма:
– О, заткнись, просто заткнись!
Двойник заткнулся, но смеяться так и не перестал. Схватив за руку, он потянул Луиса на себя; на короткое мгновение их взгляды пересеклись, и Луис снова забыл, о чём думал: первородная тьма, бездна, миллионы бездн смотрели ему в глаза и шептали – ты мой. Он не успел ничего ответить или о чём-то подумать: разорвав зрительный контакт, двойник потащил дальше, и для разнообразия Луис не стал сопротивляться и требовать объяснений. До него так и не дошло, что он хотел показать здесь, на пирсе – сюрприз так сюрприз, окей, ладно.
Они выбрались на самый край безлюдной пристани, где волны ударялись о тёмные сваи и разбивались о бетонный берег. Ловя и без того мокрым лицом солёные брызги, Луис щурился, всматриваясь в размытую линию горизонта. Гроза бесновалась уже несколько часов, и темнеющее небо то и дело рвали на части вспышки молний.
– Я так и не понял, – Луису приходилось почти орать, чтобы двойник его слышал. – Почему именно сегодня? Мы могли, – он вытер лицо тыльной стороной ладони, – мы могли прийти сюда в любой другой день, почему сейчас?
В ответ он услышал лишь утробные громовые раскаты, перекатывающиеся по подбрюшьям сливово-тёмных облаков. Луис повернулся к двойнику, всматриваясь в совершенно идентичное лицо, надеясь добиться хоть какого-либо ответа, но тот стоял позади него и просто смотрел.
Только сейчас Луис понял, что двойник смотрел на него всё это время.
*
О, это было действительно подло.
В его возвращении домой и правда было слишком мало от любви к друзьям и близким и слишком много от эгоистичного желания вернуть себе то, что принадлежало по праву. Луис осознал это, когда тайком, будто ему было пятнадцать, а не сорок, выбирался ночью через окно на улицу. Ну, двойник довольно часто говорил ему, что он тупой, но Луис всегда говорил себе, что злой доппельгангер просто так шутит.
Он не слишком-то и скрывал, что едет домой на неопределённый срок и, честно говоря, ожидал большего количества живых людей, которые захотели бы его увидеть. Встречи и какие-то дела, связанные с друзьями, заняли ничтожно малое время, на то чтобы увидеться со всеми ушло жалкие два дня – и всё равно Луиса не покидало ощущение, что это только отвлекает от более важного. И потом. Всё, практически всё, он оставил там, в Берлине, и вернулся сюда только затем, чтобы забрать недостающее – но именно в этом и была проблема.
Он так и не понял, почему двойник его бросил. Ушёл, ни сказав ни слова, тайно, ночью, пока Луис спал и видел свои беспокойные сны – тем же утром, проснувшись и обнаружив вторую половину кровати пустой, он моментально понял, что что-то не так. Чтобы ни происходило между ними, в каком бы напряжении они ни находились, просыпались они всё равно вместе. Это было сродни неписанному закону, такому же жёсткому, как сила гравитации: Луис открывал глаза, и первое, что видел в каждом новом дне – или тёмный затылок двойника, или собственное лицо, так близко, что любые нормы приличия где-то тихо отсасывали в сторонке. Проснувшись утром того проклятого дня, когда всё по-настоящему покатилось к чёрту, он увидел лишь пустое место и подушку, которую он обнимал вместо тёплого живого тела.
На всю морально-этическую сторону вопроса Луис сразу же забил болт. Поначалу. Вылетая из Берлина, он находился в состоянии перманентной ярости, у него руки чесались придушить кого-нибудь, желательно эту мелкую кудрявую суку. Но перелёт, давшийся особенно тяжело, чудовищная жара и пара дней в компании семьи и друзей заставили резко сбавить обороты. Он много думал, что будет, если он найдёт его и наткнётся на непроницаемую стену отказа. Поначалу такое казалось немыслимым и надуманным, но чем больше Луис задавал себе вопросов, тем меньше уверенности у него оставалось. Что, если он ушёл не без причины? Что, если это насильное разделение имело под собой больше смысла, чем Луис мог понять? Что, если двойника и в самом деле устраивает раздельная жизнь, и он не мучается, запутавшись в собственных мыслях и тяжёлых душных кошмарах?
