История, рассказанная много-много раз… стала сном.

Но каждому сну наступает конец. Ночь сменяется утром. Луна и звезды сменяются солнцем.

Се Цин проснулся от холода, что настойчиво щипал за щеки и пятки. К утру жаровни погасли вовсе, и в комнате стало холодно, даже несмотря на плотный кокон из нескольких одеял. Но жаловаться на это он отвык еще лет в одиннадцать. Ко всему привыкаешь со временем, а иногда и вовсе начинаешь любить. Он давно полюбил ранние подъемы, освежающий утренний холод и талую воду в тазике для умывания.

Но сегодня встать было тяжелее, чем обычно — та история из детства вновь привиделась во сне. Ему было шесть с половиной, и в таком возрасте все, что угодно, можно забыть. Но Е Байи рассказывал ее слишком часто, будто сам не мог поверить в то, что это случилось на самом деле. Удивительная история. Она же была тем немногим, что Се Цин знал про себя и свое прошлое… Потому и берег эти воспоминания, как зеницу ока.

С неохотой он поднялся и потянулся. Кожу покрыли мурашки, мелкие льдинки на распущенных волосах таяли и предательски холодили спину — нижняя рубаха никак не спасала от холода. Он накинул халат, надел носки и с неохотой вылез из кровати. Вода в тазике для умывания успела покрыться тонкой коркой льда, ее несложно проломить ладонями. Ледяные осколки тают на пальцах, заставляя руки разгорячиться. Холодная вода касается кожи лица, и вмиг разнеженность ото сна сходит на нет. Льняное полотенце проходится по коже, собирая влагу.

С гладкой поверхности серебряного зеркала на него смотрит юноша с внешностью, далекой от идеала. Выдающиеся скулы, пухлые, как у девицы, губы, глаза с некрасивым прищуром, мелкие шрамы от прыщей. И родинки. Вездесущие, раздражающие родинки. Он смотрит на себя слишком долго, чтобы сделать очередной вывод о том, что собственное отражение никогда не станет его радовать. Сколько бы ни говорил учитель о том, что внешность для юноши не должна быть предметом волнений.

Лишь взглянув на себя в последний раз перед утренней тренировкой он вспоминает вдруг… Что сегодня ему исполняется восемнадцать лет.

***

Дом в горах был большим — призрачный намек на то, что когда-то здесь жил не один человек. Когда он только появился в этом доме, большинство комнат было запечатано. Се Цин помнил — когда мастер притащил его сюда чуть больше десяти лет назад, он сорвал с одной из комнат увесистый замок, и потом долго обогревал её. Эта же комната сейчас была его обиталищем. И чем взрослее становился А-Се, тем больше замков спадало с комнат. Почти сразу же открылась библиотека — мальчик, к удивлению Бессмертного мастера, очень полюбил читать, проводя все свободное от тренировок время за книгами. Потом открылась кладовая, где нашлось множество удивительных вещей — ножи, ленты, старые ханьфу и доска с камнями для игры в вэйци. Следом открылась и музыкальная комната — Е Байи объяснил, что если играть на холоде, можно порвать струны, поэтому отдельная комната должна быть всегда нагрета.

В ней на лакированном столе лежала черная пипа с поразительной красоты резным корпусом. На ней Се Цин вот уже несколько лет учился играть.

Он прошел мимо комнаты, краем глаза заглянув внутрь. Он непременно пойдет туда сегодня и снова будет играть. Но сейчас — утренняя тренировка.

С первыми лучами солнца он вышел на широкий внутренний двор. Здесь есть все, что нужно для упражнений, но начинать всегда следует с разминки. Изо дня в день эта часть тренировок приносила ни с чем не сравнимое наслаждение. Чувствовать свое тело — твердое, как сталь, и гибкое, как ивовый прут, было удовольствием. Пусть отражение в зеркале не радовало, но навыками своими юноша гордился. Ведь он был единственным учеником Бессмертного мастера с горы Чанмин. И, как говорил сам мастер, самым старательным его учеником.

Плавные движения рук, поворот корпуса. Ноги напрягаются то в прыжке, то в приседе. Он с упоением чувствовал каждую мышцу, растяжение связок, твердость костей, медленное ускорение кровотока и бурление ци. В такие моменты начинаешь себя ощущать по-настоящему живым и не обращаешь внимание ни на кого и ни на что.

— Старательный ученик — услада для взора учителя.

Се Цин распахнул глаза. Е Байи стоял перед ним, довольно улыбаясь. Спина горделиво выпрямлена, плечи опущены, бледная обычно кожа покрыта густым румянцем — он очевидно только что пришел из кузницы. Потому и белое ханьфу из летящей ткани на нем заменяло темное крестьянское платье с укороченным рукавом. Впрочем, даже такой простой наряд не делал своего обладателя менее благородным на вид. Юноша подошел тут же и сложил руки перед собой, смотря на мужчину сияющими глазами.

— Доброе утро, учитель.

Бессмертный улыбнулся и ласково огладил теплой ладонью чужую макушку. Се Цин улыбнулся тоже, несказанно довольный учительской лаской.

— Этот ученик хочет спросить, что получилось на этот раз?

— Ничего хорошего, — улыбка Е Байи приобрела оттенок грусти. — У меня все еще не получается выковать для тебя подходящий меч.

Взгляд Се Цина тоже погрустнел. Бессмертный хмыкнул и положил ладонь на его сложенные вместе руки.

— Сегодня снова тренируешься со снарядом.

— Слушаюсь, учитель. Но вы присоединитесь ко мне?

Е Байи замолчал в раздумии. Юноша все не отводил от него взгляд, преданно-выжидающий, как у щеночка.

— Хорошо. Обучу тебя еще паре новых приемов.

Се Цин тут же просиял и отвесил ему короткий поклон. Е Байи улыбнулся снисходительно и обошел его, направляясь к дому. Юноша все еще стоял и смотрел в пустоту, улыбаясь своим мыслям.

— Кстати, чуть не забыл, — чужой голос заставил резко развернуться на месте. Е Байи смотрел на него и улыбался. — С праздником, А-Се.

И скрылся за стенами дома. Се Цин улыбнулся абсолютно счастливо и вернулся к тренировке. Руки вдруг перестали слушаться, но он не обратил внимания. Потому что сейчас не было смысла тренироваться в полную силу — совсем скоро учитель вернется к нему в своем привычном одеянии, и тогда тренировка продолжится. Как было изо дня в день, отчего утро становилось любимой его частью дня.

Как минимум, утром Е Байи в разы менее суров, чем во время дневной тренировки.

***

Наступил день, когда в усадьбе на горе закончился уголь, и Се Цин с неохотой стал собираться в нелегкий путь вниз.

С самого детства жизнь его была несколько отделена от жизни хозяина горы. Просто потому, что мальчик все еще был обычным человеком, которому нужны еда и тепло. А потому с самого детства он усвоил такие операции, как спуск за углем и поход на рынок. Хотя на деле все было гораздо хитрее.

Мягкий прыжок — снег слегка примялся под сапогом. Се Цин взлетел в воздух, подхваченный ветром, словно снежинка. Полет совсем немного утяжелял короб за спиной, наполненный деревом. Юноша уже успел побывать в домике лесника и наполнить короб дровами, и теперь спешил вниз. Жители деревни наверняка уже заждались его.

Приход его всегда встречали с большой радостью. Деревня была маленькой, до ближайшего города путь неблизок, а потому все друг друга знали и были как одна большая семья. Пройдя небольшую рощицу, он вышел к деревне, тут же попадая в объятия узких улочек и маленьких домишек. Его приветствуют громкими выкриками из окон и дверей, кто-то торопливо подбегает и, всунув несколько монет, забирает связку дровишек домой. Кто-то сует в руки свертки с различными угощениями, пахнущими так вкусно, что невольно начинает урчать в животе.

Однако эти гостинцы предназначались не ему. Когда он распродаст дрова и закупится едой, то отправится за углем — мужчины во многих семьях зарабатывали на жизнь именно таким нелегким трудом, и их жены передавали им еду. За такую небольшую услугу Се Цин получал полный короб угля, и никогда не возвращался домой с пустыми руками.

Когда путь его дошел до середины улицы, где начиналась рыночная площадь, к нему подошла девушка, одетая в скромное на вид розовое платье. Волосы собраны деревянной шпилькой, взгляд робко опущен вниз. В руках её тоже был сверток с едой.

