Под закрытыми веками в полной темноте плескались красные цвета.

Руки тряслись так, что удержать что-либо было невозможно. Вода хлестала сплошным потоком, создавая стены из дождя и заливая глаза, Луис так и мечтал раствориться в нём и стечь на пропитанный влагой, никогда не высыхающий асфальт. Красный неоновый свет казался ненормально ярким и горячим в этой извращённой и злой фантасмагории, он жёг глаза и заливался вместе с водой и горькой слюной в глотку. Привычная реальность искажалась и дробилась на то, что было когда-то, то, что ещё не случилось, и то, чего никогда не было. Наконец, они пересекли свою точку невозврата.

Он сделал это.

В сыром, душном и до омерзения глухом пространстве голос двойника раздавался набатом:

— Всё так, как ты и обещал, правда?

Луис молча закивал. Попытался схватиться и опереться рукой о стену, отдышаться и перестать дрожать, но тут же заметил красный след, оставленный собственной ладонью, и отшатнулся. Наверное, именно в этот момент и пришло осознание — его повело в сторону, он неловко взмахнул руками, пытаясь стряхнуть с себя кровь, и беспомощно рухнул на колени. В сгустившемся мраке невозможно было заметить, как холодная вода, стекающая по лицу, мешается со слезами.

Кровь мешалась с водой, постепенно добираясь до него. Стоило это заметить, мгновенно накатила волна тошноты; Луис задрожал и, опершись ладонями об асфальт, уставился на чёрную тень прямо рядом с собой. Концентрируя на ней внимание и пытаясь отдышаться, он изо всех сил пытался совладать с собой и не выблевать внутренности. Воздуха по-прежнему не было, вокруг висел холодный мёртвый космический вакуум.

— Ты привыкнешь, — тихо пообещал двойник. — Рано или поздно, это пройдёт.

Его голос звучал как сквозь вату, глухо и смазанно. Нечётко. Наверное, только сейчас — почему-то именно сейчас — Луис задумался, что никогда не отражал, каков голос двойника на вкус в собственном восприятии. Всегда разный, всегда с разными оттенками. Но почему сейчас?

Почему не волновало до этого?

Луис поднял к нему лицо. Наверное, на его ебальнике было совершенно прекрасное выражение, потому что двойник мгновенно отзеркалил его собственное отвращение. Если до этого момента у него была хоть какая-то надежда на спасение из этого ада, то сейчас она умерла окончательно. Луис стиснул зубы, зажмурился, размахнулся и швырнул выкидной нож так далеко, как смог, и металлический звук от его падения затерялся в шуме дождя.

Вся одежда вымокла, вода текла с него небольшими ручейками. Дождь медленно и равнодушно смывал кровь, от которой ему теперь никогда не отмыться.

Двойник проследил взглядом полёт своего выкидника и вздохнул. Облизал губы, потёр нос пальцами и негромко спросил — какого хуя, Луис? Какого хуя, если он сам на всё подписался добровольно.

— Нет, — он упёрся ладонями в асфальт и замотал головой. — Нет, это неправильно! Ты слышишь?! Неправильно!

Двойник неслышно выдохнул и, прихрамывя, подошёл ближе. Наклонившись, уверенно положил ладонь на плечо, провёл по мокрой спине, затем осторожно погладил по голове. Луис зажмурился ещё сильнее, отчаянно давя в себе тошноту и первые приступы истерики. Сцена, в которой он схватил ничего не подозревающего человека за горло и со всей силы всадил нож в неподатливую плоть где-то под лопаткой, намертво застыла перед глазами, так же как и запрокинутая голова, распахнутый в немом крике рот и огромные, стекленеющие глаза, в которые заливался холодный дождь. В том, что это будет выжжено на его сетчатке, на ладонях и в памяти, и будет потом приходить к нему по ночам в кошмарах, Луис даже не сомневался.

Он никогда никого не убивал.

Не своими руками.

— А ты хотел бы, чтобы на его месте был я? — голос звучал довольно спокойно, но Луис всё равно уловил в нём едва различимый оттенок тревоги — слабый отголосок собственных сомнений. — Он убил бы меня. Он убил бы меня, и ты это знаешь.

Пальцы двойника продолжали гладить его где-то за ухом, и Луис изо всех сил старался не сорваться. Кричать было бесполезно, бессмысленно и слишком поздно. И вряд ли чем-то им поможет. Страха больше не было. Луис, наверное, впервые за долгие недели дышал свободно, но осознание того, что они с ним наделали, размашисто билось в исступлении.

Двойник попытался снова:

— Ты ведь знаешь, что это было неизбежно. У нас просто не было выбора. И потом… — он склонился ещё ниже и выдохнул: — В глубине души я вижу, что тебе этого мало. Глубоко внутри себя ты выгрызаешь ему лицо и разворачиваешь кишки собственными руками. Он заслужил это.

— Это говорю я в тебе или ты так пытаешься меня успокоить? Господи, да что за ебанина?! — Луис затрясся от истерического смеха, но в какой-то момент заткнул себя, с силой прикусив щёку изнутри. — Захлопнись, — попросил он, — И не говори, что я привыкну. К этому невозможно привыкнуть. Этому нет оправданий.

Луис не видел, но чувствовал на себе полный сочувствия и понимания взгляд двойника. Ему не нужно было говорить, чтобы Луис слышал. Во рту медленно разливался металлический привкус, к горлу с новой силой подкатила тошнота; скривившись, Луис наклонил голову к земле и попытался унять дрожь. Выскрести из себя начисто всю мерзость голыми руками и вымыть с мылом воспалённые внутренности хотелось до ломоты в зубах и пальцах.

— А ты подумал о том, чем можно оправдать… вот его? — слегка обернувшись, Луис встретился с ним взглядом, и двойник кивнул на лежащее рядом тело. — Тебе напомнить, почему я здесь? Или, может быть, напомнить, почему ты такой? Почему я такой? Почему мы оба такими стали?

Луис замер. Двойник наклонился ещё ближе, обхватил рукой за мокрую щёку и заглянул в глаза, безмолвно повторяя вопрос. И если до этого у него в голове не было ни единой связной мысли, кроме одной, бешено долбившейся в сознании — то теперь всё вдруг стало кристально чистым. Разум прояснился. Всё встало на свои места. Луис поразился, насколько быстро и точно двойник съездил по его внутренним страхам и терзаниям и вытащил всю эту грязь наружу.

Задавался ли он сам подобными вопросами?

Ебать да. Хуеву прорву времени. Луис сглотнул вязкую слюну и посмотрел на двойника почти жалобно. Как же он устал. Двойник продолжал смотреть в лицо, дожидаясь ответа, и выглядел куда более собранным и уверенным, чем Луис чувствовал себя когда-либо. К себе он испытывал лишь презрение, по крайней мере, пока что.

— Оценил масштаб? — двойник дёрнул щекой, чуть оскалившись, но взгляд его при этом оставался серьёзным. — Не забывай, ты и я здесь не единственные чудовища. Подумай об этом, когда будешь заниматься самобичеванием… или тебе всё же напомнить, почему мы оба здесь оказались?

Он помотал головой. Нахуй, он и слышать ничего не хочет.

— Ага, вижу что не надо. Тогда кончай ныть и помоги мне, — отстранившись, он выпрямился и тяжело вздохнул, окидывая взглядом экспозицию, скривился, глянув на неподвижное тело. — Блядь. Тяжёлый, сука. Один не дотащу. Ну?

Луис коротко кивнул. От протянутой руки не отказался, напротив, с огромным облегчением схватился за двойника, когда тот помог ему подняться; помедлив пару секунд, всё же устало ткнулся лбом в чужое плечо. От него пахло оцинкованной сталью, дождевой водой и кровью.

— Нужно отвезти его подальше и нахрен закопать, и тогда мы оба с тобой будем свободны… я надеюсь. Эй, — он склонил голову к нему и сказал в висок тихо и мягко: — Мы похороним твою боль. Навсегда. Тебе больше не нужно бояться. После этого можем похоронить меня, если захочешь.

Луис отстранился ровно настолько, чтобы посмотреть в глаза. Он прекрасно знал, о чём думает двойник, но знать чужие мысли и облечь их в слова, а затем и в свою плоть, высказав вслух — разные вещи.

— Нет, — прямо сказал он. — Тебя похоронят только вместе со мной, ясно?

Двойник кивнул. На его губах расползлась неуверенная улыбка, Луис так и не перестал от неё охуевать, каждый раз как в первый. Это восхитительное ощущение, как его демоны с таким же энтузиазмом терзают кого-то ещё, кто ему небезразличен, разливалось по телу ёбаным анестетиком каждый раз, когда он думал об этом.

Какая же ты мразь, Васкез.

— Куда повезём? — без особого интереса спросил он, уставившись куда-то поверх чужого плеча.

Всё ещё мутило, в основном конечно от осознания, что они совершили что-то по-настоящему страшное, но рядом с двойником было намного легче. Будто от одного его присутствия степень ответственности за убийство уменьшалась, вина растворялась в мокром воздухе, а границы между социальными догмами и крайне ограниченными понятиями хорошего и плохого размывались окончательно.

Двойник хмыкнул, на мгновение задумавшись, а потом сощурился, наклонился к нему и осторожно спросил:

— Луис… ты помнишь что-нибудь из того, когда тебе было двенадцать? Шестнадцать?

Подняв на него взгляд и установив зрительный контакт, Луис на секунду задумался. Только спустя пару мгновений, когда до него дошло, он резко дёрнулся, пытаясь вырваться. Двойник не пустил, крепко сжимая предплечья, подтянул к себе и пытливо заглянул в лицо. На его лице и шее понемногу начали наливаться тёмные насыщенные пятна синяков, в мутном неоновом красном свете его глаза были двумя чёрными провалами в бездну. Луиса передёрнуло.

— Нет, — наконец глухо прошептал он, стараясь смотреть прямо и не отводить взгляд. — Или… Не совсем. Не знаю, — этот образ вдруг начисто лишил его воли. — Я почти ничего не помню.

И не хочу вспоминать, добавил Луис мысленно. Прошлое было мутным и обрывочным, нечёткие образы — неясными и сомнительными, и доверять им не стоило. Он моргнул, раз, второй, с ресниц капала красная от неона вода; хотелось отвернуться и не смотреть, пришлось приложить усилие, чтобы держать взгляд ровно, глаза в глаза. Что бы ни пришло в голову его спятившей тёмной части, он не собирался воскрешать в памяти всю эту грязь.

Двойник смотрел напряжённо и прямо, дожидаясь ответа, и Луис вдруг поймал себя на мысли, что сейчас выглядит абсолютно так же. Он был прав.

Он стал им.

Двойник нахмурился, а потом глубоко вздохнул, согласно кивнул пару раз и растёр ладонями его сведённые от напряжения плечи:

— И не должен. Но так вышло, что придётся, — вкрадчивый, уверенный и властный голос, к которому Луис так привык, вдруг стал бесцветным и совсем глухим. Двойник отпустил его, отвернулся и направился к телу. — Ладно, помоги мне дотащить эту мразь до тачки. Я знаю, где мы его похороним.

*

Эта идея родилась от извращённого совокупления влечения и страха. Возможно, она вызревала в недрах больного подсознания десятилетиями, но всего один лёгкий толчок породил ударную волну, которая в итоге вынесла всю эту мерзость наружу. Сложно было сказать, кому именно она принадлежала. Луис склонялся к тому, что он всегда этого хотел, просто подавлял желание в себе так долго, как мог, двойник был не согласен и веско напоминал, что без него подобное никогда бы не случилось, это не более, чем итог причинно-следственной связи. Вселенная молчала, предпочитая оставить последнее слово за ними. В любом случае, размышлял Луис, невиновных не было. Они оба приложили руку к необратимому.

Он увлечённо листал последний выпуск каталога светового оборудования, представляя, как тот или иной прожектор смотрелся бы на сцене, когда двойник вернулся. Непривычно громко хлопнула дверь, дома мгновенно стало на порядок тише, словно всё живое вместе с Луисом моментально заткнулось. Подняв взгляд от журнала, он проследил, как двойник скидывает ботинки — бля, как?! вокруг август, жара пиздец, а он в чёрных шмотках как в броне, смотреть невозможно — и тяжело опирается плечом о дверной косяк.

Что-то странное было в выражении лица и взгляде.

— Я нашёл ублюдка, — только и сказал он.

К тому моменту от душевного равновесия остались лишь жалкие лоскуты. Всегда не вовремя, всегда в тот момент, когда Луис был наиболее уязвим или наоборот, счастлив, это начиналось заново. Просто в какой-то момент приходило уведомление на смартфон, и жизнь сразу же превращалась в ад.

Луис всеми возможными способами скрывал эту страшную срань от всех два десятилетия, но в этот раз всё было иначе.

«вернулся, пидор? видел тебя в элэй, заходи, поебёмся, я знаю что тебе нравится пожёстче»

Луис не понимал, как именно его находят. Он блокировал его на одном аккаунте, но он создавал новый и писал оттуда. Каждый раз всё более грязные и мерзкие вещи, постоянно напоминая и никогда не давая покоя. То, что случилось с ним в шестнадцать, он не хотел вспоминать, Луису стоило огромных усилий забыть этот пиздец, переступить через него и пытаться жить дальше, но монстр из прошлого охотился за ним, выслеживал, настигал и бил именно в тот момент, когда Луис был меньше всего готов к удару. Наверное, так продолжалось бы годами, если бы двойник не спалил его, когда он ночью душил себя подушкой, пытаясь заглушить рыдания.

Он даже не стал спрашивать. Просто опустился рядом, забрал смартфон, прочитал всю эту срань до последнего сообщения, а потом глубоко вздохнул, вытянулся рядом с ним и обнял со спины. Долго-долго молчал, поглаживая по голове, а потом тихо выдохнул за ухом:

— Почему не сказал раньше?

И Луис сдался. Развернувшись к нему, всхлипнул, прижался к нему и заскулил в тёплое горло:

— Я чувствую себя таким грязным, что ты даже представить себе не можешь, вот почему.

Ну вот. Он сказал это вслух. Признался. Обратной дороги больше не будет, Луис знал, как это бывает: если что-то признаешь и говоришь об этом кому-то, оно становится реальным и начинает разрушать всё вокруг тебя. Всю его жизнь люди лгали, уверяя, будто могут остаться рядом, но узнавая чуть больше о нём, неизменно уходили. Или говорили, что больше не хотят знать. В том, что двойник пробыл с ним так долго, была какая-то злая и печальная ирония: только ему оказалось по силам принять себя вот таким.

Вот только не всегда, ха-ха.

Вопреки его опасениям после сказанного двойник не отвернулся, не поднялся и не ушёл, только замер на несколько мгновений, видимо, охуевая с того, насколько Луис был отвратительно гадкой мразью, запятнанной и испорченной, а потом вдруг прошептал:

— Ну ты чего. Я никогда не считал тебя грязным, даже в мыслях не было.

Некоторое время двойник просто лежал рядом и обнимал, размеренно гладя по напряжённой спине и плечам. Луис старался выровнять дыхание и не реветь, но получалось откровенно хуёво; двойник молчал, милосердно позволяя успокоиться и вслушиваясь в тихий шум песка, который ветер время от времени швырял в стёкла. Даже спустя несколько дней после их эпического мордобоя и выяснения отношений ебучая буря и не думала стихать, пиздец, каким образом его убогая конура ещё не развалилась, оставалось одной из непознанных загадок вселенной.

Смартфон завибрировал снова. Луис сразу как-то затих, задержал дыхание. Каждое сообщение теперь было как игра в сапёра — хуй знает, что там, друзья, ворчливое беспокойство от матери, которая понятия не имела, куда Луис опять проебался, или вот этот вот кошмар. Он уже собирался подняться и глянуть, что там, но двойник лишь прижал к себе крепче.

— Лежи. Ты совсем себя измотал, тебе нужно хотя бы немного отдохнуть. А потом мы вместе решим, что с этим делать. Ты и я, слышишь? — тихий, гипнотический голос действовал не хуже транквилизатора и обезболивающего одновременно. — Не бойся. Я найду его.

Нос был забит настолько сильно, что дышать получалось только ртом, на переносицу давило, в голове медленно и неторопливо начинала пульсировать тупая боль. Луис всхлипнул, спрятал лицо у двойника на груди. Нужно было не терять времени и быстро соображать, пока в голову злого ебала не пришла мысль действовать радикально, но все мысли стягивались в одну: что с ним будет, если вся эта дрянь не прекратится? Прятать от себя и окружающих, пока это не доломает его окончательно? Говорить себе и остальным, что ничего не происходит, имитировать ситуацию всёвпорядке и нагло лгать себе, повторяя — он взрослый мужчина, он не жертва, он сильный, он не может быть жертвой? День за днём ждать, когда придёт следующее сообщение и ловить панические атаки каждый раз, когда загорается дисплей?

— Чего хочешь ты сам? — вдруг раздалось над ухом.

Тёплая, тяжёлая ладонь мягко, почти осторожно легла на затылок. Видимо, двойник что-то уловил в хаотичных мыслях или почувствовал, как накрывает новая волна истерики, вот и спросил, Луис всё равно, как ни старался закрываться от него, неизменно проигрывал и раскрывался в ответ. Иногда подобное внимание и чувствительность двойника приводили в бешенство, в конце концов, какие-то личные границы должны существовать даже у них, но сейчас Луис измотал себя настолько, что на возмущение попросту не хватило сил.

Повторяй себе чаще, что ты и правда можешь сопротивляться, подумал он. Вместе с опустошением тяжёлой, страшной поступью пришла слепая жалость к себе.

Двойник погладил по голове, лёг так, чтобы их лица оказались на одном уровне, поймал его взгляд. В непроницаемо-чёрных в окружающем сумраке глазах не было даже намёка на отвращение, презрение или осуждение, которого Луис так боялся.

— Это не жалость, я знаю. Никто в здравом уме не будет тебя винить, — он зарылся пальцами в волосы, пропустил пряди сквозь них, повторил размеренные движения снова, снова, снова. — Эй. Тебе ведь очень больно. Хочешь, чтобы эта боль ушла?

Луис почувствовал, как его медленно и неотвратимо накрывает. Даже в таком состоянии он понимал, что в вопросе кроется совершенно иной смысл: боль всегда шла рука об руку с ними, двойник прекрасно это знал и спрашивал совершенно о другом. Для него разные способы побега были в новинку, сам он действовал всегда быстро, точно и до изящества жестоко. Сбегать от проблем — прерогатива Луиса. Встречать их лицом к лицу с выкидным ножом в руке — прерогатива двойника. И сейчас он спрашивал не о том, как сбежать, а о том, готов ли Луис попытаться решить всё раз и навсегда.

Двойник ждал, неотрывно глядя в глаза. Луису хотелось отвернуться, отвести взгляд, как угодно, но что-то внутри противилось. Может быть, он и правда этого хотел?

— Хочу, — наконец прошептал Луис. — Очень хочу, пожалуйста, сделай так, чтобы всё это прекратилось. Я не могу так больше. Сделаешь?

Двойник улыбнулся; Луис не удержался, поднял руку, нежно очертил губы кончиками пальцев, замер, когда тот аккуратно накрыл его ладонь своей, поцеловал подушечки, а затем тихо ответил:

— Сделаю. Ну конечно сделаю. Всё, что захочешь, мой хороший.

— Ты… спасибо. Спасибо тебе.

Луис, наверное, впервые поблагодарил его словами через рот. Двойник, задумчиво кивнув, несколько раз провёл ладонью по спине, а затем прижал к себе покрепче и натянул на него тонкое покрывало. Луис свернулся у него под боком в клубок, уткнулся лицом в шею и окончательно затих, поглаживая подушечками пальцев щёку. Теперь они так часто прикасались друг к другу, словно хотели наверстать всё, что упустили за долгие четыре месяца разрыва.

За всю жизнь.

— Я найду его. Больше эта сука не испортит тебе жизнь, клянусь, — он наклонился, прижался губами к волосам и искренне попросил: — Пообещаешь мне, что когда мы встретимся лицом к лицу, ты будешь рядом со мной?

И Луис пообещал.

Двойник нашёл его дней через пять. Он так и не объяснил, как именно это сделал, и Луис даже не стал спрашивать. Словно если бы он не узнал, то ответственность за подписанный смертный приговор магическим образом исчезла, позволив спокойно жить дальше и не душить себя по ночам подушкой. Лишь в одном Луис ни на секунду не сомневался: двойник приложил все усилия и задействовал все свои способности, чтобы выследить эту мразь. Это был стилет, который безошибочно нашёл цель, и всё что было нужно — метнуть его в нужный момент без колебаний.

— Он в Сан-Франциско, — двойник отлип от дверного косяка, подошёл к дивану и опустился на подлокотник. Луис молча проводил его взглядом, сощурился, когда исколотая татуировками кисть сжалась в кулак и разжалась, медленно и со вкусом. Он уже внутренне готовился, представляя, как этот кулак будет сминать плоть и разрывать кожу лица на части. — К ночи будем там, если выезжать прямо сейчас.

— Ты уже назначил встречу? Ты уверен... — свой голос он не узнал. Во рту разлилась горечь, Луис облизал моментально пересохшие губы. — Ты уверен, что это он?

Двойник медленно повернулся к нему, сощурился, поймал взгляд. Глаза его потемнели, колодцы зрачков ловили и пожирали блики. Чудовище смотрело ему в лицо, и в этом выражении не было ничего человеческого.

— Да. Показать фото?

Луис не ответил, лишь указал взглядом на куртку. Двойник извлёк из кармана смартфон, в несколько движений нашёл нужную фотографию и развернул дисплей к нему. Несколько секунд Луис разглядывал человека, который убил его душу, а потом отвернулся и уставился невидящим взглядом в окно.

За все эти годы он практически не изменился.

— Я выбрал очень хорошее место. Всё подготовил ещё вчера. Ночью обещают дождь, если начнётся, считай, что повезло вдвойне, смоет все следы... Луис? — позвал его двойник. — Мягкий?

За окном раскидывалась пустыня, статичная, молчаливая и бесконечная. Мать как-то сказала ему, что в Мохаве нет времени. Пройдёт сто лет, умрёт и она, и Луис, и его брат с сестрой, а Мохаве останется, и будет оставаться до тех пор, пока на земле не останется ни одного человека. А потом продолжит жить дальше, избавившись от человеческого присутствия, лишнего и ненужного. Луис испугался, он был ребёнком, глупым и впечатлительным, но с возрастом понял, что она права. Времени здесь не было. В отличие от несовершенного человеческого восприятия, пустыне оно попросту не было нужно, и она равнодушно отбирала время у всего, что в неё попадало. Рядом с ним мелькнула чёрная тень; Луис часто-часто заморгал, пытаясь избавиться от крохотной соринки, царапавшей нежные ткани глаза, и когда снова сфокусировал взгляд, двойник уже был перед ним, на полу, и пытливо заглядывал в лицо. Горячие ладони легли поверх колен, уверенно сжали плоть и кости под плотной тканью. Луис посмотрел двойнику в глаза и понял, что медленно тонет в свете двух чёрных солнц и потемневшей от горя дымчатой синеве. Никакого осуждения. Никакого давления. Двойник спрашивал его здесь и сейчас, хочет ли Луис выбраться из западни, в которую он сам себя загнал.

Они могли бы остаться здесь вдвоём, посреди пустыни, вне времени, вне мира, который приносил им обоим столько боли. Никто бы их не нашёл, никто бы не потревожил и не разлучил. Луис понимал, что дальше бежать от себя невозможно, но здесь, в жаркой и душной пустоте, всё ещё сохранялась иллюзия, что всё это происходит не с ним.

Отрицание было приятным, почти обезболивающим. Может, он и правда был хорош в музыке и отвратителен в отношениях, но в искусстве самообмана Луису определённо не было равных.

— Можем и подождать, — двойник прошептал это так мягко, как смог, и Луис был ему за это невероятно благодарен. — Найдём его, когда будем готовы, ты и я. И не важно, когда именно, главное, чтобы ты этого хотел.

Ветер колыхал тонкие полупрозрачные занавески, белая ткань покрывалась рябью, словно вода. Когда оцепенение немного спало, Луис заметил, что вершины гор вдалеке уже начали покрываться багрянцем. Двойник был прав, если они отправятся прямо сейчас, то к середине ночи всё будет кончено. А если вселенная и правда исправляет ошибки, то дождь обеспечит им надёжное прикрытие и отсутствие следов. В том, что жертв двойника никто и никогда не найдёт, Луис даже не сомневался. Игнорируя и прячась от подобных мыслей, где-то в глубине души он всегда знал, что двойник — если спросить его об этом, конечно, — с огромной радостью сказал бы, что никто и никогда не учил его подобному. Луис сам подарил ему это. Позволил худшим желаниям и способностям, живущим на огромной чёрной глубине, подняться и воплотиться в нём.

Луис чуть наклонил к нему голову и прикрыл глаза. Если не сейчас, то какая разница, когда? Он всё равно никогда не будет к этому готов.

— Я хочу, — говорить было тяжело, горло пересохло, а язык казался отлитым из свинца, но Луис всё равно собрал силы и медленно, твёрдо проговорил: — Я хочу, чтобы ты задушил его собственными руками. Хочу видеть его лицо. Я хочу посмотреть ему в глаза, чтобы он понял, кто его убил.

Двойник замер, стиснув его колени сильнее, и распахнул глаза. Во взгляде, где восхищение мешалось в равной степени с ужасом и предвкушением, едва заметно плескалось нечто страшное. Обхватив скулы Луиса руками, он потянулся к нему и тихо прошептал:

— Иди ко мне.

Покорно наклонившись и позволив себя обнять, Луис вдруг почувствовал, что двойнику очень больно. Настолько, что он не признаётся в этом даже себе. Каким-то невероятным образом Луис всё же поднял тяжёлые руки и обнял в ответ, медленно, словно тело совсем не слушалось, погладил по напряжённой спине и волосам, а затем устроил подбородок на плече.

— Можно мне взять твой выкидной нож? — так же тихо спросил он, глядя, как ветер продолжает трепать невесомую ткань, искажая её ровное полотно в лёгких, изящных волнах. — Просто так, на всякий случай.

Кивнув вместо согласия, двойник сжал его крепче.

— Мне очень страшно, Луис, — прошептал он. — Так страшно.

Двойник прижался щекой к его волосам и закрыл глаза. Луис почти физически ощутил, что внутри двойника сейчас всё переворачивается и дробится на части: всего на одно крохотное мгновение, короче, чем тратится на выдох, он почувствовал, как в него вцепились с невиданной силой.

— Я знаю, — ответил двойник, поглаживая по голове. — Мне тоже, мой хороший.

*

Когда они, точно воры, забрались в дом, все чувства сразу же обострились. Он очень надеялся, что все давно спят — по крайней мере, мелкий пиздюк ему клятвенно пообещал, что всё пройдёт отлично — но всё равно ступал так тихо, как мог. Пол под ногами скрипел как последняя сука, казалось, шум стоял такой, что слышно было на другом конце улицы.

Затея с самого начала была хреновой. Они играли в неглубоком песчаном карьере на окраине города, веселясь и дурачась, пока Луис не свалился вниз. Двойнику моментально стало не до смеха, он насмерть перепугался и бросился за ним, но неудачно оступился, спускаясь слишком быстро, и полетел следом, как последний лузер, приземлившись аккурат рядом с ним. Это было попросту смешно: мелкий пиздюк отделался лишь парой ссадин и угодил ебалом в песок, двойник же нехорошо подвернул ногу, и теперь страдал, хромая и медленно тащась за Луисом, который не придумал ничего лучше, чем привести к себе домой. Он раз сто ему сказал, что идея плохая, он не сможет тихо прокрасться через весь дом, подняться по лестнице и добраться до нужной комнаты, но Луис даже слушать не стал. Довёл до дома, попросил спрятаться где-нибудь неподалёку, а потом дождался темноты, тихо спустился вниз и отпер дверь.

Двойник чудовищно устал, нога пылала от боли, ругался он теперь исключительно на автомате, беззлобно и беспомощно. Луис всё равно не слушал, упрямо вёл за собой и на вопрос, почему нельзя было залезть в окно, отказывался отвечать.

Их окружала темнота, плотная и душная, едва разбавляемая слабым лунным светом, льющимся из окон. Двойник щурился, силясь разглядеть очертания предметов, Луис не помогал, упорно волоча его за собой и натыкаясь на мебель. Под ноги попалась какая-то срань, наверное, что-то из вещей других малолетних дебилов; споткнувшись, двойник замер и едва не навернулся, когда Луис неожиданно сильно потянул за руку. Что-то выпало из кармана и оглушительно ёбнулось на пол.

Да блядь!

— Давай, пошли! — быстро прошептал Луис. — Совсем немного осталось!

