Это было сложно. Осознать, понять, принять, даже думать об этом. И никак не легче было от мыслей о том, что чужой влюбленный взгляд ты видишь каждый день. Се Цин, конечно, умный и догадливый, пытался скрывать, да только выходило плохо. Особенно, когда кажется, что никто не замечает, как затихает твое дыхание, розовеют щеки и глаза начинают блестеть. Но что с него взять? Се Цин молод и слишком влюблен. А Е Байи…

— Просто старый дурак, — ответил он самому себе, бросив короткий взгляд на ритуальную табличку с именем друга.

Вино обожгло горло. По телу разнеслось тепло вместе с абсурдным каким-то удовольствием. Это как ехать галопом по извилистой горной тропе или драться с человеком, что в разы сильнее тебя. Танец со смертью, разгоняющий кровь и кружащий голову до состояния полной эйфории. Давно позабытое чувство, которое теперь возвращали только алкоголь и еда. В мире так много вещей, которые могут тебя убить, но чертово бессмертие портит весь вкус жизни. Как есть еду без грамма соли. Пресно, однообразно, и хочется, чтобы это поскорее закончилось.

— Чанцин, вот что мне с ним делать? — Е Байи отпил еще вина, наслаждаясь застелившим разум дурманом. — Я же все делал, как надо. Чтобы жизни научить, чтобы в люди его вывести… а он…

Тяжелый вздох и новый взгляд на табличку. Никакого ответа. Конечно, на что надеяться от мертвого? Е Байи не знал наверняка, но был уверен — Чанцин мертв, и ни единого шанса даже с душой его заговорить нет. Потому что людям и призракам не по пути, а Бессмертные для нечисти становятся заклятыми врагами. И все же не угасала в нем надежда на то, что он все еще ждет у моста Найхэ, чтобы вместе отправиться на новый круг перерождения.

— Я скоро приду, — пьяно улыбнулся Е Байи, смотря в пустоту. — Может увезти его в Южный Синцзян? У Си за ним присмотрит, на родине ему будет куда лучше, чем здесь…

Он вновь поднес кувшин ко рту, но со дна стекло лишь несколько капель. Вино закончилось. Рядом с ним лежало уже семь абсолютно пустых кувшинов.

— Отвезу его туда… А потом к тебе, мой друг. А то зажился я… Черт, нужно еще вина.

Е Байи прикрыл глаза, наблюдая за тем, как глубокая тьма застилает взор. Сегодня он позволил себе опьянеть быстрее, чем обычно. Ведь он пил один, и далеко не для удовольствия. Снаружи послышался неясный шорох, приотворилась дверь. Бессмертный тут же со всего размаху запустил пустой кувшин в дверь. Храм огласил звон разбитой посуды, глиняные осколки полетели в разные стороны.

Се Цин вошел внутрь одним коротким шагом, тут же запирая за собой дверь. Взгляд его пронзил, словно стрела, давая понять — он слышал все его пьяные бредни до последнего слова. Потому ли так блестели стеклянным крошевом чужие глаза? На секунду представилось, что он открыл дверь раньше, и глиняный сосуд попал бы прямо в него, разбивась, пронзая осколками…

Е Байи тут же подскочил на ноги и, пошатнувшись, шагнул навстречу.

— Учитель! — Се Цин ринулся к нему, подхватил под руки и был заключен в чужую крепкую хватку. Мужчина пьяно качнул головой и уткнулся в плечо. От юноши пахло морозом, книгами и специями. Теплый, домашний запах… Сознание поплыло, стало так хорошо, что захотелось вечность провести в чужих объятьях.

— А-Се… ик! Что ты…

— Я все слышал, учитель, — ответил он с небольшим усилием — удерживать тело Бессмертного на своих руках, еще и со сдавленной грудной клеткой, все же было тяжеловато. Кое-как он поставил его на ноги и посмотрел пристально в чужие глаза.

— Это правда?

Е Байи долго-предолго смотрел в его глаза, будто не понимая, о чем идет речь. Кое-как вернув себе способность стоять на ногах, он перехватил запястья юноши и притянул к себе. Се Цин замер, не сделав ни единой попытки освободиться. Все, чего он хотел — это узнать правду, потому и смотрел так пронзительно, слегка голову задрав. Е Байи улыбнулся, рассматривая чужое лицо. Красивый… в такого грех не влюбиться. Но он уже привык себя одергивать от таких мыслей. Не для него рос и созревал этот зимний персик…

— Если я вам мешаю, — вдруг заговорил Се Цин, опустив взгляд, — я могу уйти. Я не…

Бессмертный обнял его вновь, стиснув так, что воздух выбило из легких, и кровь прихлынула к лицу. А потом приподнял слегка над полом, снова уткнувшись в плечо. Он что-то шептал совсем едва слышно, из непрерывного потока слов юноша разобрал лишь «прости» и «не хотел». Но этого хватило, чтобы колющая боль под сердцем слегка отпустила, и дышать стало легче. Подступившие к глазам слезы он торопливо сморгнул и вытер краем рукава.

Когда Е Байи вновь вернул его на землю, Се Цин не пожелал размыкать объятий. Лишь в глаза чужие смотрел, запрокинув голову. Учитель смотрел виновато, как нашкодивший щенок, и так странно было видеть этот взгляд. Все происходящее сейчас было каким-то абсурдом. Наверное потому, что на памяти Се Цина Е Байи никогда не напивался до такого состояния. Это тревожило, но что-то было в этом такое… приятное.

Как чужие объятия, например. И дыхание у самой шеи, от которого мурашки по телу бегут.

Самому напиться что-ли?

— Пойдемте в дом, — тяжело выдохнул А-Се, кое-как выпутываясь из чужих рук. — Время позднее, пора спать. Я уберу здесь, не волнуйтесь.