Что, если он сам поступает эгоистично, пытаясь вернуть себе то, что ему не принадлежит?
К своему стыду он понял, что до ломоты в зубах не хочет, чтобы что-то менялось. Он слишком сильно привык к жизни вдвоём – не к постоянному присутствию двойника, а к самому ощущению целостности и неразделимости. Он ушёл, и забрал с собой абсолютно всё.
Побеги по ночам из дома были отточены до мастерства ещё в тринадцать, тело идеально помнило, куда ставить ноги, за что зацепляться и где можно спрыгнуть тише всего. Спустившись на землю, Луис осмотрелся, прикидывая, с чего лучше начать, и решил, что разогрева хватит недолгой прогулки по окраинам. Он жил довольно далеко от городского центра, практически на отшибе и в довесок в самом паршивом районе, где по одиночке ходили или самоубийцы, либо народ из весьма сомнительных слоёв общества, либо всякая ненормальная пьянь вроде него, ищущая неприятностей. И, несмотря на пустые улицы, обманчивую тишину и ложное ощущение безопасности, нужно было быть внимательным и осторожным.
Луис нисколько не сомневался в том, что двойника нет в Окленде. Он не мог знать этого наверняка, но что-то внутри него подсказывало, что если он находился не здесь, то близко, очень близко. Чёртов упрямый мудак сразу же закрылся от него, наглухо заткнул собственный разум, чтобы Луис не смог его выследить, но чувство, необъяснимое и непостижимое, в итоге привело сюда. Однотипные и однообразные улицы, сливавшиеся в одну, запахи битума, бензина, выхлопов, пыли и разогретого за день асфальта, глухой лай собак и отдалённые шумы промзоны – всё это сплеталось в один комок нервной, тяжело, натужно дышащей атмосферы дома, неприглядного, почти уродливого и опасного, но дома. Он и был дома, о котором так стремился забыть, но который никогда по-настоящему не отпускал.
Медленно двигаясь в сторону городской окраины, где ничего не было, кроме огороженных сетками пыльных пустырей, Луис отстранённо смотрел по сторонам, пытаясь понять, что же именно его беспокоит. Фонарей в районе было немного, островки света попадались всё реже и реже, и по мере того, как он отдалялся от дома и углублялся в трущобы, по ошибке названные дешёвым спальным районом, становилось всё темнее. Но Луиса беспокоили не темнота и не совершенно безлюдное место, а странное, неясное ощущение, будто он был здесь раньше.
Звон.
Луис остановился и прислушался. Тихий, редкий мелодичный звон доносился где-то совсем рядом. Пытаясь вспомнить, где же слышал знакомый звук, Луис попробовал определить источник. А затем уверенно, словно точно знал, куда нужно идти, направился в темноту.
*
– Всегда хотел сделать это вот так, – прошептал он на ухо, опустив руку и накрывая ладонью пах. – В грозу. Когда всё вокруг разрывает на части.
Луис вздрогнул. Двойник широко улыбался, он оскалился, сияя потемневшими глазами с огромным расширившимися зрачками, и сильнее сжал его пальцами прямо сквозь ткань.
– Здесь? – только и смог выдохнуть Луис, не отводя взгляд.
Он лишь рассмеялся.
– Тут же никого нет, – он наклонился к нему, потёрся мокрой щекой о щёку. – Я хочу тебя. Мы тут одни. Только ты и я. Мир разрывает на куски, а я разорву на куски тебя, – он приоткрыл рот, собрал губами и языком воду с прохладной кожи и, немного помолчав, отстранился, заглянул в глаза и прошептал: – Но я сделаю это нежно. Хочешь меня?
Луис ответил, не задумываясь.