Двойник аккуратно, но уверенно потянул его обратно, наклонился и покачал головой:

— Нет. Хуёвая идея, слишком сильно шумим. Надо было лезть через окно, как я говорил, — он быстро огляделся и на мгновение задержал дыхание, прислушиваясь. Если кто-то сейчас встанет посмотреть, что там происходит на кухне, это будет катастрофа. — Вот хули тебе не сиделось наверху? А, Луис?

Луис посмотрел на него из-под отросшей чёлки. В обманчиво виноватом взгляде в равной степени мешались и страх, и упрямство, и веселье. Всё, пизда, не отговорит теперь, он уже был знаком с таким взглядом и имел с этим дело.

— Хотел пустить тебя через дверь, как нормального человека, — очень тихо прошептал он. — А то вдруг ты вампир?

— Ты не серьёзно.

— Серьёзно! Пойдёшь или нет?

— Может, всё-таки скажешь, зачем?

— Нужно!

Двойник смерил его снисходительным взглядом и поджал губы. Выпрямившись, он отпустил Луиса, демонстративно скрестил руки на груди и заносчиво задрал подбородок. Не на того напал, пиздюк. Он умел добиваться результатов и без помощи кулаков.

Луис сразу опустил плечи, немного помялся, а потом вдруг поднялся на носочки, схватился за рукава куртки и потянул на себя. Двойник присел перед ним, и Луис, вцепившись в него, крепче сжал пальцы и доверительно зашептал:

— Мне страшно. Кажется, что там, в темноте, кто-то есть. А ты страшнее любого монстра. Если останешься в моей комнате, там точно будет безопасно. И тебе не придётся жить на улице.

Двойник удивлённо приподнял брови:

— Но я не живу на улице...

— Ну хоть ты мне не ври, — Луис очаровательно нежно ткнул кулаком в плечо и строго посмотрел в глаза. Как двойник не заржал, так и осталось для него секретом. — Ты где-то прячешься, но я знаю, что дома у тебя нет. Ты… ты можешь жить в моей комнате, всё равно никто туда не заходит, — он несколько раз моргнул и прошептал совсем тихо: — Я могу спать на полу. Хочешь?

Двойник прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Это было несправедливо. Двенадцатилетние дети не должны спать на полу, не должны выдумывать своих взрослых двойников для защиты от монстров и не должны быть такими одинокими и никому не нужными, хотел сказать он, но слова застряли в горле.

— Не хочу, — наконец ответил он. — Мне хватит места под кроватью. Выгоню оттуда твоих чудовищ и буду спать там.

Луис широко улыбнулся, обнажая зубы, и потянул за собой:

— Тогда ты будешь моим чудовищем! Пошли, пока никто не встал!

Двойник кивнул, поднялся, взял Луиса за руку и уже собирался двинуться за ним, как внезапно уловил едва слышный скрип половиц в соседней комнате. Они моментально замерли на месте, вцепившись друг в друга, как перепуганные дети. Шорох и скрип донеслись снова: кто-то очень-очень тихо крался с той стороны к двери, намереваясь выглянуть и узнать, кто шумит. Двойник бросил взгляд на лестницу и понял, что при всём желании и проворстве не дохромает до второго этажа вовремя. Луис крепко стиснул его ладонь в своей, инстинктивно делая шаг назад и прячась за его спиной. Счёт шёл на секунды.

Дверь бесшумно приоткрылась. Двойник всего мгновение смотрел на узкий тёмный проём, а затем резко метнулся в сторону.

— Прячься за креслом, быстро! — выдохнул двойник, — Прячься, я сказал!

Луис бесшумно скользнул под руку, живо пересёк крохотную гостиную и спрятался; двойник медленно выпрямился и начал очень осторожно пятиться ко входной двери. Он знал, что ключи всё ещё торчат в замке, и когда пальцы наконец нащупали прохладный металл, начал медленно поворачивать их, молясь матери-тьме, чтобы успеть.

Но он не успел.

В сгустившейся концентрированной тишине раздался оглушительный щелчок. Двойник застыл, чувствуя, как тело парализует от ужаса — а затем живо развернулся к двери и принялся дёргать за ебучий ключ, намертво застрявшей в старом замке. Он скорее почувствовал, чем услышал, как дверь за спиной с громоподобным хлопком распахивается, ударяясь о стену, и как кто-то бежит через всю комнату прямиком на кухню.

— Ну давай же, давай! Открывайся!

— Стой на месте, ублюдок, или я прикончу тебя!

Пальцы скользили, проклятый замок не хотел поддаваться; двойник не выдержал, зарычал и изо всех сил надавил на ключ, сдирая кожу до крови. В голове пульсировала лишь одна мысль: если сейчас кто-то включит свет, ему пизда.

— Открывайся, открывайся, сука!

— Я вызову полицию!

Из кухни послышался шум переворачиваемой мебели: громкий, торопливый грохот распахивающихся кухонных шкафчиков, звон кружек, приглушённый шорох, бряцанье посуды и…

Двойник уловил этот несравнимый ни с чем металлический лязг и моментально запаниковал. Он отступил на шаг, второй, а потом со всей силы всадил здоровой ногой по двери.

Грохот раздался такой, словно кто-то взорвал пачку динамита. Он обернулся всего на долю секунды, и тут же понял, что второго шанса не будет — мать Луиса стояла в проёме между кухней и гостиной и уже замахивалась для броска, громко вопя, что сейчас вызовет легавых. В её тонкой, но сильной руке что-то блеснуло, резанув по глазам.

ВОТ ДЕРЬМО.

Замок натужно затрещал, паника и адреналин придали сил, и когда двойнику наконец удалось высадить хлипкую дверь к чёрту, в него уже летел нож. Двойник едва успел выскочить наружу и с силой захлопнуть дверь, прежде чем он с глухим стуком вонзился в дерево и под собственным весом грохнулся на пол. Практически вылетев на середину улицы, двойник быстро-быстро захромал в сторону соседнего дома, в спасительную темноту и тишину под оглушительные вопли матери Луиса, и его громкий, испуганный плач.

*

В Сан-Франциско они приехали поздно вечером, когда солнце уже скрылось за горизонтом, и на город навалились тяжелые и душные предгрозовые сумерки. Небо заволокло огромными облаками, рваными и грузными; Луис не сводил с них взгляда с тех пор, как они пересекли черту города, всё смотрел и смотрел, как небо перед грозой темнеет и набухает, пока однообразные мрачные серые и сизые цвета не начали расплываться перед глазами. Отвратительное тревожное ощущение, что всё пойдёт наперекосяк, не отпускало с самого начала поездки, и Луис отчаянно надеялся, что в итоге всё это просто окажется дурным и не в меру реалистичным сном. Реальность, к сожалению, была сегодня на удивление безжалостной.

Они въехали в какую-то тёмную и узкую подворотню, немного попетляли между невысокими зданиями, нависающими над ними и смотрящими бездонными провалами окон, и наконец остановились, совершенно внезапно выехав в довольно широкий проход между домами.

— Приехали, — негромко сказал двойник, останавливаясь у стены, изрисованной безвкусным граффити. Луис, разглядывая местность в свете фар, поморщился. Даже он смог бы лучше. — Ну, как тебе?

Двойник нисколько не шутил, сказав, что выбрал отличное место: тёмная и безлюдная подворотня далеко от центра города, окруженная с двух сторон домами, скалилась чернеющими провалами пустых окон и щерилась мусором и пыльной редкой травой. Луис молча вышел из машины, захлопнул дверь и осмотрелся — да, действительно хорошо. Тихо, темно. Место оказалось абсолютно заброшенным, скорее всего, городские власти давно положили на трущобы большой жирный болт, и люди просто начали использовать место в качестве свалки. Сверху закапало; задрав голову, он глубоко вдохнул пыльный и душный воздух и прикрыл глаза, когда на лицо упало несколько тяжёлых крупных капель.

Ну вот, они здесь. Обратной дороги нет. Вот бы ещё не мутило так сильно.

— Здесь очень тихо, — наконец сказал он. — Ты был прав, место хорошее. Если повезёт, на выезде нас вообще никто не заметит. Ты уверен, что он точно сюда придёт?

Двойник заглушил двигатель, выключил свет и выбрался следом за Луисом. Бегло окинув взглядом проход, он опёрся спиной о машину, неторопливо закурил и выпустил в пыльную сизую духоту облачко дыма.

— Придёт, даже не сомневайся, — Луис позавидовал его уверенности и хладнокровию. В отличие от двойника его практически трясло от беспокойства. — Он так долго тебя изматывал явно не для того, чтобы слиться в последний момент. Для его больного самоудовлетворения ты слишком желанная жертва, чтобы просто так от неё отказываться из-за всратого места встречи, поверь мне.

Луис отстранённо кивнул, передёрнув плечами от отвращения. Темнело очень быстро, цвета вокруг постепенно теряли насыщенность, начинали рябить и размывались. Где-то недалеко шумели проезжающие авто, далеко в конце подворотни тускло мигала красным светом издыхающая неоновая полоса. Всё это до боли напоминало трущобы Берлина.

— Что-то не так? — прямо спросил двойник.

Луис неохотно кивнул, подошёл к нему и устроился рядом. Несколько часов назад решение прикончить ублюдка было уверенным и непоколебимым, но потом сомнения изгрызли его настолько, что несколько раз Луис порывался попросить двойника остановиться и рвануть обратно, в уютную самоизоляцию, отрицание и эгоистичный самообман. Каждый раз он мысленно давал себе затрещину, и как только желание сбежать достигало какой-то критической отметки, он поворачивался к двойнику, сосредоточенно смотревшего на дорогу, и долго-долго смотрел на него. Двойник молчал, он ни слова не сказал за три с лишним часа езды, но каждый долбаный раз, когда Луис уже был готов открыть рот и попросить двинуть назад, протягивал к нему руку и уверенно стискивал ладонью колено.

Каким-то образом часть его уверенности передавалась и ему, но видят боги —действовало недолго.

— Да. Меня не покидает ощущение, что мы поступаем неправильно, — честно ответил он и поднял на двойника тревожный взгляд. — Я чувствую, что всё это закончится плохо.

Покосившись на него, двойник хмыкнул, но не озвучил давящую на них общую мысль: да, они приехали сюда, чтобы убивать, и собирались сделать это вдвоём. Двойник некоторое время молчал, перекатывая в голове приблизительные последствия, а затем задумчиво побарабанил пальцами по своему бедру внезапно задал вопрос, которого Луис так боялся:

— Ты никогда не думал о том, скольким людям, помимо тебя, этот уёбок сломал жизнь? Не обидел или унизил, а именно сломал — как тебе? Я ни за что не поверю, что за все эти годы ты у него был первым и последним.

Блядь.

— Ладно, давай по-другому, — видя его нежелание отвечать, двойник затянулся снова, помолчал пару секунд, затем продолжил: — Не думай о том, что хочешь отомстить. Лучше скажи: хотел бы ты, чтобы с кем-то ещё случилось то же, что и с тобой? По-твоему, это правильно?

Луис бросил на него мрачный взгляд, но потом, задумавшись, медленно покачал головой. Нет, не хотел. Он бы никому не пожелал подобного. Ни себе, ни взрослому человеку, ни, тем более, ребёнку.

— Видишь? Это не только для нас с тобой, — он затянулся в последний раз, затушил сигарету о растрескавшийся асфальт и, не глядя, кинул окурок обратно в пачку. Умное злое ебало. — Я не в восторге от того, к чему всё идёт. Но ты сам прекрасно знаешь, что такие люди не меняются и не останавливаются. Думай об этом что хочешь, но раз уж мы здесь, и раз уж ты согласился сюда приехать — доведём всё до конца.

— А если нас найдут? — Луис всё ещё пытался слабо возражать, но в глубине души уже знал, что сдался. — Будем бегать всю жизнь?

Двойник повернулся к нему, очень внимательно посмотрел в глаза. Луис всё же попытался отвести взгляд, абстрагироваться от его слов и возразить хоть чем-то весомым, но понимал, что нечем. Двойник был прав, и Луис опять предсказуемо наебался: способность этого чудовища убеждать в своей правоте всегда вызывала у него одновременно восхищение и отвращение. Неужели Луис сам был таким, и двойник просто взял это от него?

— Не найдут, — в его голосе сквозила непоколебимость и незыблемая уверенность. Вот бы и ему такую же. — Никто не нашёл меня в Берлине, не найдут и здесь.

Луис мрачно усмехнулся.

— С чего ты взял?

Двойник растянул губы в нехорошем оскале и отвернулся. А потом вдруг выдал:

— Если бы могли, нашли бы меня ещё тогда, в Окленде.

Внезапно Луис напрягся. Что-то не сходилось. Он совершенно точно знал, что за все четыре месяца в Окленде двойник никого не тронул — Луис запретил ему убивать ещё в Берлине, и он сам ему поклялся, причин сомневаться в его словах не было. Он никогда не лгал Луису. Ни при каких обстоятельствах, что бы он ни делал, что бы ни происходило. Память молчала, но что-то в интонациях и словах двойника всколыхнуло из её глубин, и помимо воли проступили странные, смутные и смазанные образы. Дом матери, распахнутая дверь в его комнату. Тёплый свет ночника. Бросив на двойника хмурый взгляд исподлобья, Луис попытался вспомнить. Очень, блядь, вовремя.

Тогда — это... когда? Не сейчас, не два года назад, не пять — но когда?

Дом матери, на улице жара, невыносимая и душная. Распахнутая дверь в его комнату, по столу разбросаны отвратительные рисунки. Тёплый свет ночника, в окна льётся оранжевая муть фонарей, и ему страшно. Сначала простое беспокойство, потом тревога, потом — страх. Шум в гостиной, крики, топот, угрозы, ночная духота, стрёкот насекомых, он бежит, он на самом крыльце, он прячется, входная дверь распахивается, и... и...

Но ведь он точно знал, что двойника тогда не могло бы...

Луис решительно развернулся и уже набрал в грудь воздуха, чтобы спросить, но не успел. Двойник резко вскинулся, глядя куда-то в темноту подворотни, жестом заставил замолчать и прислушался. А затем больно толкнул в плечо и тихо прошипел:

— Прячься! Быстро! Сиди тихо и не высовывайся!

Луис живо кинулся к небольшому узкому проёму между домами в нескольких метрах от них, отчаянно надеясь, что его не успели заметить. Втиснувшись в проход, он отступил на несколько шагов в темноту и замер, вжимаясь спиной в стену. Сердце забилось как бешеное, пиздец, неужели это происходит на самом деле? Где-то недалеко раздался приглушённый звук шагов, и Луис задержал дыхание, чувствуя, как холодеют кисти и стопы, и как по всему телу разливается неприятное, холодное оцепенение. Только, блядь, не это. Шаги раздавались всё ближе, накатывала паника, и он держался изо всех сил, отчаянно пытаясь не позволить ей перехватить контроль над поплывшим разумом и перехлёстывающими через край эмоциями.

Подонок был здесь. Монстр, который сломал его когда-то, пришёл за ним снова.

Луис настолько сосредоточился на подавлении страха и взбесившихся мыслей, что не заметил, как мимо него быстро промелькнула высокая фигура. Едва не вздрогнув, он застыл на несколько бесконечно долгих мгновений, а потом бесшумно, невообразимо медленно отделился от стены и очень осторожно выглянул из укрытия. Ублюдок прошёл мимо, совершенно его не заметив, и быстро направился к двойнику, полностью уверенный, что перед ним стоит очень тупой виктимный идиот, который только и ждёт, когда его выебут пожёстче. Из-за плотного сумрака, едва разбавляемого отсветами подыхающей лампы в конце прохода, было трудно что-либо разглядеть, но Луису и не требовалось. Память живо воскресила образ, и он по-прежнему был худым, красивым и высоким, темноволосым, немного сутулым и невероятно, невообразимо жутким.

Заставив себя оторвать взгляд от худой спины, он перевёл взгляд на двойника — и не поверил глазам, насколько сильно тот преобразился. Это было не чудовище из подсознания — Луис вдруг увидел себя самого, глупого, сомневающегося во всём, обычного неуверенного и тревожного шестнадцатилетнего подростка, который всего лишь решил попробовать вмазаться и трахнуться с парнем чуть постарше и опытнее. Не желая и не ожидая ничего плохого. Даже на секунду не представляя, что с ним может случиться что-то жуткое. Что-то страшное.

— Смотри-ка, кто это у нас тут.

Луиса прошиб холодный пот. Глядя на себя со стороны, он медленно проваливался в бездну, оцепенение сковывало мышцы и выедало разум, тело отказывалось повиноваться. Даже голос не изменился. Тихий, вкрадчивый, уверенный, самодовольный. Этот голос снился ему в кошмарах и выбивал из-под ног землю от одного лишь воспоминания. Господи, какой кошмар.

— А ты всё такой же красавчик, а? — он откинул голову, любуясь двойником, а потом наклонился над ним и негромко проговорил: — Только бёдра стали шире. Ну, какие у нас планы?

Длинные пальцы собственнически пробежали по скулам двойника, огладили губы. Луис не видел лица, но знал, что подонок улыбается. С ним он тоже улыбался.

К горлу вдруг подкатила тошнота. Внутри него что-то щёлкнуло, и Луис накрепко стиснул зубы, тихо-тихо вдохнул и выдохнул, борясь с желанием вылететь к ним и свернуть уёбку шею. Кулаки сжались сами собой, мысли метались между импульсом и инертностью. Да что за ебучая хуйня, сосредоточься, блядь, соберись, сознание должно быть чистым, ты должен держать ярость под контролем, ты давно не ребёнок, взрослый мужик уже, щетина с проседью нахуй, ну же! Ну!

— Ты сделал, как я сказал? — вдруг спросил двойник.

Луис вскинулся и удивлённо посмотрел на него. Подонок кивнул, приблизился к нему совсем вплотную, положил руки ему на бёдра. Что, сейчас?!

— Конечно. Я уважаю твою приватность, в конце концов, зачем давать фанбазе повод для сплетен, да? — слышно было не очень хорошо, но даже на таком расстоянии Луис уловил нотки насмешки в его голосе. — Не волнуйся, никто не знает, что мы здесь, и чем мы собираемся заняться. Мы совершенно одни.

Двойник слегка наклонил голову вбок, выглядывая из-за чужого плеча. Когда их взгляды пересеклись, Луис вдруг понял: сейчас.

— Хорошо, — прошептал он одними губами и перевёл взгляд на монстра. — Ну что, поцелуешь меня? Или... хочешь, чтобы я сразу отсосал?

Худые, почти изящные кисти провели по бокам, по груди, легли на его плечи. Луис сразу же подобрался, пальцы инстинктивно скользнули в карман и обхватили рукоять, он даже не заметил. От тревоги и сомнений, душивших его неимоверное количество времени, вдруг не осталось и следа, стоило ему увидеть эту омерзительную во всех смыслах картину.

— Нам совершенно некуда торопиться. У нас впереди долгая ночь, — низким голосом проурчал он и наклонился для поцелуя.

Луис сжал выкидной нож крепче, и он ощущался в ладони абсолютно естественно, словно Луис был для этого рождён.

Сейчас.

— Я знаю. Правда, для тебя она будет намного короче, уёбок, — двойник, резко изменившись в лице, замер на пару секунд, разглядывая удивлённого такой резкой переменой подонка, а потом вдруг оскалился, обнажая зубы, и поприветствовал его излюбленным приёмом — запрокинул голову и со всей силы уебал лбом в переносицу.

И в этот момент Луис понял, что абсолютно всё пошло наперекосяк.

Всё произошло очень быстро. Резко оттолкнув его от себя, подонок со всей силы всадил ботинком по голени. Двойник всего на мгновение потерял равновесие — но хватило и этого секундного промедления: коротко двинув кулаком в ухо, ублюдок набросился на него, с размаха ударил в солнечное сплетение, раз, второй, а затем снова отшвырнул от себя. Двойник шумно и резко выдохнул, складываясь пополам от боли, отступил на ещё один шаг и сразу же получил удар в челюсть. Луис помнил, о чём говорил двойник — не лезь, сам разберусь, чёртово злое ебало был абсолютно уверен в своих силах, и Луис был уверен, и оставался бы на месте, если бы всё не повернулось вот так.

Они снова сцепились на несколько секунд, но Луис уже понял, к чему всё идёт. В нависшей тишине он стоял и молча наблюдал, как подонок оттеснил двойника к стене и, намертво зажав между твёрдым бетоном и своим телом, схватил за горло широкой ладонью, крепко сжал, не позволяя двинуться, и потянулся другой рукой к карману куртки. Хватая ртом воздух, двойник вцепился в тонкие, сильные пальцы, сдавленно, по-звериному зарычал, попытался ударить коленом — бесполезно, эта мразь оказалась куда сильнее. Стискивая двойника за горло, подонок наконец смог вытащить что-то из кармана, и в слабом, тусклом свете блеснуло металлическим и острым.

Луис не колебался ни секунды. Все его нравственные ориентиры и моральные принципы вдруг исчезли. Исчез какой-либо намёк на страх. Реальность со всем своим многообразием, неоднозначностью, сложностью, двойными стандартами и оттенками серого выгорела до основания и стянулась до простого уравнения: если он сейчас не вмешается, подонок его убьёт.

Он убьёт его Луиса.

Луис кинулся к ним, даже не раздумывая. Мысли и эмоции выключились, остались только два тёмных силуэта прямо перед ним. Подлетев со спины, он одной рукой схватил ублюдка за горло, резко дёрнул на себя, оттаскивая от двойника, и со всего размаха всадил в спину выкидной нож.

С силой потянув на себя, Луис задрал ему голову почти под неестественным углом, заглядывая в лицо. Монстр, убивший в нём столько хорошего на целых двадцать лет, распахнул рот в немом крике, разжал пальцы, отпуская двойника и быстро, хрипло и шумно начал хватать ртом воздух, пытаясь набрать его в грудь. В глазах застыло удивление пополам с шоком, когда он осознал, кто стоит над ним; Луис зажал ему рот ладонью, крепко и сильно, и, жёстко зафиксировав подонка в захвате и не сводя взгляда с распахнутых от изумления глаз, ударил его ещё раз.

За них всех.

А потом ещё.

За него.

И ещё.

За себя.

Пятого удара не потребовалось. Луис убрал ладонь, глядя как огромные, распахнутые от ужаса тёмно-карие глаза медленно стекленеют, как расширяются мёртвые колодцы зрачков, как красивое, привлекательное лицо теряет какое-либо выражение, и как осознание, кто его убил, медленно исчезает из взгляда вместе с жизнью. Тяжёлое тело вдруг обрело вес, реальность вокруг них — плотность, звук, цвета и прочие характеристики, Луис только сейчас почувствовал, как хлещет холодный дождь и как по руке и груди медленно растекается горячее мокрое пятно, и всё смотрел и смотрел, не мигая, не двигаясь, не в силах оторвать взгляд от застывшего лица.

Он сделал это.

— Луис, — хрипло позвал двойник. Он был совсем рядом, застыв как изваяние, и охуевше смотрел на него, не в силах поверить. — Ты…

Да. Он сделал это.

Луис почувствовал, как его затрясло. В полном потрясении он медленно опустил руку и почти сразу же инстинктивно сделал шаг назад, глядя, как безжизненное тело мешком валится на мокрый асфальт.

— Луис.

Всё было кончено. Он сделал это.

Воздуха вдруг стало катастрофически мало, словно он выгорел нахрен, он падал и не мог остановиться. Луис пошатнулся на нетвёрдых ногах, сделал ещё шаг назад, к стене — и вдруг зажмурился.

Он убил это чудовище.

Под закрытыми веками в полной темноте плескались красные цвета.

*

Бесконечные сухие земли равнодушной Мохаве сливались с безоблачным тёмно-золотым небом. Пылающее солнце неторопливо заходило за горизонт, утопая в пыли, тяжело и натужно дышало предпоследними языками пламени и безжалостно изливало расплавленный свет на миллионы акров бесплодных пустошей. Он дышал этим огнём, лёгкие горели от боли и жара, ноги его практически не держали, но он всё равно бежал, поднимая облака сухой пыли.

— Куда ты делся?

Заброшенный ветхий склад, затерянный среди точно таких же собратьев, хранивших в своих утробах разный ненужный хлам, обнаружился не сразу. Расшатанная дверь держалась на одном честном слове, и когда двойник резко распахнул её на себя, то чуть не сорвал нахрен с петель. Раздался глухой натруженный скрип несмазанных петель, и запах пыли, моторного масла и оранжевый полумрак дохнули на него прохладой и чем-то очень привычным.

Он бесстрашно зашёл внутрь, тихо прикрыл за собой дверь и щёлкнул задвижкой — не догадался запереться. Глупый. Глупый и мягкий.

Или знал, что двойник придёт.

— Уходи.

Луис прекрасно знал, кто пришёл, больше никто не смог бы прийти — никто не знал об этом месте, их маленьком секрете, их крохотной отдушине, их маленьком доме, их мире.

— Уходи! Уходи, я сказал!

Разбежался. Двойник уверенно прошёл вглубь склада, безошибочно угадывая, где придурок спрятался, обогнул стеллаж с полуразобранными двигателями, и медленно опустился на колени. Луис забился в самый дальний угол и отвернулся лицом к стене, старательно пряча его в ладонях. Наверное, ладонь на плече нихуя не успокоит, но двойник всё равно потянулся к нему, несильно сжал чужое плечо пальцами, чувствуя дрожь и что-то ещё. Такое… горькое.

— Иди ко мне.

Луис сжался в крохотный комок ещё сильнее, и двойник решительно пустил в ход силу. Отодрав трясущиеся ладони от лица, он схватил пальцами за мокрый подбородок, на котором едва проступила юношеская щетина, и требовательно повернул к себе. Внезапно он почувствовал, как скулы загораются болезненным огнём, повторяя пятна, уже набирающее насыщенный тёмный цвет на чужих щеках.

— Кто? — только и смог выдохнуть он.

Лучи умирающего солнечного света просачивались сквозь щели, пыль танцевала в них в своём тёплом сочувствии; полумрак был сухим и прохладным. Луис вдруг распахнул глаза, в этом резком контрасте такие тёмные, такие мокрые и такие печальные. Он уже не пытался вырваться, закрыться или оттолкнуть, просто беспомощно смотрел в лицо, застыв в ожидании. Двойнику мучительно захотелось вытереть слёзы, и он медленно заскользил пальцами по мокрым щекам, смутно улавливая чужую боль.

Наверняка пощёчины были что надо. Тяжёлая, сильная рука. Точно не женская.

— Она никогда мне не поверит, — вместо ответа выговорил Луис, и голос дрожал от плохо сдерживаемой горечи и отчаяния. — Никогда не поверит, что это был он.

Двойник тихо выругался. Блядь. Паскудство ебучее. Ну какого хуя, а? Куда она вообще смотрит, позорище, а не мать. Старательно подавляя злость, он сел рядом, прижимаясь спиной к пыльной стене и вытягивая ноги, обхватил Луиса за плечи и потянул к себе. Он поддался мгновенно, наверное, уже просто сил ни на что не было — и уткнулся влажным лицом в шею. Задержал дыхание на пару секунд, пытаясь как-то совладать с истерикой, а потом не выдержал и разрыдался, слепо тыкаясь мокрым носом и губами в ворот футболки, сжимая и разжимая кулаки и беспорядочно царапая пальцами по груди. В душе что-то перегорало, предохранители, наверное, плавились, и двойник спустя несколько мгновений совершенно спокойно прошептал:

— Больше этого не повторится, — помедлив, он всё же наклонил к нему голову и прижался подбородком к горячему лбу. — Клянусь.

Луис определённо уловил стальные нотки в его голосе, поэтому моментально вскинулся, резко поднял к нему перепуганное, побледневшее лицо и замотал головой.

— Н-не надо.

— Нет, — так же спокойно ответил двойник, спокойно выдержал умоляющий и испуганный взгляд, зная, что там, где-то глубоко за ним тихо тлело желание прошептать «сделай это». — Поднимать на тебя руку — вот чего не надо. Больше никто тебя не тронет, обещаю.

За отчётливым чувством страха и едким облаком обиды он смутно уловил безмолвную благодарность, отчаянное желание доверять, и слабый, едва заметный отпечаток чего-то не до конца оформившегося. Луис никогда не задумывался, почему слышит эти скрытые и не совсем осознанные чувства, напоминающие всего лишь отголоски, последние отзвуки или далёкое эхо. Злость, боль и отчаяние расходились от него волнами, выкрученные на максимальную громкость, они всегда ударялись о восприятие первыми, но нечто скрытое, не рождённое, тускло светилось за этим мощным щитом. Читать их всё ещё было легко, пока эмоции Луиса оставались такими чистыми, прекрасными и искренними; пройдёт ещё года два, и он научится их скрывать. Но не от него.

Луис немного успокоился, прикрыл глаза и снова устроил голову у него на груди. Двойнику вдруг захотелось прошептать: а хочешь, я его убью? хочешь, задушу на твоих глазах? хочешь, принесу тебе в жертву, хочешь, распотрошу от горла до кишок, хочешь, вырву его сердце голыми руками и брошу к твоим ногам? — но разумно промолчал, понимая, что тогда Луису будет ещё страшнее. Глупый же, не поймёт, что ради него он кому угодно свернёт шею. Или придумает что-нибудь пострашнее смерти.