Укладывать его долго не пришлось — едва коснувшись головой подушки, Бессмертный заснул беспробудным сном. Се Цин с тяжелым вздохом устроил его поудобнее на кровати и одеялом накрыл. Это, конечно, было ненужно — холода Е Байи не боялся, а утром еще наверняка будет ворчать о том, что ему было жарко. Но проявить заботу все же хотелось. Се Цин наклонился к нему снова, поправляя голову на подушке и отмечая взглядом порозовевшие от алкоголя щеки. Бледное лицо учителя стало живее, и так хотелось приблизиться еще…

Он тут же выскочил из комнаты, спрятавшись за углом, будто мысли его могли разбудить Е Байи. Однако он совсем не боялся чужого гнева, потому что знает — заслужил. И потому что когда учитель злится — значит ему не все равно. Именно чужое равнодушие стало бы страшнейшим приговором его душе. Он вспомнил вдруг, как в храме Е Байи говорил о том, чтобы увезти его… В груди снова стало больно. Он тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, и быстрым шагом направился к храму.

После уборки он всю ночь проведет там, в молитвах духу Жун Чанцина о том, чтобы никогда Е Байи его не прогнал.

***

Лгать и притворяться — участь простых смертных. Об этом юный ученик узнал еще в детстве от своего учителя. Тот никогда не лгал, будучи грубым, резким, часто даже жестоким к чужим ошибкам. Однако со временем все изменилось, мучительно незаметно. Учитель, конечно, смертным не стал, но много раз давал повод в своей честности сомневаться. Се Цин никак не мог понять — что им друг от друга было скрывать? Ведь они — самые близкие друг другу люди, и ближе у них никого нет. Но, чем старше он становился, тем больше Е Байи стал умалчивать.

Лишь спустя долгие годы Се Цин смог понять, что не был справедлив к нему. Ведь Е Байи до его рождения прожил триста лет и узнал множество людей. Поэтому лишь для него, своего нерадивого ученика, он был самым близким человеком.

Это открытие ранило его в самое сердце, и взгляд, которым он смотрел на него, стал совсем другим. Так смотрят на недосягаемое. И надежда на взаимность ушла так же резко, как и появилась. Потому что Е Байи носил белые одежды, что в условиях горного холода было совсем уж странно. Но тогда Се Цин понял — он все еще переживал траур чьей-то смерти. Чанцина или Сюаня, раз уж именно их таблички стоят в храме. С того самого дня юноша больше не появлялся там, дабы не бередить душевные раны.

Благо, у него было, чем заняться и отвлечь себя от любовных терзаний. Лучше всего в этом помогала готовка. И, так как он был единственным человеком на горе, что нуждался в еде, кулинарные навыки он освоил с самого детства, а выбор ограничивался лишь его фантазией. Сегодня захотелось блюдо посложнее, чтобы готовить как можно дольше. Овощи давно уже были куплены, пока растапливалась печка, Се Цин приступил к их нарезке. Кухня медленно заполнялась теплом, и становилось хорошо.

С грустью он подумал о том, что ему хотелось бы готовить для учителя тоже. Несбыточная для него мечта.

Погрузившись в процесс, он далеко не сразу заметил чужое присутствие. Лишь когда все ингредиенты томились на печи, а руки сами потянулись, чтобы стянуть косынку с головы и дать отдых волосам. Е Байи стоял посреди дверного проема и смотрел на него немигающим взглядом. В груди что-то екнуло, когда почудилось ему на дне чужих глаз тепло и доброта. Бессмертный не сдвинулся с места, смотря на него. Лишь улыбка стала шире и будто бы ласковее.

— Тепло тут у тебя, и пахнет вкусно, — сказал он будто невзначай, подойдя к плите. — Угостишь меня сегодня?

Се Цин замер на миг, но тут же отвернулся и снова натянул косынку на голову, завязывая на тугой узел.

— Нет.

Он подошел к плите и стал помешивать содержимое котелка. Е Байи, наблюдая за процессом, лишь усмехнулся беззлобно.

— Да не бойся, не объем я тебя.

Се Цин не ответил ничего, и даже не взглянул на человека рядом.

— С каких пор ты стал жадиной, А-Се?

Юноша замер вдруг, все еще держа ложку над котлом. В груди начинало зудеть, когда его звали так ласково, будто в самую душу залезая. От этого было хорошо и неприятно одновременно. Он вздохнул тяжело и повернулся к Е Байи посмотрев широко распахнутыми глазами.

Улыбка моментально исчезла с лица Бессмертного.

— Учитель… вы стали чаще есть.

Е Байи замер, пытаясь осмыслить только что сказанное, Се Цин же стушевался и вернулся к готовке. Когда чужое лицо исказила грустная усмешка, он все же поднял взгляд от котелка. Взгляд учителя был направлен куда-то в себя. Воспоминания. Что-то вновь мелькало перед его мысленным взором. Когда он уходил в себя, Се Цин начинал тосковать. Сколько лет прожил на свете его мастер, сколько всего пережил. И хотелось выть и лезть на стенку от одной мысли, что его не было рядом. Даже то, что тогда его попросту не было на свете, нисколько не утешало. Е Байи в своих воспоминаниях был одинок, а Се Цин изнывал от желания быть неотъемлемой частью его прошлого.

Как Жун Чанцин.

— Ты поверишь, если я скажу, что не упаду замертво от одной миски? — вздохнув, весело протянул Бессмертный. — Если ты, конечно, не отравил еду.

— Это не смешно! — выпалил Се Цин, смотря пристально в чужие глаза. Улыбка снова сползла с бледного лица Е Байи. Он смотрел, тяжело дыша и сжимая кулаки, в одном из которых все еще была ложка. Злится, беспокоится, грустит, любит. Бессмертный улыбнулся едва заметно, обводя взглядом черты чужого лица. Родной человек. И роднее и ближе никого нет. Внутри все затопило теплом, и руки сами потянулись, чтобы обнять. Но он одернул себя вновь, повергнув чужую душу в смятение.

Се Цин замер, и взгляд его, совсем недавно мечущий молнии, опустел. И хватка ослабла. Он вновь вернулся к готовке, помешивая уже почти готовое рагу.

Е Байи отошел от него, сел за стол и протянул мечтательно-задумчиво:

— Ты никогда не хотел стать Бессмертным?

Се Цин замер над котелком, держа ложку на полпути ко рту. Потом обернулся медленно-медленно и встретился с чужим взглядом. Эмоции на чужом лице вдруг стали нечитаемы. Он потупил взгляд и ответил таким же задумчивым тоном:

— Я никогда не думал об этом…

И потом вновь вскинул взгляд:

— А вы научите?

— Только если ты мне скажешь, зачем? — усмехнулся Е Байи. Се Цин стащил котелок с плиты и поставил на стол, тут же садясь напротив и пристально заглядывая в чужие глаза.