*
Металлические пластины звенели от малейшего дуновения ветра. В этой душной, дымной, едкой оклендской ночи, посреди однотипных домов, балконов, окон, карнизов крыш и пожарных лестниц музыка ветра была настолько же неуместной, лишней и жуткой, как в кошмарном сне. Повсюду было темно, без шансов рассмотреть что-либо, но Луис упрямо шёл на звук, спотыкаясь о какие-то коробки, опрокидывая полупустые бутылки, ещё какую-то срань, пока в итоге не попал в небольшой переулок. Звон, от которого ныла голова и чесались ногти, раздавался где-то впереди, над ним, и Луис, задрав голову, пытался разглядеть во тьме источник. Пройдя от силы метров десять, он остановился.
Вот оно.
Он попал в тупик, дорогу впереди перегораживал забор из металлической сетки, под которым валялись в нагромождении непонятные ящики и бесполезный хлам. Над ним нависала высокая пожарная лестница; Луис отошёл к одной из стен и, наконец, увидел. Явно самодельный ветерок, точь-в-точь такой, как во снах, неторопливо покачивался из стороны в сторону и ловил проржавелыми пластинами тусклый свет, лившийся из окна, над которым был прибит.
Луис опёрся о стену практически сразу.
*
– Не уходи.
– Да здесь я.
– Мягкий!
Луис улыбнулся и выдохнул.
– Ну что ты… Я никогда не уйду. Кто я без тебя?
или
– На вкус как кровь, – прошептал он на ухо и на пробу прикусил за мочку. – Ты весь на вкус как кровь. Ты дрожишь. Почему ты так дрожишь?
Луис снова потёрся о колючий чёрный свитер щекой и прикрыл глаза. Сейчас было слишком хорошо, чтобы обращать внимание на холод, чудовищный ливень и ломоту во всём теле.
или
– А сам как думаешь?
Дышать было больно. Наверное, в нём не осталось ни одной целой кости – боль была такой, словно внутри него разорвали все внутренности. Но ведь так и должно было произойти, он же сам сказал, что разорвёт его на куски, пока весь мир вокруг них разрывает на части, и Луис просто не смог удержаться.
Где-то над ними звенел ветерок.
Что из этого?
Хотелось кричать.
Что из этого?! Что из этого?!ЧТО
ИЗ
ЭТОГО
БЫЛО
РЕАЛЬНЫМ?!
Луис кричал. Потому что больше ничего не оставалось.
вот только...
Когда двойник оставил всё это на полу, скинул себя с дивана и направился обратно в свой чёрный угол, Луис остановил его, схватив за запястье.
– Я же сказал, – хрипло прошептал он. – Тебе не обязательно быть там. Тебе холодно.
И, демонстративно откинув с себя одеяло и двинувшись ближе к спинке, ждал, неотрывно глядя в глаза, пока он не лёг рядом, в его руки, уткнувшись губами в горячую шею.
– Ты сказал, – тихо произнёс двойник, прижимаясь к нему, – ты сказал, что я могу делать с тобой всё, что захочу… так?
Луис промолчал, поглаживая его по волосам. Под рёбрами всё пульсировало и горячо ныло, и в совершенно восхитительном контрасте голова была абсолютно пустой. Ни навязчивых мыслей, ни шума, ни сводящей с ума паранойи. Впервые за долгое время он чувствовал себя так, словно его воспалённые, больные и забитые грязью и мусором внутренности вымыли с мылом.
– Да.
Двойник потёрся щекой о горячую кожу и прихватил зубами за горло.
– Спасибо, – вместо объяснения выдохнул он и поцеловал в ямку под подбородком. Затем немного отстранился, заглянул в глаза и прошептал: – Если бы ты только знал, как много сделал для меня сейчас.
Внутри Луиса что-то перемкнуло, но он не обратил на мелькнувшее, даже не оформившееся странное ощущение внимания. Двойник обнял его, осторожно, чтобы не потревожить рану под повязкой, прижал к себе и прикрыл глаза.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Луис, устраиваясь удобнее. Бесполезно, как бы он ни поворачивался, боль всё равно была сильной. Может, двойник всё же был прав, и стоило выпить на ночь пару таблеток обезболивающего.
Он лишь покачал головой, погладил по затылку и, поцеловав в висок, прошептал:
– Теперь я знаю, что мне делать, Мягкий, – и, прижавшись губами к скуле, тихо добавил: – Я больше не причиню тебе боли, обещаю.