— Вот, юный мастер… Это вам. Возьмите.

Да, в деревне его звали не иначе как юным мастером. Се Цин неловко принял сверток в руки, уже спустив короб с плеч, но девушка тут же убежала и скрылась в дверях своего дома. Смущение её было непонятно и вводило в замешательство. Прошло столько лет, но все больше девушек реагировали на его появление в деревне именно так. Конечно, Е Байи уже рассказывал ему о том, что такое любовь, и что девушки склонны влюбляться в парней, поэтому природу девичьих чувств он знал. Знал, но не понимал.

Потому что выражение лица учителя во время сего неловкого рассказа не соответствует тому, с каким должны говорить об окрыляющем сладком чувстве, что желает ощутить каждый человек. Се Цин помнил, как вчера — Е Байи говорил о любви с крайним раздражением, если не со злостью. И не сложилось в голове юноши ассоциации любви с чем-то фантастическим и приятным.

Точно так же и деревенские девушки не вызывали в нем никаких похожих чувств.

Он возвращался назад, неся свертки с едой, как вдруг почувствовал сильный и резкий щелчок по затылку — откуда-то сверху в него прилетела вишневая косточка. Он обернулся и увидел на каменной стене группу мальчишек. Все они, ровесники его и чуть помладше, сидели, свесив ноги и смотря на него с превосходством, будто высота стены добавляла им важности. У нескольких из них были в руках трубочки из молодого бамбука — через них как раз легко проходят вишневые косточки. Се Цин недовольно потер ладонью затылок и, молча развернувшись, направился прочь.

Следующую косточку он поймал уже на лету, голыми руками. Кто-то на стене ахнул.

— Что же, юный мастер, неужели ты позволишь какой-то деревенской шпане тебя задирать?

Се Цин вздохнул глубоко и ответил ровно, не оборачиваясь:

— Почему я должен тратить на вас свое время?

— Ну как же. Ты же ученик Бессмертного! Ну-ка, — один из хулиганов, видимо, самый старший, вырос перед ним. — Блесни навыками! Или слабо?

Не слабо. Все в деревне знали, что Се Цин силен и любого здесь может уложить на лопатки. Но отчего-то деревеские мальчишки все же продолжали его задирать и смеяться. Для них он был чужим. Горделивый ученик монаха отшельника, именно таким они его видели. И всем было плевать, что мастер учил своего ученика скромности и порядочности. Се Цин вдруг занес руку для удара. Раз, два, три! Поверженный соперник упал на землю, округленными глазами уставившись на Се Цина.

Юноша обернулся к застывшим в шоке деревенским мальчишкам и лишь пожал плечами с самым невинным выражением на лице.

— Я лишь нажал на аккупунктурные точки. Даже силу не применил. Минут десять пройдет — и он придет в себя.

Ладонь его плавно скользнула в рукав, и хулиганов тут же как ветром сдуло. Стена оказалась пуста. А Се Цин со смешком выудил из рукава сверток, что несколькими минутами ранее передала ему та девушка. Развернув бумагу, он достал пирожок и, надкусив, направился прочь, бросив взгляд через плечо на опустевшую стену.

Пусть и в этот раз все обошлось, но возвращение в деревню каждый раз стало даваться ему все тяжелее.

***

После очередного такого раза он вернулся с синяком на скуле, разбитой губой и еще более скверным настроением. Даже короб с углем стал казаться тяжелее. В этот раз все дошло до драки. Без каких либо техник и приемов — только злость и кулаки. Кто-то в пылу драки догадался схватить его за одну из кос, чуть не выдернули вместе с кожей. Тупая боль в затылке все не проходила, и рука невольно тянулась туда, мягко поглаживая. На душе было паршиво, хоть прямо сейчас ложись и зарывайся в снег.

Учитель будет недоволен. Эта мысль больше всего беспокоила Се Цина.

Проходя мимо кузницы, он услышал мерный стук молота по металлу. Е Байи был там. Се Цин заглянул в приоткрытую дверь. Бессмертный стоял у наковальни, с красным от жара и усердия лицом, самозабвенно придавал форму расплавленному куску металла в щипцах. Из-под тяжелого молота летели искры, и жар стоял такой, что Се Цин не выдержал — скользнул внутрь, оставив позади горный мороз. Е Байи повернулся к нему. Само воплощение мужественности и силы.

— Я угля принес, учитель.

Е Байи ничего не ответил, молчаливым кивком головы указав на угол, куда ученик тут же поставил короб. Свертки с едой он оставил на улице — негоже держать продукты в тепле, испортятся. Удары молота снова наполнили кузницу звенящим эхом. Се Цин посмотрел на учителя, ожидая, что вот-вот его выгонят прочь, но тот молчал, и юноша остался наблюдать за процессом. Сильные руки мастера, занятые работой, приковывали взгляд. На обнаженных предплечьях виднелся рельеф мышц, на лице — сосредоточенное напряжение. Волосы собраны в тугой узел на затылке. Каждую деталь юноша обвел пытливым взглядом, не переставая восхищаться. Много раз он думал о том, что у Е Байи просто нет недостатков. И каждый раз воочию видел подтверждение своих мыслей.

— Учитель, где же вы научились кузнечному делу? — спросил Се Цин, смотря на крепкую ладонь, что сжимала щипцы.

— Не говори под руку, — буркнул Е Байи, отложив молот. Клинок, получивший свою окончательную форму, тут же был отправлен в воду — с громким шипением поднялся вверх столб пара. Се Цин восторженно застыл. Учитель редко позволял остаться и просто так наблюдать, но сейчас отчего-то не прогонял. Юноша улыбнулся про себя, любуясь статной фигурой мужчины.

— Чего ты на меня уставился? — Е Байи заметил чужой взгляд и отвернулся тут же, вытаскивая клинок из воды. — Я разве никогда не рассказывал тебе?

Се Цин качнул головой, все еще не отрывая взгляд.

— Мой отец был кузнецом. И вырос я, постоянно смотря на его работу. А потом и сам стал помогать.

Е Байи улыбнулся вдруг.

— У него еще подмастерье был, чуть старше меня парень. Дурной такой, ты бы знал.

Се Цин улыбнулся тоже, с интересом ожидая, начнет ли мастер очередной рассказ о былых временах. Много подобных он уже успел услышать, но каждый раз оказывалось в памяти Бессмертного то, что еще не было передано. Как и эта история. Се Цин раньше никогда не задумывался, откуда его учитель столько всего знает и умеет. Всегда все он списывал на возраст. Ведь триста лет — это так много! Что еще делать Бессмертному, как не учиться всему на свете?

Когда закаленная сталь перестала обжигать кожу, Е Байи завернул рукоять в тряпицу и взглянул на своего ученика. Потом снова на меч. И снова на Се Цина. Тот вдруг стал смотреть с ожиданием, и глаза стали круглые, как у ланей в заповедных лесах, где никогда не ступала нога человека. Он протянул ему клинок, но как будто бы с неохотой. И рука дрогнула, стоило их ладоням соприкоснуться. Се Цин еще больше расширил глаза в удивлении. Е Байи же просто отвернулся, делая вид, что прибирается.

— Попробуй, как он тебе.

Се Цин кивнул послушно и обвел взглядом гладкое лезвие. Кончик его, острый, как игла, блеснул в свете маленького окошка. Меч мягко лег в руку и ощущался совсем не тяжело. Юноша сделал плавное движение в воздухе. Длина подходящая, таким удобно будет орудовать в бою. Нарисовав кончиком меча знак бесконечности, он тут же взял его в две ладони и сделал замах…

Е Байи подлетел, как ураган. Один меткий удар ребром ладони по спине — клинок вылетел из ослабшей хватки и тут же оказался в руках Бессметрного. Се Цин поднял ошеломленный взгляд. Е Байи выглядел страшно, глаза недобро засверкали, и дыхание, частое и глубокое, внушало ужас. Се Цин так и замер, полусидя на полу, как перепуганный зверек. Взгляд метался от чужого лица к руке, сжавшей меч до дрожи в натренированных мышцах. Лезвие больно врезалось в кожу в районе костяшек, и пара капель крови сорвалась с чужой ладони.

— Учитель, что не так? — бессильно от непонимания выдохнул Се Цин.

Е Байи тут же расслабился, и напряжение разом покинуло тело. Взгляд растерял всю свою небывалую ярость, сделавшись будто бы виноватым. Он отвернулся и направился к стойке, где уже стояли несколько таких мечей.