— Иди домой, — наконец, негромко сказал он. Тишина вокруг них полнилась пылью и золотом витавших в воздухе пылинок. — Скоро станет холодно.

Луис почти незаметно покачал головой:

— Не хочу.

Двойник неожиданно задумался, насколько это «не хочу» относилось к нему, но сомнения полностью рассеялись, когда Луис осторожно, будто ожидая, что его оттолкнут, снова уткнулся носом в шею, смущённо потёрся о тёплую кожу и замер.

— Я хочу остаться с тобой, — одними губами прошептал он. — Можно?

Двойник застыл, боясь пошевелиться. Тёплое дыхание на шее опаляло кожу. Он знал почти всё, чего Луис хотел, но боялся сказать даже самому себе, если бы он хотел, он мог бы отследить каждую мысль, ещё даже не оформившуюся в сознании, каждое смутное желание, каждое чувство ещё в зародыше — но вот этого побаивался сам. Оно даже не обозначилось, не приняло форму и не родилось, у этого пока не было имени и направления, эмоциональных окрасок и тональностей, но будило тревожное чувство, что однажды случится что-то... неподвластное. Сильное, величественное и прекрасное. Неподконтрольное и разрушительное.

Саморазрушительное. Самоубийственное.

Невозможный мелкий придурок как будто не понимал, что над ними нависло. Ну конечно не понимал, знать обо всём, что глодало и разъедало его двойника изнутри, вообще не по его части, он ведь всего лишь подросток с не в меру сильным воображением. Луис прижался к нему сильнее, в поисках тепла и поддержки, обвил руками и притих. Ну и ладно. Глупый мальчишка. Мелкий пиздюк.

— Нельзя, — двойник покачал головой, мягко отстранил от себя и заглянул в грустное лицо. — Мать с ума сойдёт, будет искать, потом влетит ещё больше, не надо всё усугублять.

Луис всхлипнул, снова потянулся к нему и свернулся калачиком у него в руках.

— Я не хочу домой, я не знаю, что там со мной сделают, — кудрявая голова покоилась на коленях, и двойник взмолился мирозданию и всем высшим силам дать ему больше терпения, чтобы не сорваться и не наделать какой-нибудь непростительной хуйни. — Мне так страшно. Пожалуйста, не оставляй меня одного, ладно? Я там никому не нужен, а здесь мне хорошо, можно я останусь с тобой?

Тёплая ладонь, мягко гладящая по боку, жгла кожу даже сквозь плотную ткань ветровки. Двойник едва ли уловил тот момент, когда его собственные пальцы легли на затылок Луиса; погладив по волосам, он наклонился к нему и прикрыл глаза. С Луисом действительно было хорошо, в его присутствии мысли успокаивались, и на него находило какое-то непривычное умиротворение и одуряющее ощущение неразделимости. Он был там, где нужен, где и должен быть, и это было так несправедливо. У него должна быть семья, друзья, поддержка, внимание и любовь, но вместо этого вселенная подарила Луису доппельгангера.

— Ты слишком мягкий, — проурчал двойник сгущающимся сумеркам, поглаживая Луиса по растрёпанным волосам. — Такой мягкий. Не бойся, я не дам тебя в обиду. — Луис повернулся к нему, и внутри него всё сжалось. Такой обречённости во взгляде четырнадцатилетнего пиздюка не должно было существовать в принципе. — Давай-ка мы отведём тебя домой, а там посмотрим, что будет.

Луис нахмурился, посмотрел почти обиженно. В идентичных глазах, медленно наполняющихся влагой, плескалось непонимание пополам с укором.

— Почему ты не хочешь оставлять меня здесь? — тихо, дрогнувшим голосом спросил он. — Я совсем тебя заебал, да?

Потому что тебе нужно жить нормальной жизнью, а не тем, что является лишь её имитацией. Потому что ты глупый пиздюк, и не понимаешь, во что лезешь, подумал двойник, но вместо этого сказал совсем тихо:

— Нет. Потому что тебе попадёт от матери. И даже если ей плевать, где ты и что с тобой происходит, у тебя всё ещё есть брат и сестра, — он знал, что давить на этот рычаг неправильно и жестоко, но так было нужно. — Им не всё равно. Они любят тебя, и точно будут переживать.

Луис не поверил. Двойник подавил грустную усмешку: он и сам знал, что дело не в этом. Золотистая пыль быстро теряла своё тепло и блеск, неприятно забиваясь в горло.

— А ты? — спросил Луис. — Ты сам хотел бы, чтобы я остался?

Двойник промолчал. Пустыня тоже молчала в ответ, равнодушно дыша на них летней вечерней духотой и последними лучами солнца, уходящего за побагровевший горизонт. Пустыне было всё равно, чьи тайны хранить.

— Мягкий. Как ты думаешь, это хорошее имя? — прошелестел двойник вместо ответа.

Луис вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони, поднялся и медленно кивнул.

*

Некоторое время Луис смотрел вглубь разрытой земли, рассматривая потемневшие от времени кости, а потом поднял взгляд и спросил:

— Это то, о чём я думаю?

Над ними раскинулось высокое бледно-голубое небо с мелким ярким пятном белого солнца. Они оба стояли посреди пустыни, забравшись в такую лютую глушь, что на много миль вокруг не было даже намёка на человеческое присутствие. Ветер, швырявший пыль, песок и колючие стебельки прямо в лицо, пока они разрывали глубокую могилу, наконец-то угомонился; дышать стало легче, но ненамного.

Всю дорогу до пустыни они молчали. Затащив неподъёмное тело в багажник, где двойник предусмотрительно устроил подонку уютное одеяло в виде чёрного пластика, они сразу же выехали из города, не тратя драгоценное время на утешение, ободрение и прочую хуйню, от которой Луиса уже тошнило. Он сам сел за руль, втопил педаль в пол и сорвался из Сан-Франциско, будто то, что он натворил в тёмной подворотне, могло его догнать и призвать к ответу. Двойник сидел рядом, вцепившись пальцами в собственные колени и не сводя напряжённого взгляда с убегающей вперёд дороги, и выдохнул только когда они пересекли городскую черту. Похоже, он и сам не ожидал от Луиса подобного, пребывая в перманентном шоке.

Луис сам не ожидал.

Странно, но Луис не чувствовал страха. Отвращение, чувство неправильности происходящего, беспокойство от возможного обнаружения и преследования долбили изнутри грудной клетки, заставляя внутренности мерзко сжиматься в дурном предчувствии, но чего-то хотя бы отдалённо напоминающего страх или раскаяние он не испытывал. Впервые он был настолько собран, разум был кристально чист, а все инстинкты будто обострились. За восемь часов, пока Луис гнал по пустой дороге, он остановился только дважды, остальное время сосредоточенно следя за проезжающими мимо редкими авто и изредка бросая взгляд на двойника. Злое ебало был непривычно тихим и задумчивым; на первой остановке, когда ближе к рассвету они подъехали к абсолютно безлюдной заправке, он, не сказав ни слова, тихо вышел, расплатился за бензин, купил им кофе и, как ни в чём не бывало, заправил машину. Вернувшись к нему, глухо хлопнул дверью, молча протянул стаканчик с кофе, а потом вдруг откинул голову на спинку сиденья и устало закрыл глаза. Свой разум он быстро и красиво захлопнул почти сразу, не позволяя Луису прикасаться, будто он мог найти там что-то новое. Они словно поменялись местами, и теперь впервые за долгое-долгое время Луис наконец-то вернул себе прерогативу вести.

Мыслей почти не было. Может, психика уже просто настолько устала, может, просто нервы в какой-то момент не выдержали и сказали пока, но изнутри головы было тихо, спокойно и просторно. Чувство вины не разъедало брюхо и глотку, беспокойство, стоило ему уехать дальше, больше не отдавалось в ногти и зубы и затылок, космический вакуум перестал разрывать лёгкие. Между ними висела тишина, двойник мирно дремал рядом, прижавшись плечом к неторопливо нагревающемуся стеклу, запотевающему от тёплого дыхания. Луис, заметив, что он спит, немного сбавил скорость, позволил себе слегка расслабиться, а потом вдруг протянул к нему руку и осторожно провёл по спутанным волосам на виске. Погладил тыльной стороной ладони щёку, ненадолго задержал взгляд на хмуром лице.

Под пальцами всего на несколько мгновений почувствовалось живое и осязаемое человеческое тепло, но Луису было достаточно. Он был с ним. Рядом, так близко. Живой, спящий, с поднимавшейся и опускавшейся в такт мерному дыханию грудью. Предоставь мироздание повторить всё то, что произошло, Луис, не задумываясь, поступил бы так же.

Когда солнце показалось из-за размытой в далёком мареве кромки горизонта, Луис свернул на обочину, заглушил двигатель и вышел наружу. Тишина, навалившаяся на него словно прозрачное покрывало, была восхитительно прекрасной; Луис отошёл чуть в сторону, закрыл глаза, сделал вдох, выдох, повторил. Запах травы и шалфея, перебиваемый тяжёлым запахом асфальта, почти не угадывался рядом с трассой, но Луис всё равно чувствовал. Ветер, более сильный чем обычно в это время года, трепал волосы и холодил кожу, вокруг на сотни миль не раздавалось ни звука.

В чёрной утробе авто, завёрнутое в пластик, лежало убитое чудовище.

Тихо открылась дверь машины, совсем рядом раздались шаги; двойник подошёл со спины, медленно обнял и положил подбородок на плечо. Луис склонил голову, прижавшись виском к виску, и накрыл прохладные руки двойника на своей груди.

— Я так и не сказал этого, — прошептал двойник, глядя вместе с ним, как мутный красный шар лениво поднимается из небытия. — Спасибо. Ты спас мне жизнь. Знаю, она ничего не стоит...

Луис сжал его пальцы.

— Нет. Не говори так, никогда.

Двойник усмехнулся, чуть повернулся к нему и боднул лбом в висок:

— Эй, не злись. Ты ведь понимаешь, что может оказаться так, что меня нет... в привычной действительности? — Луис не видел его лица, но знал, что в обманчиво расслабленном выражении прячется что-то от обречённости и фатализма. — Реальность выглядит на удивление осязаемой, просто я... не уверен.

На некоторое время они замолкли. Луис прекрасно понимал, что кроется за этими словами, но для него реальность не имела альтернатив. Та, в которой существовал двойник, была единственной. Остальные не имели права на существование.

Остальные могли отсосать.

Повернув к двойнику лицо, он заглянул в глаза и уверенно прошептал:

— Зато я уверен.

Двойник кивнул, так ничего и не ответив, Луису, на самом деле, уже и не нужно было. Вместо бесполезных слов двойник расцепил объятия, развернул и с силой прижал к себе, прижался к его лбу своим, зажмурил глаза, и это ощущалось так... правильно. Гладя его по голове, Луис впервые за чудовищно напряжённые восемь часов наконец отпустил себя и расслабился. Двойника слегка потряхивало, он накрепко вцепился в плечи, сжимая и разжимая пальцы, и в этих нервных прикосновениях было столько от истерики и столько от потребности в успокоении, что у Луиса перехватило дыхание. Может, нервное напряжение так давало о себе знать, может, трясло от переполняющих эмоций, в сущности, это было не так важно, главное, всё наконец-то закончилось. Они были далеко, за ними никто не гнался, никто, кроме них двоих, не знал, что случилось.

Луиса, в общем-то, это вполне устраивало. Поглаживая двойника по голове, он слегка отстранился, чтобы заглянуть в лицо, переместил ладони на скулы и мягко погладил виски большими пальцами.

— Ты реален, — легко выдохнул он, выпуская в мир единственно реальную, осязаемую истину. — Я знаю. Я знаю тебя.

Выражение его лица было непередаваемым.

Постояв так немного, они вернулись в машину; двойник загнал Луиса назад, сменив его на месте водителя и двинув в сторону поднимающегося солнца. Луис, отчаянно боровшийся со сном, наконец бросил бесплодные попытки и задремал, откинув голову на спинку. Стоило только закрыть слезящиеся глаза, на него навалилась тяжёлая пелена дрёмы, и из темноты начали медленно проступать нечёткие образы. Брошенная у самой дороги машина, их дом где-то далеко в Джошуа-Три. Закат, скалы, горячая духота, они вдвоём. Голова Луиса покоится у двойника на коленях, и он лениво перебирает в пальцах тёмные волосы. Окраина Кройцберга, хайвей, огромные монолиты опор, свет фонарей на самом верху. Они стоят внизу, рука об руку, ладонь двойника покоится в его ладони, и он медленно, размеренно поглаживает большим пальцем холодное запястье. Бетонная коробка, шершавые стены. Темнота. Чёрный силуэт выползает из моря чёрной воды. Чернее, чем чернота. Он рождается из лужи чёрной крови и стекла, холодный, замёрзший и неживой.

Стёкла переливаются трещинами, блестят.

Изуродованное чёрное лицо на мутных, расколотых поверхностях.

Сплошной клубок тьмы на лице.

Чёрные глаза распахиваются, бескровные губы раскрываются, и…

Луис проснулся только когда двойник начал трясти настойчивее. Открыв глаза и сразу же зажмурившись от резанувшего яркого света, он ненавязчиво отпихнул чужую руку, стискивающую плечо, резко сел и невдупляюще уставился на двойника. Злое ебало хмурился, неестественно прямо восседая рядом, и на вопрос, сколько он проспал и где они, лишь устало вздохнул и сдвинулся в сторону, открывая потрясающий вид из запыленных стёкол на нигде и никуда.

Они были где-то посреди Мохаве, по крайней мере, Луис так предполагал, сонно рассматривая холмы из голых скал, цепи гор где-то вдалеке и бесконечные моря крохотных островков колючей зелени креозотовых кустов, иссушенных солнцем. Выбравшись вслед за двойником, он отошёл от авто, медленно осмотрелся и незаметно выдохнул: куда бы он ни кинул взгляд, нигде не было даже намёка на человеческое присутствие. Это место, где бы оно ни находилось, было абсолютно пустым, лишённым механического шума и запахов города. Пахло травой, солнцем, шалфеем. Не было страха, не было ощущения преследования, на голову и грудь не давило отвратительное чувство вины. Где-то недалеко от него двойник выволакивал на сухую каменистую землю замотанное в полиэтилен тело, будто выскрёбывал чёрный пластиковый пузырь из чьей-то утробы, а он просто стоял в тишине и смотрел, как усиливающийся ветер колышет верхушки юкк.

Он вдруг почувствовал, что с души словно свалилась тяжёлая ноша.

Двойник тихо подкрался со спины, осторожно положил ладонь между лопаток, дождался, когда Луис наконец обернётся, и приглашающе кивнул в сторону машины. Луис безропотно двинулся за ним, и следующие несколько часов они потратили на то, чтобы вырыть могилу в том месте, на которое указал двойник. Никаких опознавательных знаков, груды камней сверху или чего-то подобного, что могло хотя бы намекнуть на ещё один труп, разумеется, не было, но Луис даже не удивился, когда острие лопаты с глухим стуком упёрлось в чью-то кость.

Они провозились ещё минут двадцать, раскапывая землю вокруг скелета, когда до Луиса, наконец, дошло. Застыв, он выпрямился, не отрывая взгляда от лежащих на дне могилы костей, завёрнутых в истлевшие тряпки, пока воспоминания накатывали сами собой, заполняя пустоты в памяти. Из смазанных и обрывочных образов вдруг сложилось какое-то подобие целого, несмотря на массу слепых пятен. Луис склонил голову набок и хмыкнул. Ах вот оно что.

Вот куда ты делся, чёртов ебучий ублюдок.

— Это то, о чём я думаю?

Двойник решительно воткнул лопату в землю, подошёл вплотную, приобнял, положив руку на плечо и кивнул. Скрывать что-либо больше не было смысла.

— Да, — просто сказал он. — Скажи привет бойфренду твоей мамаши.

Ну охуеть теперь.

— Это, — Луис машинально обхватил небритую щеку ладонью. Господи, ему всего сорок, а у него уже щетина с проседью. — Тот самый?

Смерив скелет с пробитым в основании затылка черепом презрительным взглядом, злое ебало фыркнул и, не скрывая недовольства, снова кивнул:

— Ага.

— Значит, это было правдой, и я это не выдумал.

Двойник вдруг хмуро посмотрел на раскопанный скелет. Стиснув плечо Луиса, он облизал пересохшие губы, быстро взглянул на него и нахмурился ещё больше.

— Нет, — наконец признал он. — Не выдумал, тебе это не приснилось, это действительно он, и я действительно его убил.

Луис поджал губы, мрачно уставившись на руку двойника. Спустя несколько мгновений, когда взгляд стал более осмысленным, спросил:

— Это было необходимо?

Двойник нервно усмехнулся, а потом вдруг задумался. Сказать правду было равноценно запуску ядерной реакции — одно слово, и остановить всё последующее за этим он уже не сможет. Вопрос был не в том, заслуживает ли Луис правды, а сможет ли потом с этой правдой жить. Луис не стал даже сомневаться, в конце концов, с него уже просто хватит, может, он и лжёт в неимоверных количествах, но хотя бы перед собственным двойником он был честным всегда.

— Давай, скажи, — попросил он. Он что, реально боялся, что Луис не оценит его стараний? — Я не очень хорошо помню, что случилось тогда. Это действительно было нужно?

Бросив на Луиса беглый взгляд, двойник вздохнул, потянул к себе. Они устроились на самом краю могилы, свесив ноги в зияющую яму, от которой веяло приятной прохладой. Воспоминания всё ещё мелькали перед глазами, как песок в мутной взвеси, обрываясь в важных деталях и пестря чёрными дырами провалов в памяти. Дырявое полотно, стянутое из разрозненных лоскутов. Луис смутно помнил, за что именно мать гонялась по всему дому за этим пидором с кухонным ножом в руках, но то, как здоровенная рука впечатывалась в лицо — запомнил на всю жизнь. Где-то в вихре обрывочных воспоминаний был нечеткий, размытый и, скорее всего, выдуманный образ, как он совсем мелким прижимается к двойнику, спрашивая, почему умный, взрослый он не может оставить его у себя, но он, скорее всего, и был таким. Выдуманным. Несуществующим. Таким, каким Луис хотел видеть мир вместо существующей реальности.

Цепь других воспоминаний была более осязаемой.

Дом матери. Невыносимая, душная осенняя жара. Распахнутая дверь в его комнату, в углу валяется старый скейт с трещиной, по столу разбросаны быстрые, нечёткие зарисовки. Взрослый он и он сам. Оранжевая муть фонарей сливается с тёплым светом ночника. Луис, кажется, стоит на пороге, застыв в ужасе, потому что они хаотично разбросаны, огосподи, она всё видела, видела, видела! Шум в гостиной, крики, топот, угрозы. Мать кричит так, что слышно на втором этаже. Отдалённый, но узнаваемый и несравнимый ни с чем металлический лязг, доносящийся с кухни, снова крики, вопль ужаса, да-да-да, она снова вытащила нож, ночная духота, стрёкот насекомых, он бежит, он на самом крыльце, входная дверь распахивается…

Луис выглядывает из окна. Чёртова мать заперла его в комнате и приказала не высовываться до приезда полиции, но когда он вообще слушал? Рискуя вывалиться нахрен, он вывешивается из окна практически наполовину, мечется взглядом по пространству перед домом, знает, что он Луису ничего не должен, но…

Он там.

Луис никогда не видел, чтобы всё происходило настолько быстро. Удар чем-то тяжёлым по голове, татуированные руки принимают на себя тяжёлое тело. Он мгновенно исчезает в темноте, забрав свою жертву, оставляя мать орать в исступлении на пороге дома, размахивая ножом. Луис смотрит распахнутыми глазами куда-то в темноту, не в силах поверить. За него заступились.

Он его защитил.

Луис вздрогнул, вынырнув из воспоминаний, когда двойник начал говорить:

— Нет, не было.

Луис медленно повернулся к нему, внимательно изучая мрачное лицо. Он никогда больше не видел мудилу, вознамерившегося отвешивать Луису по лицу, думая, что ему не помешает мужское воспитание. Теперь понятно, почему.

— Я мог измочалить его так, что до конца своих дней он ходил бы только под себя. Мог навалять пиздюлей и вышвырнуть в помойку. В конце концов, мог сделать это чужими руками, — наконец проговорил двойник, запуская пальцы в колючую высохшую траву. — Но он положил на тебя глаз. И поднял на тебя руку. У меня нет такой любви к твоей матери, которой она не заслуживает, но ты...

Не глядя на Луиса, он наклонился к нему, боднул виском плечо. Может быть, следовало сказать, что всё это неправильно, что убийство — не выход, никогда не было выходом, но Луис не мог. Душа и совесть спокойно спали, убаюканные невероятной лёгкостью, на него не давил ни страх, ни отвращение к себе, ни вина. Он, наверное, и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя так спокойно, зная, что рядом есть кто-то, кто никогда не отвернётся, каким бы он ни был.

Наверное, это и было тем, что он искал всю жизнь.

Луис облизал пересохшие обветренные губы, уже заранее зная, что скажет двойник.

— Ты это другое.

Луис кивнул. Не стал переспрашивать или уточнять, просто принял, как принимают нечто такое, с чем невозможно бороться. Как нечто неизменяемое. Небо голубое. Гравитация существует. Чудовище, тяжело привалившееся к его боку, может убить любого, кто посмеет его обидеть.

— Значит, ты и раньше был рядом со мной, — наконец сказал он. Двойник поднял голову и повернулся на голос, вопросительно глядя — что ты хочешь услышать, а Луис? — и он, решив не подбирать слова, проговорил уверенно и твёрдо: — Я хочу знать.

— Что именно?

— Каким ты был. Со мной, тогда.

Двойник не ответил, пожал плечами, нехотя поднялся и направился к авто. Луис, понаблюдав за ним с полминуты, гадая, что это только что было, в итоге сдался и направился следом, и они вместе подняли и перетащили к краю могилы тяжёлое, закоченевшее тело; двойник несильно пнул чёрный пластик и снова глянул на Луиса.

— Если хочешь, я сделаю это один, — предложение и в самом деле было заманчивым, но Луис хотел довести всё до конца сам. Не дождавшись реакции, он хмыкнул и сощурил глаза: — Ты правда этого хочешь? Увидеть это? То, что мы с тобой сделали?

Вместо ответа Луис первым наклонился и подцепил край пластикового полотна. В самом деле, он уже давно не был ребёнком, чтобы вот так бояться мёртвых тел, однако стоило им развернуть ублюдка, резко отшатнулся, отступил на шаг и застыл. К горлу мгновенно подкатила тошнота, он едва сдержался, чтобы не вывернуться наизнанку. Больше всего поразило не состояние трупа, пробивающийся запах разложения или количество крови, а выражение ужаса на перекошенном посиневшем лице и распахнутые, смотрящие в бесконечность, мёртвые, подёрнутые дымкой остекленевшие глаза.

Подонок умирал в ужасе, до последнего осознавая, кто его убил. Даже в предсмертной агонии, корчась от боли, неспособный сдвинуться с места, беспомощный и перепуганный насмерть, он видел лицо склонившегося над ним Луиса, и Луис держал его крепко, не позволяя отстраниться, отвернуться или отвести взгляд. Не было ни страха, ни сожаления, ни эмоций, не было вообще ничего — только всепоглощающее чувство освобождения от тяжелейшего бремени, которое он носил в себе два десятилетия, и резкое, острое, почти болезненное чувство принятия, ещё до того, как оно подвергнется сомнениям и рефлексии: он никому не даст причинить вред своему двойнику.

Никогда. Ни за что на свете.

Чужая ладонь легла на плечо, пальцы с силой сжали плоть под тканью запыленной ветровки и кожей под ней. Луис вышел из оцепенения, сглотнул пересохшим горлом — и вдруг подошёл, со всей силы всадил ногой по ненавистному ебалу, сталкивая подонка с края, и тихо прошипел:

— Нахуй тебя.

Тело с шуршанием съехало по чёрному пластику и с глухим звуком упало вниз. Ему вдруг нестерпимо захотелось закричать, заржать и разрыдаться в голос одновременно. Господи боже, неужели всё действительно закончилось?

Двойник встал рядом с ним, на мгновение сжал его ладонь в немом ободрении, а потом сказал:

— Давай похороним эту скотину.

Закапывали могилу молча, без перерывов, сосредоточившись на деле и изредка бросая взгляды друг на друга в безотчётном желании убедиться, что всё в порядке. Когда они закончили, солнце уже кренилось к горизонту, окрашивая небо в золотисто-красные тона. Двойник разровнял сухую землю, в последний раз бросил взгляд на тёмное пятно перекопанного песка, колючей травы и камней под ногами, тяжело вздохнул и с силой воткнул лопату рядом с собой, устало опершись на неё. Он выглядел измождённым. Луис с сочувствием посмотрел на него, он и сам чувствовал себя вымотанным до предела, как они оба продержались так долго, для него оставалось загадкой. Всё остальное происходило будто во сне: они быстро свернули пластиковый мешок, погрузили его и инструменты в багажник — выкинут или сожгут всё со шмотками или дома, или где-нибудь по дороге, подальше от посторонних глаз — Луис выплыл из туманной пелены усталости и полусна только когда двойник негромко окликнул по имени и позвал к себе.

— Не жалеешь? — он кивком указал на место упокоения двух подонков, отравлявших ему жизнь, и внимательно уставился на него. Луис задержал взгляд на клочке земли, под которым они были надёжно спрятаны, и медленно покачал головой.

— Нет, — уверенно ответил он. — Не о чем больше сожалеть.

Двойник облегчённо выдохнул. Вытащив из нагрудного кармана пачку сигарет, взял одну и сразу же передал остальное Луису, а потом неторопливо закурил, выпуская дым в вечерний воздух. Луис присоединился к нему, и они встали прямо перед могилой, глядя в медленно багровеющую даль неба, поднимающегося над цепями гор. Ветер постепенно стихал, обдувая разливающейся прохладой уже без прежнего остервенения, дневная духота немного спала, дышать сразу стало легче. Вокруг, на многие-многие мили, ни раздавалось ни звука, висела такая потрясающая тишина, что стук колотящего сердца казался оглушительным.

Пустота. Безмолвие. Мать была права, в Мохаве не было времени.

— Ты хотел знать, каким я был с тобой тогда, да? — неожиданно спросил двойник.

Луис, скользнув по нему нечитаемым взглядом, медленно, отрывисто кивнул, и только после этого двойник подошёл вплотную и положил горячую ладонь на грудь.

— Другим. Не таким, как сейчас, — в тихом, спокойном голосе едва заметно улавливались нотки горечи. — Впустишь меня?

Дождавшись ещё одного кивка, он взял Луиса за руку, крепко стиснул пальцы в ладони и решительно посмотрел в лицо. Зная, что за этим последует, Луис чуть прикрыл глаза, пытаясь не сопротивляться, и у него получилось, двойник вошёл в него так свободно и естественно, словно между ними никогда не было преград.

Может быть, их никогда и не было. Может быть, преграды создали они сами, чтобы защитить друг друга от ошибок, которые всё равно потом совершили, расплачиваясь за них вдвойне.

— Я хочу показать тебе, к чему мы оба должны были прийти, не случись всё… по-другому, — прошептал двойник, когда Луис, сжав его пальцы в ответ, положил подбородок на плечо. Перед тем как упасть в небытие, он вдруг подумал: как он раньше мог жить без всего этого хаотичного, безграничного сонма сбивчивых, полуслепых прикосновений, без присутствия этого чудовища, без… этого всего? — Знаю, у нас не всё было в порядке, просто… просто знай, что мне хотелось быть для тебя совсем другим. Как тогда.

Луис закрыл глаза и провалился в бездну.

*

От океана тянуло ночной прохладой и солоноватым ароматом моря.

Двойник ловил лицом брызги от набегающих волн, лениво валяясь совсем рядом с кромкой воды, и с наслаждением курил, наблюдая, как мелкий пиздюк с энтузиазмом пытается утопить себя насмерть. Волны были недостаточно высокими, чтобы мешать спокойно плавать, и Луис резвился, откровенно наплевав на всё, даже на просьбы не заплывать дальше, чем нужно. Стоило ему вырваться из машины, как он бросился к океану, содрал с себя мокрую от пота одежду и, спотыкаясь в темноте, рванул в воду. Да-а-а, восемь часов почти непрерывной езды в жаре и духоте по однотипной и унылой местности кого угодно сведут с ума и заставят выть от восторга, предоставь свободный доступ к морю в абсолютно безлюдном месте.

С собственным двойником, ха-ха.