— А зачем вы стали Бессмертным?

Вопрос этот мигом стер улыбку с лица, но интерес в мальчишеских глазах не стал слабее. Он задумывался раньше, но никогда не решал спросить. Просто принимал как факт, что в какой-то период своей жизни Е Байи освоил технику Шести Гармоний и лишил свою жизнь естественного конца. Смотря, как вновь на чужом лице появляется знакомая до боли грустная улыбка, Се Цин приготовился к долгому рассказу. Однако Е Байи сказал лишь три слова:

— От большой любви.

И вмиг между ними воцарилась тишина. Бессмертный молча взял тарелку и начал накладывать себе еду, краем глаза наблюдая за застывшим в шоке учеником.

— Понимаешь, А-Се, когда ты любишь и любим, тебе хочется вечности с этим человеком. Но суть в том, что смертный не может знать, что такое вечность, — он подвинул наполненную тарелку Се Цину и продолжил, накладывая уже в другую. — И не всякая любовь выдержит такое испытание. Тебе кажется, что твой человек останется с тобой навечно, но… Проще быть друг с другом в посмертии, чем в вечной жизни.

Он сел за стол и посмотрел на ученика именно так, как смотрит учитель, рассказывая и передавая мудрость.

— Если захочешь стать Бессмертным, убедись, что это не из-за любви.

— Даже, если уверен в…

— Я тоже был уверен, А-Се, — грустно усмехнулся Е Байи. — Я готов был умереть за него, готов был весь мир положить к ногам того человека только потому что был уверен — мне ответят тем же. А что в итоге?..

Взгляд его обвел маленькую кухоньку — почерневшие доски, сырость, старая печка, косой стол. Се Цин же стал торопливо есть, чтобы хоть как-то задавить бушующие внутри эмоции.

— Знаешь, Жун Сюань умолял меня научить его технике Шести Гармоний, — продолжил Бессмертный. — Я раз сто спрашивал его, зачем ему это надо. А он все твердил, что хочет стать непревзойденным мастером мира боевых искусств. Горячая дурная голова. Он же в итоге сбежал от меня, украв записи. И все ради чего?..

Се Цин перестал есть, подняв голову на учителя. Тот уже не улыбался. Лишь глубокая задумчивость легла маской на лицо.

— Столько лет прошло, а я все никак не могу понять, ради чего это было? Глупый ребенок сгинул в погоне за недостижимым. Он ведь тоже не понимал, почему я сижу тут на горе да снег жую. — Е Байи вдруг посмотрел на Се Цина, вновь вернув улыбку на лицо. — Если бы узнал, наверняка очень расстроился бы.

Се Цин чужого веселья не понимал. А Е Байи наслаждался тем, что, наконец, может кому-то высказать свои мысли. Что рядом есть кто-то, кто выслушает. Родная душа. И еще веселее было осознавать, как сильно он сам себе противоречит. Его ученик поймет это много позже, а пока что можно просто поговорить. Он поднял над столом тарелку и улыбнулся шире.

— Поверь мне, лучше вот, вкусная еда и хорошее вино, да прожить просто долгую жизнь, чем сидеть безвылазно на горе и есть один снег.

— Обещайте, что не умрете.

Е Байи замер, неверяще смотря в глаза напротив. А Се Цин выглядел так, будто вот-вот расплачется — кожа на лице порозовела и зрачки, казалось, едва заметно задрожали. Конечно, он же слышал тот его разговор в храме. Должно быть, это очень больно — осознавать, что тот, кого ты любишь, желает смерти… Боже, да разве не то же самое чувство было в его душе, когда Чанцин ушел в последний раз? Страшное, убивающее чувство. Почему он не последовал за ним тогда? Почему все еще коротает свои дни на горе?..

— Не умру, — бессознательным шепотом прозвучал его ответ, вопреки всем всплывающим в голове мыслям. Мягкая улыбка исказила лицо. Лишь бы не видеть этого отчаянного взгляда. Конечно, он не может разочаровать глупого и влюбленного мальчишку. Даже живя с ним, что он может знать о бессмертии? Чужое незнание стоило простить. Ведь он же старше. А Се Цин… он просто…

— Глупый ребенок.

Юноша отвернулся, поджав дрожащие губы и избегая смеха в чужих глазах. Даже несмотря на то, что сказал его учитель, легче на душе не стало. Потому что чувствовало измученное сердце — правды в этом не было ни на грош. Аппетит от этих разговоров пропал вовсе, и Се Цин торопливо встал из-за стола, покидая кухню. Будто пытаясь сбежать от самого себя. Или от грустной, тяжелой, камнем на плечи давящей правды. Распирающая изнутри боль погасила все другие чувства, даже голод, что позднее обязательно овладеет ослабшим телом. Но даже это простое человеческое желание не сможет заглушить то, отчего так больно на сердце. И от чего неостановимо бегут по щекам слезы.

Так хотелось, чтобы Е Байи пошел за ним. Но он остался на своем месте. И это ранило еще больше.

***

Много дней пройдет, прежде чем он снова придет к Се Цину. Так же, как и в прошлый раз, юный ученик будет на кухне, занятый уборкой. И, как и в прошлый раз, Е Байи будет долго стоять в проходе и наблюдать, никем не замеченный. А потом… подойдет медленно-медленно и обнимет со спины, сомкнув руки на талии и уткнувшись в изящный изгиб юношеского плеча.

— А-Се…

Теплый шепот прозвучал в плотную ткань белого домашнего ханьфу. Се Цин замер, будто не веря в то, что чувствует. Сильные руки, горячее дыхание куда-то в основание шеи. Казалось даже, что сердцебиение его он чувствовал, спиной прижавшись к чужой груди. Собственное глупое сердце предательски ускорило ритм. Дыхание сбилось до коротких судорожных вздохов, и ладони, влажные и холодные после уборки, легли поверх чужих рук. И он готов был поклясться — Е Байи улыбнулся. И прижался еще теснее.

Не выдержав напора чувств в груди, Се Цин развернулся резко и заглянул в его глаза, взяв лицо в свои ладони. Казалось, Е Байи был снова пьян, но нет — он не почувствовал и тени запаха вина. Да и взгляд… о боже, этот взгляд! Короткий выдох вырвался из груди, опалив лицо человека напротив. А Бессмертный все улыбался и смотрел на него. Совершенно необыкновенным взглядом.