— Он не подходит тебе.

— Но я не почувствовал никаких неудобств, учитель! — воскликнул юноша.

— Ты и с палкой в руках не почувствуешь неудобств, но сможешь ли ты с этим сражаться? — голос его мигом потяжелел, отчего Се Цин снова впал в ступор. Е Байи обернулся и подошел к нему — Не спорь с учителем. Я знаю твой стиль боя, и знаю, какой меч нужен тебе.

— Какой же? — выпалил Се Цин, сверкая возмущением в глазах.

«Никакой» — так и напрашивалось на язык, но ученик не поймет его ответ. Е Байи вдруг смягчился. Подойдя к Се Цину, бесцеремонно взял за руку и быстрым шагом вывел прочь из кузницы.

Два тела, согретых жаром кузнечной печи, тут же окутал холод. Се Цин неуютно поежился, смотря себе под ноги. Он вспомнил вдруг, как часто болел в детстве, и как Е Байи постоянно вертелся вокруг него, отпаивая лечебными отварами и балуя вкусной едой. Будь ему лет семь — заболел бы тут же. Но, благо, жизнь в горах позволила выработать крепкий иммунитет и устойчивость к холодам.

— Был у меня один клинок, А-Се, — вдруг заговорил Е Байи, все еще крепко сжимая чужую руку. — Гибкий, как лента, и прочный, как скала. Я хотел бы подарить его тебе, но давным-давно отдал одному юнцу. Теперь он где-то внизу, верно служит своему хозяину.

— Вы не можете выковать такой же? — спросил Се Цин, обернувшись к учителю.

— Не могу, — Е Байи тоже обернулся к нему. — Потому что его выковал не я. Не настолько я искуссный кузнец, чтобы выковать нечто подобное.

Голос его вдруг стал в разы тише.

— А того, кто его выковал, давно уже нет в живых.

Се Цин поджал губы, увидев, как тоска залегла на чужом лице, в едва заметной сети морщин на лбу и у внешних уголков глаз. Е Байи снова тонул в своем прошлом. Се Цин развернулся к нему, взяв его руки в свои и пытливо заглядывая в глаза.

— Все хорошо, учитель. Я еще потренируюсь со снарядами! Мне совсем не трудно. Может, так даже лучше будет — отточу навыки, прежде чем браться за настоящий клинок. А вы попытайтесь еще! Мы ведь никуда не спешим.

Бессмертный улыбнулся одними уголками губ и потрепал его по затылку, скрытому тугими косами. Се Цин вдруг зашипел — утренняя драка напомнила о себе тупой болью. Е Байи только сейчас заметил на лице своего ученика следы драки — заплывший синяк и кровь на губе. Густые брови тут же сошлись к переносице.

— Что случилось? — спросил он строго, не оставляя права уйти от ответа. Се Цин попытался отвернуться, но чужая ладонь тут же сжалась на его челюсти, заставляя смотреть в глаза напротив, разом потемневшие.

Бессмертный вдруг отпустил его и отвернулся, тяжелым шагом направляясь к дому. Юноша безмолвно последовал за ним, с тяжелым сердцем ожидая наказания.

***

Е Байи собирался быть строгим. Чтобы никаких поблажек, чтобы ничто не могло разбаловать ребенка. Чтобы не повторилась история с Жун Сюанем… Ровно там, где заканчивались бы возможности мальчишки, начиналась бы его помощь.

На словах звучало, конечно, красиво. Но вот выходило все в точности да наоборот.

Се Цин был сиротой, и Бессмертный в некотором роде заменил ему семью, став одновременно строгим отцом и заботливой матерью. За провинностью следовали наказания, но тут же сердце начинало щемить от вида переживающего лишения ученика, и он смягчался. Наказания сбавлялись, либо убирались вовсе. Может, глупо было начинать это идиотское обучение? У Жун Сюаня хотя бы был отец, взявший на себя все проявления родительской ласки, такой нужной для ребенка. А у Се Цина не было никого, кроме учителя.

Много лет Е Байи метался между строгостью и заботой, раз за разом коря и ненавидя себя за мягкость и бесхребетность. Он часто представлял, как Се Цин станет еще несноснее Жун Сюаня, и как тяжело станет сдерживать его пылкий южный нрав, что с годами должен стать более явным. Но судьба распорядилась по-другому. И к тринадцати годам Се Цин из озорного ребенка превратился в тихого и замкнутого в себе подростка.

И тяжелые мысли учителя о собственной чрезмерной заботе сменились волнениями совсем другого плана.

Жун Сюань в период отрочества был стихийным бедствием в человеческом обличии. Не зная рамок и законов, шел напролом к своей цели, будь это даже самый мелкий каприз. И ничто не могло сдержать его на месте. Упрямство и гордость правили его разумом и жизнью. Кажется, и во взрослом возрасте мало что изменилось. Точно такого же поведения Е Байи ожидал от Се Цина. Но тот вдруг ушел в себя. Именно тогда, когда должен был ярче всего воспылать, подобно лесному пожару.

А он улыбаться стал реже. Взгляд стал глубоким, задумчивым. Там, где Жун Сюань ругался и протестовал, он лишь опускал голову в смирении. И не раз пробовал Е Байи с ним разговаривать, но в разговоре ученик его был предельно спокоен. Словно все шло своим чередом. Как простуда или боль от ушиба — пройдет, и все будет, как раньше. Только вот Е Байи не понимал чужого спокойствия. И как же было жаль, что к бессмертию не прилагается способность читать чужие мысли. Что творилось у него в голове? О чем он думал, смотря на него долгими минутами совместных занятий?

Се Цин никогда не отвечал на такие вопросы напрямую. Все шутил и отводил взгляд неловко. Чего-то отчаянно стеснялся.

— Куда пойдешь после тренировки?

— В библиотеку. Хочу пересмотреть старые музыкальные сборники и сыграть что-нибудь новое.

Се Цин улыбался, вытирая пот со лба полотенцем и распуская собранные в пучок косы. Только что закончилась вечерняяя тренировка. Солнце в горах садилось рано, его нежно-розовые лучи гладили и ласкали чужую кожу, делая ее похожей на персик. Мягкий и нежный. Е Байи замер, рассматривая чужое лицо, что светилось будто изнутри. Се Цин был красив. Бессмерный вспомнил вдруг, как тот в четырнадцать лет всю ночь просидел перед зеркалом, называя себя «большеротым уродцем». Е Байи следил за этим через щель полузакрытой двери, давя в себе желание нарушить чужое пространство. Се Цин был обеспокоен своей внешностью, являясь при этом прекраснейшим из юнош, что встречал Е Байи за всю свою долгую жизнь.

Неужели кто-то из деревни позволил себе что-то ляпнуть о его внешности?

— Учитель?

Е Байи очнулся, когда расстояние между ними сократилось на пару шагов, а рука его едва-едва коснулась чужой щеки. Мягкой и холодной. Зимний персик…

— Ты замерз. Иди скорее в дом.

Се Цин улыбнулся и ответил с поклоном:

— Слушаюсь, учитель.

И тут же направился ко входу в поместье. Е Байи долго смотрел на его отдаляющийся силуэт, идеально прямую спину, тонкие плечи, тугие черные косы… Се Цин был другим. Что-то было в нем, что отличало его от всех, кого знал Бессмертный. И это «что-то» его очень сильно беспокоило…

***

Звук зажигаемой спички обласкал слух, и маленькое пламя поплыло от свечи к свече. В маленькой библиотеке стало куда светлее. Это была лишь одна из комнат, наполненных книгами, самая любимая молодым хозяином дома. Огромный шкаф, от пола до потолка, от стены до стены, занимал большую часть пространства. Каждая полка была плотно забита книгами. Все их любознательный юноша уже успел прочесть. Собрания стихов, научные трактаты, художественные произведения, описания боевых техник, чьи-то биографии и даже кулинарные книги. Се Цин улыбнулся, вспоминая рассказ учителя о том, благодаря кому все эти знания появились здесь, в одиноком доме на Чанминшань.

