Вернуть Есению оказалось непросто. И дело не в том, что пришлось угонять вертолет, продираться в тайгу через какой-то хтонический ад, в котором ураганный ветер вырывал с корнем деревья, небо пылало, и повсюду разлетались черные перья, одно прикосновение к которым заставляло людей корчиться в мучительной агонии. Это все напоминало сны, которые видишь, засыпая под фильм ужасов, но почти не пугало Ольгу. Наверное, потому что снам Ольга не верила. А еще потому, что побывав несколько раз на границе жизни и смерти, она перестала верить и в саму возможность умереть.

      Их не пытались преследовать, не искали, но именно в то время Ольга чувствовала себя так, будто пересекает ледяную пустыню босиком: каждый шаг отдавался сотней кинжалов в стопах, но остановка сулила смерть. Она была морально готова столкнуться лицом к лицу с темным альтер-эго своей любимой и противостоять ему. По крайней мере, она думала так, хотя временами перед ее внутренним взором все еще вспыхивал тот фантом с уставшим лицом и взведенным пистолетом в руке. В такие моменты в груди холодело и становилось страшно вдохнуть — заранее. Тело отказывалось забывать боль.

      Ольга была готова к взгляду, полному ненависти, и ядовитым словам, но не к тому, с чем столкнулась. При первой встрече, Есения кинулась к Ольге с извинениями. Но они звучали так, будто перед ней не взрослая женщина, а провинившийся в мелкой шалости ребенок. Прощения она не просила, а требовала. Любые попытки заговорить серьезно разбивались об обиду и обвинения в том, что Ольга просто не хочет слушать и, видимо, ненавидит ее, Есению. «Ты похитила меня, чтобы мстить! Мы не подруги! Тебе просто нравится держать меня взаперти!» — бросала она. В ее глазах Ольга видела боль и отчаяние, сквозь которые невозможно было пробиться.

      Ольга решила, что вероятно, это последствия ритуала, Есения просто взвинчена и ей нужно время, чтобы успокоиться. Сначала она просто ждала, когда это пройдет, раз за разом проговаривая: «я люблю тебя», «все хорошо», «ты в безопасности». Все бесполезно. Разумовская либо лежала в абсолютной апатии, либо билась в истерике. Ее ранило каждое слово, от каждой попытки просто прикоснуться она вздрагивала как от удара. По правде говоря, Ольге тогда и правда хотелось ударить Есению по лицу и хорошенько встряхнуть. Но она понимала — это не поможет.

      Ольга пыталась найти специалистку в сети, но никому из них она не могла раскрыть всех карт. Каждая психиатриня, услышав даже краткий рассказ о симптомах, настаивала на госпитализации, или хотя бы встрече, но пойти на это Ольга попросту не могла. К тому же она слышала в их вопросах напряженность и подозрительность. Почти наверняка эти женщины, неверно трактуя ситуацию, считали Ольгу тираншей, лишающей лечения родственницу и доводящей ее до истерик. Ольга не могла решиться самостоятельно назначить препараты. Слишком велика была цена ошибки. Но состояние Есении не менялось, а Ольга и без того была на пределе. Иногда ей казалось, что она вот-вот сорвется, что она прямо сейчас не выдержит и просто накричит на нее. В эти моменты ей даже казалось: это было бы справедливо после всего того, что Есения натворила. Но каждый раз, чувствуя нарастающую волну гнева, она просто разворачивалась и уходила прочь.

      Что ж, по крайней мере, ее можно было оставлять одну. В своем нынешнем состоянии Есения не пыталась сбежать или навредить себе. На видеозаписях с камеры, которую Ольга предусмотрительно установила в комнате, было видно, как Разумовская, предоставленная сама себе, просто лежит и часами смотрит в одну точку.

Но вечно так продолжаться не могло. Есения все чаще заговаривала о том, что ей давно надо было умереть, что Ольга только мучает ее, пытаясь спасти, ведь в любом случае ее не ждет ничего хорошего. Ольга не могла долго выдерживать эти монологи, но сбегая из комнаты, только подтверждала слова Есении о том, что она стала обузой.

      Ольга боялась выходить на связь с кем-то из старых знакомых. То, что ее считали погибшей, оставалось единственным ее преимуществом. Без поддержки и почти без денег у нее не было бы и шанса долго скрываться от спецслужб, если бы только ее начали искать. Ольга надеялась найти Разумовскую пришедшей в себя или хотя бы такой, какой видела ее в последний раз — пусть безумной, но, по крайней мере, деятельной…

      Она чувствовала, что оказалась в западне. И снова писала человеку, которого поклялась никогда больше не беспокоить. Нажимая на кнопку «отправить», она словно провалилась в холодную воду. Неспособная оторвать взгляд от экрана мессенджера, она наблюдала за тем, как сообщение получило пометку отправлено, а после стало прочитанным. Три точки, мигающие в поле чата, говорящие о том, что собеседник пишет, то появлялись, то исчезали. Он тоже сомневается. Но в итоге ответил. Так, будто ничего не произошло.