— Прости меня, — снова прошептал он, притянув юношу крепче к себе. Се Цин не знал, за что он извинялся. Но что бы это ни было, он готов был простить все на свете, только лишь за этот взгляд, за крепкие объятия, за то, что лица их находятся так головокружительно близко…

Приближаться было нельзя. Сколь бы сильны ни были его чувства, он просто не мог… Но Е Байи, само совершенство в человеческом обличии, понял все, прочитав чужие чувства по блеску глаз и дрожанию ресниц. И приблизился первым. Опалив кожу дыханием, коснулся едва-едва, почти неощутимо. Отстранился. И снова приблизился. Их губы слились в мягком поцелуе. Нежно, умопомрачительно, сердце в груди будто сошло с ума от одного касания и заколотило судорожно о ребра. Голову вскружило, Се Цин едва не упал, но Е Байи все еще удерживал его. И целовал, медленно и так трепетно, до звезд в глазах и бабочек в животе. Губы у Се Цина нежные, даже несмотря на горный холод и ветер, и отдают маслянистым цветочным запахом. От того так приятно было его целовать. Как лепестков розы касаться губами…

Се Цин выдохнул горячо, приоткрыв рот, и Е Байи тут же воспользовался этим — положив ладонь на затылок, приблизил к себе, не давая отстраниться, и углубил поцелуй. Короткий стон раздался из груди, юноша в его руках вмиг потерял способность стоять на ногах — обнял его за шею и обмяк, все еще крепко поддерживаемый сильными руками. И отвечал, отвечал бесконечным жаром губ и влажностью рта. Без капли опыта, но с юношеским пылом и страстью. Бессмертный не выдержал, одним сильным рывком поднял его над полом, обхватив рукой крепкие бедра. С чужих губ, уже изрядно покрасневших, сорвался стон, полный неожиданности. Се Цин распахнул свои невозможно большие глаза и удивленно посмотрел на Е Байи, который держал его, словно пушинку, без тени усталости. А тот лишь улыбнулся шире и приблизися, кончиком носа коснувшись чувствительной кожи над ключицей.

Юноша вновь забыл, как дышать, и вцепился дрожащими от переизбытка ощущений ладонями в чужие волосы. Е Байи сделал шаг к выходу из кухни, шальные искры блеснули в его глазах. Заметив это, Се Цин, и без того невозможно смущенный, зарделся еще больше. Бессмертный, будто совсем не чувствуя веса на своих руках, нес его, неотрывно смотря на его лицо и лишь самым краешком взгляда подмечая путь. Се Цин знал, даже не видя окружающей обстановки — они пришли в его комнату. Е Байи медленно поднес его к кровати и ослабил хватку, позволив телу в своих руках слегка соскользнуть вниз. Се Цин сам оттолкнулся от чужих сильных плеч и позволил себе упасть…

… вместо мягкой кровати на твердый и холодный пол.

— Ай!

Столкновение затылка с досками мигом выбило сон из головы, но осознание приходило долго, пока он оглядывался вокруг, приподнявшись на локте и потирая голову ладонью. Это был сон… Се Цин зажмурился изо всех сил и вцепился в волосы. Тяжелый вздох вырвался из груди, дрожь расходилась волнами по рукам и ногам, в определенных местах отдаваясь болезненно и неприятно. Только холод окутывал и успокаивал разгоряченное от столь яркого сна тело. Дыхание выравнивалось с трудом, и было так до безумия стыдно, что хотелось плакать. Его учитель во сне… Воспоминание о том нереальном во всех смыслах поцелуе вновь разнесло по телу неприятный жар. Се Цин потянулся за одеялом, стремясь укрыться, спрятать свой позор от всего мира… Как вдруг заметил.

— А-Се? С тобой все в порядке?

Щеки и кончики ушей будто обдало кипятком. И пальцы сами потянулись к предплечью, чтобы больно-пребольно ущипнуть. И убедиться, что это совсем не сон…

Е Байи сделал шаг внутрь комнаты, обводя беспокойным взглядом сидящего за кроватью Се Цина.

— Я слышал, что ты ворочался во сне, — сказал он тихим низким голосом, от которого бабочки в животе будто сошли с ума.

Ситуация становилась еще позорнее, просто невообразимо. И каких же усилий ему стоило улыбнуться и сделать беззаботный вид. Ничего ведь не произошло. Е Байи не может читать чужие мысли. Он никогда не узнает… в каком постыдном сне привиделся своему ученику. Дрожащими руками Се Цин оперся о кровать и встал, накинув на себя одеяло.

— Все в порядке, учитель. Простите, что разбудил вас.

— Я не спал, — качнул головой Бессмертный, заставив юношу досадливо поджать губы. Делать вид, что ничего не произошло, становилось все труднее.

— Что тебе снилось?

Еще труднее было сделать вид, что вопрос этот совсем не вышиб землю из-под ног. Просто потому что лгать Се Цин никогда не умел. Сколько вещей постиг, но искусство лжи осталось ему неподвластно. И никогда он не считал нужным обманывать столь дорогого человека. Но именно сейчас правду нужно было скрыть во что бы то ни стало. Чтобы заполошно бьющееся сердце и краснеющие щеки не выдали его.

Но Е Байи сделал все за него, поняв чужое замешательство весьма по-своему:

— Тебе снились кошмары?

Се Цин моргнул, прежде чем рассеянно кивнуть.

— Д-да… Из детства.

Он тут же сорвался с места и почему-то подошел к зеркалу. Подошел и тут же отвернулся — после того злополучного сна собственное отражение в зеркале вызывало лишь тошноту и отвращение. Бессмертный вдруг сократил расстояние между ними и крепко прижал к себе. Се Цин широко распахнул глаза. Они оба отразились в зеркале и смотрелись вместе… красиво. Это сложнообъяснимое чувство в груди он смог описать лишь таким банальным словечком. Но он в руках Е Байи… хрупкий на виде и окутанный теплом.

— Если хочешь, — прозвучал на ухо вкрадчивый шепот. — Я засну вместе с тобой.

И потом, с игривой улыбкой:

— Буду отгонять от тебя кошмары.