— Мастер Жун, вы наверняка были удивительным человеком, — улыбнулся Се Цин, беря с полки перед глазами одно из многочисленных собраний мелодий. — Как жаль, что я не успел познакомиться с вами…

О Жун Чанцине Е Байи рассказывал лишь раз. Называл «верным другом» и «глупейшим из талантливых». Рассказ его заставлял Се Цина смеяться до слез и запомнить Жун Чанцина как исключительно талантливого и характерного человека. Если Е Байи был холоден и черств, Жун Чанцин был весел и открыт. В памяти юного ученика надолго отпечаталось выражение лица Е Байи во время того рассказа. Невероятная смесь радости, тоски и благодарности. Он улыбался, как улыбаются другу, с которым не виделись много лет, а потом прощаются, чтобы непременно встретиться вновь. И, смотря на чужое лицо, Се Цин понял, что Жун Чанцин был хорошим человеком.

Чужой рассказ создал в юношеском воображении образ некого друга, которому стоило подражать, у кого всегда можно просить совета или просто поговорить по душам. Много раз Се Цин обращался с вопросом именно к нему. Ответами всегда служило содержимое многочисленных комнат. Книги, пипа, старые ножи. Благодаря этим осколкам прошлого он постигал глубины чужой души, создавая в своей голове образ былого обитателя сего поместья. Исключительно светлый образ.

Се Цин взял еще один сборник с полки. Потом еще один. И еще. Эти четыре книги были самыми старыми и потрепанными среди всех сборников мелодий, а потому для Се Цина всегда были неразлучны. Прочитав одну — он тут же возвращал её к остальным трем. Только сейчас решил взять все четыре разом. Потрепанные страницы и полуистертые нитки намекали на то, что это были любимые книги Мастера Жуна…

Как вдруг он заметил в полке нишу. Вытащив все четыре книги и сложив их на пол, он поднес свечу ближе к полке, осветив внезапно образовавшееся пустое пространство. В четко вырезанном прямоугольном углублении прятался тоненький сборник с потертой обложкой. Се Цин не раздумывая вытащил его. Название стерлось, но вот пятна цветной туши остались маленькой подсказкой на потертой бумаге. В них угадывался силуэт цветущей весенней вишни. Интерес овладел чужой душой. Забыв про книги на полу, Се Цин утащил сборник и положил на стол, трепетно открывая страницы.

Странно было то, что выглядели они совсем новыми. Зачем было это прятать? Тем более так хитро — вырезав нишу в полке. Что же Мастер Жун решил скрыть от мира? Обуреваемый вопросами, юноша открыл один из разворотов. Стихи, в которые он вчитываться не стал. Быстро перелистал страницы в поисках картинок — привычка с детства. Остановился на одном из разворотов, едва уловив взглядом изображения людей.

Двух людей. Двух мужчин. Полуобнаженных и тесно прижавшихся друг к другу.

С громким хлоком страницы сошлись вместе — небольшой толики осознания хватило, чтобы вогнать в краску. Се Цин застыл, боясь сделать лишнее движение. Дыхание сбилось и все никак не поддавалось контролю, уши горели, руки дрожали. Он отшвырнул от себя сборник и отвернулся прочь, все еще дыша короткими урывками. Силы набрать воздуха в грудь нашлись не сразу. Взгляд застыл на дрожащем пламени свечи, но перед мысленным взором — все еще та картинка…

Се Цин обернулся, подошел и подобрал сборник с пола. Это определенно не было похоже на то, что он читал раньше, и весь его богатый читательский опыт сошелся до размеров песчинки перед этим тоненьким собранием стихов и картинок. Нечеловеческим усилием воли он усадил себя обратно за стол и открыл сборник. Может, ему просто показалось? Может, он просто неправильно понял ту иллюстрацию?

Хотя как можно такое неправильно понять?

В поисках нужной иллюстрации он наткнулся на другую. Снова двое мужчин, но уже без намека на одежду… Сборник захлопнулся вновь, краска перекинулась теперь и на щеки. Однако Се Цин все еще сжимал пальцами половинки книги, боясь выпустить её из рук. Любопытство победило вновь — он открыл разворот, прошелся по изображению самым краешком взгляда. Попытался прочесть стихи, но лишь пары строф хватило, чтобы разогнать кровь по телу. Жар наполнил его, отдаваясь болезненным напряжением где-то в паху. Се Цин отвернулся мучительно и закрыл похолодевшими ладонями пылающие щеки. Навязчивые картинки все мелькали перед глазами, строки пошлых стихов отдавались в памяти, вгоняя в краску еще больше. В жизни он так быстро не запоминал ни одно стихотворение.

— А-Се?

Голос из дверного проема заставил тут же подскочить и сесть обратно на стул, неловко ссутулив спину. Е Байи вошел, обеспокоенно смотря на ученика. Се Цин тревожно следил за тем, чтобы взгляд его не метнулся к столу. Благо сборник он захлопнул тут же.

— Ты в порядке? Весь напряженный какой-то.

Се Цин не смог вымолвить и слова, смотря на учителя так, как смотрит вор на палача. Бессмертный подошел к нему и приложил ладонь ко лбу, заставив посмотреть на себя. Прикосновение холодных рук обожгло разгоряченную кожу, рваный выдох вырвался из груди.

— Да ты весь горишь, — произнес учитель разом потяжелевшим голосом. Чужие руки потянулись к нему, чтобы помочь встать, но Се Цин тут же вывернулся и рванул прочь, не сказав ни слова. Учитель будет в ярости, когда откроет ту злополучную книжицу…

Может притвориться больным? Или сразу встать посреди внутреннего двора коленями на битый фарфор? Ничто в жизни не заставляло его почувствовать себя настолько виноватым. А главное — жар, охвативший тело, все никак не желал проходить. Даже морозный уличный воздух не помог, а снег, приложенный к щекам, растаял быстро, как на раскаленной печи. Дыхание слишком медленно возвращалось в привычный ритм. Он все ожидал, что его найдут здесь, наорут, отвесят пощечину и потом высекут плетьми. Но Е Байи так и не пришел за ним. Когда ночь сгустилась над горой, и холод начал таки овладевать телом, Се Цин тряхнул головой и медленно, крадучись, вернулся в свою комнату. Уже там, завернувшись в одеяла, он тут же заснул долгим, тревожным и беспробудным сном…

***

Разговор выдался тяжелым. Отчасти потому, что Се Цин с того дня свалился с сильным жаром и долгое время провалялся в постели, не в силах встать. Такого не случалось с ним уже очень давно. Е Байи не смог оставить его одного. Лечить его было не впервой, но важнее было именно проявить заботу. Показать, что он не злится, не хочет наказать или отругать. Чтобы нерадивый ученик не стал корить и ненавидеть себя за случайно увиденное и прочтенное. Чтобы потом объяснить ему, что нет ничего неправильного в такой любви.

Они говорили долго, пока мучимый жаром Се Цин лежал на коленях учителя, смотря неотрывно болезненным взглядом. Е Байи медленно, чтобы не сделать больно, распускал тугие косы. И говорил. Говорил много и не по делу. Просто потому что слова для таких серьезных разговоров подбирались с трудом, путем долгого мыслительного процесса. Се Цин в его глазах — еще совсем ребенок. Как тут объяснить по-человечески, что любовь бывает не только между мужчиной и женщиной? Причем объяснить так, чтобы, почувствовав это, он не испугался, не счел себя больным или прокаженным. Ведь он никогда не видел проявлений романтической любви вокруг себя. Это чувство он еще не познал, и именно поэтому в будущем наверняка наломает много дров.

Но пока что он просто болел, лежа на коленях учителя и млея под ласковыми касаниями. Когда он, наконец, смог встать на ноги, Е Байи для приличия назначил ему легкое наказание — чистку дымохода в кузнечной печи. А сам, наблюдая за чужими стараниями, вновь погрузился в тяжелые раздумья.

Он не стал упоминать, что книжица столь пикантного содержания появилась в его святыне именно благодаря Жун Чанцину. Было бы слишком много вопросов. Мальчику определенно не стоит знать, что однажды его кумир заявился в гости к старому другу с пьяной улыбкой и той самой книжицей в руках, мол, не хотел бы попробовать. Е Байи, конечно, выпроводил его пинками, не позволив даже коснуться себя. Но, конечно, они попробовали. Уже когда Жун Чанцин был трезв. Е Байи тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и с силой разорвал сборник напополам.