Что именно Луис напиздел матери, чтобы та не переживала из-за его отсутствия на все выходные, он понятия не имел и, честно говоря, не собирался даже спрашивать. Может, решила от него избавиться и отдохнуть, а может, наконец до неё дошло, что пиздюк взрослеет, и в шестнадцать вполне способен позаботиться о себе сам. Он собрался мгновенно, дождался темноты и съебал из дома, и, встретившись с ним на пустыре, просто кинулся на шею, отодрать от себя было проблематично, он так и дотащил его до тачки — на себе. Пиздюк, не глядя, швырнул рюкзак, ветровку, ещё какую-то срань на заднее сиденье и даже не попросил — потребовал — втопить педаль в пол и увезти его нахрен из Окленда. Поворчав исключительно для галочки, ну, чтоб было, он максимально быстро вывез их за черту города, а там, уже ближе к пустыне, всё-таки согласился на уговоры и пустил за руль. Конечно он был против этой идеи, было темно и, в общем-то, опасно, но Луис был счастлив, взволнован, настойчив и попросту его доебал.

Пару раз они чуть не въебались в столб, один раз им просигналили так яростно, что двойник чуть не выгнал с водительского, они всё-таки съехали на обочину, хорошенько пособачились, пиздюк обозвал его злым мудацким ебалом (а что, ему шло), но в целом они справились. Двойник извёл весь свой лексикон, описывая, каким удивительным долбоёбом был Луис, манера вести вызывала большие опасения и сомнения насчёт того, стоит ли пускать эту восхитительную во всех смыслах незрелую личность за руль, пара седых волос в тридцать пять точно была обеспечена, но он был счастлив. Он сам научил его водить.

Видеть, как радуется пиздюк, было чем-то лучшим, чем ощущение себя живым, относительная свобода выбора или секс. Большим.

Наверное, это и было эквивалентом счастья.

На уговоры и просьбы вылезти из чёртовой воды пиздюк не поддался ни через полчаса, ни через час, ни через два. В конце концов, двойник просто сдался, позорно принимая поражение, и, наплававшись вволю (притопить мудилу было слишком соблазнительно, и здесь он ну никак не мог устоять, от воплей Луиса, наверное, всё живое разбежалось нахрен, ха-ха), вывалил тяжёлое тело на песок. Сил хватило, чтобы одеться и просушить волосы полотенцем, а как там этот несгораемый двигатель в заднице пиздюка ещё не заглох, оставалось непостижимой загадкой мироздания.

— Если ты прямо сейчас не вылезешь из ебучей воды, я сам тебя оттуда достану! — заорал он, когда фигура удаляющегося от берега Луиса снова начала теряться среди волн. Поднялся ветер, море постепенно становилось неспокойным, и двойник начал тревожиться. — Или я за шкирку притащу тебя к матери, и перед тем, как она меня прикончит, я посмотрю, как она навешает тебе пиздюлей!

Или вселенная сжалилась над ним, или у пиздюка включились мозги, но он махнул рукой и поплыл к берегу. Двойник облегчённо вздохнул, неотрывно наблюдая, как он плывёт к берегу; через несколько минут Луис выполз из воды и, пошатываясь, медленно поплёлся к нему. Подойдя вплотную, судорожно выдохнул, рухнул на полотенце рядом и, застонав, нагло устроил мокрую башку прямо на его животе.

Сучёныш.

— Наплавался? — поинтересовался двойник, задирая голову и рассматривая тёмное небо. С перепутанных волос стекала прохладная вода, и по футболке медленно расплывалось мокрое пятно. Тяжело дыша, Луис несколько раз кивнул, сделал неопределённый жест рукой и тут же уронил на песок. — Отдыхай тогда. Замёрз?

Луис помотал головой и попытался выровнять дыхание. От него пахло океаном, солью и неуловимым оттенком девчачьего цитрусового шампуня.

Двигаться не хотелось. Совсем. Нависающие скалы делили небо на непроглядную черноту и красивое, завораживающее полотно с тонкой взвесью облаков, бледным пятном убывающей луны и едва различимыми осколками звёзд. Голова, покоящаяся на животе, была тяжёлой, мокрой, липнувшая намокшая футболка холодила тело, по бокам текли струйки воды, но двойнику было жарко. Он постепенно забывал, как дышать.

— Знаешь, если смотреть вверх в одну точку, то в какой-то момент кажется, будто остальные звёзды падают, — вдруг хрипло прошептал Луис. Вытянув вверх руку, ткнул пальцем в небо и добавил: — Главное, не смотреть в другую сторону. Видишь?

Откинув голову на песок, двойник уставился куда-то в чёрную, далёкую высь. От солёного морского воздуха щипало глаза, в уголках собиралась влага, но он упрямо смотрел в одну точку. Звёзды и правда падали по бокам от него, стекая по лицу.

— Вижу, — негромко откликнулся он.

— Красиво, да?

— Ага.

Наверное, он просто увлёкся моментом и не заметил, как Луис повернулся к нему. Или не очень хотел замечать. Луис некоторое время смотрел на него, о чём-то раздумывая, затем медленно поднялся, нашёл заботливо сложенные рядом шмотки и начал одеваться, не попадая в рукава и тихо ругаясь, а потом сел рядом, задрал голову вверх и неожиданно спросил:

— Как думаешь, оно рухнет на нас однажды?

Двойник замер, невольно настораживаясь. За всё время их маленького путешествия он ни разу не подал вида, что что-то не так, он был весёлым, воодушевлённым и счастливым — что же теперь случилось, что вообще должно было случиться, чтобы всё так резко изменилось? Голос Луиса был тихим и печальным, в интонациях сквозила непривычная тяжесть и что-то, смутно напоминающее обречённость. Повернув к нему голову, он внимательно всмотрелся в неясные в тусклом лунном свете черты, и, немного подумав, спросил вместо ответа:

— Почему должно?

Луис неопределённо пожал плечами:

— Не знаю. Оно кажется таким тяжёлым.

 Нахмурившись, двойник поднялся, и, устроившись рядом с ним, неуверенно положил ладонь на плечо. Нужно было открыть рот и спросить напрямую, что Луис имеет в виду, что его так тревожит, но он не был уверен, что хочет слышать ответ. Даже если он не знал, что будет крыться за теми словами, которые Луис выпустит на свободу, к ним он не был готов. Они оба не были готовы. Не то чтобы что-то должно было случиться, прямо здесь и прямо сейчас, но ощущение, что надвигается нечто огромное, тяжёлое и сильное, не покидало. Предчувствие, и не более того, но оно отдавалось в груди смутным беспокойством. Двойник слегка наклонился к Луису, заглядывая в лицо; обхватив себя за плечи и случайно задев его пальцы, он смотрел куда-то в чёрную океаническую бездну, на поверхности которой маслянисто блестели жирные, почти потусторонние лунные отблески.

Разглядывая его, он вдруг поймал себя на том, что грустно улыбается. Мягкие подростковые черты постепенно начали терять плавность, почти незаметно, почти неуловимо — но он видел, он заметил это раньше, чем хотелось бы. Луис взрослел. Быстро, неотвратимо. Может, пиздюка он перестанет напоминать ближе к тридцати (на себя посмотри, всратое чудовище!), а быть им и не перестанет вовсе, но скоро он попросту вырастет, если не вверх, то во врождённый талант находить на жопу неприятности. И когда от дивного мелкого создания останутся лишь воспоминания в их общей памяти, он обретёт больше сил и способности постоять за себя, может быть тогда двойник, наконец, сможет ненадолго оторваться от него и...

— Как думаешь, что с нами будет, если мы не вернёмся домой и просто свалим куда-нибудь? — очень тихо спросил Луис, стараясь не смотреть на него. Шум и плеск бьющихся о берег волн едва не заглушили вопрос.

Чего?

Луис будто уловил его изумление и, повернувшись к нему и поймав застывший от удивления и непонимания взгляд, предложил:

— Давай, а? Ненадолго, на пару дней? Здесь есть несколько мелких городов неподалёку, где можно остановиться. Можно вообще никуда не ехать, просто остаться здесь. Тут очень… — он запнулся всего лишь на секунду, но двойник моментально напрягся, — красиво. Тебе, кажется, тут нравится.

Двойник вдруг спросил себя, какого чёрта. Неотрывно глядя в матовые, тёмные глаза, которые не ловили блики и сжирали свет, он отчаянно пытался понять, что Луис хотел этим сказать, что сейчас происходит, и к чему были эти странные, тревожные слова о падающих небесах, но пальцы Луиса, гладящие по тыльной стороне ладони, покоящейся на его плече, отвлекали.

Невольно двойник задумался. Несколько дней вдали от Окленда — это здорово, да. Они съебали бы ещё дальше, на юг, в пустоту, разделённую пополам на каменистую землю и тихий океан, купались бы в горячем и сухом тепле, полном солнечного света, солёного запаха волн, ветра и — свободы. Мечты медленно и вкрадчиво нашёптывали непрошенные мысли: что, если согласиться и уехать? Луис говорил, что это ненадолго, на пару дней, но что, если он не захочет вернуться? Пара дней превратилась бы в неделю, неделя — в месяцы. Сначала один город, потом другой, пока они не остановились бы где-нибудь, где им стало бы хорошо. Может быть, Мохаве забрала бы их к себе, затеряться там — проще простого, в её бескрайнем пространстве их вряд ли бы кто-то нашёл. Дома ждала привычная действительность, одиночество и панк-группы для Луиса и жизнь в скрытности и сомнительных делах для него самого. Пустыня, океан и свобода предлагали нечто большее.

Всё это было так заманчиво. Набрав в грудь воздуха, он уже собирался прямо спросить, как Луис прибил его нахуй к песку:

— Недалеко отсюда есть автобусная остановка, так что до дома я смогу добраться. Ключи будут у тебя, машина тоже, дома скажу, что сломалась в дороге, всё равно мать не знает о тебе, думает, я махнул с друзьями, — двойник моргнул, и Луис вдруг широко улыбнулся и толкнул его локтем вбок: — Эй, давай, соглашайся. Ты же хотел увидеть, что там на краю этого дебильного полуострова в Мексике, да?

Внезапно вокруг них не осталось ничего, кроме воздуха, пропитанного солёной горечью, и шума океана. Двойник застыл, словно его прибили к побережью, он не мог пошевелиться, и не мог поверить. Рука медленно сползла с чужого, напряжённого плеча и безвольно упала, когда до него окончательно дошло. Луис хотел не сбежать, он хотел отдать ему ключи от машины и отпустить на свободу.

На свободу. Туда, ко всему остальному миру, который лежал за пределами их жизни.

Не этого ли он так хотел? Не об этом ли он мечтал?

Некоторое время он смотрел на то, как волны накатывают на берег, пытаясь сточить каменистый песок холодными бессмертными зубами, затем перевёл взгляд наверх, где сколотые звёзды поблёскивали в огромной массе чёрных небес. Свобода была совсем рядом, стоило протянуть к ней руку, схватиться за возможность и вырваться наружу, и где-то там, одновременно далеко и слишком близко, было столько всего, что так хотелось объять всем своим безграничным существом и жаждой нового. Нужно было всего лишь разомкнуть губы и сказать «да».

Он повернулся к нему, заглянул в повлажневшие, печальные глаза и негромко произнёс:

— Там абсолютно то же самое, что и здесь, только все говорят по-испански и нет твоих заёбов. Я что, по-твоему, похож на человека, который может без них жить?

Луис моргнул, покачал головой и попробовал снова, на этот раз — упрямее и увереннее:

— Ты этого хочешь. Я вижу. Всё в порядке, я справлюсь, я уже не ребёнок.

Двойник глубоко вздохнул, развернулся к нему полностью и прямо спросил:

— Ты гонишь меня? Больше не хочешь, чтобы я жил у тебя под кроватью?

Луис замотал головой.

— Нет, нет! Не в этом дело, просто… мне же не двенадцать, да? — дождавшись лёгкого кивка, Луис вдохнул, выдохнул и продолжил: — Скоро начнётся учёба, и ещё я планирую поработать где-нибудь, у меня совсем не будет времени, и тебе, знаешь, совсем не обязательно проёбываться в Окленде, это же просто помойка, а ты... — он вдруг шумно, зло всхлипнул, запустил пальцы в карман ветровки, нервно закурил и ткнул сигаретой в океан. — Вот. Видишь? Он охуенный. Здесь охуенно. Вокруг столько всего красивого, охуенного и нового, а там со мной у тебя нет будущего.

Чего Луис точно не ожидал, так это того, что двойник запрокинет голову и громко, лающе рассмеётся, заваливаясь на спину и хватаясь за бок — Луис, не оценивший жеста, врезал локтем под рёбра, от обиды не рассчитав силу и ткнув его отвратительно больно. Господи святой боже, да это же восхитительно, прекрасно и совершенно, абсолютно, бескомпромиссно очаровательно!

— Тупой пакет с мусором! — едва справившись со смехом, проговорил двойник, застонал от боли и поднялся. Глянув на непередаваемое выражение лица, в котором смешался удивительный спектр из обиды, злости, тоски и отчаяния, покачал головой и выдрал пачку сигарет из дрожащих рук. — Совсем с ума сошёл, ну.

Какой же он жестокий. Какой же он нежный. Закурив, двойник глубоко затянулся, выплюнул дым в сторону океана и, прикрыв глаза, спросил:

— Хочешь, чтобы я ушёл? Честно.

— Нет, — тихо, но твёрдо ответил Луис. Взгляд огромных тёмных глаз был до краёв наполнен виной и теплившейся надеждой.

— Значит, я никуда не уйду, — так же тихо ответил двойник.

Ведь, в конце концов, это всё же случилось, и он начал понемногу задумываться о природе их отношений. Двойник прикрыл глаза. Какого чёрта он так быстро повзрослел? Докурив и швырнув сигарету в сторону воды, он подумал, что у всего в этом мире есть цена, и у его жизни — тоже.

— Тебе не нужно бояться, что я буду чувствовать себя плохо рядом с тобой. Я не прикован к одному месту, у меня есть, где жить и чем заняться, твоё присутствие успокаивает меня, — прошептал он, обнимая Луиса за плечи. — У меня нет причин уходить от тебя.

Луис всхлипнул:

— Ты ведь не бросишь меня, как отец?

Двойник внутренне содрогнулся. Господи боже. Мысленно прокляв человека, который своим уходом причинил Луису столько боли, которая теперь останется с ним на всю жизнь, он наклонился к нему и уверенно ответил:

— Нет. Никогда. Я не хочу. Как я могу бросить тебя, какой смысл в свободе, если тебя не будет рядом? — от него пахло океаном и совсем немного — приятными, сладковатыми нотками цитрусов. Он вдруг поймал себя на том, что почти уткнулся носом во влажные волосы. — Эй, детка, — сказал он уже тише. — Всё хорошо, я тебя не брошу. Не переживай. Кто я без тебя, мой хороший?

Двойник дожидался хоть какого-либо ответа или реакции, но Луис молчал, кутаясь в его ветровку и глядя в чёрные, тревожно шумевшие волны. Нерешительно и неуверенно, будто боялся, что его оттолкнут, он осторожно положил голову ему на плечо. На несколько мгновений двойник замер, боясь спугнуть Луиса, а затем склонил к нему голову и прижался щекой к мокрым волосам. Мысль, пришедшая следом, казалась спонтанной, глупой, от неё смутно веяло чем-то тяжёлым и тревожным, но он решил, что бояться её не стоит. В конце концов, совсем недавно они занимались тем же, и им обоим было хорошо.

«Хочу лечь с тобой на песок и смотреть на звёзды».

Мягко потянув, двойник увлёк за собой на песок, ложась на спину и устраивая кудрявую голову на своём плече. Ветер усилился, стало ещё прохладнее, чем раньше, и он прижал замёрзшего Луиса к себе, завернув в ветровку. Пиздюк прижался сильнее, неуверенно обнял и неожиданно погладил по груди.

В нескольких метрах от них поднявшиеся волны набрасывались на берег, пытаясь сожрать землю; чёрный, глубокий и бесконечный океан успокаивающе шумел, выплёвывая на песок серую пену и мелкие раковины моллюсков. Двойник, не сводя взгляда с усыпанного звёздами неба, пытался дышать ровнее, понимая, что это абсолютно бесполезно. Проклятые осколки в вышине срывались и падали, его сердце билось как ненормальное, и хуже этого было только то, что он чувствовал рёбрами, как такое же горячее и ненормальное сердце Луиса колотится у него в груди.

*

Самые прекрасные и самые жуткие вещи между ними всегда происходили либо в страшную дождину, либо в ледяной зимний пиздец, либо в грозу, но никогда — вот так. Апокалипсис с погодой словно подчёркивал, как у них всё хуёво и восхитительно заебись одновременно, не оставляя даже шанса побыть в относительном спокойствии. Не удивительно, почему Луис сейчас так охуевал. Они просто сидели у подножия какого-то гигантского валуна на прогретой за день земле и рассматривали Мохаве, которую господь решил швырнул в самый красивый и горячий закат года.

Луис устало привалился к нему, уложив тяжёлую голову на плечо. Солнце медленно уходило за горизонт, бросая гигантские тени на раскинувшуюся землю перед ними; двойник прикрыл глаза, он вымотался как сука, перетаскивая вместе с Луисом тяжёлое тело, разрывая старую могилу и добавляя к старым костям из совершенно другой жизни новые, облачённые в мёртвую плоть и весь пережитый ужас. Как-то странно было осознавать, что всё закончилось. Что наконец-то, после всех этих лет, это отпустило их.

— Помнишь, как ты сказал? — Луис неотрывно смотрел на перекопанную каменистую землю и брошенные недалеко от них вещи. — Позже. Не сейчас. Когда-нибудь. Не могу поверить, что это всё-таки случилось. Я ждал этого всю жизнь, даже не зная об этом. Никогда не думал, что увижу тебя… вот так.

Двойник отстранённо кивнул, стараясь подавить эмоции и тяжело заворочавшиеся где-то под рёбрами ненависть и отвращение к себе. Только не сейчас. Может быть, для Луиса это и было откровением свыше, но для него самого это было кошмаром наяву на протяжении очень долгого времени.

— В Берлине всё было по-другому, — возразил он. — Я практически выбил из тебя согласие. Это было сладко — насиловать тебя изнутри твоего разума, но расплата за это была жестокой, — двойник глубоко вдохнул прогретый воздух, задержал дыхание и очень медленно, тяжело выдохнул. — Сейчас всё не так. Ты впускаешь меня добровольно.

Как же это было больно. В Берлине между ними произошло откровение — Луис позволил распять себя на простынях, проникнуть сквозь тщательно выстроенные барьеры и пройтись по своему хрупкому внутреннему миру с серпом наперевес. Двойник собирал почти языческую жатву из его кошмаров и боли, протягивая между ними связь, которая держала бы их крепче, чем гравитационные силы удерживали вселенную, а потом, когда Луис перехватил контроль и раскрылся навстречу, неожиданно столкнулся с тем, к чему не был готов.

Он знал, что Луис любит его. Наверное, всегда знал, чувствовал, даже когда Луис сам не понимал, что чувствует и что вкладывает в это чувство — но встретился с такой сильной, такой нежной, обволакивающей, безграничной и бесконечной любовью, что мгновенно охуел, не в силах поверить. Луис принимал его совершенно безоговорочно. Вторгаться, не спрашивая разрешения, было по-настоящему сладко, упоение властью и безнаказанностью приносило огромное наслаждение, но стоило двойнику увидеть, сколько боли он причинил ему на самом деле, как от прежней уверенности, будто он поступил правильно, не осталось и следа. Неудивительно, почему Луис попросил разорвать эту связь и уйти. Двойник просто не смог показать правильно, чего хочет на самом деле, что может предложить взамен, и что больше всего на свете желает, чтобы Луис был счастлив, и не с кем-то другим — а с ним. Но он так и не узнал, и двойник чуть не поплатился за это собственной жизнью. Даже чем-то большим. Он, чёрт возьми, чуть его не потерял.

Двойник почувствовал, как тёплая ладонь мягко скользнула по предплечью; Луис взял за руку и тихо выдохнул, всё так же рассматривая пустыню. У него ведь даже шанса не было, подумал двойник, стискивая его ладонь, не было ни одного шанса понять, что всё должно было произойти по-другому.

Луис помолчал, обдумывая что-то, а затем прибил его нахуй к камням, на которых он сидел:

— Я всегда впускал тебя добровольно.

Он сказал это таким будничным тоном, будто это было нечто самим собой разумеющимся. Двойник очень медленно, словно у него в шее заело шарнир, повернул к нему голову и заглянул в глаза. Там плескалось всё — от ёбаного океана бесконечной любви до такого же безграничного, всеохватывающего принятия.

— Что? — Луис пожал плечами. — Точку невозврата я всё равно прошёл очень давно. Не говори мне, что не в курсе, что я захотел тебя сразу как увидел.

Двойник прикусил губу, сощурился и покачал головой. В голове как проклятая билась совершенно ужасная мысль открыть рот и всё испортить, рассказав, как дела обстоят на самом деле, но он поборол сиюминутное желание. В конце концов, где-то в глубине души Луис всё сам знает о неправильно привитых паттернах любви. Может быть, оттого и принимает его тем, кем создал.

— Я и не говорю. Просто… это не было добровольно, — прихватив за подбородок, он аккуратно провёл подушечкой большого пальца по губам. — Ты не знал, что может быть по-другому. Ты забыл.

Некоторое время Луис смотрел на него совершенно нечитаемым взглядом. Двойник никогда не считал себя трусом, но этого взгляда он боялся всегда.

— Но ты помнишь?

Не вопрос, утверждение. Луис высвободился из хватки, но взгляд не отвёл, продолжая смотреть прямо в глаза, так, словно видел насквозь. Он понял, вдруг мелькнуло в мыслях двойника. И как давно, мой хороший?

— Да, — просто ответил двойник.

— Тогда покажи мне.

*

Весь день в нём билось смутное, тревожное ощущение, что должно случиться что-то плохое. Двойник не мог понять, откуда оно появилось, но оно накрепко поселилось где-то в солнечном сплетении; стоило утром проснуться и обнаружить, что Луиса нет рядом, он уже знал, что надвигается конец света.

Он искал его весь день. Когда не нашёл ни дома, ни в школе, ни на пустыре, где они часто встречались, ни на старом складе, где Луис любил прятаться от всех, то бросился на поиски по всему городу. Весь Окленд обшарил, но нигде не нашёл. И только под вечер, переворачивая самые мерзкие места в северной части оклендской помойки, до него вдруг дошло.

Луис всю неделю трепался о встрече с кем-то недалеко от дома. В груди двойника что-то оборвалось, и он кинулся со всех ног через весь город, пытаясь успеть вовремя.

— Блядь, — он задыхался, выжимая из себя всё, на что был способен. — Блядь, нет. Нет. Пожалуйста, только не так, если ты есть — не позволяй этому случиться.

Вселенная молчала. Проступающие сквозь лёгкую дымку тонких облаков холодные звёзды были такими же равнодушными, как и тысячелетия назад.

Двойник нашёл его через два часа, в трёх или четырёх кварталах от его собственного дома, на подступах к гетто. Увидел ещё издалека и бросился к нему, хотя на тот момент ноги практически не держали, он же всю эту ёбаную помойку на своих двоих пересёк, но стоило оказаться шагах в двух от него — он словно врезался в невидимый барьер. Луис стоял в одном из узких и тихих проёмов между домами, прислонившись спиной к стене, и медленно курил, смотря в заклеенную плакатами стену напротив совершенно пустыми глазами.

Он опоздал.

— Нет, — он медленно подошёл и склонился над Луисом. — Нет-нет-нет, мой хороший, только не это.

Одежда была практически не помятой, никто не измочалил его в тряпку, внешне он выглядел вполне нормально. Только взгляд был другим. Как будто кто-то убил в Луисе всё живое.

— Эй, — тихо-тихо прошептал он. — Луис. Детка, посмотри на меня.

Луис почти не отреагировал. На секунду задержал дыхание и дёрнулся, закрыв глаза и пытаясь отвернуться, но двойник не дал. Поднял его лицо за подбородок, очень медленно и осторожно повернул к себе, пытаясь рассмотреть хоть что-то в окружающем сумраке, и почувствовал, как перехватывает дыхание, а в груди набухает тяжёлая, злая ярость. Щека слегка разодрана, ссадина, не больше, нижняя губа лопнула, в уголках собралась кровь от крошечных разрывов. Луис дышал глубоко и тяжело, время от времени всхлипывая — он уже не рыдал, слёзы давно высохли. Когда он открыл глаза и сфокусировал взгляд, двойник почувствовал, что теряет равновесие и проваливается в какую-то мерзкую холодную дыру.

— Иди ко мне, — только и выдохнул он, и Луис тяжело оторвался от стены и беспомощно уткнулся носом в его плечо. Зрачки у него были больше, чем хуев Стрелец А. — Всё хорошо. Я здесь. Я рядом.

Сверху закапало. Через несколько минут слабый моросящий дождик превратится в полноценный ливень, если не в грозу, и им нужно было убираться отсюда как можно скорее, пока никто их не спалил или ещё чего, но двойник не мог пошевелиться. Словно его парализовало, и он потерял какой-либо контроль над собственным телом.

Луис тихо всхлипнул. Потёрся щекой о чёрный свитер, а затем попробовал обнять в ответ. Когда получилось, негромко попросил:

— Пожалуйста, убей меня.

Двойник замотал головой. Внутри него всё надрывно орало от отчаяния.

— Мне очень больно, — просипел Луис.

От него пахло страхом, кровью, бензином и кем-то другим. Кем-то, кого он выследит, загонит в угол и заставит жалеть о том, что не сдох раньше.

— Прости меня. Прости меня. Я думал… Я просто не знал. Я не хотел, но он настоял, схватил меня, я попытался вырваться, но он, он… — голос Луиса сорвался, в нём проступили истерические нотки. — Я просто хотел попробовать, я думал, если я попробую с кем-то, потом будет легче, я... я не думал, что будет вот… так.

Двойник прижал его к себе крепче, успокаивающе погладил по волосам, по спине, почти неслышно уговаривая немного потерпеть — он доведёт его до дома, и всё сразу же закончится, всё будет хорошо. Луиса повело, ноги подкосились, и он начал заваливаться назад; осторожно прижав хрупкое тело к стене, двойник немного отстранился и попытался заглянуть в глаза, но стоило поймать взгляд, внутри всё замерло.

«Мне так жаль».

Где-то над ними тихо звенел ветерок, ловя потоки воды и холодного воздуха и превращая реальность в чудовищный кошмар.

«Мне так жаль, что это был не ты».

— Я замёрз, — пожаловался Луис, стараясь больше не смотреть в глаза. Дождь и правда превратился в настоящий потоп, забрав у них всё тепло.

Двойник судорожно вдохнул и выдохнул несколько раз, всё ещё не в силах поверить, что это происходит по-настоящему. Чёртов поехавший идиот пытался пробиться к нему, заглянуть за барьер и заполнить собой его душу, пытался выплеснуть на него не только весь ужас от пережитого, боль и страх, но и нечто… нечто…

«Мне так жаль. Прости меня».

Другое.

— Знаю. Знаю, детка. У тебя руки холодные совсем.

*

Для него весь мир состоял из одних «если» и «возможно». Не сейчас. Однажды. Может быть. Когда-нибудь.

Когда-нибудь он отправится очень далеко, где нет ни бесконечных дождей и вымораживающего до костей холода, ни горячей, убивающей жары. Канада? Венеция? Похуй, перед ним будет открыт весь мир, он займётся чем захочет. Подастся в наёмные убийцы, чтобы оправдать свои самые тёмные наклонности и желание причинять людям боль. Будет сворачивать шеи и выгрызать лица сколько вздумается, и никто не будет нудеть о том, что это всё неправильно. О да. Или займётся чем-то менее разрушительным. Сбежит так далеко, как сможет. Начнёт создавать. Займётся живописью. Станет художником. Откроет автомастерскую и войдёт в мир известнейшим инженером-механиком. Выгонит из домашней студии заносчивого ублюдка, возьмёт в руки процессор и запишет что-то по-настоящему ценное, и у него точно выйдет куда лучше, чем у мудилы, что бы тот ни говорил по поводу «нет, это у меня всегда получается лучше, я тут гений».

Станет равным ему.

Станет им.

Он увидит мать — не как вторая личность, а как кто-то более… настоящий. Как будто он реально существует.

Однажды. Да, точно. Когда-нибудь.

Когда-нибудь, Луис точно отпустит его на свободу.

Двойник ждал. Проходили годы, прошло почти два с половиной ёбаных десятилетия, но момент освобождения никогда не наступал. Это поднимало со дна чёрных вод сначала беспокойство, затем страх неопределённости, потом тяжёлое чувство обречённости. Ему всегда, на грани одержимости, хотелось жить здесь и сейчас, настоящей, полной жизнью, свободной от ограничений личности Луиса, оков чужого тела и разума, обязанностей перед ним и клятв, которые он дал очень смело, но очень самоуверенно, неосторожно и опрометчиво. Двойник никогда не жалел о том, что сделал для него, для человека, который его создал, вытащил из непроглядной бездны и вдохнул в него жизнь, он не хотел уходить, но в глубине души всегда мечтал об освобождении.