Как вдруг руки разомкнулись, и Се Цин резким рывком разорвал объятия, отходя в сторону и пряча взгляд. Чужое предложение, абсолютно невинное по сути, заставило плотнее закутаться в одеяло. Чувство было такое, будто кожа покрыта слоем грязи, липкой и скользкой. Прикосновения учителя — запретный плод. Он не может себе позволить… коснуться, чтобы не сойти с ума и не переступить границу. Особенно сейчас, мысли упорно заходят не в ту степь.

Е Байи улыбнулся печально и кивнул про себя.

— Я понимаю… Не сердись, я понимаю твои чувства. После того, что произошло… Но все-таки

Он вдруг поднял взгляд, и сердце юноши ухнуло в пятки.

— Может быть ты позволишь заплести тебе волосы? Как в детстве.

Се Цин долго колебался. Это было странно, так много времени прошло с тех пор, как учитель заплетал его в последний раз. Кажется, тогда ему было лет десять, не больше… Воспоминания о чужих руках, перебирающих волосы, отдались приятной тяжестью и сосущим ощущением где-то в груди. Он сам не заметил, как кивнул, полностью погрузившись в свои мысли. А потом, будто вспомнив, кто он и где находится, тряхнул головой и сел перед зеркалом. С закрытыми глазами — смотреть на себя было все еще тошно.

Е Байи подошел медленно, скрипя половицами, встал за спиной — юноша будто чувствовал его тепло на расстоянии. Мягко провел по волосам от макушки до затылка, думая о чем-то своем. Волосы у Се Цина прямые от природы, но из-за постоянных кос струились крупными черными волнами. Как водопад, подумал Е Байи, беря в руки гребень. Самым кончиком он разделил волосы на две части — верхнюю и нижнюю. Верхнюю еще напополам. От линии роста волос Се Цин обычно заплетал семь параллельно идущих к затылку кос. Е Байи сделал так же. Выделив самую объемную из середины, начал медленно и аккуратно переплетать меж собой пряди волос.

Се Цин под его касаниями улыбался и откровенно млел. И уходило изнутри противное чувство осознания своих желаний. Ведь прямо сейчас Е Байи стоит позади него и аккуратно заплетает. Может быть, можно представить, что между ними все же что-то есть? Что вот сейчас он задержит волосы в одной руке, еще не закончив, наклонится к нему, и…

— Боже мой, сколько у тебя тут плести!

Юноша вынырнул из глубины грез и вернулся в реальность, в которой Е Байи все еще возился с его волосами, заплетая уже третью косу.

— А-Се, и вот не лень тебе каждое утро это все заплетать?

— Я так привык, учитель… — неловко вымолвил он заплетающимся языком. Следующая коса пошла от виска, и пару раз чужие пальцы коснулись полыхающего уха. Се Цин сделал короткий вдох, подавляя внутреннюю дрожь. Все касания и трепетные слова отпечатывались в памяти, как следы на первом снегу — глубокие и нестираемые. Юноша задумался вдруг, почему учитель его не отталкивает? Почему, зная о его чувствах, ни разу не прогнал, ни приструнил, ни наказал…

Может быть в глубине бессмертного сердца… все же что-то есть?

— Так, я закончил, — выдохнул Е Байи, закрепляя последнюю косичку. Се Цин провел ладонью по косам, наощупь оценивая работу. Их рельеф приятно ощущался под пальцами, и на миг все будто встало на свои места. Это заставило улыбнуться. На душе было спокойно. Там вновь жила надежда.

— Спасибо, учитель…

Се Цин вдруг, повинуясь слепому желанию, встал из-за скамьи и прижался к Бессмертному, положив голову на плечо и прикрыл глаза. Стало еще лучше. Тепло чужого тела больше не навевало мысли непотребного содержания. Только любовь — сладкую дрожь в сердце и руках, что трепетно жмутся к груди. Се Цин казался уязвимым, как маленький ребенок. Е Байи улыбнулся ласково и обнял его, обхватив руками весь плечевой пояс. Точно, совсем еще ребенок… А Се Цин, лежа на его плече, снова вспомнил детство. Домик в Южном Синцзяне, где Бессмертный небожитель обещает руку и сердце шестилетнему мальчику. И не было в этом ничего неправильного.

Конечно, этот мальчик тогда и предположить не мог, сколько ему придется ждать. И вообще, все было лишь игрой и никак не должно было воплотиться в жизнь. Но теперь...

— Учитель, — зашептал вдруг он, — А помните… вы обещали?

— А? О чем ты?

Се Цин посмотрел на него, моргнул два раза и… качнул головой с веселой улыбкой.

— Нет, ничего.

— Боже, да ты уже спишь. Давай, бегом в кровать. Я останусь с тобой, и это не обсуждается.

А Се Цин и не собирался спорить. Зачем, если в чужих объятиях спится как никогда сладко?

***

Вдох.

Энергия накрыла волной, тело извернулось, уходя от атаки. Разум ясен и чист. Один замах, другой, удары блокируются легко, все тело — как один слаженный механизм. Блок, удар, поворот на месте, гибко выгнутый позвоночник. Снова вдох. Кровь бурлит, не давая энергии тратиться в пустую. Следующую атаку он блокирует, твердо стоя на земле и сморя в упор в глаза учителя. Прямое нападение, замах сбоку, попытка сбить с ног. От всего он уходит легко, будто управляемый ветром лепесток вишни. Но и парировать удары не забывает. И каждый раз смотрит немигающе в глаза человека напротив.

Е Байи это нравится. Взгляд его блестит азартом, и все действия вдруг становятся быстрее.

Выдох.

Се Цин ускоряется тоже. Обостренным до предела зрением следя за чужими руками и ногами, не пропускает ни одну атаку, реагирует точно, не давая себя обмануть и ослабить. Блок, удар, прыжок, наклон, поворот, ответный удар, на долю секунды прикрыть глаза, чтобы почувствовать движение воздуха.

Развернуться на каблуках, чтобы избежать атаки сзади.