*
Ветерок продолжал издавать тонкий, переливчатый мелодичный звон. Луис отвёл от него взгляд и отошёл на несколько метров от дома только потому, что сейчас это было реально, и его могли заметить, а нормальные люди по ночам здесь никогда не шарились. Скрывшись в тени переулка, он вытащил – практически выдернул – из кармана пачку сигарет, сжал зубами фильтр и попытался нормально закурить. Руки дрожали, глаза застилало слезами, голова разрывалась, его всего трясло, словно в лихорадке.
Он попытался вспомнить, видел ли это место раньше. Не в своих тревожных, пропитанных липким страхом и ощущением беззащитности снах, а на самом деле. Многое, слишком многое из своего прошлого он хотел забыть и забыл в итоге, но что-то всё равно оставалось в собственной изнанке памяти. Пытаясь вытащить воспоминания на поверхность, он каждый раз натыкался на глухую стену из пустоты – но не могло же быть так, чтобы он вообще ничего не помнил? То, что он пытался выскрести из подсознания, не было ни воспоминаниями из детства, ни из относительной юности, он точно знал, что это связано с двойником, но… что?
Луис затянулся, выпустил дым, снова и снова, пока не обжёг пальцы; швырнув окурок в сторону, всё-таки отлип от кирпичной стены и задумчиво уставился в такую же стену напротив. Под слоями ободранных плакатов и объявлений почти не было видно неровной кладки. Луис помотал головой, пытаясь сосредоточиться, и от этого шум в ушах словно стал громче. У него чертовски мерзко ныли зубы.
Когда? Где? С ним или в одиночестве?
В голове было на удивление пусто, ни одной связной мысли, кроме доминирующей:
пусть
это
всё
закончится.
Он постоял несколько минут, понял, что ничего от себя не добьётся, и, разочарованно вздохнув, отправился обратно. На полпути из переулка он остановился, невидяще смотря перед собой. Что-то мешало просто так уйти, без ответов, без ощущения чего-то завершённого. Луис медленно обернулся, высмотрел в темноте ветерок и сжал нывшие от головной боли и шума зубы.
Металлические пластины бились одна о другую, вызывая беспричинную злобу и отвращение. Набрав в грудь воздуха, Луис медленно зашагал к пожарной лестнице.
*
Луис знал, что у него проблемы с паранойей и тревожностью, но по-настоящему почувствовал это, стоило только выйти на улицу и неудачно свернуть с привычной дороги. Это был второй (третий?) по счёту бар за ночь, перед глазами всё расплывалось, и он не заметил, как забрёл в какую-то помойку. По бокам от него высились дома-коробки из кирпича и бетона, ощерившись карнизами окон, в узком переходе между двумя улицами было настолько темно, что он почти сразу же остановился и побрёл назад, решив не испытывать судьбу. Одно дело Окленд, где он хотя бы приблизительно знает местность, совсем другое – этот ёбнутый Берлин. Выбравшись на относительно освещённую площадку, он вдруг замер, чувствуя, что на него смотрят.
Вокруг не было ни души. Но кто-то – а Луис знал, что не один здесь – был совсем рядом. Попятившись, он наступил в какую-то лужу, натёкшую из мусорных мешков в подворотне. Тяжёлый всплеск, так стоп, нет, удержать равновесие, боже, кто там впереди, в темноте. К горлу моментально подкатила тошнота. Он не понимал, от чего именно его мутило: от страха, количества шотов или от металлического запаха в этой дыре – невообразимо мерзкая вонь сплеталась из различных запахов помойки и внутренностей.
Кровь.
Пахло кровью. Только сейчас он понял, что лужа, в которой он стоял, не была водой.
Глянув себе под ноги, он чуть не заорал.
*
Уничтожить.
Забравшись на пожарную лестницу, он чуть не навернулся, но в итоге всё-таки смог удержать равновесие.
Разорвать на части.
Положение в пространстве и так было незавидным, но у Луиса как-то получалось держаться.
Сломать. Сделать так, чтобы вещь нельзя было починить.