Но Луис не отпускал. Не словами или уговорами, он никогда об этом не просил в открытую. Но всем своим существом, мыслями, эмоциями, чувствами, языком тела и взглядами он надрывно кричал — останься.

Он оставался. Луис не отпускал. А потом всё случилось слишком быстро.

Брошенная у самой дороги машина, их дом где-то далеко отсюда в пустыне, закат, скалы, горячая духота, они вдвоём. Воздух, дрожащий у самого горизонта, был таким горячим, что плавил и размывал скалы где-то вдалеке, длинные тени от брошенных вещей и инструментов стелились по неохотно остывавшей земле. Голова Луиса покоилась на его плече, он размеренно, почти медитативно поглаживал большим пальцем запястье. В объективной реальности ничего не изменилось, пока внутри них происходило нечто сродни смерти и перерождению.

Охренительное чувство долбанной целостности было таким прекрасным, что причиняло горячую, тупую боль.

В том месте, где двойник проснулся, откликнувшись на отчаянный зов Луиса, было темно и очень холодно. Там не было ни света, ни тепла, ни ощущения безопасности, лишь мрак, холод и шершавые бетонные стены. Любое рождение сопровождают мучения, но с появлением в мире эта изматывающая боль не закончилась. Луис вытащил его таким сломанным, потому что в тот момент сам был сломан, изорван на части и изгрызен бременем собственного существования и никогда не затихающим чувством вины. Неудивительно, почему двойник встретил такое яростное сопротивление, когда попытался сблизиться. Душой или телом, не важно. Луис не хотел раскрываться и впускать внутрь себя, потому что внутри него был настолько грязный и отвратительный гнилой пиздец, что хотелось кричать. Двойнику понадобилось слишком много времени, чтобы полностью осознать, насколько чудовищно мерзким кошмаром стала его жизнь.

Сейчас всё было по-другому. Луис, изредка мигая, смотрел на закат, тёплый свет лился на его лицо, жара окутывала плотное чёрное тело двойника рядом с ним, согревая и выгоняя из мышц и костей холод и боль. Его существо медленно растворялось, но двойник не чувствовал сожаления. Всё возвращалось, всё становилось правильным.

Когда личность двойника поглотила Луиса, сам двойник не почувствовал ничего, кроме бесконечной любви, направленной только на него. Предназначенной только ему. Раскрываясь в ответ и позволяя поглотить и себя, он не ощутил ни страха, ни потребности в сопротивлении, чужой разум впустил быстро и беспрепятственно, мягко обволакивая и растворяя. Там, где он пробуждался и угасал миллиарды раз, теряясь в бесчисленных моментах осознания, тьма смешивалась с тьмой, образуя сверхмассивную взвесь их подсознания, и на этот раз там не было ничего, кроме остаточного гула и чёрной статики. Луис медленно провёл по плечу, огладил шею. В его сознании медленно расцветал удивительно яркий образ, крепко сплетённый из безотчётных желаний, страхов, теней и белых пустынных цветов, влечения, эйфории, силы и контроля, нежности и уязвимости, агрессии и чуткости, острых углов, контрастов, фобий. Ненависти. Любви. Двойник чувствовал его всегда, в любое время и в любом месте, но видел и ощущал себя через него только сейчас.

Таким он выглядел в его глазах?

— Иди ко мне, — прошептал Луис, поворачивая его лицо к себе. В глубине его глаз горел весь огонь вселенной.

Двойнику потребовалось меньше секунды, чтобы решиться. Спустя пару мгновений Луис стаскивал с него футболку, пока сам он лихорадочно, будто боясь что сейчас всё это исчезнет, сдирал с него штаны. Сбивчивые движения мешались с нежностью, они никогда не раздевали друг друга так быстро и одновременно так бережно. Двойник тёрся скулами и лбом о его лицо, с упоением гладя ладонями по напряжённой спине, плечам, поджавшемуся животу и бёдрам, а потом на пробу прихватил сухие горячие губы своими. Луис замер на несколько мгновений, чтобы окинуть его взглядом, медленно, почти неощутимо ткнулся губами в ответ, снова отстранился. Глядя огромными, тёмными глазами, зарылся пальцами в мягкие волосы, надавил на затылок и привлёк к себе; они неловко столкнулись губами, когда Луис потянул на себя и откинулся на как попало сброшенные вещи, обхватывая и крепко сжимая его бёдра ногами. Он прижал к сухой земле, подмял под себя, просунул руку между их телами и обхватил обоих, получив за это восхитительный сладкий стон и укус в шею. Зашипев от боли, двойник наклонился и лизнул Луиса в приоткрытый рот. Их губы плавно и мягко слились, Луис обнял, двинул бёдрами, толкаясь в ладонь, тихо застонал, когда двойник потёр пальцами головку, размазывая проступившую смазку, накрыл его руку своей и закрыл глаза, полностью отдаваясь прикосновениям и горячим рукам.

О существовании чего-то ещё двойник забыл напрочь, вылизывая его грудь, втягивая в рот набухшие соски и лаская их обоих. Целуясь и прикусывая Луиса за губы, он осознал реальность ближе к тому моменту, когда Луис начал тереться о него сильнее и настойчивее и тихо стонать в поцелуй. Двойник на секунду отстранился, прикрыл глаза, вжимаясь в обнажённое тело крепче, и сам тихо застонал, почувствовав, как Луис царапает короткими ногтями спину и нетерпеливо надавливает пятками на крестец.

— Хочу тебя, — совсем тихо прошептал Луис, когда их взгляды пересеклись. Сизые глаза потемнели от желания. — Хочу тебя в себе. Всего.

Зрачки у него были просто огромными. Сизый тонкой полоской окольцовывал чёрные колодцы, в глубине которых горели звёзды, тяжёлые, красивые, слишком горячие. Но теперь, всматриваясь в этот голодный, влюблённый взгляд и растворяясь в нём, двойник наконец почувствовал, что так правильно. Он знал, чего хотел Луис, и наконец мог это дать. Они уже перешли черту, подвели её, пришло время отпускать и сделать то, чего они оба так давно хотели.

Новая трансформация, перерождение. Выебать друг друга, отпустить, поставить точку и начать учиться жить заново. Двойник замер над ним, нависнув на вытянутых руках и неотрывно глядя в глаза, стискивая зубы и преодолевая сопротивление плоти. Луис выгнулся навстречу, принимая его в себя, невыносимо узкий и твёрдый, запрокинул голову и громко застонал, цепляясь за напряжённые плечи, стискивая бёдра ногами — и сразу же раздвигая, распахивая навстречу разум, тело и душу. Без смазки было трудно и больно, но их обоих это мало волновало, если волновало когда-то вообще. Тело изнывало, плоть требовала плоти. Луис был отзывчивым и податливым, гибким, мягким, и таким громким — двойник не понимал, что заводит больше, сам секс, откровенные, искренние стоны, Луис, извивающийся под ним в сладкой агонии, боли и поту, его горячее и тесное нутро, ощущение целостности или всё сразу.

Мохаве молчала, согревая их вечерним теплом, пока они выжигали друг друга на сбившейся одежде, катаясь по ней и мягко сливаясь губами, кусаясь, лаская, тиская друг друга, мокрые, горячие, влюблённые, безмолвно наблюдая, как в их собственном ритуале двойник рывком притягивает Луиса, обхватывая за плечи, и накрепко прижимает к себе. Как Луис тихо всхлипывает, обвивает его шею руками и громко, протяжно стонет, принимая в себя обжигающе горячее семя, кончает сам и мечется в экстазе, изливаясь на грудь и живот, смутно ощущая как двойник беспорядочно целует, куда может дотянуться. Как они падают друг на друга, как двойник вылизывает с его скул слёзы и пот, продолжая двигаться в нём, как Луис тянется навстречу и прикусывает его губы в ответ, шепчет и просит ещё, ещё, ещё, я хочу тебя ещё. И когда Луис, толком не успев прийти в себя и немного отдышаться, снова плотно прижался к нему бёдрами, и двойник послушно лёг на спину, затаскивая его на себя, пустыня впитала и приняла в себя всё, что они решили оставить здесь, похоронив в сухой земле.

Дышать было тяжело. Луис был твёрдым, горячим, настойчивым и ненасытным. Господи, он же кончил без рук. Боже. Господи хреновый боже.

— Ты чувствуешь? — Луис, задыхаясь, наклонился над ним, прижался мокрым лбом ко лбу, заглянул в глаза. — Чувствуешь меня? Ты чувствуешь меня в себе?

Двойник не выдержал, запрокинул голову и низко застонал. Луис смазанно поцеловал в щёку, в губы, вылизал шею и подбородок, держа крепко, властно, почти до боли, и это ощущалось слишком хорошо, чтобы быть реальным. Они оба умирали, решив начать всё заново. Как ритуал, как новая ступень в жизни. Пусть, для разнообразия, она начнётся не только с боли.

— Да, — говорить было трудно, почти невыносимо, губы и язык, плавно скользящие по лицу, чудовищно отвлекали. Даже после оргазма Луис завёл так, что он тёк, как блядская нимфоманка. — Я чувствую тебя. Я… глубже…

Луис с силой толкнулся в него глубже, стиснул зубы, сдерживая стон, вжал за плечи в землю, пресекая на корню любое сопротивление. Он держал так сильно, что двойник не мог пошевелиться — и не хотел, плавясь от совершенно прекрасного ощущения, как Луис раскрывается, занимаясь с ним любовью так же, как пытался убить. Застонав громче, двойник развёл ноги шире, выгнулся к нему, двинулся навстречу. Всё его существо выло и изнывало от незаполненности, мучительного, болезненного ожидания и восхитительно сладкой боли, невыносимая пытка длилась до тех пор, пока их тела не соприкоснулись и о, о да, наконец-то, наконец-то, наконец-то, дадада! Двойник тихо всхлипнул и практически заскулил, чувствуя, как Луис заполняет его собой: он и раньше спал с другими людьми, но никому, никогда не позволял брать себя — кроме него, его тело в прямом смысле принадлежало ему.

— Чувствуешь меня? Я в тебе, — Луис замер в нём, позволяя привыкнуть, прижался к нему всем телом, влажным, горячим, горячее, чем пустыня, чем солнце, чем собственная ярость, нежно потёрся лицом о скулу, задел носом его нос и вдруг спросил, обхватывая ладонями лицо и заглядывая в глаза: — Тебе не больно?

Это было попросту жестоко.

— Нет, — рвано выдохнул он. — Нет, не больно. Двигайся во мне.

Луис кивнул, ткнулся губами в щёку и прикрыл глаза. Двойник положил ладони на скользкую от пота спину, провёл вверх и вниз, успокаивая и надавливая на поясницу. Жестоко, это слишком жестоко.

— Тебе хорошо? Тебе точно не больно?

Двойник покачал головой, потёрся ноющим от возбуждения членом о мокрый живот, потянулся к губам, стараясь ни о чём не думать и не мешать разливающемуся в груди чувству нежности заполнять всё его существо до краёв. Даже после всего пережитого кошмарного пиздеца он всё ещё был нетронут. Невинен. Нежен. И так блядски ебуче невыносимо влюблён. Луис ответил на поцелуй, медленно и плавно двигая бёдрами, не выпуская его лицо из ладоней, пока сам двойник беспорядочно гладил его по спине, плечам, рукам, цеплялся пальцами за волосы и просил двигаться быстрее и жёстче. Луис улыбался, тёрся скулами с проступившей щетиной о щёки, подбородок, покрытый испариной лоб, покрывал лицо торопливыми поцелуями, вкусно и чувственно вылизывал его рот — и улыбался, нежно, нежно, нежно, так нежно, что перехватывало дыхание и поджимались пальцы на ногах. Двигался. Восхитительно медленно, дразня, мучая, сводя его с ума и заставляя изнывать от сладкой боли, наслаждения, нетерпения. Ожидания чего-то большего. Двойник так и не понял, когда движения из тягучих и плавных переросли в резкие и грубые, реальность ускользала и растворялась, пока Луис трахал его и всем своим существом выбивал из него воздух и громкие стоны. Хорошо, слишком, одуряюще, охренительно хорошо. Двойник изнывал под ним, стонал и нетерпеливо выгибался, стремясь прижаться к его телу плотнее, тёрся членом о живот, кусал за плечи и губы, и именно в тот момент, когда реальность стала совсем густой и вязкой, когда внутри него всё скрутилось в предоргазменной агонии и когда он оказался меньше всего к этому готов, Луис прижался щекой к его щеке и, рвано хватая воздух ртом и задыхаясь, тихо прошептал:

— Я так люблю тебя.

Словно схлопнулась сингулярность. Всё перетекло в единый поток их смешавшихся чувств, и чужой оргазм хлестнул по сознанию вместе с хриплыми стонами Луиса так ярко, и с такой силой, что двойник не выдержал. Запрокидывая голову и выстанывая его имя на всю Мохаве, он сам потянулся к нему навстречу, накрепко прижал к себе, выплёскиваясь в скользящую по пульсирующему члену ладонь и чувствуя, как Луис обрушивается на него всем телом, прижимая к земле, и тяжело дышит, уткнувшись лицом ему в грудь.

Вокруг внезапно стало очень тихо. Кроме их тяжёлого, сбивчивого дыхания и отдалённого перещёлкивания цикад, рядом с ними не раздавалось ни звука. Тихо и хорошо. Реальность медленно наваливалась на них неподъёмным тёмным покрывалом неба с молочно-белой россыпью первых звёзд.

— Мой хороший, — рвано выдохнул двойник, когда к нему вернулась способность хоть как-то мыслить. — Какой же ты... ты...

Луис тихо-тихо рассмеялся, застонал, приподнимая бёдра, чтобы выйти из него, а потом поднял тяжёлую голову и прижался губами к губам, просто так, не целуя и не настаивая. Двойник лизнул его в рот, смешно боднул лбом и накрыл затылок ладонью, зарываясь пальцами во влажные волосы.

— Скажи это, — всё ещё улыбаясь, попросил Луис. — Ну давай. Ты ведь хочешь.

Двойник фыркнул, беззлобно ударил пяткой по заднице, а затем чуть откинул голову назад, чтобы посмотреть на него.

— Ты потрясающий, — легко, свободно прошептал он. На грудь, помимо тяжёлого тела Луиса, больше ничего не давило. — Люблю тебя.

Луис улыбнулся, прижался щекой к груди. Обнял одной рукой за плечи, другой обхватил щёку, погладил скулу пальцами. Двойник прикрыл глаза и осторожно накрыл в ответ прохладную ладонь, так же обнимая, зеркально отражая его движения; звук и жизнь бились под их руками, последний свет заходящего солнца заливал раскинувшуюся перед ними пустыню полупрозрачной воздушной эмульсией, а раздробленный разум осторожно искал способы затянуть последние раны и пытаясь осознать, на что это было похоже, но натыкался на острые углы человеческого восприятия.

Всё было так чудовищно хорошо.

— Это ни на что не похоже, — прошептал Луис вслух. — Столько раз ты и я были вместе, но подобного... Это… так… нежно.

Двойник почти незаметно покачал головой:

— Не говори ничего. Хорошо?

Луис кивнул. Звук его голоса, стонов, криков всё ещё резонировал в горле. Впервые за долгое время в этом прекрасном эхе не было даже намёка на отчаяние, боль и посторонний звон ветерка, снившийся в кошмарах. Двойник рассматривал Мохаве чужими глазами и ощупывал её чужими мыслями, пока в собственных мыслях Луиса медленно перетекали из одного в другой навязчивые образы, в которых тесно переплетались страх, восхищение, эйфория, отчаяние и вина.

Он всё ещё винил себя за то, что чуть его не прикончил.

— Я не жалею, если ты об этом, — тихо напомнил двойник. — Но это ты и так знаешь. Если ты хочешь сейчас попросить прощения, то не нужно. Я ни в чём тебя не виню. И не винил.

— Даже если я скажу, что мне это понравилось? — Луис приподнялся, склонился совсем близко. Горячее дыхание опалило ухо, двойник замер на пару секунд, но тут же расслабился. — Держать тебя за горло и чувствовать, что могу тебя убить?

Двойник кивнул. Иногда его тянуло спросить у Луиса, как много правды он скрывает и сколько лжи говорит каждый божий день, но в итоге так и не решался. Несмотря на публичное обнажение с признаниями в том, что он лжёт куда больше, чем надо, двойник с каким-то мазохистским удовольствием отмечал, что ему Луис никогда не лгал.

Луис потёрся щекой о висок, прижался к плечу губами, мягко поцеловал. Он всё ещё пытался исправлять ошибки, всю ту невероятную хуйню, которую натворил, кусаясь и каждый раз проверяя, примет ли его двойник тем, кем он был, и двойник каждый раз показывал, что принимает. Разве можно так любить и не простить? Возможно, самым правильным решением было бросить его на произвол судьбы, оставить позади и начать жить заново. Отпустить, позволить быть свободным, и ему, и себе. Но он был двойником Луиса. И знал, что после подобного не сможет жить, помня, что каждый раз, когда Луис уходил, затем неизменно к нему возвращался. Подобные мысли всё так же ощущались омерзительной ересью.

— Да, — просто ответил двойник. — И я единственный, с кем ты можешь разделить это чувство.

Солнце окончательно утонуло за горизонтом всего через несколько минут. Породив в небе последнюю волну горячего тепла, разлившуюся где-то в сумрачной вышине, оно закатилось за хребты далёких гор, постепенно забирая с собой жару и духоту. Стало прохладнее, Луис едва заметно задрожал, всё-таки слез с него, но сразу устроился рядом и прижал к себе крепче. Двойник лениво подумал, что сейчас самое время одеться, собрать вещи и свалить отсюда как можно дальше, а потом приехать домой и смыть с себя весь этот день и ночь накануне, навсегда оставив сложный эпизод в прошлом, где ему и место, но что-то останавливало. Всё было хорошо. Спину сладко пощипывало от царапин, щедро наставленных Луисом, по всему телу тёплыми волнами разливалась приятная усталость и опустошение, между ног было горячо и мокро от спермы, после секса разрозненные мысли успокоились и заткнулись. Идиллия. Но Луис странно молчал, устремив взгляд куда-то в пустоту, и двойника не покидало тревожное ощущение, что сейчас должно что-то случиться.

— Это чувство... Ты бы хотел разделить его с кем-то ещё? — вдруг спросил Луис.

Вот оно. Двойник выпутался из тёплых объятий, приподнялся на локте и, нависнув над ним, со всей серьёзностью ответил:

— Нет. Почему ты спросил?

Луис пожал плечами, глядя куда-то мимо него, в небо, понемногу набирающее глубину и синеву.

— Я много думал за те четыре месяца, пока был без тебя, и... Я ведь так и не спросил, чем ты занимался всё это время.

Двойник на секунду задумался. Начиная с момента встречи, уже после той ночи, они говорили друг с другом. Не так часто, как ему хотелось, конечно, но определённо больше и чаще, чем когда-либо. Возведённые между ними барьеры постепенно истончались, говорить стало проще и легче, особенно после того как Луис доверился ему, перестав ощущать постоянное давление на затылок и попытки вторгнуться в его разум без разрешения. Но за все эти дни он так и не задал этого ебучего вопроса, затыкаясь или переводя тему каждый раз, когда двойник спрашивал, как он проводил время без него. Может, им обоим просто нужно было чуть больше времени, чтобы осмыслить произошедшее, может, Луису всё ещё было больно вспоминать, но двойник отчётливо чувствовал, что дело не в этом. Здесь явно было что-то не так.

— Ну... Много чем, — наконец издал он. — Снял дом в Джошуа-Три, пару недель просто ходил по окрестностям, смотрел на пустыню, любовался звёздами. Поработал в автомастерской, рисовал на заказ, мне нравилось, — он неопределённо пожал плечами, отвёл взгляд, думая, что ещё добавить, и осторожно улыбнулся: — Эй, я пробовал нарисовать тебя, но у тебя слишком дурацкое лицо. Потом смотался в Мексику, сначала в Тихуану, потом в Сан Антонио, просто ходил среди людей, был среди них, снимал несколько раз проституток, среди них даже были женщины... — рассмеялся он, но, увидев побледневшее лицо Луиса, мгновенно напрягся и беспокойно приподнялся, пытаясь поймать его взгляд. — Эй. Луис, ты чего? Луис...

Луис помотал головой, отвернулся и попытался отмахнуться:

— Нет, всё в порядке. Прости. Просто... спросил.

— Что не так? — он мягко положил ладонь на колючую, прохладную щёку и осторожно повернул его лицо к себе. — Не должен был?

В тёмных глазах плескалось что-то, что двойник прочитал, как обречённость.

— Нет, — тихо прошептал Луис, — ты не понимаешь. Я уже понял, что ты со мной очень давно, ты был раньше, чем я помню, и всё это время я, кажется, не давал тебе шанса стать кем-то другим. Я... — он осёкся, крепко прикусил губу и нервно сжал зубами. — Я вижу, что теперь ты другой. И мне очень страшно. Что если ты встретишь кого-то другого, он окажется лучше.

Двойник неверяще покачал головой. Он блядь что, серьёзно, что ли? Нет, быть такого не может, чёрт возьми, он не может быть таким тупым. Или настолько в отчаянии. Нервно рассмеявшись, двойник наклонился над ним и задел носом покрывшийся холодной испариной лоб:

— Ты это не серьёзно. Это просто секс. Это даже близко не имеет отношения к тому, что есть между нами, это...

— Да не в этом дело! Не в этом! — неожиданно громко сказал Луис, резко поднялся, сбрасывая с себя его руки и выпутываясь из объятий, и принялся лихорадочно натягивать на себя одежду.

— Тогда скажи мне, в чём, — попросил он. — Просто скажи, как есть, хорошо?

Луис не ответил, продолжая одеваться. Несколько мгновений двойник хмуро смотрел на покрытую царапинами от мелких камней и собственных ногтей спину и напряжённую линию плеч, а потом поджал губы и тяжело поднялся, подбирая одежду и вытряхивая из неё пыль и песок. Повисшее молчание давило так, как не давила свинцовая тяжесть ебучего чувства вины в тот день, когда он осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал на прощание Луиса в щёку, а потом закрыл дверь в их кройцбергской конуре и сбежал, бросив его на произвол судьбы.

Чёртовы шмотки не хотели натягиваться нормально, он в порыве раздражения даже что-то порвал, отчётливо услышав треск расходящихся швов. Проклятое небо с проклятыми звёздами и проклятой пустыней по-прежнему насмехались над ним, насмехались над ними обоими, неспособными просто взять и поговорить как двое нормальных людей; двойник яростно скрипнул зубами, ненавидя себя за собственное бессилие, неосознанно потянулся к Луису, чтобы остановить его и попытаться хоть что-то объяснить, но Луис вдруг замер перед ним.

— Я ведь не идиот. И знаю, как сильно ты хочешь быть свободным, ты всегда этого хотел, — прямо, уверенно и решительно произнёс он, глядя прямо в глаза. — И я пойму, если ты захочешь уйти, я больше не хочу держать тебя, просто... мне страшно.

Двойник почувствовал, как внутри него всё холодеет.

— Луис... — онемевшими губами прошептал он, не в силах поверить. И это терзало его всё это время?!

— ...и это я виноват в том, что ты так долго был со мной, не зная никого другого. Я мог бы... — не чувствуя своего тела, двойник шагнул к нему, но Луис лишь помотал головой, продолжая прибивать к земле своим тихим, полным обречённости и сожаления голосом. — Всё это время я мог бы сделать хоть что-то для тебя. Но не делал ничего, просто пользовался, и теперь, когда ты это знаешь, ты можешь просто...

— Луис! — взмолился он.

— Дай договорить! — неожиданно резко прошипел Луис. От него волнами исходило какое-то злое отчаяние, накрепко сплетённое с горячим, тяжёлом чувством вины. — Я не могу себя простить за то, что бросил тебя пять лет назад. Даже если ты больше не злишься и не вспоминаешь, я помню. А ещё хуже — помню о том, что это я попросил воткнуть в себя нож, но это ты там умер.

Твёрдой земли под ногами больше не существовало, двойник абсолютно ясно ощутил, как всё его существо проваливается в какую-то холодную, мерзкую часть пустоты. Только не так. Луис, подошёл к нему, неуверенно, будто сомневался, что после всего сказанного имеет на это право, положил ладони на плечи и вдруг искренне произнёс:

— Прости меня. Прости меня. Я виноват. Я так виноват перед тобой, я... создал тебя и... — он сбился лишь на секунду, облизывая пересохшие губы, прежде чем признаться: — Я не справился.

Нет. Неправда, нет. Двойник замотал головой:

— Всё было не так, это был мой выбор. Я сам решил, кто из нас... Луис. Луис, нет.

— Я просто хотел, чтобы меня любили, — едва слышно прошептал он, и в этом шёпоте от чувства вины было чудовищно много, а от чувства нужности и признания — чудовищно мало. — Прости, Луис. Это не ты, а я должен был заботиться о тебе, просто... не знал как.

Двойник не выдержал.

— Нет-нет-нет, всё не так!

Коротким рывком сократив какое-либо пространство между ними, двойник притянул Луиса к себе, схватил, сгрёб — и сбивчиво заговорил, душа в себе дрожь, слабость и любые попытки остановиться:

— Как ты мог дать мне всё это, если никто не научил тебя? Как ты мог быть ответственным, если твои родители проебались? Как ты мог набраться смелости и остаться, если твой собственный отец тебя бросил и сбежал? Как ты мог научиться быть честным, если мать постоянно лгала тебе? Луис, детка, посмотри на меня, — он обхватил лицо Луиса ладонями, заглянул в блестящие от слёз глаза и прошептал: — Ты был ребёнком. Ты был совсем один. Тебе нужен был кто-то, кто даст тебе внимание и заботу, кто-то, кто даст тебе любовь, всё то, чего тебе так не хватало. И ты выдумал меня. Разве... разве я могу винить тебя за то, что у тебя не оказалось никого ближе, чем выдуманный взрослый ты?

Луиса затрясло. Намертво вцепившись ему в плечи, он задрожал, лицо исказилось от боли, и он не выдержал.

— Ты не выдуманный! Ты реальный, я хочу, чтобы ты был реальным! — чуть не закричал он. — Ты живой! Я хочу, слышишь, я хочу, чтобы ты был живым!

— Тихо, тихо, детка, ну ты чего... — попробовал успокоить его двойник, но Луис яростно замотал головой:

— Ты живой! Ты единственный, кто у меня есть. Я люблю тебя, ты... всё для меня, неужели ты не понимаешь?!

Крепко стиснув зубы, он прижал Луиса к себе. В глазах стояли слёзы, но двойник упорно держался. Всё повторялось, ебучая вселенная закольцовывала мгновение, чтобы они пережили весь этот ад снова, предоставляя возможность поступить правильно.

— Конечно понимаю, — глухо откликнулся он, гладя Луиса по волосам. — Никто, кроме меня, не поймёт этого лучше.

— В этом и вся проблема. В том, что ты всё ещё зачем-то любишь меня, — он бессильно уткнулся мокрым лицом ему в шею и, всхлипывая и сбиваясь, добил его: — Всё это время я не мог ничего вернуть тебе взамен. Я даже шанса тебе не дал. Я не хочу думать, что как только отпущу тебя, ты исчезнешь. Но и приковать к себе не могу, и не смогу никогда, я не имею никакого права, я...

На щеках было мокро. Двойник покачал головой и мягко перебил:

— Неправда. Ты вырос, и почти не помнишь себя, теперь ты совсем взрослый и сильный, но я всё ещё вижу в тебе того испуганного и одинокого ребёнка, которому так нужно было, чтобы кто-то был рядом. И я дал тебе то, чего ты так хотел. Всё это время я был рядом, я никогда не хотел уходить, а ты... Ты никогда не хотел отпускать меня. Луис, — он прикусил губу, нервно облизал, и вдруг понял, что наконец-то может это сказать. — Ты любил меня с двенадцати лет.

Тишина, повисшая между ними, была почти такой же, как и всегда, изменился лишь фон и смазанный оттенок. Фон, место, время — всегда было что-то, что менялось, но не эта тишина. Ни тяжёлая, ни мёртвая, она просто была.

Луис, застывший в его руках, заговорил лишь несколько секунд спустя.

— Так долго? — только и смог вымолвить он.

Двойник потёрся щекой о его волосы, уткнулся в них губами, глядя, как поднявшийся ветер перегоняет по земле редкие клочья сухой травы. Мохаве по-прежнему молчала, и ей было так же всё равно. Луис был прав. Он всегда был прав насчёт него.

— Да. Не думаю, что ты понимал это тогда, — наконец, ответил двойник.

— А ты?