Се Цин не знал, что они были влюблены. Об этом, наверное, стоило рассказать, чтобы хоть какое-то представление о любви у него было. Реальное представление, не вычитанное из дешевых романов для юных девиц (какого черта Чанцин такое сюда тащил?!). Но рассказать такое было непосильной задачей для Бессмертного. Воспоминания, старательно отгоняемые изо дня в день, все возвращались, раня душу, как тонкие ножи врезаются в ствол дерева. Он не мог выложить это, не примешав сюда свои горести и страдания. Потому что два раза Жун Чанцин уходил от него. И во второй не пожелал вернуться…

— Учитель, я закончил!

Се Цин вылез и тряхнул головой, взметнув над собой облачко сажи. Весь перепачканый, в черных разводах, точно мусорный кот. Без смеха не взглянешь. Е Байи улыбнулся, еле сдерживая приступ хохота, и подошел к ученику.

— Молодец, хорошо поработал. А теперь мыться. Бегом. Я согрею воду.

Купальня была тесной комнаткой, находившейся через стенку от кузницы. Обе комнаты согревались от одной печи, и потому после кузнечных работ в поместье всегда была теплая вода. Е Байи затопил печку, чтобы согреть воду до приемлемой температуры. Се Цин в это время отстирывал свои вещи от сажи, сидя на коленях перед тазиком. На нем были лишь нижние одежды, и то уже изрядно перепачканные со спины — волосы он распустил, и длинные грязные косы марали тонкую белую ткань. Е Байи следил за ним неотрывно. Говорят, на работу другого человека можно смотреть вечно. А Се Цин, занятый домашними делами, выглядел более чем приятно.

На секунду Е Байи подумал о том, что если он все же свяжет жизнь с мужчиной, то будущий дом его непременно станет самым уютным пристанищем души. А вот горное поместье без него обеднеет в разы и снова превратится в мертвое жилище Бессмертного отшельника.

— Учитель?

Они встретились взглядами, и Е Байи вновь был пойман на том, что смотрит неотрывно на ученика, опершись о дверной косяк. Печка разгоралась, наполняя помещение теплом. Потому ведь щеки мальчишки порозовели, ведь верно?

— Чего? Слежу за твоей работой, чтобы все тщательно отстирал, — хмыкнул он, возвращаясь к печи и подкидывая еще дров. И разорванный сборник заодно. Чтоб больше не смущал юношеские умы. Се Цин в другой комнате, видимо, уже закончил с работой, и сейчас развешивал постиранные вещи у прилегающей к печке стене. В большом металлическом котле стремительно согревалась вода. Время близилось к вечеру.

Шум воды, наливаемой в бочку, успокаивал слух и завораживал взгляд. Се Цин уже успел подготовить все для купания, и сейчас сидел перед зеркалом, старательно вычесывая пыль и сажу из густых волос. Щетку он периодически промывал в каком-то отваре, что источал приятный цветочный запах. Е Байи улыбнулся, наблюдая за его ритуалами. Что-то было в этом такое, красивое, но по-домашнему.

— Я закончил, — сказал он, доливая в бочку воды. — Раздевайся и садись, а я пошел.

— Учитель, а вы когда?..

Е Байи обернулся к нему. Се Цин замер с щеткой в руках, смотря неловко и явно с трудом поддерживая зрительный контакт. Бессмертный хмыкнул и спросил совершенно бесстыже:

— А что, хочешь, чтобы я присоединился?

Се Цин вспыхнул вдруг и таки отвернулся, резко качнув головой. Е Байи рассмеялся и подошел, погладив того по напряженному плечу.

— Расслабься. Ты уже большой мальчик, как-нибудь сам справишься. Так что не забивай себе голову ненужными мыслями и торопись, пока вода не остыла.

Се Цин кивнул сконфуженно и, поддавшись внезапному желанию, повернул голову и коснулся щекой чужой сильной руки. Прикосновение кожи к коже разнесло приятные мурашки по телу, и в животе что-то кольнуло. Он отчетливо ощущал на себе недоуменный взгляд учителя, но слепое детское любопытство заставило его приластиться, как котенка. Странно так, ведь даже будучи ребёнком он такого себе не позволял. А тут… захотелось.

Е Байи убрал руку, медленно, будто Се Цин вот-вот заснет на ней, и торопливо вышел из купальни, оставив юношу наедине со своими мыслями и странным, неописуемым чувством в груди.

Не забивай себе голову ненужными мыслями? Бессмертный усмехнулся, невесело подумав о том, что и ему самому такой совет не помешал бы.

***

Когда Се Цину исполнилось пятнадцать, Е Байи с тяжелым сердцем разрешил ему спускаться с горы в любое время, когда тот захочет.

Жун Сюань, как помнилось ему, начал сбегать еще раньше. Сколько бы они ни ругались, сколько бы Е Байи не наказывал его да не пытался приструнить, все в бестолку. Гормоны и жажда найти приключения на одно место взяли свое. Неохотно, но Бессмертный смирился с тем, что его ученик повзрослел. Се Цин был в разы тише и послушнее Жун Сюаня, и Е Байи подумал, что он просто боится вызвать гнев своего учителя. Что ждет его где-то там, внизу, любовь всей его жизни. Потому и решил намекнуть, что это не запрещено, и злиться он не будет.

Но, когда те слова все же были сказаны, Се Цин лишь моргнул непонимающе и спросил:

— Учитель, зачем это? Я ведь и так спускаюсь вниз, когда заканчивается уголь или еда.

Он очевидно не понял, а Е Байи в приступе отчаяния хотелось разбить головой какую-нибудь доску покрепче. С великим трудом он утешал себя мыслями из разряда «просто его время еще не пришло» и «совсем скоро он влюбится по уши и все поместье поднимет вверх дном». Однако время шло, а Се Цин оставался спокоен и верен себе. И Е Байи все чаще смотрел на него с беспокойством.

Полжизни он будет страдать от одиночества, не зная дружбы и мучаясь от самого себя…

Когда Е Байи вернулся в поместье, Се Цин сидел на крыльце и ел персики с таким довольным выражением лица, что невозможно было не улыбнуться. Любуясь горными пейзажами, впивался зубами в сладкую мякоть. В груди Бессмертного разлилось тепло от осознания, что его маленький подарок был принят с такой радостью. Как бы сильно он ни ненавидел спускаться с горы, а ученика порадовать хотелось. Эти персики — поздний урожай, мягкие и сладкие. Он купил целую корзинку и оставил презент на кухне, на самом видном месте.

Вручать лично не хотелось почему-то. Догадливый ученик и так поймет, от кого ему досталось угощение.

Они встретились взглядами резко, будто бы случайно. Се Цин так и замер с персиком в зубах, потом медленно и очень неловко отведя взгляд в сторону. Е Байи не мог не рассмеяться, чем только больше смутил юношу. Тот смущенно проглотил откушенную мякоть и вытер губы тыльной стороной ладони, все еще избегая взгляда.

— Доброе утро, учитель.

— Приятного аппетита, — усмехнулся Е Байи, садясь с ним рядом. Се Цин все еще опускал взгляд, откусив от фрукта еще один маленький кусочек. Е Байи старался на него не смотреть — с нарочитым безразличием отвернулся и сделал вид, что любуется горами и облаками. И так ровно до тех пор, пока чужой немигающий взгляд не обратился к его лицу. Он заметил это и улыбнулся довольно.

— Нравятся персики?

— Да. Спасибо, учитель. — Се Цин снова отвернулся, смотря на корзинку. Между ними возникла странная неловкость. Раньше такого не было никогда, а сейчас… Се Цин тяжело молчал, а Е Байи думал. Потом медленно-медленно поднес свою ладонь к чужой, что покоилась на коленях, и коснулся тыльной стороной. Се Цин, казалось, вздрогнул, и посмотрел на него широко распахнутыми глазами. Е Байи повернулся к нему и улыбнулся, касаясь вновь.

Глаза юноши напротив вдруг загорелись и засияли. Два кусочка звездного неба.

— Учитель, а вы хотите персик? — он тут же выудил из корзинки фрукт и протянул ему. Е Байи осмотрел внимательно его мягкую поверхность, переведя взгляд на ученика, и вновь на персик. Взял, повертел в ладонях, долго раздумывая… И вернул обратно в чужие ладони.

— С удовольствием бы, но мне нельзя. Ты знаешь.

Се Цин вдруг погрустнел и надкусил фрукт. Как раз в том месте, где его коснулась чужая ладонь. Бессмертный замер, смотря на то, как исчезает за чужими губами сочная мякоть, как блестят они от сока. Внутри как будто что-то опустело разом. Он тряхнул головой и пробурчал будто бы недовольно.