Дотянувшись до проклятых металлических пластин, он схватил их все разом, резко дёрнул на себя и, обдирая ладонь до крови, сорвал железки с карниза. За окном моментально вспыхнул свет; Луис отшатнулся влево, не стал тратить время на спуск и прыгнул куда-то в темноту, рухнув на нечто усреднённо-мягкое. Смешно, но его спасли мусорные мешки. В живот врезалось что-то острое; закусив губу, Луис обхватил пальцами полупустую пивную банку, дёрнул на себя, и сразу же стало легче.
Убить.
Быстро поднявшись, он бросился прочь из переулка, поднимая с асфальта пыль и распинывая попадающийся по пути мусор. Шум он устроил порядочный, стоило убраться отсюда быстрее, чем кто-нибудь выйдет если не разбираться, то просто посмотреть, что случилось.
Убить. Сделать так, чтобы вещь нельзя было вернуть.
Луис бежал сквозь темноту, стискивая пластины в мокрых от крови пальцах, и ему хотелось смеяться. Зубы по-прежнему сводило, ссадины и порезы на ладони болели и чесались, тело ныло, но всё это было настолько приятно, почти сладко, что хотелось разодрать себе живот и выпустить внутренности. Он понял. Почему-то только сейчас Луис наконец-то понял.
Остановился он, только добежав до относительно освещённых улиц. Пытаясь отдышаться и пошатываясь, Луис подошёл к ближайшему мусорному контейнеру, с огромным удовольствием закурил, и, зажав сигарету зубами, принялся медленно, методично раздирать ветерок на части. Пальцы скользили от крови и пота, пластины поддавались легко, настолько легко, будто кто-то сделал эту вещь не для красоты или уюта, а для того, чтобы кто-то пришёл и всё уничтожил. Отвращение к себе, ненависть, неприятие, отторжение и гнев мешались с яростью и наслаждением от выплеснутой злости, которую Луис вымещал на чём-то, что не давало покоя в реальности и во сне. Ломать было настолько приятно, что на секунду Луис испугался, как же просто даётся уничтожение, но это чувство практически мгновенно смыло потоком накатившего удовлетворения.
Луис не хотел знать, как именно выглядел в этот момент, и что было у него вместо лица. Но ирония была в том, что он уже знал, как выглядит со стороны.
Он видел своё лицо каждый раз, когда двойник наклонялся над ним и рвал на части.
*
Закусив губу, Луис нерешительно протянул к нему руку и положил ладонь на тёплое плечо. Он почти неощутимо вздрогнул, продолжая смотреть куда-то в сторону окна, опустив голову и ссутулив спину и плечи, поникший, подавленный и будто выцветший. Луис видел его разным, в гневе, ярости, печали и отчаянии, но никогда – таким. От него пахло дерущим носоглотку мылом, страхом и чем-то ещё, что Луис так и не смог определить, но отчаянно не хотел знать.
Уже собираясь развернуть его к себе и заглянуть в глаза, Луис потянул двойника на себя, но тот даже не двинулся. И, спустя несколько минут затянувшегося молчания, всё же накрыл его ладонь прохладными пальцами.
– Ты прав, – негромко произнёс он. – О чём бы ты ни подумал – ты прав.
Луис стиснул его плечо в похолодевших пальцах, нисколько не заботясь о том, что причиняет боль. Смотря распахнутыми от ужаса глазами куда-то в район чужого затылка и прокусывая изнутри щёку, он не мог сдвинуться с места, о чём-то подумать или что-то сказать. Внутри него всё кричало от страха и боли.
*
– Блять, съебись, съебись, съебись!
Чёртов момент, после которого всё полетело нахуй, не хотел убираться из головы. Луис прокручивал в голове тот вечер снова и снова, пытаясь понять, почему всё вышло из-под контроля. Разумеется, без особых успехов: запомнив почти всю ту кошмарную ночь в мельчайших подробностях, он упустил главное. Раздробленные на части детали не складывались в саму причину, почему в ту же ночь двойник ушёл от него.