Сердце колотилось как бешеное. Между ними это звучало столько раз, переплетаясь в словах, эмоциях и мыслях, они любили друг друга и знали об этом. Но почему-то именно сейчас — как и в тот момент, когда Луис впервые сказал ему об этом — блядское сердце готово было проломить грудную клетку.

Он вдруг почувствовал себя таким живым.

— Ты ведь тогда так и не сказал мне, зачем меня выдумал, так ведь? — и, дождавшись нескольких лёгких кивков, осторожно погладил по плечам, немного отстранился и тихо прошептал: — Я был создан, чтобы защищать тебя от боли. Я не знал, зачем ещё мне жить. Но это никогда мне не мешало, — он аккуратно поднял его лицо к себе и заглянул в глаза. — Всю свою жизнь, с того момента, как впервые открыл глаза, я люблю тебя. И это мой выбор, и никакая сила не заставит меня передумать и отказаться от этого чувства.

Луис потрясённо молчал. Двойник даже не сомневался, что исключительно оттого, что винил себя столько времени из-за хуйни, в то время как чудовище, призванное из небытия, чтобы защищать, не смогло уберечь его не только от боли, но и от себя самого.

— Я не смог сказать тебе это тогда, потом смог, но неправильно, — он вдохнул, выдохнул, устало прижался к мокрому, горячему лбу своим и закрыл глаза. — Это я должен просить прощения. Я должен спрашивать, зачем ты всё ещё любишь меня после всего, что я с тобой сделал.

Веки были неподъёмными, и он чувствовал себя так, как и годы назад — разбитым и уничтоженным. Он знал, что заслужил это, всё, от начала и до конца, полностью.

— Но ты ведь сказал это, — вдруг прошептал Луис.

Двойник, не отстраняясь, едва заметно кивнул. Луис, разжав пальцы, мягко провёл ладонями по плечам, по лопаткам, спустился на поясницу, так же мягко огладил бока. Повторил, снова и снова, успокаивая двойника и успокаивая себя.

Через несколько полных минут размеренных, мягких движений, он негромко сказал:

— Нельзя сказать неправильно, что любишь.

Двойник кивнул. Луис обнимал, гладил по спине, и в груди набухало что-то тяжёлое, горячее и сильное. Мягкие губы осторожно уткнулись в щёку. Всё повторялось, всё становилось правильным.

— Да, — он боялся открыть глаза, зная, что увидит. — Нельзя.

— Нельзя, мой хороший.

Луис продолжал гладить по спине, даже когда его начало трясти.

*

Им невероятно повезло, что мать свалила на ночь к подруге, а сиблинги оказались прикованы к какой-то срани по телевизору. Двойник со всей возможной осторожностью прокрался с Луисом на руках через заднюю дверь — это было в общем-то не сложно, дождь хлестал как не в себя, скрадывая шаги и посторонние шорохи. Поднявшись наверх, он максимально тихо занёс неподъёмное от дождевой воды тело, так же тихо закрыл дверь и только после этого выдохнул. Пиздец, неужели добрались.

Все три с половиной квартала Луис дремал, обняв за шею и вжимаясь лицом ему в горло. Двойник чувствовал на коже тёплое дыхание, нечеловеческим усилием отгоняя от себя посторонние мысли и стараясь идти быстрее, но они продолжали лезть в голову.

Луису шестнадцать. Ему тридцать пять. Ему тридцать пять, и он взрослый двойник Луиса, у которого единственная цель в жизни — защищать. В том числе и от себя. У него не может существовать другого предназначения, его создали именно таким и только для этого, никакая сила не заставит его причинить Луису боль или оставить в одиночестве. И никакая сила не заставит воспользоваться уязвимостью Луиса и присвоить его себе.

Или нет?

Луис всё ещё обнимал за шею, доверчиво прижимаясь к нему несмотря на то, что проснулся, когда они поднимались по лестнице. Двойник наклонил к нему голову, тихо прошептал — пришли. Луис слабо кивнул, начиная стучать зубами, неясно от стресса пиздец или от холода. Уложив его на кровать и тихо пробравшись в ванную за мокрым полотенцем, двойник вернулся, опустился рядом, стащил с него кеды, ветровку, остальную одежду, не глядя швырнул в угол. Потом выбросит или сожжёт всё это нахуй. Затем стащил свитер уже с себя, швырнул туда же вместе с ботинками и носками. Боже, они вымокли насквозь, оба. Аккуратно вытащил из-под него одеяло, стараясь не смотреть на россыпи синяков на бёдрах, животе, ягодицах, укрыл им сверху и осторожно провёл ладонью по мокрым волосам. Луис потянулся за прикосновением, ткнулся горячим лбом в ладонь и вдруг совершенно серьёзно сказал:

— Это мой первый взрослый поцелуй.

Двойник проклял всё на свете, себя, Луиса, его мать и вселенную заодно. Воздух покинул его лёгкие, как будто кто-то проткнул его насквозь. Руки задрожали, плечи словно закаменели. Прямо перед его глазами разверзалась бездна.

— Детка. Послушай меня, ты не можешь этого хотеть, — как можно мягче сказал он. — Это насилие, это жестоко и неправильно. Я… не должен был кричать на тебя, ты… с тобой сделали ужасную вещь. Я должен был защитить тебя, должен был предотвратить это, но не смог. Я облажался и подвёл тебя. И не должен был… отвечать.

Луис помотал головой:

— Нет! Мне хорошо с тобой.

— Я это ты. Взрослый, выгляжу по-другому, но от этого ничего не меняется, — возразил двойник. — Ты понимаешь, насколько это неправильно?

В глазах Луиса можно было разглядеть дальний космос, огромный, чёрный, бесконечный, сжирающий любые блики. Сколько он принял? Сколько ему дали? Как долго его мучили? Господи, что же этот уёбок с ним сделал.

— Кто сказал, что это неправильно? — Луис прикрыл глаза, нащупал его ладонь и обхватил своими. Двойник только сейчас ощутил, как его потряхивает: их руки представляли собой совершенно чудовищный контраст. — Ты единственный, кто у меня есть. Я, кажется, люблю тебя.

Сердце колотилось как бешеное. Лететь в бездну было приятно, хотя ужас и ошеломление ещё никто не отменял. Двойник мягко, стараясь подавить дрожь в руках, вытирал лицо, шею и грудь Луиса мокрым полотенцем и отстранённо размышлял, что же теперь делать дальше — он так и не смог ничего сказать в ответ, слова попросту застряли где-то в горле, не желая вырываться наружу. И, как он подозревал, ни один из ответов не будет в итоге правильным.

Луису шестнадцать. Ему тридцать пять. Луису нужен друг, кто-то кто поддержит, не будет винить, окутает заботой и теплом, а не любовник. Кто-то, кто подскажет верное направление, будет рядом, поможет справиться с произошедшим, а не усугубит и без того хуёвое положение. По крайней мере… не сейчас. Не нужно заходить дальше объятий, простой поддержки и понимания, то, что он уже натворил, обязательно откликнется когда-нибудь в будущем, ему просто нужно дать время оправиться.

Ну и разумеется, в качестве избранника он — самое худшее, что только можно вообразить. Он понимал, что произошедшее между ними там, в тихом и тёмном закутке, было неправильным и постыдным, неприемлемым, опасным и отвратительным, в то время как вся его душа надрывно кричала, что двойник, возможно, впервые за все долгие четыре года поступил именно так, как было нужно. Прижал к стене, стиснул в мёртвой хватке, раскрыл для него свой разум и наконец-то дал ему то, что он так хотел.

— Тебе холодно, ты тоже замёрз. Иди сюда, — позвал он.

Двойник выбросил полотенце к остальным вещам, наклонился, прижался щекой к щеке Луиса и тихо выдохнул. За окном всё ещё хлестал дождь, и где-то там, скорее всего был целый мир, который двойнику хотелось объять всем своим существом, забыв, что он навсегда связан с человеком, который никогда, ни в одной из возможных вселенных не должен ему принадлежать. Луис, закрыв глаза и вслушиваясь в его тихое дыхание, медленно гладил ладонь, успокаивая его и успокаивая себя; в какой-то момент он слабо пошевелился и неловко ткнулся носом в щёку. Двойник стиснул зубы, изо всех сил стараясь не сорваться в истерику и не поддаться деструктивному импульсу вскочить и броситься на поиски. Кто бы это ни был, он найдёт его, рано или поздно, и убьёт.

Луис поднял лицо. Мягкие губы ткнулись в щёку, в нос, в подбородок, нашли его собственные губы. Двойник, чуть не взвыв от отчаяния, обречённо сжал его за руку и приоткрыл рот, признавая поражение и отвечая на поцелуй.

Второй взрослый поцелуй.

— Больно? — отстранившись, глухо спросил он, когда Луис вздрогнул. Ранка на лопнувшей губе снова раскрылась, и двойник почувствовал слабый привкус крови на своём языке. — Прекратить?

— Нет, нет. Ничего, — Луис слабо помотал головой и попытался улыбнуться. Кончики пальцев прошлись по скулам, он нерешительно гладил по лицу, будто пытался изучить черты и запомнить его вот так. — Пройдёт.

Двойник осторожно зализал ранку, лизнул в краешки рта, мягко прижался губами к распухшим губам; промокшие под ливнем штаны и футболка холодили кожу, но он чувствовал себя так, будто всё тело погрузилось в вещество внутри солнца. На секунду снова отстранившись, двойник шумно выдохнул, заглянул в глаза. Прямо перед вторым прыжком в бездну он всё ещё спрашивал — ты правда этого хочешь? Луис зажмурился, обхватил свободной рукой за плечи и медленно потянул на себя, и это уже не было импульсом или безотчётным порывом. Они оба потянулись друг к другу, их губы плавно и мягко слились, пальцы двойника зарылись в мокрые волосы, и это не ощущалось чем-то… неправильным. Ливень одуревше хлестал в окно, в комнате было прохладно и тихо, но ему не хватало воздуха. Шум крови в ушах и пульсация сердца заглушали все остальные звуки. Он словно сошёл с ума, губы у Луиса были мягкими, искусанными и тёплыми, от него пахло дождём, дурацким цитрусовым шампунем и слабым, едва различимым оттенком оцинкованного металла.

Мозги включились только когда мелкий пидор неуверенно провёл по спине и полез руками под мокрую футболку. Огладив прохладную спину, лопатки, плечи, он повёл руками ниже, коснулся поясницы — и полез в штаны. Почувствовав, как у него встаёт, двойник резко дёрнулся назад, в слабой попытке отстраниться и прекратить всё это помешательство прямо здесь и прямо сейчас, но Луис вдруг мягко прервал поцелуй и очень тихо прошептал:

— Ты ведь тоже этого хочешь, правда?

Потеплевшие пальцы зарывались в жёсткие волосы на лобке, изучающе гладили наливающийся кровью член. Двойник прикусил губу и через силу заставил себя отстраниться, подняться и мягко отвести руки мелкого пиздюка подальше от себя; прижав за запястья к кровати по обе стороны от головы, он наклонился к нему очень близко и тихо, вкрадчиво спросил:

— Ты что делаешь?

Луис сощурился, несколько раз моргнул, словно старался разглядеть его сквозь мутную пелену, потом нахмурился и глянул куда-то вниз, на пространство между ними. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и тоскливо, беспомощно посмотрел на двойника.

— Хочу узнать, как это будет с тобой, — наконец негромко ответил он. — Я очень давно этого хочу, просто не знаю, как сказать тебе. Я... я знаю, что ты никогда не сделаешь мне больно.

Двойник едва удержался от того, чтобы не зарычать. Господи, да он же упоротый. Бессильно упав на Луиса и уткнувшись ебалом в подушку рядом с его лицом, тяжело и со стоном выдохнул. В паху было горячо и тесно, потереться об объект любви и вожделения хотелось невыразимо сильно, ещё сильнее хотелось наплевать на всё и взять его — ничего не соображающего, открытого, доверчивого, раскрыть пальцами, войти в тесное, горячее тело, почувствовать изнутри, выебать из его души чужое присутствие и сделать своим. Или почувствовать мягкие, жаркие, мокрые губы и язык на своём члене. Или всё сразу, не останавливаясь, начиная прямо сейчас и до рассвета. Дать ему принять себя, показать, что можно без боли, оправдать доверие, дать ему любовь, в конце концов. Тело корчилось в сладкой, мучительной агонии, пока двойник лихорадочно соображал, что делать.

А потом до него вдруг дошло, что наутро, что бы он сейчас с ним ни сделал, всё станет абсолютно чудовищным. Как только Луис проснётся, он вспомнит, что было, и это его сломает. Изнасилование другим подонком или секс с ним самим — неважно, для него это скорее всего будет слишком серьёзным ударом, чтобы перенести относительно безболезненно.

Всё это было слишком жестоко.

Луис лежал под ним, не двигаясь, не шевелясь, не пытаясь выбраться, дышал глубоко и размеренно, обдавая теплом за ухо, куда уткнулся носом и губами. Если бы только Луис мог всё забыть. Если бы только он успел к нему вовремя. Двойник собрал силы, повернулся к нему и, отпустив его руки, обхватил ладонями лицо.

— Я не могу тебя выебать, — наконец прошептал он. — Нельзя. Мы не можем. Это неправильно, Мягкий, так нельзя. Ты же соображать нормально не можешь, ты не понимаешь, что творишь.

Луис даже в таком состоянии был беспощаден:

— Ты меня не хочешь? — дрогнувшим голосом спросил он. — Я не нравлюсь тебе, или это после того, как меня... ну... это из-за того, что я уже порченный?

Только космические усилия, приложенные в нужный момент, не позволили сорваться. Помедлив, двойник замотал головой, затем сполз с него, переместившись на пол и устало привалился спиной к кровати. Конечно же хотел. Для него Луис никогда не был и не будет испорченным, он никогда не почувствует к нему отвращения, с кем бы он ни был. В конце концов, когда встречаешь своего двойника, наступает конец света. Видимо, в его случае вместо ножа под рёбра, как во всех этих идиотских фильмах про доппельгангеров, было неправильное и постыдное влечение к своему незрелому шестнадцатилетнему двойнику. Правда крылась где-то между тем, что он хотел смыть с Луиса чужое присутствие, эгоистично заменить своим собственным, и тем, что испытываемое к нему собственническое чувство было чем-то вроде естественной… Двойник помотал головой. Присутствие Луиса подавляло разум, ослабевало контроль и уничтожало любые рациональные доводы поступать правильно.

Или он просто был больным ублюдком ещё худшим, чем тот, кто причинил Луису боль, и не более того.

— Почему ему можно было совать в меня член, а тебе нельзя? — вдруг хрипло, с вызовом спросил он.

Двойник развернулся к Луису, нашёл его руку и мягко сжал. Пытаться донести до пиздюка очевидное получалось, к сожалению, не всегда, а сейчас ситуация была критической.

— Детка, посмотри на меня, — дождавшись, когда Луис разлепит сонные глаза, он попробовал ободряюще улыбнуться, но потом посерьёзнел. — Мягкий, ты понимаешь, что случилось?

Ресницы Луиса дрогнули. Ну конечно же он всё понимал.

— С тобой случилось нечто страшное, нечто, чего ты не хотел и на что не давал согласия. Он не оставил тебе выбора, и поступать так же, как тот подонок, я не хочу, потому что сейчас ты не можешь решать за себя трезво, ты угашенный в доску, — тщательно стараясь подбирать слова, повторил двойник. Протянув к нему руку и погладив по голове, он тихо добавил: — И ты не порченный, не говори так, ну ты чего, ты не виноват, что так получилось. Это не из-за того, что ты мне не нравишься, напротив, может, если бы…

«Если бы только этого не случилось, да? Если бы он меня не трахнул? Вот бы я смог об этом забыть...»

Двойник замер. Луис вопросительно на него посмотрел, словно уловил, что что-то изменилось, повернул голову и снова ткнулся щекой в ладонь. Не чувствуя своего тела и окружающего пространства, двойник тяжело поднялся, забрался к Луису в кровать, пробрался под одеяло и положил ладонь на солнечное сплетение. Луис разом закаменел, напрягся чуть ли не до дрожи, и двойник, отстранённо глянув на то, как стащил с него одеяло почти наполовину, обнажив тёмные точечные синяки на животе, машинально провёл по ним большим пальцем, будто мог стереть.

Если бы ты только мог забыть. Если бы ты мог забыть это до тех пор, пока не сможешь с этим справиться…

Ладонь продолжала скользить по животу и солнечному сплетению. Да. Здесь. Двойник наклонился к нему, прижался щекой под грудью и прикрыл глаза, наслаждаясь пульсирующим теплом. Да, всё правильно. Он уже был здесь когда-то. Луис, даже если и не отражал, что происходит, всё равно гладил по голове, мало-помалу расслабляясь.

— Хочешь забыть о том, что было? — вдруг глухо спросил двойник.

*

— Знаешь, ты проявлял очень трогательную заботу.

Двойник перевёл взгляд с Луиса на тёмное небо. Россыпи звёзд сплетались в вышине, он так и не перестал удивляться, насколько яркими они были. В Берлине их почти всегда скрывали высотные дома, собственная невнимательность и пелена плотных, серых облаков. В пустыне они всегда были ближе, острее: как только он вернулся домой, первое же, что он сделал, поселившись в одном из пустующих домов — дождался ночи, ушёл как можно дальше от любого намёка на источники света и упал спиной на каменистую землю.

Звёзды падали на него, и он наблюдал краешками глаз, как они обрушиваются по бокам.

— Ты привёл меня к себе домой, несмотря на то что я упёрся. Просто не принял отказа, и всё. Сказал, что я буду твоим чудовищем. В тот же момент проснулась твоя мать и решила впервые провернуть тот трюк с ножом, — он широко улыбнулся и попробовал размять плечи. Идея лечь башкой к Луису на колени теперь не казалась такой хорошей. — Клянусь, если бы я не вылетел за дверь так быстро, она бы, знаешь, попала.

Луис негромко рассмеялся. Двойник засмеялся следом, а затем со стоном перевернулся на живот, уткнувшись лицом в колени Луиса. Поза была до отвращения неудобной, спина и поясница, убитые накануне, были изящно добиты проёбыванием времени на остывающей земле. Он снова застонал, поднимаясь; Луис, глянув на него, тихо заржал, спалив недовольное, осуждающее ебало, заржал сильнее.

— Любишь, когда партнёр корчится в агонии, да? Больной ублюдок, — осуждающе проворчал он, но Луис даже не отреагировал, продолжая ржать.

Постанывая от смеха, он хлопнул его по заднице, а потом наложил горячие, сильные руки и размял затёкшую поясницу. Двойник некоторое время наслаждался разливающимся от его ладоней теплом; получив второй шлепок по заднице, перевернулся обратно, устраивая голову на его коленях поудобнее, и зло сдул чёлку, навязчиво лезшую в глаза. Вот же пидор, а.

— Кто бы говорил, — наконец, окончательно отсмеявшись, простонал Луис, наклонился к его лицу близко-близко и вдруг тихо, вкрадчиво выдохнул в губы: — Ты взял меня тогда? Я тебя хотел? Ты кончил в меня?

Двойник задержал дыхание. Глаза у него были тёмные, потемневшие от выброса адреналина и возбуждения, они ловили огромными зрачками свет умирающих звёзд и луны, проклинали, пожирали и запирали в себе. Вместо ответа двойник протянул к нему руки, обхватил лицо и погладил большими пальцами скулы, а потом притянул ещё ближе и потёрся щекой о щёку.

*

— Я всё забуду, да? — прошептал Луис, грустно смотря куда-то мимо него и всё так же гладя его ладонь. Двойник, сместившись на кровати, отстранился, ободряюще улыбнулся, но быстро посерьёзнел, когда он тихо, неуверенно добавил: — То есть, не только то, как… но и всё это. Тебя.

Он не стал отпираться или лгать. Просто кивнул. Луис тяжело, судорожно выдохнул и отвернулся от него, и, подтянув колени к груди и зарывшись лицом в подушку, тихо заплакал. Двойник, устало прикрыв глаза, опустил голову и плечи, чувствуя себя уничтоженным. Повернувшись, положил руку на сотрясающийся бок, а потом, решив, что всё это чудовищно несправедливо по отношению к ним обоим, обнял, укрывая сверху собой.

— Я не хочу, чтобы так было, я хочу остаться. Но по-другому забрать всю эту дрянь из твоих воспоминаний я не смогу, прости, что так вышло, я никогда не хотел для тебя чего-то… подобного, я подвёл тебя, — искренне сказал он, наклоняясь над Луисом и утыкаясь носом за ухо. Он вдруг так глупо, по-детски потёрся о его кожу и накрепко зажмурился. — Я не хочу уходить, и забывать тебя тоже не хочу, ну ты чего как будто чужой, ну как вообще можно хотеть тебя забыть?

Луис замотал головой и ещё сильнее завернулся в одеяло.

— Я не брошу тебя, слышишь, я всё это время буду с тобой, всегда, вот здесь, — он насилу пробрался под одеяло и прижал ладонь к солнечному сплетению. Луис мгновенно замер, затих, стараясь даже не дышать. Бедный напуганный ребёнок. Двойник обессиленно расслабил тело, окончательно прижимая его к кровати, и полузадушенно выдохнул: — Просто не сейчас, мой хороший. Не сейчас.

«Но ты уйдёшь. Я даже не знаю, вернёшься ли ты».

— Вернусь.

Каким-то образом Луис повернулся к нему, хмуро, недоверчиво посмотрел в глаза. Двойник выдержал этот грустный, обиженный, потерянный и просящий взгляд, и добавил:

— Я вернусь, просто не сейчас. Когда-нибудь, когда всё будет по-другому. Ты позовёшь меня, я приду и буду для тебя тем, кем ты меня захочешь.

Луис шмыгнул носом, отводя взгляд, сморгнул навернувшиеся слёзы. Затем всё-таки неуверенно обхватил за шею и обнял.

— Обещаешь? — выдохнул он в шею.

Двойник кивнул:

— Обещаю.

— Кем захочу?

— Да. Кем захочешь, — он слегка отстранился, печально улыбнулся и мазнул большим пальцем по синяку на скуле. Что бы ни случилось, он не должен знать, чего стоило это обещание. — Другом. Чудовищем. Кем угодно. Просто сейчас не время.

Луис сокрушённо опустил голову. Медленно поднявшись, двойник отошёл к окну, прикрыл хлопающую на ветру форточку и устало упёрся горячим лбом в холодное стекло. В груди было жарко и тяжело, сердце билось как будто через силу; он не хотел уходить вот так, бросить Луиса наедине со случившимся казалось чем-то хуже предательства, но и остаться не мог. В одиночку они не справятся, возможно, смогли бы со временем, но этого времени у них не было, наутро он проснётся и в полной мере осознает, что случилось. Если между ними всё зайдёт слишком далеко, тупой пиздюк не поймёт, что так неправильно и при этом не будет сопротивляться, а потом это его попросту сломает. В конце концов, хватит с него на сегодня боли и вторжений в тело, разум и душу.

Прикрыв глаза, двойник тяжело выдохнул. Он мог бы остаться, успокоить его и мягко, осторожно объяснить, что с этим можно смириться, принять, как нечто необратимое, и продолжать жить дальше, пережив с Луисом весь этот кошмарный пиздец. Но он не был уверен в собственных силах. Уйти и забрать все плохие воспоминания с собой, в сущности, было равноценно приговору для них обоих. Они больше не смогут быть вместе, в осязаемой реальности двойника не будет рядом, когда он будет нужен, он будет надёжно заперт глубоко во тьме, тишине и бездне бессознательного, но так у Луиса будет шанс на нормальную жизнь. Может быть, у него никогда больше не возникнет потребности в его присутствии, возможно, после случившегося кошмара всё со временем наладится, и двойник никогда не выберется наружу, но разве лишиться тела, личности, памяти и свободы не стоило того?

Без него Луис справится. Но кто он без Луиса?

Двойник крепко зажмурился и стиснул зубы. Оборачиваться не хотелось, он боялся открыть глаза, уже зная, что увидит.

— Ты можешь со мной остаться, пока я не засну? Пожалуйста.

Голос, дрожащий от неуверенности, был тихим, но в окружающей тишине раздался оглушительно громко. Обернувшись, двойник посмотрел на Луиса через всю комнату и замер, не в силах пошевелиться.

Напуганный, дезориентированный, не понимающий, почему всё это происходит именно с ним, не понимающий, за что с ним так поступили, разбитый и практически уничтоженный подросток. Задержав дыхание, двойник сделал нерешительный шаг навстречу и остановился. Борясь с самим с собой, он чувствовал, что разрывается надвое, желание не разрушать всё ещё больше и желание схватить, прижать к себе и ответить на отчаянную мольбу о помощи и принятии сталкивались внутри всего его существа и превращали душу в рваные лохмотья. Луис, приподнявшись на кровати, вцепился в него отчаянным, испуганным и просящим взглядом, господи, он ведь думает, что видит его в последний раз.

Он уже открыл рот, чтобы сказать, что так нельзя, но Луис его опередил.

«Нет, нет, нет! Я люблю тебя, пожалуйста, не оставляй меня одного, хотя бы один раз, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, ну дай мне хоть что-то напоследок!»

Несколько мгновений двойник молча смотрел на Луиса, глубоко, отрывисто дыша, будто воздуха не хватало. А затем, едва заметно кивнув, отошёл от окна и медленно стащил с себя мокрую, холодную, неприятно липнувшую к телу одежду, бросил под ноги и шагнул к нему. Луис, до этого сонно щурившийся, распахнул глаза и заскользил по нему совершенно нечитаемым взглядом, остановился на паху, а затем опасливо посмотрел в глаза и очень медленно, неуверенно откинул край одеяла рядом с собой.

Забравшись к нему, двойник укрыл их обоих, молча обхватил за плечи и прижал к себе. Луис сразу же прижался всем телом, доверчиво ткнулся лицом в шею, обвил руками и потёрся о него, за что двойник вдруг резко схватил за подбородок, поднял лицо к себе, но вместо того, чтобы поступить правильно, оттолкнуть, отговорить от идиотского, самоуничтожительного и эгоистичного решения, мягко, нежно потёрся колючей щекой о щёку.

— Не бойся, — прошептал он, поглаживая по волосам. — Не думай ни о чём, просто расслабься, всё будет хорошо. Я это не он, никогда таким не буду.

Луис, застывший на несколько мгновений, потёрся о его щёку носом в ответ, и двойник, смущённо улыбнувшись, повторил. Они тёрлись лицами друг о друга, неторопливо и осторожно, пока двойник гладил по плечам, рукам, бокам и спине, и в какой-то момент Луис приоткрыл рот, задевая его губы своими. Двойник прихватил за нижнюю губу, отвечая и зарождая поцелуй, прижал к себе крепче, переместил ладони на поясницу и несильно надавил, ощущая, как по телу расходятся горячие волны приятного тепла. Мгновение помедлив, Луис наконец прижался к нему бёдрами, и он почувствовал, как влажный от смазки член упирается во внутреннюю сторону бёдер.

Собственный контроль вдруг затрещал, прогнулся и не выдержал. Двойник скользнул рукой между ними, коротко провёл пальцами по потяжелевшему члену и, осторожно подмяв Луиса под себя, на пробу легко толкнулся между разведённых ног. Луис закрыл глаза, обнял его бёдра ногами, жарко выдохнул и вцепился в плечи, до боли вдавливая пальцы в кожу; повторив движение, он добился той же реакции. Тихие, жаркие выдохи в губы и ощущение раскрывающегося юного тела под ним заводили сильнее, чем ощущение вседозволенности, волны жара и нарастающего желания плавили кожу и мутили разум. В какой-то момент двойник просто понял, что уже сдался. Когда мягких, настойчивых и изучающих прикосновений стало недостаточно, он отстранился, коротко поцеловал Луиса в губы и, приподнявшись, начал неторопливо выцеловывать грудь и впалый живот; спустившись ниже и устроившись в ногах, нежно потёрся щекой о гладкую кожу живота, провёл языком под пупком и прошептал:

— Закрой глаза.

Луис послушно закрыл глаза, и он накрыл ртом твёрдый член, медленно вобрал в себя и мысленно рассмеялся, когда Луис изо всех сил вцепился пальцами в волосы и попытался оттянуть его назад.

«Тихо, тихо, всё хорошо, это не больно. Совсем не больно. Наоборот. Эй, расслабься, всё хорошо, я здесь, я рядом, я просто хочу сделать тебе приятно...»

Выпустив член изо рта, он несколько раз провёл по нему губами, задержался на головке, мягко целуя и облизывая, добился тихого, рваного выдоха, повторил, снова отстранился. Луис замер, задержав дыхание и не шевелясь, но через несколько секунд нетерпеливо вскинул к нему бёдра, и двойник снова вобрал его член, скользя по стволу влажными губами и прижимая языком к нёбу; сколько это длилось, двойник не знал, но в какой-то момент, почувствовав, что Луис расслабился, выпустил член изо рта и плавно заскользил языком по промежности. По телу Луиса прошла дрожь; он резко поднялся, будто его подбросило, оттолкнул голову двойника от своего паха и замер, загнанно дыша и вцепившись в него совершенно диким взглядом.