— Ну вот чего ты как ребенок, все лицо измазал.

Се Цин замер с приоткрытым ртом, во все глаза смотря на учителя. Он явно не ожидал, что его так внезапно отругают из-за пустяка. Как вдруг Е Байи притянул его к себе, положив ладонь на щеку, и с видом крайнего раздражения коснулся большим пальцем чужих губ, стирая сладкую влагу. Нежная кожа упруго примялась под подушечкой пальца. Се Цин вспыхнул, едва ощутимо задрожав от чужих прикосновений. Е Байи не шевелился, все смотря пустым взглядом на чужое лицо. Черный жемчуг глаз, мягкие, покрытые румянцем щеки, и губы…

Он вдруг прикрыл веки, и густые ресницы застрепетали. Е Байи едва-едва ощутил на краю сознания, что расстояние между ними сократилось. Се Цин, само искушение во плоти, тянулся к нему, и от одного его вида все внутри дрожало, как от землетрясения. Бессмертный смотрел на него, не в силах пошевелиться и решить для себя, насколько это все будет неправильно. Все его существо стремилось, до безумия хотело коснуться. А Е Байи не привык отказывать себе в желанном. Тем более, когда оно всего в паре сантиметров…

Глубоко вздохнув, он закрыл глаза и… Накрыл чужие губы ладонью.

Чтобы остановить и вернуть себе способность трезво мыслить.

Се Цин распахнул глаза. В их глубине что-то хрупкое, эфемерное, разбилось вдребезги и разлетелось на осколки. Видеть это было больно, Е Байи убрал руку и отвел взгляд, не в силах справиться с чувством вины. Его ученик еще молод. Не поймет он, что так надо, что учитель просто не дал ему совершить ошибку. Молодые вообще мало что понимают вот так… Потому что думают сердцем, а не головой.

— Не торопись с выводами, А-Се, — сказал он, вновь обернувшись к нему. Лишь для того, чтобы видеть в чужих глазах перемены внутреннего состояния.

Се Цин отвел взгляд и отпустил голову, сложив руки перед собой.

— Прошу простить мое недостойное поведение…

Е Байи схватил его за сложенные вместе ладони и притянул к себе, обнимая крепко, как в детстве. Потому что никогда до этого не мог его оттолкнуть. Что бы ни случилось между ними — Се Цин должен знать, что учитель всегда на его стороне, всегда будет рядом, и ничто не сможет их разделить. Даже такая нелепость, как первая любовь. Бессмертный знал по своему же горькому опыту, насколько глупо поддаваться ей. Чтобы не пришлось потом всю жизнь разгребать последствия и страдать… Лучше пусть все закончится, даже не начавшись.

Полжизни он будет страдать, мучаясь от самого себя…

— Все хорошо, глупый ребенок, — прошептал он, едва сдерживая дрожь. Неизвестное чувство прошило насквозь. Смесь страха, тревоги и слепой надежды на то, что это не любовь. Что ученик его просто оступился, подумав, что влюблен. Что все само пройдет, и он не будет потом страдать и ненавидеть его от безответности… Е Байи поднял взгляд на Се Цина. Совсем юный, надкушенный персик… Для тех, кто не знает и не понял намека еще в названии)

«Надкушенный персик» в Древнем Китае означало то же, что и «обрезанный рукав», только с более положительной эмоциональной окраской.

Нелегкая мысль задержалась в голове, не дав успокоиться и перевести дух. Им придется поговорить. И этот разговор будет стоить ему очень больших усилий.

***

Времени прошло много. Достаточно, наверное, чтобы убедиться в ошибочности своих чувств. Только Се Цин оказался мудрее, чем предполагал Е Байи. Он не стал замыкаться в себе, не стал избегать его и тему эту больше не поднимал. Вообще сделал вид, как будто не произошло ничего. И этому Бессмертный никак не мог нарадоваться. Он так боялся увидеть грусть и обиду в чужих глазах, но этот не по годам умный ребенок нашел способ все объяснить. Может быть, теми же словами, что так и не сказал сам Бессмертный. Но главное — что эта ситуация больше не гложет его и не мучает.

Видеть чужую беззаботную улыбку после того, что произошло, было как никогда отрадно.

Е Байи заметил вдруг, что они больше времени стали проводить вместе. Отдых после тренировок, уборка в библиотеке, готовка, кузница. Се Цин действительно взрослел, становясь смелее в словах и увереннее в действиях. Бессмертный вдруг почувствовал, что обрел в этом мальчике семью. Ощущение, позабытое давным-давно, еще до смерти Жун Сюаня — родное тепло в ласковой юношеской улыбке и блеске жемчужно-черных глаз. Е Байи всегда улыбался ему в ответ. Так же по-семейному тепло.

Как раз пришла пора главного семейного праздника — Нового Года.

И огромный дом уже был полон предпраздничной суеты, когда Бессмертный вернулся из кузницы. Окна кухни, что находилась в восточном крыле дома, были распахнуты настежь. Оттуда наружу рвались звуки метлы, грохочащих кастрюль и стук ножа по доске. Вскоре потянулся и приятный аромат новогодних явств. Е Байи тряхнул головой и зашел внутрь, встав у порога. Се Цин встретил его коротким взглядом и улыбнулся скромно, тут же бросаясь от стола к кастрюле и с грохотом опрокинув метлу. На нем был белый фартук, который обычно носят прачки в глухих деревнях. Голову вместе с ворохом объемных волос скрывала косынка. На лице, подобно пудре, остались следы муки. Занятый готовкой, Се Цин вдруг напомнил Е Байи жителей его родного, маленького городка…

Он подошел и поднял с пола метлу, едва не столкнувшись с мечущимся по кухне учеником. Тот вдруг замер на месте, ошеломленно смотря на учителя и метлу в его руках, будто и не ожидал от него помощи. Тот лишь ухмыльнулся беззлобно, любуясь растерянностью в чужих глазах, и сказал:

— А ты думал, что успеешь за день убрать весь дом? Давай, не отвлекайся, я надеюсь встретить новый год с полным желудком вкусной еды.

— Вы будете есть? — едва слышно от удивления спросил Се Цин.

— Чай не помру от одного раза. Да и вообще, давно я твою стряпню не пробовал.

И, развернувшись на каблуках, удалился, сопровождаемый чужим шокированным взглядом.

***

Когда большая часть блюд была готова, а на печи лишь доваривалось мясо, Се Цин позволил себе отдохнуть и переодеться. Внимательный взгляд пробежался по начищенному до блеска полу и стенам. Он правда не ожидал помощи в этом году. Потому что Е Байи до его появления вообще ничего не праздновал, и помогал всегда будто бы с неохотой, а уж сейчас, после того случая… Но все же видеть чужие старания было приятно, и сладкое тепло разлилось внутри юношеского сердца. Стянув косынку и дав отдых волосам, он направился к кладовой. Там тоже стоило навести порядок и заодно достать украшения.

Кладовая была тайной комнатой, где Се Цин не стремился бывать слишком часто, сохраняя её нетронутость. Ведь стоило зайти — и тебя встречали шкафы и полки из старых-престарых досок, легкие наполнялись застоялым воздухом, а руки так и тянулись к хранимым тут вещицам. Каждой — не менее сотни лет, и от осознания захватывало дух. Войдя внутрь, он прикрыл дверные створки и в кромешной тьме зажег свечу. Пламя шелохнулось, озаряя комнату и будя призраков прошлого. Все здесь дышало стариной, и юная мальчишеская душа полнилась восторгом. Он прошел с одинокой свечой по нескольким углам, зажигая другие. Света стало больше, но не слишком — юноша все еще старательно хранил волшебность места.

— Прошу прощения за беспокойство, Мастер Жун.

Восторженным взглядом Се Цин обвел комнату. Здесь были вещи Жун Чанцина. Много вещей, удивительных в своей красоте и старине. Шпильки, одежда, ленты, ножи, какие-то инструменты. Большинства из них он лишь единожды касался — не позволял себе брать в руки и уж тем более выносить за пределы комнаты. Единственное, что он унес — доска и камни для вэйци. Все остальное осталось на своих местах. В новый год из ящика, что стоял на одном из шкафов, доставались еще и украшения. К нему он и потянулся, встав на шаткую табуретку.