Луис не был уверен до конца, испытывал ли двойник сожаление, когда причинял боль. Чудовище из подсознания никогда не скрывало, что в какой-то степени испытывает удовольствие, делая больно – не важно, причинял он физическую боль или эмоциональную, ему просто нравилось смотреть, как это происходит между ними. Когда он заламывал руки, стискивал горло так, что заканчивался воздух, рвал на части, когда они трахались, Луис не особо задумывался, почему, но каждый чёртов раз, когда оставался один на один со своими мыслями, сходил с ума.
Он мог бросить Луиса в любой момент – так же, как и швырнуть на пол и выебать без согласия, задушить во сне или вспороть брюхо, наконец-то вывернув внутренностями наизнанку, как признание в любви, в ненависти, в вожделении и прощении. Луис горячо выдохнул и на секунду зажмурился. Почему двойник просто не убил его? Он ведь хотел. Всё казалось настолько очевидным, ответ был практически у него перед глазами, но Луис был или слепым, или тупым. У него были все шансы сделать это; в любой момент он мог взять и оборвать его жалкую, ничтожную, бесполезную жизнь. Он мог сделать с ним всё, что угодно – всё, что угодно – но вместо этого просто ушёл.
Ушёл и не оставил ни сообщения, ни подсказок, ни объяснений. Забрал с собой боль, паранойю, страх, ожидание медленной и мучительно смерти. Забрал вместе с ними нежность, чуткость, ощущение целостности, ненависть, любовь. Всё, что двойник мог отнять у него, он отнял – и не насильно, не через боль и удары по лицу – нет, он просто ушёл.
Так глупо. Так просто.
Так же просто, ветерок разламывался на части.
*
Лимб воздевал к пустому небу руки из монолитов. Луис никогда не видел это место без одинокого себя, тихо бредущего между чёрных зубов перемалывающейся земли. Никогда.
Теперь лимб был пустым, весь мир был пустым, и он сам изнутри был пуст.
– Ты хотел знать? – заорал он, надсаживаясь, прямо в бесконечное небо. – Ты хотел знать, почему? Потому что я настолько тебя ненавижу, что ёбаное мироздание вырвало тебя из моего тела! Чтобы ты исчез, слышишь меня? Потому что я хочу, чтобы ты исчез из моей головы, раз и навсегда! Нахуй всё это, понял?! Это не имеет смысла только для тебя, ты, больной ублюдок, потому что ты – это я!
Последние отзвуки эха растворились в резонирующем пространстве, и наступила тишина. Здесь было настолько пусто, что мёртвый вакуум в небе казался переполненным. Луис упал на колени, со всего размаха ударил кулаками песок, поглощавший всю энергию, всхлипнул, затем снова и снова, свернулся в тени гигантского монолита – и бессильно зарыдал.
– Потому что я люблю тебя, – всхлипнув, совсем тихо прошептал он, прижимаясь лбом к сжатым кулакам и пряча лицо. Песок налипал на мокрые губы и щёки, скрипел на зубах и забивался в лёгкие – белый, стерильный, безвкусный. – Потому что я этого хотел. Вот почему я вернул тебя. Чтобы ты тоже меня любил.
Никто не ответил. Чёрный солнечный шар закатывался за горизонт, и безмолвные монолиты зубьями вгрызались в пустоту.
*
Осознание, почему он убивает, тоже пришло слишком просто. И почему он не понимал этого раньше?
Ведь он же сам, сам сказал, почему.
*
– Я никуда не уходил, слышишь, я никуда, никуда от тебя не уходил.
Луис глухо рыдал, скорчившись на сухом песке. Море билось о пирс в сотне метров от него, пока он выл и кричал в огромную пустоту, разверзшую над ним свою пасть и оскалившуюся острыми зубами звёзд.
Шум волн в голове так и не утихал. Больше не пытаясь вытирать катившиеся градом слёзы, Луис пытался уловить в нём отголоски шёпота, сводившего по ночам с ума.
– Да, – шёпот раздался у его щеки и согрел скулы теплом. – Да.
Он представил, как трётся щекой о его плечо, о его глупый, чёрный, колючий свитер, обнимает крепче, хотя не должен так делать, и как он – как он позволяет ему. Луис всегда знал, что двойник убьёт его. Просто никогда не задумывался, что он может сделать это вот так.