Ноги несли его будто сами собой. Все тело зажило отдельной жизнью, полностью погрузившись в бой. Е Байи силен, в поединке с ним просто нельзя ошибиться, чтобы не проиграть так скоро. Его цель — выстоять как можно дольше, доказать, что он многому научился. Удары вдруг становятся сильнее, это распаляет до ярости, и Се Цин становится еще быстрее, неистово парируя и уходя от атаки в диком боевом танце. Глаза загорелись огнем. Е Байи совершенно невозмутимо улыбнулся. Сколь бы силен ни был Се Цин, а контроль над боем всегда оставался за старшим. Он знал чужие слабости еще лучше, чем свои, бил ровно туда, но каждый раз встречался с хорошим блоком. Его ученик был натаскан в рукопашном бою, едва ли кто-то теперь сравнится с ним.

Тонкие руки за годы обучения стали прочнее металла, движения точны, как выстрелы опытных лучников, корпус гибок, опора тверда. В свои восемнадцать Се Цин — идеальный воин. Но это лишь заставляет Е Байи забыть о жалости. Поэтому в его руках меч. Мощнейшее оружие против чужих голых рук. Сколько выдержит этот юный талант?

Очередной замах он блокирует раскрытой ладонью, уводя в сторону лезвие. Гибкий уворот, шаг влево и прыжок высоко-высоко. Он запрыгнул на кончик чужого меча и встал, выпрямив руки. Солнце осветило его силуэт, взгляд, холодный и лишенный всяких эмоций, украсил драгоценный блеск. Точно не юный ученик стоял перед ним, а спустившийся на землю небожитель. Но чужое очарование не сбивает Бессмертного с толку. Он убирает меч, и Се Цин прыгает вновь, как от трамплина оттолнувшись. Тело делает красивый оборот в воздухе, рука тянется к голове противника.

Бессмертный допустил ошибку. Схваченная чужой рукой лента скользит по волосам, распуская нехитрую прическу, и на землю Се Цин встает, сверкая гордым взглядом и крепко сжимая в руке тонкий белый шелк. На секунду ему действительно удалось взять контроль над сражением. Е Байи усмехнулся и снова бросился в бой. Лунбэй, чужое оружие, стало почти родным за столько лет, ощущалось, как продолжение руки и идеально подчинялось малейшей мысли. Но и Се Цин не отставал, используя ленту в качестве оружия. Теперь это еще больше стало походить на танец. Удары ее концом, будто щелчки плетью, больно прилетали в самые разные места. Азарт разгорался со скоростью лесного пожара, и взгляд ослепительно сверкал предвкушением скорой победы.

Только вот юноша забыл совсем, кто является его противником. Один неточный удар — преимущество для Бессмертного, что тут же схватил в полете свою ленту, игнорируя боль и заставив Се Цина растеряться на долю секунды. Этого хватило, чтобы легким движением руки и волной ци заставить шелк обернуться вокруг чужого запястья. А потом рвануть на себя, связывая уже вокруг тела. Се Цин вскинул на него взгляд широко распахнутых глаз, уже лишенный былого блеска, но тут же был повернут спиной, не успев ничего предпринять. Широкая ладонь легла на шею длинные пальцы, большой и указательный, слегка сдавили горло.

Там, за слоем тонкой кожи и упругих мышц, стучала в венах кровь и текла жизнь. Сожми чуть-чуть сильнее — оборвется. Ощущение вернувшегося контроля опьянило, заставив широко улыбнуться и прошептать на столь любезно открытое ухо:

— Ты проиграл.

Се Цин вздохнул тяжело и тоже улыбнулся, медленно вывернувшись из чужой хватки.

— Спасибо за бой, учитель.

Ладони сложились в покорном жесте, Се Цин отвесил короткий поклон Бессмертному. Е Байи одновременно торжествовал и гордился своим учеником. Столько лет прошло, и только он смог стать единственным соперником, что дал ему такой потрясающий бой. Они снова встретились взглядами, а потом синхронно повернули головы к крыльцу, на котором стояла хитрая установка для измерения времени. Се Цин подошел ближе и, улыбнувшись широко, с гордостью констатировал:

— Две палочки благовоний!

— Это действительно достойный результат. Жун Сюань достиг такого только к двадцати годам, а тебе всего восемнадцать, — Е Байи улыбнулся в ответ и сам подошел ближе. — Только не забывай, — он потряс в воздухе своей лентой, — То, что ты считаешь своим преимуществом, может стать твоим же недостатком. Поэтому никогда не считай себя победителем до тех пор, пока твой враг не лежит поверженным на земле. И то есть большая вероятность, что он встанет и воткнет тебе меч в спину.

Се Цин вдумчиво кивнул, не отводя взгляда от Е Байи. Тот вдруг свернул ленту и кинул ему.

— Раз уж ты почти меня победил, то вот, дарю.

Взгляд юноши на миг опустел, а затем до краев наполнился эмоциями. Ладони его так трепетно сжимали кусок белого щелка, словно редчайшее в мире сокровище. Он поднял голову и произнес севшим от восторга голосом:

— Спасибо, учитель. Я буду её беречь.

Е Байи лишь усмехнулся.

— Сколько лет прошло… Ты действительно так вырос, — он отвернулся и посмотрел вдаль, на рисующиеся у горизонта горы и города. Взгляд его стал меланхолично-мечтательным. — Теперь мне почти не страшно отпускать тебя в мир.

— В мир? — Се Цин вскинул на него удивленный взгляд. — Учитель, что вы имеете ввиду?

— Что ты не просидишь всю жизнь здесь, на горе, — голос его почему-то стал полон непонятных эмоций. — Рано или поздно ты захочешь спуститься и увидеть мир.

Между ними повисла напряженная пауза. Се Цин медленно встал, прижав ленту к груди и в упор смотря на Бессмертного.

— Я не хочу никуда уходить, — сказал он.

— Захочешь, — Е Байи лишь пожал плечами. — Подумай сам, ты большую часть жизни видел лишь снег и горы, спал в холоде и разговаривал с вредным стариком. Неужели тебе не хочется узнать, какой он — мир за пределами горы Чанмин?

Се Цин поджал губы. Странная, неприятная дрожь пробежалась по нутру.

— А… как же вы?

— Переживу. В конце концов, мне не впервой…

Поперек горла вдруг встал ком, сделав дыхание до невозможности трудным. Почему слова мастера прозвучали так жестоко, словно Се Цин предал его? Чувствовать, что его отталкивают вновь, было невыносимо, в пару широких шагов он сократил расстояние и заглянул в чужие глаза. И остолбенел, увидев в них холод. Горный холод, пропитавший насквозь все существо Бессмертного…

— Чего ты на меня уставился?