— Что-то не так? — одними губами спросил двойник, заранее готовясь к худшему. Вот оно. Сейчас до него наконец-то дойдёт, что происходит, и чем они занимаются. — Не молчи. Говори со мной.

Прикусив губу, Луис помотал головой, отвёл взгляд. А потом вдруг наклонился к нему, обнял за шею, ткнулся губами в ухо и очень тихо, раскрывая себя навстречу и выворачивая наизнанку, толкнулся в его разум.

«Тебе не мерзко оттого, что во мне уже кто-то побывал? Разве это не отвратительно?»

Двойник моргнул, не в силах поверить в происходящее. Луиса мелко трясло, неясно, от возбуждения или от переживаний, и он казался рядом с ним таким хрупким, невинным и чистым. Каким вообще нужно быть монстром, чтобы схватить, подавить и попытаться уничтожить нечто... настолько прекрасное?

— Он... он не... — Луис явно боролся с собой, собираясь с силами, и наконец стыдливо, тихо всхлипывая, выдавил: — Он не кончил в меня. Мы даже не целовались. Ты... если ты захочешь, можешь...— он сбился, задрожал, попробовал выпутаться из объятий, и когда двойник не отпустил, быстро, сбивчиво заговорил: — Прости, я не хотел тебя останавливать, прости, пожалуйста прости меня, я... всё испортил, да?

Господи боже. Двойник справился с поднимающейся изнутри горячей волной ярости, размашисто провёл ладонью по спине вверх-вниз и шепнул:

— Эй, эй... всё хорошо. Всё в порядке, мой хороший, ты ничего не испортил, ты никогда, никогда не будешь для меня отвратительным, видишь? — облизав пересохшие губы, он мягко, бережно погладил Луиса по голове, поцеловал, куда смог дотянуться, привлёк к себе. Обняв за плечи, дождался, когда Луис устроит голову на плече, и, прикрыв глаза, легко впустил в себя: — Ты прекрасный, восхитительный, ты лучший. Загляни в меня. Видишь?

Эмоции и воспоминания разом слетели с него, быстро, невесомо, естественно, как с массивного сверхгиганта, сбрасывающего плазму. Внутри него вдруг стало так легко, свободно и просторно, словно с души свалилось что-то невыразимо тяжёлое. Размеренно гладя Луиса по напряжённой спине, двойник укачивал его в своих руках и медленно, слой за слоем, обнажался перед ним, позволяя увидеть себя не только без одежды, но и без брони, барьеров и каких-либо границ.

«Видишь?»

Несколько минут Луис молчал, замерев в его руках в полном ошеломлении, а потом отстранился и заглянул в лицо, смотря совершенно непередаваемым взглядом, в котором смешалось неверие, нежность и боль. Даже увидев всё собственными глазами и прикоснувшись к его душе, он всё ещё не мог поверить.

— Ты... — начал он, и осёкся.

Двойник кивнул, накрыл ладонью щёку, провёл большим пальцем под глазом.

«Да. Это то, что я чувствую к тебе».

Луис всхлипнул раз, другой, замотал головой и вдруг разревелся. Шумно всхлипывая, он уткнулся лицом в грудь двойника, распахнул рот и сдавленно застонал, цепляясь за бока и глуша о него отчаяние и боль; двойник бережно, успокаивающе погладил по спине, увлёк за собой обратно на подушки и обхватил — руками, ногами, накрепко прижал к себе и закрыл глаза. Ночь больше всего напоминала бесконечный кошмарный сон, из которого они оба не могли выбраться.

И, скорее всего, не выберутся и останутся там насовсем.

Подняв мокрое, перекошенное от боли лицо к своему, двойник покрыл его поцелуями, собирая слёзы, ткнулся в губы Луиса своими, отстранился, поцеловал снова, уже мягче, осторожно прикусил за губу, тут же зализал. Всхлипывая, Луис вцепился пальцами в волосы, ответил на поцелуй, приоткрыв рот и позволив втолкнуть в себя язык; когда истерика начала отпускать, и нервная дрожь и напряжение постепенно покинули тело, двойник почувствовал, как горячая ладонь неуверенно обхватывает его член. Разорвав поцелуй, он на мгновение нахмурился, чувствуя, как пальцы медленно и осторожно оборачиваются вокруг основания, проходятся по всей длине и оглаживают головку, мягко, на пробу, изучающе. Заметив напряжённый взгляд, Луис остановился, глядя вопросительно и едва ли не испуганно, пытаясь понять что не так, но двойник помотал головой и тепло усмехнулся. Взгляд тоже потеплел, он накрыл его ладонь своей, обхватил и вместе с ним двинул вверх, вниз, чуть сжимая его пальцы на головке и расслабляя у основания, показывая, как нужно, как ему нравится. Луис смущённо опустил взгляд, пытаясь посмотреть вниз, и он слега приподнялся, открывая вид на них обоих, трущихся друг о друга, гладящих и тискающих пальцами. Зачарованное, смущенное и непередаваемо милое выражение лица того стоило, двойник не удержался и неслышно рассмеялся. Нет, он знал, что ведёт себя совсем по-мудацки, это у него за четыре года был приличный опыт, но Луис был слишком... слишком...

Склонившись, он мазнул губами по губам, тихо спросил:

— Нравится?

— Да.

— Тебе хорошо? Нравится то, что видишь?

— Да, — Луис крепче стиснул его член в пальцах, и двойник шумно втянул в себя воздух. Господи боже блядь. О боже. — А тебе?

— Очень, — лизнув Луиса в губы, он толкнулся в ладонь и горячо выдохнул: — Вот так хорошо... А как тебе нравится? — и, погладив напоследок по костяшкам пальцев, обхватил его член ладонью. — Просто покажи.

Мгновение Луис раздумывал. А потом медленно потёр его головкой о свою, провёл ею по всей длине, и двойник с силой сжал зубы, чтобы не застонать в голос. Он, наверное, проклял чёртовых застрявших дома сиблингов Луиса бессчётное количество раз. Ему хотелось кричать.

Господи боже.

Несколько долгих, долгих минут они тёрлись друг о друга, и этого хватило. Собственный член изнывал, тело плавилось в ёбаной агонии. Уткнувшись лицом в подушку, он не стесняясь стонал, истекая смазкой и пытаясь не сорваться, пока Луис не выпустил его член из пальцев и потянул на себя, прижимаясь бёдрами к бёдрам. Двойник, чувствуя, что больше так не может, вжал его в постель, в последний раз толкнулся между его ног и с тихим стоном прошептал:

— Я не могу больше.

Луис провёл ладонями по влажной от пота спине, остановился на ягодицах, стиснул и вжал в себя. Чёртов. Мучитель. Двойник нежно поцеловал за ухом, потёрся носом о влажную, одуряюще приятно пахнувшую кожу и шумно выдохнул. Где-то глубоко внутри него вызревало желание, осталось только правильно надавить.

— Это будет больно? — шёпотом спросил Луис, когда он вытянулся на локтях, нависнув над ним, чтобы посмотреть в лицо.

Двойник на секунду прижался к его лбу своим. Его тело было вибрирующим, расслабленным и готовым, их обоих, кажется, больше ничего не сдерживало. Они были одни, дверь была заперта, никто их не услышит, и никто не узнает, что произошло ночью.

— Правда этого хочешь? — тихо спросил он.

«Очень хочу».

Луис несколько раз кивнул, закрыл глаза, снова надавил на ягодицы, прижимая его к себе. Головка налитого кровью члена упёрлась в промежность, и двойник прикусил губу. От непоправимого их больше ничто не отделяло и не останавливало.

— Больно не будет, не так, — пообещал он, одной рукой обнимая Луиса за плечи, а второй накрывая изнывающий член. — Я заберу твою боль себе. Всё будет хорошо, просто не думай ни о чём. Думай обо мне.

«Я уже давно ни о чём не думаю, кроме тебя».

Мысль, раздавшаяся в голове, мягко резонировала в сознании. Накрыв губы Луиса своими, двойник мягко поцеловал его, коротко огладил пальцами головку, собирая и растирая по ней выступившую смазку, и обхватил себя, направляя и надавливая.

«Я тоже».

Больше всего это напоминало мучительную агонию. Было трудно и сложно, Луис изо всех сил пытался расслабиться, и двойник мягко, успокаивающе целовал его, собирал губами выступившие слёзы, гладил по голове, лицу, груди и члену, пока медленно входил в тугое, напряжённое и узкое тело. Накатила волна жара, от него туманился разум и поджимались пальцы на стопах. Запах Луиса сводил с ума; он был наполовину в нём, когда на секунду включились мозги и он попробовал остановиться и прекратить весь этот жаркий и влажный порочный кошмар, но Луис не пустил, крепко сжав его бёдрами и замотав головой, а потом забросил руки на шею и притянул к себе.

«Нет-нет-нет, не останавливайся! Я хочу тебя. Я очень хочу тебя... таким. Там. Внутри. Пожалуйста».

Стиснув зубы, двойник подавил распирающее желание наплевать на всё и толкнуться в него, входя быстро, резко, до упора, шумно и отрывисто выдохнул, мазнул губами по щеке и прошептал:

— Вцепись в меня зубами, если сделаю больно, хорошо? Я остановлюсь, и мы попробуем ещё раз.

Луис кивнул, закрыл глаза и уткнулся мокрым лбом в плечо двойника. Он был твёрдым, двойник чувствовал, как член упирается в живот, и всё равно понимал, что этого будет недостаточно, чтобы не чувствовать боль — он прекрасно знал, что сейчас испытывает Луис, это была чёртова агония, но остановиться они уже не могли.

Наверное, он никогда его не простит.

— Потерпи, всё хорошо, всё хорошо... — двойник на долю секунды прижался губами к виску, навис над ним, задел носом щёку и дождался, когда Луис откроет глаза. — Эй. Смотри на меня, вот так.

Распахнув глаза, Луис замер. Двойник, стиснув зубы и шумно дыша через нос, уверенно посмотрел на него, нащупал в смутном полумраке его ладонь и, не разрывая зрительный контакт, осторожно втолкнул себя глубже в сопротивляющееся тело. Луис длинно вздрогнул, повернул голову и вцепился зубами в предплечье; двойник остановился, подался назад, снова плавно толкнулся вперёд, и так до бесконечности, ему казалось, эта пытка никогда не закончится.

А потом Луис захлебнулся стоном, сжимая его бёдра ногами, вскидываясь навстречу, и... да... да, да, О БОЖЕ, ДА. Двойник закрыл глаза, чувствуя, как их тела полностью соприкасаются, с тихим стоном выдохнул и прижал Луиса к простыням, смутно ощущая, как мягкие губы обхватывают его собственные.

Так как он любит. Так как он всегда любил.

Реальность, какой бы она ни была до этого, больше не существовала. Всхлипнув, Луис запрокинул голову и вцепился пальцами в простыни, выгибаясь к нему в безотчётной попытке прижаться ещё плотнее, пока двойник медленно покрывал поцелуями лицо и шею, позволяя ему привыкнуть к своему телу. Между ними не было ни миллиметра свободного пространства, между его ног было невероятно узко и тесно, в голове резонировала туго натянутая струна чужих мыслей и собственного желания, переплетённых в одно целое. Они им и были. Всегда.

Одним целым.

— Посмотри на меня, — тихо попросил двойник, поднимая к нему лицо.

Луис разлепил тяжёлые веки с мокрыми ресницами. Наверное, для таких людей, если только можно назвать порочную, извращённую взрослую копию Луиса человеком, предопределено своё собственное место в аду: двойник тяжело сглотнул, увидев, как он смотрит на него, уже не пытаясь совладать с дрожью или слезами. Изнутри омывало лишь одним чувством — бесконечной, безграничной и искренней любовью, и Луис лежал перед ним, обнажённый, неприкрытый, раздетый до самых остовов.

— Я в тебе, — прошептал двойник и легко, почти неощутимо огладил пальцами там, где они соприкасались. — Чувствуешь? Теперь мы единое целое. Только ты и я. Больше никого.

Луис слабо кивнул, снова попытался улыбнуться, задел носом его нос и нежно, по-детски потёрся. Двойник шумно выдохнул, обнял за плечи и прижал к себе, погладил по голове, мягко поцеловал в уголок рта; он мелко дрожал, пытаясь справиться с оцепенением и отвлечься от боли, и двойник потёрся о него изнутри, двинул бёдрами назад и вперёд, плавно толкаясь глубже.

Жарко. Влажно. Луис отрывисто дышал, от его дыхания там, куда он уткнулся носом и губами, было тепло и мокро. Двойник осторожно двигался, закусив губу и отчаянно стараясь не сорваться, тугое, узкое и горячее нутро крепко обхватывало его, Луис намертво вцепился в него руками, ногами, всем своим существом, как если бы он сделал из себя живой замок, и он не мог выбраться, отстраниться или остановиться. Хватая ртом воздух, Луис комкал в пальцах простыни, хватался за плечи, бока, задницу, царапая короткими ногтями и кусая без того распухшие губы каждый раз, когда хотел застонать, он заполнил его собой, наводнил разум сбивчивыми, хаотичными мыслями и эмоциями, сонм из переплетённых чувств желания, удивления, тревоги и боли сталкивались с его собственными чувствами и находили ответ. Всё ещё было больно, боль тихо омывала их обоих, как бы двойник ни старался быть нежным и осторожным, этого было слишком мало, чтобы вытеснить её.

— Всё хорошо, скоро всё пройдёт, — прошептал двойник, вылизывая его ухо и прикусывая нежную кожу на шее, а затем скользнул ладонью между их телами, обхватил член и обвёл пальцем влажную головку. — Не думай о боли. Я хочу, чтобы и тебе было хорошо.

Плавно двигаясь, он двигал ладонью, чуть сжимая и потирая головку до тех пор, пока Луис не начал тихо постанывать от накрывающего возбуждения. Мгновенно уловив это, двойник вышел из него, снова переместился ниже, помог ртом, отсасывая, вылизывая, скользя губами по влажной коже и осторожно растягивая пальцами. Луис заметался по простыням, то пытаясь отстраниться, то прижимая его голову к паху, заставляя заглатывать глубже, зарываясь носом в жёсткие волосы, и в какой-то момент двойник поднялся над ним, уткнулся влажными губами в щёку, скользнул к уху и прошептал:

— Я так хочу тебя. Так сильно. Ты знаешь, как часто я вижу тебя в своих снах?

Луис замер, глядя на него огромными распахнутыми глазами, и он вдруг поймал себя на мысли, что всё, что тяготило все эти долбанные два с половиной месяца, наконец-то отпускает. Ну вот, он сказал это. Признался, что хотел, с того момента, как они лежали вдвоём на берегу океана и смотрели друг на друга, не осознавая до конца, что между ними происходит, с того момента, как чуть не въебался с ним в столб, с того момента, как подхватил под задницу и затащил на себе в авто — он вдруг увидел Луиса не так, как раньше. Совсем другим. Сколько сам Луис смотрел на него вот так, он даже не представлял. Как долго он в него влюблён? Недели? Месяцы? Весь последний год? Или почувствовал к нему что-то намного, намного раньше?

— Иди ко мне, — прошептал Луис, обнимая за плечи и привлекая к себе. Двойник прижался к нему, крепко, плотно, всем телом, чувствуя, как мокрый и твёрдый член упирается в его собственный, коротко простонал, прикусывая за мочку уха; Луис погладил по голове, обхватил лицо ладонями, слегка отстраняя от себя, и вдруг тихо, смущённо попросил: — Кончишь в меня?

Двойник стиснул зубы. Чёртов ненормальный придурок, да за что ему всё это. Он взывал к своей совести, пробовал отстраняться от этого желания, пытался остановить неконтролируемое падение и надсадно кричал, умоляя себя остановиться, но глядя на Луиса, всегда затыкался даже мысленно.

Он ведь любил его. По какой-то странной причине из всех, кто его окружал, Луис выбрал не кого-то живого, а своего злого, неправильного двойника. Просовывая под него руку и прижимая к себе за плечи, он смутно подумал, что Луис, наверное, просто пытается показать свою любовь так, как умеет, принося себя и своё тело ему в жертву. Всё ещё нетронутый. Невинный. Закрыв глаза, обхватывая себя и входя в горячее узкое тело всё глубже, двойник накрыл его губы своими, поцеловал и тихо прошептал, что сделает всё, что Луис захочет, всё, что попросит, всё, что только придёт ему в голову.

— Если захочешь… — он задыхался, тело изнывало в горячей, сладкой агонии, сознание мутилось и плавилось, переплетаясь с чужими эмоциями. Он наконец-то почувствовал, что ему тоже было хорошо. — Если захочешь, я мир для тебя сожгу. Только скажи.

Луис сжался на его члене, и двойник не выдержал. Горячая волна прошлась по хребту, и он сдавленно зарычал, утыкаясь лицом в подушку и вжимаясь в него бёдрами; запрокинув голову, Луис распахнул рот, тихо, коротко простонал, беспорядочно скользя ладонями по плечам. Толкнувшись в него сильнее, двойник протянул руку к его губам, мягко погладил, толкнулся снова, прижал пальцы ко рту, подавляя стон, вышел из него наполовину и снова вошёл, придавливая к кровати, потом ещё раз, и ещё. Сильнее, глубже, снова, и снова, и снова. Дождь скрадывал звуки, но ему казалось, что они трахаются оглушительно громко. В голове распускались горячие, ядовитые цветы, собственное тело плавилось и выгорало, двойник, как мог, пытался заткнуть стонущего Луиса поцелуями, но получалось плохо. Хотелось смеяться. Выть. Вопить от восторга и боли — в какой-то момент Луис обхватил ладонями за задницу, сжал и потянул на себя, и двойник, распрямившись и не выходя из него, поднял к себе, дождался, когда Луис забросит руки ему на шею и обнимет ногами, и толкнулся снизу, насаживая его на себя.

Только то, что их губы были заняты, не дало ему закричать.

В голове раздался громкий вопль, вместе с ним — отчаянное, переплетённое с болью какое-то ненормальное, воспалённое и больное ощущение правильности, восторга и нарастающего наслаждения. Луис длинно вздрогнул, стиснул зубы, больно кусая за губу, цепляясь за него, напрягаясь всем телом, тут же расслабляясь и сжимаясь на нём, и двойник, кое-как втиснув ладонь между ними и заскользив по пульсирующему члену, заставил себя открыть глаза и посмотреть на него, рвано, беспорядочно двигаясь и с силой толкаясь в горячее тело. Крепко прижимаясь к нему и пытаясь двигаться с ним в такт, Луис шумно дышал, всхлипывал, запрокидывал голову и закрывал от удовольствия и боли глаза, скрёб и царапал ногтями спину, дёргал за волосы, прикусывал кожу на плечах, и двойник чувствовал, что ещё немного — и он будет на грани. Наслаждение нарастало, вынуждая двигать бёдрами быстрее, ощущения становились острее, мучительнее, и в какой-то момент он просто потерял контроль.

Оргазм хлестнул по нему так неожиданно и резко, что он охуел. Не готовый к чему-то настолько сильному и всепоглощающему, двойник резко дёрнул Луиса на себя; упав на спину, прижал пылающее тело к своему и с упоением, граничащим с остервенением, быстро и резко задвигался, вбиваясь в него до упора и изливаясь во влажную и горячую пустоту. Сам Луис был близко, на грани, открытый и готовый, и двойник, со стоном кончив, перевернул его на спину, подмял под себя и плавно двинул бёдрами, пытаясь продлить удовольствие и быстро, грубовато скользя по члену ладонью. В мыслях пульсировало жаркое и влажное марево, сознание плавилось, реальность расслаивалась на куски, пока не разлетелась на осколки.

Кажется, он пытался закричать. Двойник так и не понял, разорвал этот крик его на части изнутри их мыслей или в реальности. Луис прижался к нему так плотно, обнял так сильно и крепко, что стало почти больно, что всё остальное просто потеряло своё значение — и, цепляясь за плечи и сжимаясь на твёрдом горячем члене, выплеснулся ему на грудь и живот. Хватая ртом густой воздух и задыхаясь, он сжал его бёдра ногами, несколько раз толкнулся навстречу, а потом тихо, протяжно застонал и разом обмяк, принимая на себя вес бессильно упавшего на него двойника.

Мира больше не существовало. Совсем.

Некоторое время он просто лежал на нём, отстранённо чувствуя, как Луис тяжело дышит и медленно поглаживает кончиками пальцев оставленные на спине царапины. Позволив себе немного полежать вот так, утопая в приятной опустошённости и невесомости, двойник всё же поднял голову, ткнулся носом в щёку и попробовал слёзы и соль на вкус. Мыслей почти не было, от них остались лишь бессвязные обрывки.

«...так хорошо… так приятно… больно… охуенно... так и должно быть? ...ты всё ещё во мне… ты твёрдый... это то, что называют заниматься любовью?»

— Да, — он нежно ткнулся губами в губы и выдохнул: — Мы занимались любовью. Ты и я.

Двойник мягко вылизывал его скулы, собирая слёзы и пот с горячей горькой кожи, когда Луис под ним слабо пошевелился. Медленно подняв веки, он потянулся к нему и остановил, прижавшись губами к щеке.

— Я тебя люблю, — едва слышно прошептал Луис. — Правда люблю.

Он всё ещё обнимал ногами за бёдра, тёплое семя медленно стекало по бокам тяжёлыми каплями, пачкая простыни, между ними было горячо и влажно. Двойник приподнялся на локте, плавно и очень осторожно вышел из него, снова внимательно заглядывая в глаза, сощурился, пытаясь разглядеть сквозь пелену сумрака и тлеющего желания хоть какой-то намёк на сожаление, и замер. Чёрнота до сих пор затопляла радужку, но во взгляде Луиса больше не было той пугающей, жуткой отстранённости. Он смотрел на него практически трезво.

Ну конечно. Адреналин. Адреналин и боль, а ещё нервное напряжение, возбуждение, страх и секс. Задержав дыхание и едва ли отражая, что делает, двойник сжал за плечи, словно цеплялся за его хрупкое и зыбкое тело, пока на него медленно и неотвратимо накатывало осознание, что всё это время Луис вполне понимал, что с ним делают.

— Луис, — вдруг тихо позвал он.

Двойник едва не вздрогнул, выплыл из своих мыслей и сфокусировал на нём осмысленный взгляд. Он так редко называл его по имени, ещё реже, чем мать называла своим собственным. Ладонь Луиса мягко легла на щёку, кончики пальцев осторожно погладили мокрый лоб, виски, зарылись в волосы. Ему хотелось кричать. Он лежал под ним, выебанный, уставший и измученный, гладил по лицу и заглядывал в глаза, пытаясь узнать, всё ли в порядке, пока он пытался справиться с собой и решить, сотворил нечто ужасное или нет, барахтаясь в собственном бессилии перед любовью к нему.

— Перестань, — почти с упрёком прошептал Луис. Двойник нахмурился, и он нежно погладил морщинку между бровей, словно хотел разгладить. — Всё ведь в порядке, правда?

— Тебе… — ему пришлось сделать вдох и выдох, прежде чем спросить: — Тебе было хорошо?

Луис широко улыбнулся, глядя на него как на идиота.

— Очень. Это было так... охуенно. Совсем по-другому... — он прикрыл глаза, улыбка медленно сходила с его лица, дотлевая теплом в уголках рта. — Это чувство, когда ты внутри, не только там, но и в мыслях, оно... Знаешь, ты... — он замялся, но двойник сразу же повернул его лицо к себе, обхватив рассаженную скулу ладонью, внимательно заглядывая в глаза.

— Что я?

— Ты как будто мой первый, — прошептал он. — То что было до тебя, это... Не так, как я хотел. Всё было неправильно, мне было очень больно, а с тобой... Мы как будто единое целое, не только там, — он погладил большими пальцами его виски, — но и здесь. Я чувствовал, что ты действительно меня хочешь. Что я тебе нравлюсь. Что ты не хочешь причинять мне боль.

Двойник замер, беспомощно глядя на него. Луис переместил ладони с его лица на плечи, прошёлся по бокам, ягодицам, спине, снова погладил по лицу. Он запоминает, понял двойник, он пытается запомнить его таким образом, удержать, ощупать, потрогать и убедиться, что всё это реально.

Такой... невинный.

— Значит, я твой первый, — на него медленно накатывал сон, тело приятно вибрировало, расслабленное и сытое. Глубоко вздохнув и слегка потершись о него, двойник прижался лбом к его лбу. — Всё происходит только так, как захочешь ты. Если ты хочешь, чтобы я был у тебя первым, так и будет.

Луис смотрел на него с нежностью.

«Не всё».

Сощурившись, двойник мягко погладил по волосам. Внутри него мир разлетался на осколки.

«Я так хочу, чтобы ты остался. С тобой мне хорошо, мне ни с кем не было так хорошо, не только сейчас. Всегда. Неправильно, да. Я знаю. Ты взрослый, а я... ну... я знаю, что ничего не смогу тебе дать, но я хочу, чтобы ты всегда был... со мной... просто... просто... ты мне нужен».

— И ты мне нужен, — прошептал двойник. — Не бойся, ты даже не заметишь, что что-то изменилось, — он вдруг легко, ласково прикусил за губу и горячо выдохнул: — Когда я вернусь, мы, скорее всего, будем одного возраста, так что ты взвоешь, я измучаю тебя, я не выпущу тебя из постели. Вообще никогда. Мы даже можем попробовать поменяться местами, если ты этого захочешь.

Он смущённо засмеялся и беззлобно отпихнул от себя. Мягко улыбнувшись, двойник перекатился на бок, сползая с Луиса, неторопливо вытер их обоих краем одеяла и тут же устроил рядом с собой. Он свернулся у него под боком, так же как совсем недавно на берегу океана, забросил руку на живот и так по-собственнически запустил пальцы в волосы на лобке, что стало жарко. Одеяло было сбито, валяясь бесформенным ворохом ткани где-то в их переплетающихся ногах, дождь хлестал в окно, заглушая любые посторонние звуки, неяркий ночник едва разбавлял густой сумрак, и всё казалось таким спокойным, безмятежным, и таким правильным. Луис размеренно гладил по бёдрам и низу живота, чужого, неправильного запаха постороннего присутствия больше не было, и это было чем-то большим, чем просто мелкая деталь, врезавшаяся в восприятие.

Он сделал его своим.

— Спи, — двойник склонился к нему, поймал прядь волос ртом, выпустил. — Боль скоро пройдёт, утром ты почувствуешь себя намного лучше, я сглажу твои воспоминания, сделаю так, что ты подумаешь...

Луис вдруг тихо перебил:

— Заткнись. Я не хочу засыпать.

«Я ведь даже не вспомню о тебе. Не только об этом, вообще обо всём. Думаешь, ты единственный, кто не хочет это забывать? Всё это?»

Двойник обречённо прикрыл глаза. Нужно было остановиться прямо сейчас, перевернуть его на спину, вцепиться ладонями в лицо и пообещать, что никогда не бросит, будет рядом, когда будет тяжело, что вместе они справятся, если не здесь — то где-нибудь далеко отсюда, где угодно, в любом месте, где Луис захочет остановиться, что они будут вместе — но он не мог. Поднявшись, двойник стащил с себя небольшой продолговатый медальон в виде остроконечной винтовочной пули и мягко вложил в его ладонь:

— Вот. На удачу. Отдашь, когда я снова приду к тебе.

Луис молча принял его, повертел в пальцах гладкий металл, тускло блестевший в отсветах с улицы, и надел на шею. Заглянув в глаза, тихо, печально спросил:

— Ты придёшь? Когда я стану взрослым, ты правда придёшь ко мне?

— Да, — смотреть в тёмные, наполненные до краёв грустью глаза было мучительно больно. — Обещаю.

«Да, я вернусь, и мы повторим всё это, только ты и я, вместе, нас никто не сможет разлучить. Мы будем вместе. Всегда. Я никому не позволю забрать тебя у меня, потому что теперь я твой».

— Ты тоже мой хороший? — в тихом шёпоте полнилась вся необратимость вселенной.

Двойник наклонился к нему, на мгновение прижался губами к губам, мягко, нежно, и ответил:

— Всегда им буду.

Луис слабо, но всё же улыбнулся, вернулся к нему под бок, поцеловал в плечо и устало закрыл глаза. Он верил ему. Даже после всего, что он с ним сделал.

Время будто остановилось, но он чувствовал, что осталось совсем немного. Луис лежал рядом, прижавшись вплотную и обняв поперёк живота, его горячие губы утыкались в ямку между ключиц. Тёплое дыхание было приятным, согревающим и ощущалось так… уютно. Двойник плавно и нежно тёрся губами и подбородком об успевшие высохнуть волосы, гладил по спине, плечам и бёдрам. Даже когда Луис, не выдержав усталости от пережитого всё-таки уснул, он продолжал осторожно прикасаться к нему, пытаясь запомнить текстуру кожи, вдыхал терпкий запах секса, разглядывал, любовался, смотрел и не мог оторваться. Они лежали вдвоём, в объятиях друг друга, и им было хорошо.