*
Не было причин уходить.
Луис знал, что на самом деле у него не было причин оставаться.
*
– Эй, мягкий, – неожиданно прошептал он, подняв руку и накрыв его скулу ладонью, – может быть, ты и так знаешь, но я всё равно хочу это сказать.
Двойник погладил Луиса по щеке, а затем зарылся пальцами в волосы, обхватил за затылок и слегка надавил, привлекая к себе. Они лежали поперёк кровати, игнорируя подушки, и Луис свернулся вокруг него в клубок, пытаясь согреть. Из-за расположения в их кройцбергской конуре было холодно даже летом, а сырость полуподвального помещения, по недоразумению считавшегося полноценной квартирой, мешала согреться.
– И что же это? – Луис наклонился и потёрся кончиком носа о прохладную щёку. – Важное?
Несколько мгновений он смотрел на него, так, будто они видятся в последний раз. Луис напрягся моментально, почувствовав неладное, и отстранился. Двойник лишь печально улыбнулся и надавил на затылок, снова привлекая к себе.
– У меня никогда не было выбора в том, что я чувствую к тебе. Всё слишком тесно переплетается между собой, понимаешь? Любовь и ненависть к тебе, они… – он на секунду замолчал, смотря прямо в глаза, а затем выдохнул почти в губы: – Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знал. Я люблю тебя. Я никогда и никого не буду любить так, как тебя, мне никто не нужен, потому что в моём мире существуешь только ты, и это никогда не изменится.
Луис смотрел на него распахнутыми глазами, не в силах понять, что происходит. Двойник медленно обнял, обхватил за плечи и прижался к его лбу своим.
– Мы единое целое, – прошептал он тише. – Не противоположности, а взаимодополнение. Всё это время я думал, что мы разные, что мы разделены чем-то, что больше и выше нас, что мы всегда должны противопоставлять себя друг другу, но потом понял, что барьеры между нами выстроили мы оба, а не реальность вокруг нас, – Луис прикусил губу, вслушиваясь в тихий шёпот, и не мог пошевелиться. Всё его существо застыло от нежности и необъяснимого беспокойства. – И я… мы… Ты всё, что у меня есть, – наконец выдохнул он. – И так будет всегда, и я просто хотел сказать тебе, что в глубине души я никогда не хотел испытывать к тебе ненависть. Я любил тебя, и продолжаю любить, и что бы ни случилось, помни – я отдам всё, чтобы ты чувствовал эту любовь.
Он должен был сказать хоть что-то в ответ, но наружу вырвался только короткий выдох. Луис заткнул его поцелуем, неправильным, глупым, бессмысленным, боясь, что двойник скажет что-то ещё более страшное, чем прозвучало сейчас. Когда он отстранился, двойник снова улыбнулся, горько и печально, и закрыл глаза.
– Я так тебя понимаю, – прошептал он, бездумно перебирая пальцами волосы на затылке. – Я тоже боюсь того, о чём ты думаешь. Что мы станем друг другом. Что однажды ты и я вновь станем единым целым. Поверь, я хочу этого ещё меньше, чем ты.
И Луис поверил.
*
Пластины валялись в сухой пыли, среди такого же мусора. Луис пнул носком кроссовка одну из них, затянулся в последний раз, бросил окурок под ноги и медленно, вдавливая в мусор, раздавил его вместе со сломанным ободом.
Шум в голове наконец-то затих.
– Ты сказал мне тогда, что знаешь, что делать, да? – проговорил Луис вслух. – Не ты один. Теперь я тоже знаю, что делать. Я найду тебя, слышишь? – он повернулся к темноте, сожравшую городские окраины, и, смотря в пустоту, за которой скрывалась пустыня, тихо прошептал: – Где бы ты ни был, я найду тебя. Я найду тебя и убью.
*
– Не говори мне, что ты сделал это снова.
Молчание между ними затягивалось. Сжимая, стискивая плечо двойника, Луис, как мог, гнал от себя всё возвращающуюся и возвращающуюся мысль, циркулирующую по разорванному сознанию: снова.
Снова, снова, снова.
Глаза заволокло слезами.