Се Цин вдруг сжал кулаки. Глаза его недобро сверкнули.

— Я не уйду.

Чужая усмешка резанула прямо по сердцу.

— Не злись ты так, чего это ты вдруг? А-Се, я ведь тебе только лучшего желаю. Ну чего интересного здесь? — он обвел взглядом заснеженный горный пейзаж. — Тебе должно понравиться внизу. Конечно, люди там гнилые насквозь, но все же…

— Я не уйду, — снова произнес Се Цин, поджав губы и в упор смотря на учителя. Е Байи смерил его оценивающим взглядом, в котором также сверкнула злость.

— Спорить со мной вздумал, наглец?

Юноша вдруг опустил взгляд и в каком-то отчаянном порыве схватил Бессмертного за руки, со всей силой сжав. Словно его пытались сбросить с горы. Но даже в этом случае он просто стал бы бороться за свое право продолжать жить на Чанмин. А тут… Учитель бросается такими жестокими словами и говорит так обреченно, словно знает всю его судьбу вплоть до самой смерти. Не оставляет права выбора. Не видит чужого желания и чужих чувств.

— Мне не нужно ничего, что есть внизу. Мой дом — здесь. Мое место — рядом с вами. А там я чужой.

Юноша поднял голову вновь и сказал резко, словно желал оставить за собой последнее слово:

— И я никуда не уйду, если вы не пойдете со мной.

— А я не пойду, — Е Байи качнул головой, заставив что-то невесомое в глубине чужой души сломаться с громким треском. — Моя судьба — сидеть здесь и наслаждаться ошибками молодости, твоя — этих самых ошибок не совершить. Ты не будешь счастлив здесь, и уж тем более рядом со мной. Ты не видел жизни, ты не знаешь людей. О чем ты тут со мной пытаешься спорить?

Слова его звучали так, словно он не говорил, а рубил топором. И от этого становилось только больнее. Се Цин выпустил его руки из своих и отвернулся. Е Байи, конечно, знает больше, чем он. И в то же время будто не желает видеть очевидных вещей. Или попросту признавать, что это есть на самом деле. Чужие чувства и желания… Будто и нет в мире ничего, кроме повторяющейся из раза в раз истории.

— Вы правы, я не видел жизни, — обреченно выдохнул Се Цин. — И людей я не знаю. По сравнению с вами мои знания, мой опыт, этого действительно так мало. Найдется ли вообще в мире человек, чьи знания сравнятся с вашими?

Он развернулся резко и снова посмотрел в упор. Губы дрожат, и глаза, обиженно прищуренные, слезно заблестели.

— Я не знаю ничего в этой жизни. Других мест, других людей… Но я знаю то, что не хочу ничего этого, если ценой станет ваше одиночество!

Он сделал паузу, чтобы кое-как восстановить дыхание и облечь мысли в слова.

— Во всем этом мире, который я не знаю, у меня нет никого ближе, чем вы, учитель. Если не с вами — я останусь один. И вы останетесь один. Я не хочу так. И я… черт возьми, я знаю обо всех ваших горестях и потерях! Я знаю обо всем, о чем вы сожалете. Именно поэтому… Разве осмелюсь я покинуть вас?

Говорить дальше стало невозможно — голос осип, и слезы непроизвольно побежали по щекам. А Е Байи продолжал смотреть на него совершенно пустым взглядом. Казалось, он хотел обнять… но продолжал стоять на месте, будто сдерживая себя. Он ничего не говорил, а Се Цин все пытался, но не мог. Мысли разбегались, как тараканы, и голос не слушался. Так они простояли долго, смотря друг на друга и мучась, пока Е Байи не улыбнулся, медленно-медленно растянув губы:

— Ты хочешь положить себя на алтарь самых страшных ошибок моей жизни?

Се Цин моргнул непонимающе, застигнутый врасплох таким вопросом, но, упрямо сжав кулаки, кивнул в ответ.

— И ты думаешь, я позволю этому случиться?

На это ему ответить было уже нечего. Он почувствовал себя обреченно — что бы ни сказал, Е Байи всегда найдет, что ответить. Всегда все знает наперед, не сомневаясь даже в тайнах чужой души. Бессмертный вдруг сделал шаг вперед, но руки убраны за спину — держится холодно и отстраненно. Но почему же его улыбка остается такой теплой, родной?..

— Знаешь, А-Се, я ни секунды не жалел, что спас тебя и привел сюда. Ты скрасил мое одиночество, и я сам будто стал живее… Но даже тогда, когда тебе еще не было семи, я уже знал — ты уйдешь. Ты уйдешь, вдребезги разругавшись со мной и преследуя свою собственную цель, в которой мне не будет места. Ты уйдешь постигать незнакомый мир внизу, а я вновь останусь один… Ты уйдешь, как ушел Сюань… или Чанцин.

Он вдруг рассмеялся, тяжело, отчаянно, пытаясь подавить в себе горький яд сожаления.

— Я только сейчас понял, А-Се! Они оба ушли одинаково! Поверить не могу...

А Се Цин лишь стиснул зубы и отвернулся. Внутри все кипело, лишь прохладный шелк в руках немного остужал. Е Байи словно говорил сам с собой, не видя его в упор. Как не видел его чувств и намерений. Как будто и его самого никогда не желал видеть рядом с собой. Осознание повергло юношескую душу в пучину отчаяния. В попытке сделать хоть что-то, хоть как-то показать, что он все еще здесь, все еще любит его и хочет быть рядом, он сорвался с места и врезался в Е Байи, едва не сбивая с ног. Губы их соприкоснулись, но Се Цин слишком отчаялся, чтобы чувствовать неловкость. И потому впился в чужие губы требовательным поцелуем. Только так становилось легче. Сладость запретного опьяняла до головокружения. Он не почувствовал ничего: ни тепла, ни сухости кожи, ни малейшего движения — отстранился тут же, не давая даже самому Е Байи осознать, что произошло. И сбежал, боясь, как огня, чужого взгляда, чужой реакции.

После такого учитель точно не позволит ему остаться рядом. Но пусть лучше так, пусть лучше его прогонят… чем дожидаться дня, когда он сам захочет уйти.