Бумажные украшения и обереги лежали наверху. Их Се Цин аккуратно отложил в сторону, ныряя руками в самую глубь. Вчера он вспомнил детство. Самый первый Новый год, встреченный на Чанмин. А вместе с ним и старое поверье — в новый год непременно стоит носить красное.

В ладони атласными змеями скользнули две красные ленты. Юноша улыбнулся, любуясь их гладкостью и золотыми переливами в свете свечей. Эти две ленты Е Байи вплел ему в косы тогда, одиннадцать лет назад. Сердце забилось быстрее — столь приятным было воспоминание. Он прижал ленты к груди, но вскоре неохотно отложил к украшениям и закрыл ящик, чтобы убрать наверх.

Один неосторожный шаг. Табуретка пошатнулась, опора стала накреняться. Одна и ножек треснула, и тут же Се Цин свалился, разломив полку пополам. Шум разбивающихся чашек, тарелок и статуэток наполнил кладовую, Се Цин закрылся от летящих во все стороны осколков. И так и замер, пока все вокруг не стихло, а ладони его не были исперещены мелкими ранами. От страха и досады он закусил губу — это был дорогой старинный фарфор, вещь явно коллекционная. Е Байи убьет, если узнает. Се Цин поднялся тут же, едва не наступая на битый фарфор, схватил метлу, опершись о стену. Только вот под ладонью оказалась не стена, а обломок полки, расколотой напополам. Оба конца её остались прибиты к стене, но середина пошла неровными обломками. А вместе с этим…

Обломок, за который схватился Се Цин, висел в паре сантиметров от стены.

Дрожащими от неуверенности руками юноша потянул его на себя. И открыл небольшую дверцу. Подумать только, еще один тайник! Скрытый от людских глаз и пыльный донельзя. Открытое его пространство будто выпустило наружу больше тьмы. Се Цин заглянул внутрь. Прошлый раз научил его не лезть куда попало, чтобы не увидеть то, чего не надо. Но любопытство, детское, всепоглощающее, заставило его забыть о страхе. Руки потянулись внутрь. И тут же легли на крышку маленького ящика.

Затаив дыхание, он открыл неожиданный клад. Внутри оказалась одежда из красного шелка. Руки тут же нырнули внутрь, утопая в гладкой ткани, до безумия приятной на ощупь. Он достал и, насколько это было возможно в свете свечей, рассмотрел наряд. Красное ханьфу блестело бисером и переливалось золотыми узорами. Красота ткани захватывала дух, он не мог перестать щупать её, широко улыбаясь от восторга. В какой-то момент в голове его мелькнула шальная мысль, и ладонь скользнула в рукав. Потом другая… Наряд оказался ему великоват, но это нисколько не смущало юношу.

В коробке нашелся и искуссно расшитый бисером пояс, который он тут же обернул вокруг своей талии. Так хотелось посмотреть на себя со стороны. Он покрутился на месте, взгядом ища зеркало, но нашел… стоящего на пороге Е Байи.

— Учитель! — Се Цин замер, наблюдая за тем, как мучительно медленно сбивается чужое дыхание, и мелко-мелко дрожат широкие ладони. Черты лица едва-едва меняются. Е Байи стремится сохранить лицо, не срываться, не поддаваться эмоциям неизвестного происхождения. Се Цин одним движением сдернул с себя пояс и рванул к нему, протягивая руки. Страх быть отвергнутым вновь вскружил голову, и слезы проступили на глазах. Он ожидал, что Е Байи уйдет, но тот напротив, сделал два шага ему навстречу. Чужие руки подхватили легко, как пушинку, и Се Цин мгновенно утонул во взгляде Бессмертного, смотря сверху вниз.

Лишь спустя долгие секунды он вспомнил, что битый фарфор еще рассыпан по комнате. И Е Байи как раз стоит на нем, держа на руках своего ученика.

— Учитель! — снова выдохнул он, дрожа и чувствуя себя бесконечно виноватым. Бессмертный лишь улыбнулся в ответ. Руки его крепко держали юношу за талию и бедра, и это так… до странного смущало. Но как выпутаться он не знал. Казалось, Е Байи готов вечно держать его так, смотря глубоким взглядом, выражающим самые разные вопросы. От «что ты тут натворил?» до «Зачем ты это на себя нацепил?».

— Я… я хотел прибраться здесь, достал украшения, потом с табуретки упал, потом…

Потом слов не нашлось. Честно признаться в том, что он полез в очередной тайник, Се Цин не смог. Но во взгляде напротив он не встретил осуждения. Е Байи перехватил его и вынес за пределы комнаты.

— Учитель, ваши ноги!

— Я в сапогах, А-Се, — ответил он с тяжелым вздохом. Первая фраза, сказанная за полдня. Се Цин паниковал. Эмоции на чужом лице были просто нечитаемы. О чем сейчас думает Е Байи? О чем подумал, увидев его в красном, очевидно не просто так спрятанном, ханьфу? Что он собирается делать? Наказывать, объясняться или снова замолчать? От вопросов кружилась голова, и взгляд плыл. И так ровно до тех пор, пока чужая широкая ладонь не легла на плечо, заставляя поднять голову и посмотреть на учителя.

— Иди. Я сам здесь все приберу.

Показная забота не скрыла чужой злости. И для мальчишки будто весь мир рухнул в один миг — ему больше не разрешат бывать в кладовой.

— Учитель!

— Я сказал иди! — произнес Бессмертный с четко слышимой угрозой. Се Цин замер, и слезы, предательские слезы, сорвались с нижних век. Под напором отчаяния все тяжелее было сдерживать эмоции, но вид его, казалось, заставил Е Байи прийти в себя. И рука его сжала чужую тонкую ладонь. Се Цин задушил вскрик боли — порезы на коже все еще кровоточили. Учитель смотрел на него тяжелым, немигающим взглядом, пока ученик, наконец, не нашел в себе силы заговорить вновь.

— Вы… сердитесь на меня?

Е Байи тяжело качнул головой. И вдруг обнял. Мягко и крепко, спрятав лицо в чужом плече.

— Тебе очень идет, А-Се.

— Оно велико мне, учитель, — ответил Се Цин, спустя несколько секунд отойдя от шока. Ладони невесомо легли на чужую спину. Собственной грудью он ощущал тяжелое дыхание учителя. Он дрожал? Было похоже на то. Как будто юноша в красном ханьфу напомнил ему о чем-то… прошедшем и, как казалось, давно позабытом…

— Действительно велико, — Се Цин почувствовал вдруг, на самой грани восприятия, как учитель растянул губы в улыбке. — Но все равно, оставайся в нем.

Бессмертный поднял взгляд, встречаясь с ошарашенным взглядом ученика.

— В Новый год положено носить красное, чтобы привлечь удачу.

— Вы… — Се Цин едва не задохнулся от неверия, — вы правда хотите, чтобы я надел его?

Е Байи кивнул, медленно и уверенно. И снова обнял, положив голову на плечо и изо всех сил надеясь, что улыбка его не показалась Се Цину фальшивой.

***

В последний час года Е Байи вручил Се Цину красный конверт со звенящими внутри монетками — очередная новогодняя традиция, которые Бессмертный не слишком-то любил. Но чужой взгляд, полный бесконечной благодарности, определенно стоил того. Се Цин трепетно, как величайшую драгоценность, прижал подарок к груди, улыбаясь скромной, потрясающе красивой улыбкой.

Вкрадчивый шепот разорвал воцарившуюся на миг идиллию:

— А-Се, нам пора.

Юноша кивнул, пряча конверт в складках красного ханьфу. Вместе они покинули дом, плотно заперев дверь, и разделились, обходя его с двух сторон и проверяя, насколько крепко заперты окна — в новый год злые духи не должны проникнуть в дом. Закончив обход, они встретились у западного крыла. В паре метров от него был выстроен крошечный храм. Туда же они и пошли. Е Байи достал несколько палочек благовоний и протянул Се Цину.

Они вошли одновременно. Е Байи зажег свечи, и уже от робкого пламени свечей — палочки благовоний. Се Цин повторил все его действия в точности. Когда все приготовления были закончены, и маленькое внутреннее пространство худо-бледно, но все же было освещено, учитель и ученик встали на колени перед двумя ритуальными табличками и одновременно поклонились до пола.

Канун Нового года — время почтить память уже умерших членов семьи. Только вот в импровизированном храме предков на горе было лишь две таблички. И обе — с именами двух людей, носящих фамилию Жун.