– Пожалуйста, – Луис всхлипнул, голос дрогнул и сорвался, – пожалуйста, скажи, что это не так. Что ты не делал этого, – он стиснул зубы и с силой вытолкнул сквозь них: – Да что угодно! Скажи что угодно, солги, если хочешь, но прошу тебя – не говори этого.
Двойник на несколько мгновений сжал в ответ его ладонь в пальцах, а затем развернулся, заглянул в лицо и тихо произнёс:
– Ты сказал, что я могу сделать с тобой всё, что захочу, да? И знаешь, что? – сказал он ещё тише, когда Луис замер, внимательно прислушиваясь. – Мне нравится это делать. Убивать их вместо тебя.
Луис приложил огромные усилия, чтобы не отшатнуться от него. Двойник подался вперёд, наклонился к нему и, обжигая кожу дыханием, выдохнул прямо в ухо:
– Мне нравится это. Убивать. Чувствовать кровь на своём лице. Ощущать кровь на своих руках. Смотреть, как ты мучаешься от боли и вины. От одного только осознания, что ты ничего не сможешь с этим сделать, что ты ничего не предпримешь, я горю, я горю заживо, потому ты знаешь, что я убью тебя, если ты попытаешься мне помешать. Ты весь заставляешь меня гореть, каждое мгновение, каждую секунду этой чёртовой, – он прижался виском к его виску, потёрся, прикрыл глаза и едва слышно произнёс: – этой чёртовой жизни. И видеть, как ты мучаешься от этого – это лучшее, что ты смог дать мне, мой хороший.
Луиса затрясло. Из лёгких будто выбили весь воздух, по щекам безвольно катились крупные горячие слёзы, под рёбрами ныло и тянуло сосущее ощущение пустоты, пока его всего колотило от страха. Двойник прижался горячим лбом к мокрой щеке, обхватил за дрожащие, сведённые сухой ломотой плечи и мягко растёр ладонями зудящую и горящую кожу, а затем медленно обнял, будто Луис был настолько хрупким, что мог сломаться от одного неосторожного прикосновения.
– Я знаю, – негромко сказал он, и Луис накрепко зажмурился, чувствуя, как слёзы скатываются по подбородку на шею. – Я всё знаю.
– Пожалуйста, перестань, – к горлу подкатила тошнота, и он с трудом заставил себя сглотнуть горькую слюну с привкусом крови. – Не надо…
– И если ты хочешь… – двойник помотал головой, намертво стиснул его в клетке из объятий и с силой встряхнул, заставляя смотреть в лицо. Луис вздрогнул, дёрнулся, пытаясь вырваться, но он не отпустил.
– Нет, прошу тебя не надо…
– …узнать, кто из нас двоих…
– Захлопнись! – Луис не выдержал и застонал. – Заткнись!
– …делает это, то ответ ты уже знаешь! – прошипел он прямо в лицо. Луис затрясся сильнее, в отчаянии замотал головой, и двойник, глядя в распахнутые от страха и сожаления глаза, ослабил хватку. Спустя несколько мгновений, он отпустил его, и Луис бессильно опустил голову и плечи. – Ты знаешь, – прошептал он мягче и взял его за руку. – Ты всегда это знал.
Луис всхлипнул. Подняв к двойнику лицо, преодолевая боль и рвущее изнутри чувство боли, вины и безысходности, он заглянул в абсолютно идентичные глаза и обречённо прошептал:
– Я.
Двойник несколько раз кивнул и отвёл взгляд. Его щёки тоже были мокрыми.
– Да, – тихо ответил он. – Потому что ты всегда этого хотел. Потому что я – это ты, – и, вернув зрительный контакт, ещё тише, одними губами, прошептал:
– Потому что я существую только в твоей голове.
Примечание
Description: Target hero discards 3 spells at random.
https://sun9-66.userapi.com/c855136/v855136220/4a3c6/91xRjqu6yLU.jpg
https://sun9-59.userapi.com/c851424/v851424220/12a4b0/tiprS7wtCtM.jpg
https://sun9-41.userapi.com/c858520/v858520503/59bfb/WFBvpdpkjrY.jpg