      «Пробить несложно. Но наверняка у него есть охрана. Надо подумать».

Через несколько дней Игрок позвонил, чтобы обсудить план. Рубинштейн являлся судебным экспертом, часто ездил в тюрьму, но чаще всего проводил время в лечебнице имени Снежневского — заведении закрытого типа, скрытом за высокими стенами и колючей проволокой. Его нельзя было просто похитить, рассчитывая, что никто не заметит его пропажи. Во всяком случае, не тогда, когда он каждый день является на работу.

      — Нам нужна слежка. Да, он явно трудоголик, но все-таки человек. Брать его надо, когда он заболеет или возьмет отпуск, иначе его хватятся слишком рано. Нужно сделать все без шума.

      — У меня нет профессионала, который бы за это взялся.

      — Я сама все сделаю.

      — Тогда тебе придется приехать в Питер. Снова. А она?

Ольга вздохнула:

      — Что-нибудь придумаю.

      — И это не единственная проблема. Кажется, не только у нас есть к нему вопросы. Мой человек сказал, что его слушают.

      — Час от часу не легче.

      Игрок нашел квартиру и смог договориться о перелете. Необходимо было только добраться до города, не привлекая к себе внимания, и сесть на самолет. Ольга приготовила одежду, и необходимые вещи, выверила маршрут до минуты и, наверное, сто раз повторила про себя легенду. Оставалось самое сложное. Ей было мерзко от самой себя, но в текущих обстоятельствах она просто не видела иного выхода. В конце концов, все это делалось ради нее самой.

      Ольга повернула ключ и с каменным лицом зашла к ней.

      — Оля? — Есения приподняла голову. Ее волосы безнадежно спутались, под глазами залегли глубокие тени. Последние несколько дней она совсем не прикасалась к еде.

Ольга рывком подняла Есению на ноги и тут же прижала к стене. Другой рукой она взяла ее за шею, заставляя задрать подбородок и смотреть Ольге в глаза. У нее не было никакого желания душить ее, только напугать, потому что добиться нужной реакции иначе теперь от нее было нельзя. Есения жалобно посмотрела в ответ, у нее затрепетали ресницы, но Ольга осталась невозмутима.

      — Слушай сюда. Сейчас ты наденешь эти вещи и пойдешь за мной. Ты будешь молчать и слушать меня. Никаких истерик или криков о помощи. Или клянусь, устрою тебе такую веселую жизнь, что ты еще запросишься обратно в тюрьму. Ты поняла?

Щеки Есении покраснели, на глаза навернулись слезы. Она часто закивала. Ольга отпустила тонкую шею и отвернулась. Есения торопливо засобиралась. Ольга подождала несколько минут и холодно бросила через плечо:

      — Быстрее!

      — Я готова. Я…

      — За мной. — Она, не оборачиваясь, пошла вперед, заставляя Есению едва ли не бежать за собой. В груди ныло, но она знала, что если только даст слабину, на нее посыпятся уже привычные манипуляции и обвинения, справляться с которыми у Ольги просто не будет сил. К тому же это привлечет лишнее внимание, которое для них теперь будет смерти подобно.

      В машине она все же повернулась к Есении, чтобы оценить ее внешний вид. Темные очки скрыли половину лица, сбившиеся волосы убраны под капюшон куртки. Из-за долгого голодания ее фигура стала почти подростковой, угловатой. Пугающее преображение, впрочем, любое изменение во внешности сейчас играло на руку. Теперь даже Гром вряд ли узнал бы ее при встрече. Есения смотрела в окно и нервно крутила в пальцах резинку для волос.

      По дороге она ничего не говорила и вела себя как было сказано, только в самолете снова подала голос:

      — Куда мы едем? Ты хочешь избавиться от меня?

      — Нет.

      — Признай, я тебе надоела.

      — Да, ты мне надоела. Своим нытьем уж точно.

      — Не проще тогда просто оставить меня?

      — Просто заткнись, — Ольга прикрыла глаза. Все это уже вызывало у нее головную боль.

      Ольга не думала, что будет хотеть возвращения той Есении, что устроила резню в Венеции. Но она, по крайней мере, говорила только по делу и не лезла в душу.