Как жаль, что у них не осталось времени.

«Ты всё ещё во мне».

Двойник закрыл глаза. Смешно, но он даже боли не почувствует.

— Всё что захочешь, мой хороший. Я люблю тебя, — прошептал он, прижал Луиса к себе крепче и, поцеловав на прощание, попросил мироздание утопить его в чёрных водах небытия.

*

Врывающийся в окно ветер нежно трепал лёгкие занавеси, пропускающие сквозь себя мягкий дневной свет. Луис сидел за столом, наблюдая, как мать расхаживает по кухне, наводя порядок, и улыбался в чашку с кофе. Приехав и зайдя домой, он сразу же, стоило ей увидеть его помятое небритое лицо, получил взбучку за то, что исчез на две недели, не сказав ни слова, опять с кем-то подрался, а потом заявился к ней в таком виде. Вполуха выслушав гневную речь о том, что ведёт себя как тупой подросток или типа того, Луис уже собирался по-тихому свалить, но она неожиданно заткнулась и, мягко взяв за руку, увела в кухню, усадила за стол и предложила завтрак.

Он отказался, сказав, что всё равно заехал ненадолго, и мать, глянув с явным упрёком, всучила чашку с кофе и сказала, что без него не отпустит. Луис тихо рассмеялся, напряжение мало-помалу отпустило, и они, оставшись на кухне, немного заболтались. Кофе оказался на удивление хорошим, немного взбодрил, и он, временами поглядывая на дисплей смартфона, внимательно слушал — последние сплетни, смысл которых так до него и не дошёл, скучные новости о последствиях аварии, произошедшей больше двух недель назад, новости от брата и сестры, уже поинтереснее, что-то ещё — пока не понял, что залипает в поверхность стола, отвечая откровенно односложно. Её голос успокаивал, действуя как снотворное, даже умоляющие взгляды, которые он бросал в сторону своей комнаты, не помогали.

В конце концов, решив, что ещё немного, и он или заснёт прямо на стуле или сбежит, бескомпромиссно поставил чашку на стол и сказал, что ему пора.

— У тебя ведь всё хорошо? — вдруг спросила она, внимательно заглядывая в лицо.

Луис бросил на неё быстрый взгляд из-под ресниц, медленно кивнул и негромко ответил:

— Да. Лучше, чем когда-либо.

— Ну вот и хорошо, — она довольно посмотрела на него, выглянула в окно и, задумавшись, вдруг спросила: — Это же твоя машина, да?

Чуть не подавившись уже начинающим остывать кофе, Луис кивнул, перегнулся через стол, отодвигая занавеску и выглядывая следом. Через дорогу, в тени здания напротив стояло авто, припаркованное чёрт знает как, в котором на водительском сидении смутно угадывался чей-то силуэт; мать нахмурилась, нагло позаимствовала из валяющейся рядом пачки сигарету, закурила и ткнула ей в его сторону:

— Там же кто-то сидит, да? Это тот твой друг, о котором ты говорил, что хочешь найти его в Джошуа-Три?

Луис охуевше замер, сердце пропустило удар. Да, он сидел там, спокойно дожидаясь его возвращения. Приказав ебучим мыслям заткнуться нахрен прямо сейчас же, он вернулся обратно, и, поёрзав на стуле и уговаривая себя не паниковать, негромко ответил:

— Да, это он. А ты... — он сбился на несколько мгновений, лихорадочно соображая, как спросить, чтобы не показаться совсем поехавшим, и всё же решился, когда мать вопросительно, если не настороженно, посмотрела на него: — Ты видишь его?

Она глянула в окно, вытягивая шею и прищуриваясь. Машина стояла в глубокой тени, разобрать, кто там, было практически невозможно, но она увидела. Ещё с минуту она вглядывалась, а затем легко пожала плечами, отвернулась, затянулась и выдохнула вместе с дымом:

— Ну да. На переднем сиденье, курит, кажется. Вроде такой же кудрявый. А что? Не хочешь пригласить его сюда?

Руки у него задрожали так сильно, что пришлось спрятать их под стол. Каким-то образом Луису удалось принять нейтральное, почти спокойное выражение лица, и он негромко отмахнулся:

— Нет, он довольно замкнутый и стеснительный человек. Иногда даже мрачный. Я предлагал зайти, но он отказался, сказал, что дождётся меня там, — с силой прикусив губу, он бросил быстрый взгляд на окно. — Не бери в голову, просто у меня уже крыша едет, жара такая, что свихнуться можно.

Мать хмыкнула, перевела недоверчивый взгляд на него и обратно, а потом будто бы без интереса спросила:

— И кто же он, твой друг?

Чудовище. Мой хороший. Всего лишь любовь всей его ёбаной жизни, подумал Луис, но вместо правды пожал плечами и негромко проворчал:

— Художник, рисует всратые, но красивые вещи, занимается музыкой и любит кататься на скейте.

— Совсем как ты, — она улыбнулась и, заметив, что он глянул в сторону двери и начал собираться, добавила: — Ты ведь обещаешь, что не будешь подходить к койоту?

Закатив глаза, он едва удержался, чтобы не застонать. Он бы начал загибать пальцы, считая, сколько раз она уже попросила об этом, но не был уверен, что в него не прилетит что-нибудь тяжёлое. Клятвенно заверив её, что даже думать об этом не станет, Луис поднялся, сказал, что на минуту поднимется наверх к себе, и двинулся к лестнице.

Комната встретила его духотой и полумраком. Тяжёлые тёмные занавеси почти не пропускали свет. Луис зашёл внутрь, тихо прикрыл за собой дверь и, встав рядом с кроватью, огляделся.

Пыли на поверхностях и плакатах, закрывающих стены, стало ещё больше. Скейт с трещиной стоял в том же углу, что и всегда, кровать была очаровательно-небрежно застелена, рядом на тумбочке покоились мелкие вещи, статуэтки, личный и любимый хлам. Луис мягко улыбнулся, опустился на кровать и провёл ладонью по одеялу, а затем открыл нижний ящик и, аккуратно подцепив пальцами потайную пластину, аккуратно потянул на себя. Второе дно оказалось пустым, но Луис помнил, что там было. Когда-то он рисовал их вдвоём, пряча рисунки сюда вместе с порнушкой, пока однажды их не увидела мать.

Порнушка умерла в тот же день вместе с рисунками. Бойфренд матери — тоже, вот ведь незадача.

Опустив пластину на место, он захлопнул ящик, поднялся и огляделся ещё раз. Здесь. Всё это произошло здесь. Прошло столько времени, в его комнате, как и в жизни, изменилось очень многое, но некоторые вещи остались неизменными. Плакаты. Скейт. Винил. Лампа под потолком. Засечки на дверном косяке и в памяти. Второй взрослый поцелуй. И руки, которые удерживали от падения в бездну.

Спустился он ещё быстрее, чем поднялся. Мать встретила его уже у двери, и он, торопливо накинув ветровку, уже собирался свалить, как она вдруг остановила его:

— Ты в порядке? После того разговора об отце ты был очень расстроен, я знаю, не отпирайся. Ты уехал больше, чем на две недели, и ни слова, ни одного сообщения в ответ. Приехал побитый, откуда эти синяки? У тебя точно всё хорошо?

Луис застыл. Учитывая последние события, тот кошмарный разговор влетел нахрен у него из головы, было вообще не до этого. Конечно же, он был рад не вспоминать, но похоже реальность была намного жёстче, чем он думал. Говорить не хотелось, может, у него на лице опять всё было написано, может, мать действительно проявляла к нему больше внимания, чем он замечал, в любом случае, он не стал отмахиваться, хмуро посмотрел на неё, а затем негромко ответил:

— Нет. Но я работаю над этим, — и, заметив обеспокоенный взгляд, расслабился и добавил уже мягче: — М... мам, не бери в голову. Это было чёрт знает когда, ушёл и ушёл. Нахуй его. Всё равно не вернётся, так зачем вспоминать о человеке, которому ты не нужен?

Несколько секунд мать смотрела него, внимательно, сосредоточенно, а потом вдруг подошла и обняла. Ненадолго, всего на пару мгновений, но Луису хватило. Прижавшись подбородком к плечу, он пустым, расфокусированным взглядом скользил по входной двери за её спиной, чувствуя, как ладони мягко проходятся по лопаткам.

— Вот и хорошо, — отпустив его, она улыбнулась, потрепала по кудрявой башке и кивнула на дверь: — Давай, беги. Альбомы не запишут себя сами. И передавай привет своему другу.

Он рассмеялся, забрал из рук забытую на столе пачку сигарет, негромко попрощался и вышел. Уже на улице Луис обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на неё, а затем снова улыбнулся, махнул на прощание рукой и быстро зашагал к машине.

— Ну, как всё прошло? — спросил он сразу же, как он забрался на пассажирское сиденье и устало откинул голову на спинку.

Двойник хмыкнул, задумчиво рассматривая залитую жарой и светом послеполуденного солнца улицу через лобовое стекло, и тяжело выдохнул. Луис нахмурился, подозревая, что всё прошло не так гладко, как хотелось бы, вывел авто с обочины на дорогу и медленно двинулся в сторону выезда из города. Стоило по дороге заехать куда-нибудь и взять еды, на крайний случай — чего-то покрепче и нажраться как сука, Луис мечтал об этом с тех пор, как уехал отсюда две недели назад.

Двойник молча рассматривал его некоторое время, а потом покачал головой, вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил и передал Луису.

— Хорошо, — наконец ответил он. — Наверное.

Луис подавил желание съехать на обочину и вломить мудиле как следует. За полтора часа, пока он сидел в машине и маялся от духоты, неопределённости и откровенной тревоги, он весь извёлся нахуй. Ладно, сейчас не время закатывать истерики, хватит уже. Иначе от его слёз всё живое в пустыне скоро вымрет нахрен.

— Поподробнее можно? — коротко попросил Луис.

— Если честно, я не знал, чего ожидать. Но она показалась мне милой, по крайней мере, она не совсем такая, какой я запомнил её, более... — сделав неопределённый жест рукой, двойник на мгновение задумался. — Внимательная что ли. Чуткая. Запретила подходить к койоту, ты в курсе, о чём она?

Луис отмахнулся:

— Не бери в голову. Потом объясню.

— Ладно, не важно, — он на пару секунд закрыл глаза, а потом неожиданно улыбнулся и развернулся к нему. — Почти силой заставила меня выпить кофе, мудохала меня вопросами минут двадцать, не умираю ли я от голода, сплю ли по ночам, выбираюсь ли из студии на свет божий и ждать ли звонка из полиции, когда ты снова спалишь чей-то мусорный бак, — Луис тихо застонал, накрывая лицо красивым фейспалмом, и двойник негромко рассмеялся. Потом вздохнул и мягко произнёс: — Сейчас она больше похожа на мать, чем когда-либо. Беспокоится о тебе. Переживает. Это хорошо. Может, увижу её снова. Жаль, без тебя.

Луис кивнул. Докурив, швырнул окурок в окно и поднял стекло. Ну, худшего, как он ожидал, так и не произошло. Можно было выдохнуть, вернуться обратно в Джошуа-Три и совершенно беспрепятственно дать себе отдых. У него уже сложился на этот счёт гениальный план: он просто приедет домой, рухнет, не раздеваясь, в постель и проспит ближайшую тысячу лет. Если двойнику придёт в голову чудесная идея заняться любовью, не проблема — он просто даст ему себя выебать, пока спит. Может, кошмары потом сниться не будут.

— Она что-то заметила? — спросил он.

Двойник слегка повернул к нему голову. Луис следил за дорогой, и ему не хотелось отвлекаться. Или смотреть в глаза. Наверное, поэтому и не сразу заметил, как сильно у него дрожат руки.

— Не думаю, что она поняла, кто перед ней, но знаешь... — он склонился к нему и негромко произнёс: — Когда она посмотрела в окно и заметила машину, она указала на тебя и спросила, кто мой друг.

Луис замер. Через секунду, справившись с шоком, он резко вдавил педаль тормоза в пол, съезжая на обочину. Сзади засигналили что было мочи, мимо них пронеслось авто, вместе с ним — яростные вопли, но Луису было всё равно. Воздуха не хватало, он дышал и не мог надышаться, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев.

— Ты... — он каким-то образом справился с оцепенением, повернулся к нему и впился отчаянным взглядом. — Ты уверен?

Двойник кивнул. Накрыв его руки ладонями, несильно сжал, мягко отвёл их от руля, заглянул в глаза и постарался вложить в свои слова как можно больше уверенности:

— Да. Она тебя видела. Не поняла из-за поднятого стекла, что это ты, но она тебя видела, я спросил её, видит ли она тебя, и она сказала «да».

Мир вокруг поплыл, подёрнулся дымкой и стал смазанным, разбавленным водой и рябью. Он не сразу понял, что слёзы бегут по щекам, разъедая глаза, крупные и горячие. Воздуха по-прежнему не хватало, он чувствовал себя так, будто всё-таки попал в пустоту, где не было ничего, кроме тяжёлого чёрного гула и бесконечной темноты. Он мог бы навсегда остаться там, потерянный и одинокий, если бы не услышал, как двойник тихо зовёт по имени.

— Луис, — голос был мягким, тёплым, бесконечно нежным. — Эй, детка, ну ты чего. Давай, посмотри на меня. Пожалуйста.

Сморгнув слёзы, он перевёл осмысленный взгляд со щеки двойника в глаза, насилу сглотнул пересохшим горлом и тихо прошептал:

— Значит... если я был здесь, а ты там, и она видела меня, то ты... — он сощурился, чувствуя, как собственные дрожащие пальцы стискивают пальцы двойника, — ты...

— Да, Луис. — он сжал его ладони сильнее. — Всё это время ты был прав. Я реален.

Луис задышал, часто и глубоко, будто ударили ножом под рёбра, проткнув пузырь наполненных водой лёгких, и он наконец-то смог впустить в себя воздух. Двойник придвинулся ближе и притянул к себе, обнимая и утыкаясь губами в висок. Потребовалось время, чтобы прийти в себя, Луис так и не отразил, сколько они вот так просидели, несколько минут или несколько часов. Двойник успокаивающе гладил по спине, зарывался пальцами в волосы, бережно пропуская сквозь пальцы, тёрся носом и губами о скулы, пока Луис переживал ебучий апокалипсис, хватая ртом воздух и пытаясь хоть как-то взять себя в руки.

Когда контроль вернулся к нему, первое, что он сделал — отстранился, чтобы на крохотное мгновение заглянуть в глаза, а потом набросился, впечатываясь в него и сминая горячие сухие губы своими. Двойник едва удержался на месте, Луис чуть не опрокинул его нахрен, от неожиданности он вздрогнул и больно прикусил за губу, но Луису было плевать. Вталкивая в него свой язык, цепляясь за рукава ветровки и нервно, нетерпеливо дёргая на себя, он практически залез на него, чувствуя пальцы на своей шее, в волосах, на скулах, везде, докуда он мог дотянуться. Вжимаясь в его тело, Луис на долю секунды разорвал поцелуй, мазнул губами по щеке — и, увидев, как двойник смотрит на него, со стоном выдохнул, сощурился, словно от боли, и снова поцеловал. Их могли увидеть, кто угодно, проезжая мимо, мог спалить их вдвоём и то, чем они занимались, и ему вдруг стало так восхитительно, так до остервенения, до какого-то невероятного, больного и лихорадочного восторга поебать, что поджались пальцы на ногах. Голова кружилась, двойник отвечал, кусая за губы, сталкиваясь с ним зубами и вылизывая его рот, тискал за задницу, тёрся членом сквозь ткань и прижимал к себе, и, как мог, пытался не сорваться и не тянуть руки к ремню на поясе. Запустив руки под футболку, он огладил грудь, больно ущипнул за соски, и Луис, громко застонав, забрался к нему на бёдра и окончательно отключился от реальности.

Он смог оторваться только когда ладонь двойника мягко легла на затылок. Сильные пальцы зарылись в волосы, сжали, настойчиво потянули назад. Луис отстранился, распахнул глаза и окинул его мутным взглядом, наклонился к нему и в последний раз прижался губами к губам; немного придя в себя, он облизал влажные губы и с огромной неохотой вернулся обратно на водительское сиденье. Шумно, загнанно дыша, он слегка опустил стекло, метясь совершенно безумным взглядом по проезжающим мимо авто, а потом развернулся, схватил двойника за руку и с силой сжал.

Он уже собирался сказать это, как двойник мягко его остановил.

«Не нужно».

Луис кивнул. Позволив себе немного отойти, он снова завёл двигатель и плавно выехал на дорогу, игнорируя чёртов вставший член, у него так в пятнадцать не вставал, как сейчас от одного поцелуя, от одного, блядь, горячего взгляда. Хотя кто знает, может быть двойник знает об этом больше. Бросив на него ещё один быстрый, беспокойный взгляд, Луис усилием воли заставил себя отвернуться и смотреть вперёд. За время, проведённое с ним, он видел разные выражения на его лице, чаще всего — злость, больной восторг и напряжение, но моменты, когда он видел его таким, мог пересчитать по пальцам.

Когда Луис лежал с ним в их берлинской конуре и гладил шрам у него под рёбрами, когда он распахнул глаза в той чёрной утробе из бетона и понял, что Луис вытащил его из небытия снова, когда Луис, чувствуя, что впервые поступает правильно, попросил сжечь для него мир, он смотрел так, будто выполнил своё предназначение и наконец-то нашёл то, что искал.

Некоторое время Луис молчал, не сводя глаз с убегающей вдаль ровной дороги. Двойник поддерживал тишину, по крайней мере, она не давила и не создавала ощущение безысходности, как это было раньше; когда они миновали городскую черту, оставив позади пригород и выехав на широкое шоссе, Луис полностью опустил стекло, впуская в салон горячий сухой воздух, и наконец-то закурил. Мимо пролетали акры холмов и разросшихся колючих юкк, солнце застыло невысоко над горизонтом, счастливо растапливая весь окружающий мир, и Луис изнывал от жары и чувства, что на языке, помимо горечи, была тяжесть от невысказанного.

До Джошуа-Три оставалось не больше десяти миль, когда он, не поворачивая головы, вдруг спросил:

— Ты всё ещё помнишь то место у океана?

Двойник резко повернулся к нему. Луис улыбнулся, плавно съехал на обочину и заглушил двигатель. На удивлённый и настороженный взгляд двойника он никак не отреагировал и, отстегнув ремень безопасности, тихо выдохнул и устало откинул голову на спинку сиденья.

— Отвези меня туда, — прошептал он. И, почувствовав, как в груди набухает что-то тяжёлое, сильное и прекрасное, посмотрел в идентичные глаза. — Пожалуйста.

Несколько бесконечно долгих мгновений двойник внимательно смотрел на него, словно раздумывая. Затем взгляд его потеплел, и он, мягко улыбнувшись, кивнул.

*

От океана тянуло холодом и солью.

Завернувшись в ветровку, Луис глубоко дышал, закрыв глаза и позволяя бризу заполнять горло и оседать в его лёгких. Весь день, начиная с раннего утра, небо затягивали плотные облака, срастаясь в полиэтиленовую плёнку чудовищных масштабов, сквозь которую тускло просвечивало бледное пятно солнца. За их с двойником спинами тянулась длинная цепь горного хребта, отделяющего океан от холмов и равнин Калифорнии; приехав туда, где горы были выше всего, они, не сговариваясь, сразу же вышли из авто и двинулись к воде. Водяная пыль оседала на лицо и приятно холодила разгорячённую кожу.

Луис не помнил этого места, но, приехав и зайдя по щиколотку в холодные неспокойные воды, смутно уловил что-то знакомое. Массивная скала за спиной нависала, но не ощущалась давящей, океан выбрасывал к его ногам грязно-белую пену и приветливо лизал босые стопы.

— Это было здесь? — тихо спросил Луис.

Двойник кивнул, обводя взглядом едва различимую линию горизонта, размытую из-за сливающихся воедино вечернего неба и моря. Всё, абсолютно всё было затянуто холодными, приглушёнными оттенками седых морских волн и хмурого, тёмно-сизого неба.

— Да, прямо здесь, удивительно, что здесь почти ничего не изменилось, — он кивнул себе под ноги и Луис, опустив взгляд, увидел, как тонкая серая пена наползает на пальцы. Похоже, они приехали как раз в то время, когда начинался прилив. — Мы лежали здесь и смотрели, как падают звёзды, ты предложил мне уехать, я отказался. Здесь я впервые услышал твой голос внутри себя, но подумал, что это мои собственные мысли. Ты... ты обнял меня. Не так, как обнимал до этого. Я был идиотом, и должен был понять уже тогда, что мы влюблены друг в друга, но мне было страшно, — он на мгновение умолк, о чём-то раздумывая, а потом добавил очень тихо: — Мне так жаль. Вместо того чтобы просто любить, я сломал тебе жизнь. Ты, наверное, никогда меня не простишь.

Глубоко дыша и не двигаясь, Луис смотрел на океан. Когда эмоции немного отпустили, он повернулся к двойнику, заглянул в потемневшие глаза и вдруг улыбнулся. Нельзя сказать неправильно, что любишь. Нельзя любить неправильно. Он протянул к нему руку, несильно сжал за предплечье в немом понимании; хотелось до боли сжать зубы и выкричаться, но всё окружающее пространство было непостижимо спокойно, и обволакивающая их тишина действовала не хуже транквилизатора. Он знал, что он сломан, он всегда об этом знал, он знал о том, что их любовь друг к другу может уничтожить их обоих, но никогда, ни в одном даже самом страшном кошмаре не рассматривал возможности отказаться от него. Двойник молчал, в сизых глазах плескалось столько вины, что замени океанические воды этой чёрной бездной, вода бы выплеснулась в атмосферу и затопила весь мир.

Луис не винил его. Он сам знал, что это такое. В конце концов, всё это не могло закончиться иначе.

— Эй, — совсем тихо позвал он, и когда двойник поднял к нему лицо, раскрыл рот и легко, свободно произнёс: — Я простил тебя уже очень давно. Не вини себя, я сам этого хотел. Кто, если не ты, знаешь об этом.

Сизые глаза потемнели ещё сильнее. Двойник, сжав кулаки, медленно, как будто через силу шагнул к нему; оказавшись рядом, сгрёб к себе, обнимая за плечи и прижимая голову к груди. На несколько мгновений он зарылся лицом в волосы, шумно вдыхая его запах и больно вдавливая пальцы в спину, а потом отпустил, отвернулся к океану и посмотрел туда же, в седую глубину. Луис прикрыл глаза и положил голову ему на плечо.

Мохаве, океан и переполненные неродившимися дождём и грозой небеса молчали, спокойные, равнодушные и бессмертные.

— Хочешь узнать, что на том дебильном полуострове в Мексике? — не мигая, одними губами прошептал Луис.

Двойник, неотрывно глядя на океан, слегка сжал его плечо.

Высокие, холодные волны накатывали на берег, в лёгкой, почти звенящей тишине дыхание обнимающего его двойника отдавалось в солнечном сплетении приятным, согревающим теплом. Он был рядом, он был реален, он наконец-то чувствовал себя живым, его ладонь на плече была горячей и тяжёлой. В груди тоже было горячо и тяжело.

Луис дёрнул уголком рта в слабой улыбке. Всё вернулось, всё встало на свои места, всё стало правильным. Мир горел в огне, и это было абсолютно нормально.

— Тогда ты знаешь, где ключи, — прошептал он.

Двойник кивнул и прижался виском к его виску.

Впервые за всю свою жизнь Луис почувствовал, что он в порядке.

*

Удары сыпались на него один за другим. Из-за мешанины рук и ног было не разобрать, что происходит: глаза заливало слезами, горячими и горькими. Луис уже приготовился к тому, что его сейчас отпиздят насмерть, вцепился зубами кому-то в руку — уже и не разобрать кому — сразу же получил за это хороший удар в бок, стиснул зубы сильнее. Кто-то из своры мальчишек зарычал, больно ткнул его лицом в песок — и в этот момент кто-то оглушительно громко рявкнул:

— Эй вы! А ну нахуй отсюда! Нахуй отсюда, я сказал!

Секундное затишье, потом топот ног, разрозненные испуганные детские крики, темнота. Кто-то здорово их напугал. Луис попытался подняться хотя бы на четвереньки, и у него здорово получилось, о чём он тут же и пожалел. Разбитые колени саднили и ныли, на зубах хрустел песок, лицо пылало от боли, наверняка там уже расползалось бесформенное тёмное пятно, ну он уже был в курсе, как это бывает. Луис пытался драться, правда пытался, но толпа мальчишек из школы оказалась куда сильнее, и ему здорово намяли бока. Хорошо, что кто-то заорал на них, и они тут же разбежались, бросив его наедине непонятно с кем и собственной беспомощностью.

— Эй, ты в порядке? — окликнули его совсем рядом.

Луис повернулся на голос и застыл. От стены, бросавшей на каменистую землю густую тень, отделилась тёмная фигура и направилась к нему. Луис всхлипнул, начал быстро тереть мокрые глаза, пытаясь разобрать, что это только что было, и вдруг разом сжался, когда к нему подошёл кто-то высокий и страшный. Он не был идиотом и прекрасно знал, что с ним сейчас запросто может случиться что-то плохое, что-то ещё хуже, чем мелкие пидоры, решившие навалять ему по первое число, инстинктивно вжался спиной в упругую металлическую сетку забора, подтянул колени к груди и накрепко зажмурился. Его попросту парализовало от страха.

— Ну привет, — кто-то остановился рядом и присел прямо перед ним. — Ты в порядке?

Голос был мягким, спокойным, уверенным и смутно узнаваемым.

— Ну же, — повторил он. — Всё в порядке. Не бойся.

Луис осторожно приоткрыл глаза, сморгнул набежавшие слёзы, всмотрелся в скуластое лицо и вдруг замер, втянув голову в плечи.

В своём воображении, рисовавшем ему сцены жестокой расправы над всеми обидчиками, он выглядел очень смутно, размыто, больше напоминая огромную злую чёрную тень, Джейсона или его любимого Майка Майерса. Труднее всего было представить лицо, поэтому Луис, закрывая глаза, больше сосредотачивался не на каких-то деталях, а на цельном образе, фигуре, одежде и том, что он сделает с каждым, посмевшим хоть как-то его обидеть. До лица ему не было особого дела, он крайне смутно представлял, каким он будет, когда вырастет.

В реальности он оказался другим.

Он был невысоким. Кудрявые тёмные волосы, чуть темнее, чем у него самого, спадали спутанной чёлкой на лоб, почти закрывая глаза. Одежда, как ни странно, и впрямь была точь-в-точь такой, как он и представлял, чёрная, потасканная, кое-где даже дырявая и наверняка с кучей карманов, куда можно было спрятать выкидной нож. На шее болтался маленький продолговатый медальон, тускло блестевший в заходящем солнце, Луис так и не смог разглядеть в форме чего именно — неотрывно смотрел в глаза, боясь пошевелиться. Всё его существо застыло от ужаса.

Таким он будет, когда совсем вырастет?

— Ты меня звал. Узнаёшь меня? — негромко позвал он, отвлекая Луиса.

Только глаза остались такими же — большими, с дебильными огромными нижними веками, которые все принимали за мешки и за которые дразнили, и такими же серо-синими. Только куда живее — на фотографиях и в собственном воображении они выглядели не так ярко и красиво. И это выражение. Как будто его злое ебало на самом деле не злое, это он только так притворяется. Луис бросил на него недоверчивый взгляд, нахмурился, а потом медленно кивнул:

— Да. А ты…

— Ага, — не дав ему договорить, он широко улыбнулся. — Это я.

— Но ты совсем взрослый… И страшный.

— Совсем взрослый, — согласился он, снова улыбнулся, а потом произнёс чуть тише и мягче: — Но не страшный. Для тебя не страшный. Тебе нечего бояться, правда.

— У тебя злое ебало, — прошептал Луис таким тоном, как будто это всё объясняло.

Он негромко, искренне рассмеялся, в уголках глаз собрались морщинки. Луису даже не было обидно, в конце концов, откуда-то он знал, что смеются не над ним, а над идиотской шуткой. Луис пристально сощурился, оценивая и пытаясь понять, можно ли доверять этому взрослому, страшному самому себе, выглядевшему как какое-то некрасивое чудовище. Отсмеявшись, он покачал головой, тепло, мягко улыбнулся и осторожно протянул к нему руки:

— А у тебя мягкая тушка. Иди сюда, отведём тебя домой.

Луис, немного поколебавшись, всё же протянул руку в ответ.

Он помог ему подняться и, не выпуская его ладонь из своей, неторопливо повёл в сторону дома.