Е Байи и Се Цин поднялись и сложили руки в молитве. Се Цин сидел напротив таблички с именем Жун Сюаня. О нем он успел услышать достаточно историй, и еще больше — сравнений. Если Чанцин был для юного ученика лучшим другом и почти кумиром, Сюань и все, что связано с ним, вызывало странное отторжение. И дело было не в сравнениях, отнюдь — мастер всегда говорил о нем с улыбкой. Фальшивой, неестественно широкой улыбкой. И в глазах черной дырой зияла грусть и бесконечная тоска. Се Цин знал о том, что Жун Сюань самовольно сбежал с горы, сильно обидев Мастера. По этой же причине он невзлюбил его. Скрытно, в самом потаенном уголке души, но он таил не самые добрые чувства.

Однако сейчас Новый год. Время прощения и принятия, что бы ни случилось в прошлом. К тому же это все было до его рождения, и смысла злиться, вроде как, не оставалось…

Юноша поднял голову и посмотрел на учителя. Тот уже открыл глаза и сидел, гордо выпрямив спину и положив руки на колени. Взгляд его, бездонно-печальный, был опущен вниз. Се Цин долго смотрел на него, а потом перевел взгляд на волосы. Часть их, как и обычно, была собрана наверху лентой в небольшой хвост. Только лента была красной. Одной из тех, которые вплел Е Байи в его волосы, когда ему было семь. Се Цин улыбнулся одними уголками губ, с наслаждением подумав о том, что белая лента, которую обычно использовал Е Байи, теперь была в его волосах, вплетенной в самую объемную косу.

На медленном выдохе он закрыл глаза и сделал еще один поклон. Е Байи повторил за ним.

После этого Бессмертный таки улыбнулся, сморя на ученика. И тот улыбался в ответ. А потом, совершенно обнаглев, положил голову на чужое плечо. Лишь на миг мужчина подумал, что нужно было его оттолкнуть и приструнить, но почти сразу мысль эта показалась до абсурдного неправильной. Вместо этого он протянул ладонь и бережно огладил чужое плечо, скрытое красной тканью.

— О чем вы думали, учитель?

— О чем мне еще думать, непочтительное ты создание! — усмехнулся Е Байи, невесомо пропустив между пальцев тонкую косичку. — Молился за упокой и благополучие их душ на небесах.

— Мне показалось, вы опять что-то вспомнили, — неловко оправдался А-Се. Бессмертный лишь снисходительно повел взглядом и легонько толкнул его в плечо. Становилось холодно, пора уходить. Се Цин отстранился от него, взгляд блеснул в полумраке маленького храма. В красном ханьфу и с его лентой в волосах он выглядел обворожительно, как никогда раньше. И в груди все щемило и сводило от одного болезненного воспоминания... как сам Е Байи в этом же ханьфу стоял здесь и смотрел счастливо-блестящим взглядом на другого человека...

Они поднялись на ноги и отвесили последний поклон, тут же вместе покидая маленький храм.

Тропинка сама устелилась под ногами, несмотря на обильный снегопад. Дом был закрыт, память погибшим отдана, и теперь они спешили в город — провести первые часы пришедшего года с весельем и радостью, наслаждаясь едой и играми деревенских жителей. Город внизу сверкал красными фонарями, улицы были полны народу. Се Цин спешил, Е Байи шел за ним, не торопясь. Он не любил показываться деревенским, особенно когда все смотрят вокруг выпученными от восторга глазами и чуть ли не в ноги падают. Но А-Се хотелось праздника. Бессмертный давно уже привык идти на жертвы ради чужого счастья.

Все вокруг полнилось шумом, голосами, звоном посуды и громкой музыкой — на площади все играли и танцевали. Проходя мимо Бессмертного и его ученика, жители деревни громко их поздравляли и кланялись. Отвечал на поздравления только Се Цин — Е Байи же просто проходил мимо, настойчиво оттаскивая мальчишку за руку и пресекая праздные беседы. Они остановились в таверне, Е Байи заказал себе еды. Спутник его не переставал любоваться танцами, стоя в дверях. Бессмертный улыбнулся снисходительно, смотря на него — Се Цин любил все красивое.

— Нравится? — насмешливый вопрос прозвучал над ухом, но юноша не обратил внимания на тон учителя — кивнул коротко, не отрывая взгляд. Обилие цвета и света поражало воображение, все вокруг улыбались и веселились, и на душе становилось хорошо. Хотелось танцевать. Се Цин прикрыл глаза, и сердце предательски ускорило свой ритм.

— Чего стоишь тогда? — снова хмыкнул Е Байи. — Иди, пригласи кого-нибудь на танец. Например… — он указал пальцем в толпу, — вон ту миловидную особу.

Юноша распахнул глаза и узнал ту самую девушку, что приносила ему пироги и глаза опускала неловко. Она стояла совсем недалеко, с виду ничем не заинтересованная. Но одна лишь мысль заставила Се Цина затрясти головой и отсупить пару шагов от дверного проема. Е Байи посмотрел на него непонимающе.

— Учитель, я… — он стоял и мялся, опуская взгляд и судорожно ища оправдание. И вдруг нашел:

— Учитель, я не умею танцевать!

Е Байи только рассмеялся, прикрыв рот ладонью.

— Неужели есть еще вещи, неподвластные тебе, любопытное создание?

— Не смейтесь, учитель… — промямлил Се Цин, неловко прокрутив меж пальцев конец вплетенной в косу белой ленты. Бессмертный обвел его взглядом с ног до головы и улыбнулся, но уже совсем по-другому, с любовью и заботой. Подойдя к стойке, он вдруг спросил о наличии свободных комнат. Се Цин замер на месте, еле-еле различая средь шума голосов посетителей их диалог. Лишь пара фраз — Е Байи улыбнулся довольно, оставил на столешнице несколько слитков и подошел к нему.

— Пойдем наверх.

И потянул за руку к лестнице. Се Цин безвольно поплелся вслед за ним, совершенно шокированный происходящим. Зачем вдруг учитель потащил его в жилые комнаты? Что он собирается делать? Мучимый вопросами, он дошел до второго этажа, ведомый учителем, и остановился лишь когда за ними закрылись створки двери. Бессмертный улыбнулся хитро и снова подошел к нему, бесцеремонно беря за руку.

— Зачем мы здесь, учитель? — спросил юноша, смущенно избегая смотреть в глаза.

— Ты сам сказал, что не умеешь танцевать. Я попробую тебя научить, так уж и быть.

Бессмертный вдруг коснулся ладонью его лица, заставляя всецело обратить взгляд на него.

— Не отвлекайся. Больше показывать не буду.

Он провел Се Цина в середину просторной комнаты (за такую обычно платятся бешеные по здешним меркам деньги), сделал полуоборот. Се Цин за ним. Чужая ладонь скользнула по спине, устроившись на талии. Се Цин и до этого пылал, как маков цвет, а тут и вовсе зарделся, не веря в происходящее. Будто все вокруг стало сказочным сном. Только Е Байи по-прежнему улыбался и смеялся над ним, невесомо касаясь.

— Да расслабься ты. Все в порядке. Просто следуй за мной.

Они близко. Эта мысль кружила голову и растворяла сознание в настоящем. Только для Се Цина. Бессмертный его чувств и ощущений не разделял. То убирая руку, то вновь касаясь, поддерживал под талию, не давая сбиться с направления. И смотрел в глаза напротив. Се Цин двигался неумело, лишь покорно следовал за ним, повторяя, что мог. Взгляд неотрывно прикован к нему. Бессмертный не сразу понял, когда в груди начало неприятно барабанить, и тело затопило жаром. Се Цин выдохнул медленно, остановившись вдруг. Музыка за распахнутым окном продолжила играть, мир вокруг жил, не обращая внимания на двух замерших на месте людей. Сбившееся дыхание, горячая кожа, взгляд глаза в глаза и множество самых разных эмоций внутри.

И только сейчас Е Байи смог понять — то, что он принял в своем ученике за мудрость, оказалось лишь искуссной попыткой спрятать все глубоко внутри. Но теперь нерушимый оплот чужой души рухнул, выливая все те захороненные чувства, что теперь Бессмертный читал по глазам своего ученика.

Се Цин смотрел на него так, как не смотрят на старших, тем более на учителей. Се Цин был влюблен. И за долгие годы, что провели они вместе на горе, это чувство… стало неотъемлемой частью его самого.