***

Никогда не недооценивай то, что делаешь.

Жизнь в горах заставила крепко-накрепко усвоить это правило. Ты можешь лишь слегка повысить голос — эхо разнесет его и вызовет лавину. Любое неосторожное движение здесь возвращалось и больно било по затылку бумерангом последствий. За пределами горы мир живет по таким же законам, говорил Е Байи. Только никто не осознает этого. Может, поэтому люди уходят в горы? Чтобы вспомнить о том, что даже будучи лишь песчинкой среди высочайших каменых массивов, ты можешь изменить мир. Потому — смотри и думай о том, что будет после твоих действий.

Се Цин вспомнил вдруг, как в восемь лет его похоронило под снегом. Они тогда вместе спускались с горы, мальчишка оступился лишь на шаг — снежный пласт под ним сдвинулся с места и тут же заскользил вниз по горе. Е Байи не смог его поймать, как ни пытался. Хватило лишь десяти секунд — и плотный слой снега скрыл его под собой. Бессмертный только чудом смог найти его, откопать голыми руками и вернуть на гору. Его взгляд, полный сильнейшего страха и тревоги, Се Цин запомнил на всю жизнь. Учитель боялся его потерять. Кажется тогда Се Цин в жаре и бреду пообещал ему стать сильнее. Чтобы ни одно происшествие не заставляло Е Байи беспокоиться.

И обещание свое он почти выполнил. Только вот сам невольно стал главной причиной всех происшествий.

Холодный ветер прошил насквозь, безжалостно вырывая из потока мыслей. Юноша вздрогнул всем телом и тряхнул головой. Руки закоченели уже давно, но он не позволял себе прятать их в рукава. Новый вздох отдался болью в легких. Стоять на морозе было нелегко, но такова его участь. Медленно, будто засыпая, он опустил взгляд вниз. Кровь, что ручьями текла меж фарфоровых осколков, успела замерзнуть, и теперь блистала в свете полуденного солнца рубиновыми переливами. Се Цин улыбнулся. Ног он не чувствовал уже давно. Как и боли, впрочем. Он поднял голову на тлеющие на крыльце палочки благовоний. Прошло четыре часа. Четыре часа он стоит здесь, наслаждаясь смесью боли и вины.

Мало. За то, что он сделал, непростительно мало.

Ему не хватило сил поднять взгляд вновь, когда подставка с палочками исчезла с крыльца, заботливо убранная, а прямо перед ним легла стопка аккуратно сложенных одеял. Он не мог позволить себе смотреть на учителя вновь, но в окоченевшей на морозе душе мелькнула искра надежды, что он прощен. Сил встать не нашлось. Его подняли на ноги, и волна острой боли прошлась от коленей по всему телу. Он ожил вновь, но что-то внутри оставалось мертвым.

Е Байи закутал его в одеяла и проводил до комнаты, где уже были растоплены несколько жаровен. Но с ним не остался — усадив на кровать, тут же ушел. Се Цин долго еще смотрел пустым взглядом на то, как тлеют угли прямо перед ним. Тело медленно начало оттаивать, кровь все еще струилась вниз по лодыжкам, пачкая одежду. Он улыбнулся, насколько было сил, и посмотрел на свои руки. Бледные, будто мукой покрытые. Он не позволил себе сильно замерзнуть — большую часть времени на морозе он провел в медитации, сохраняя внутреннее тепло. Он хотел выстоять дольше, чувствуя лишь прорывающую боль в коленях и свою безграничную вину перед учителем. Но его наказание прервали. Зачем?..

Он просидел так еще полтора часа, за которые огонь окончательно погас. Лишь тогда он нашел в себе силы вытащить осколки, сменить одежду и перебинтовать колени. А потом и заново растопить жаровни .

Он ожидал, что Е Байи придет к нему вновь. Но он не пришел. Ни через час, ни через день, ни через неделю. Жизнь юного ученика наполнилась одиночеством.

Поместье будто вымерло разом, оставив его наедине с собой. Это было невыносимо, хуже любого наказания. Тренировки в одиночестве, спуск с горы в одиночестве, и даже приемы пищи. С каждым днем его все чаще стали посещать мысли, что Е Байи бросил его и отправился умирать. Приступ внезапной тревоги заставлял из раза в раз неистово оббегать все поместье, осматривать каждую комнату. К счастью, Е Байи всегда находился здесь. К сожалению, лишь в трех местах — библиотека, кладовая или храм предков.

И каждый раз он, мысленно или вслух, разговаривал с одним человеком.

Жун Чанцин.

Упоминание его, некогда вызывавшее восторг и благоговение, теперь отдавалось болью в груди и зудило ненавистью в руках. Е Байи любил его ни за что, скорбел долгие годы, храня память о нем и в мыслях постоянно возвращаясь к нему. Но ведь именно из-за него Е Байи так страдал. Из-за того, что Жун Чанцин ушел, два раза причем. Оба раза предал, разбил, растоптал чужие чувства. А Е Байи продолжал его любить и хранить ему верность. Это злило до дрожи и истерики. Но что мог сделать Се Цин? Ведь он — всего лишь ученик, не стоящий даже ногтя на мизинце своего учителя.

Ему оставалось лишь хоронить чувства в себе и злиться, стиснув зубы и сжав кулаки.

Один раз в порыве злости он посреди ночи украл Лунбэй и выбежал с ним на расчищенную площадку за домом. Руки тряслись, внутри все неистово дрожало от напора чувств и окружающего холода — из одежды на нем было лишь домашнее платье и тонкое ханьфу на плечах. Он сжимал тяжелейший клинок с такой силой, что готов был сломать голыми руками. И взгляд прикован к иероглифам, ровно вычерченным на лезвии. Дыхание, тяжелое и шумное, оседало на стали облаком пара, и тут же замерзало.

— Этот клинок… Он все еще помнит!!

Волна ярости прошлась по телу, отдаваясь в руки. Се Цин замахнулся. Сильный меч в руках подарил ощущение небывалого могущества. Ци заструилась по телу, разгоняя тепло. Еще один замах. Мощь вибрациями разносилась по телу. Он вдруг стал кружиться с мечом, выполняя прием за приемом, которые некогда практиковал только на снарядах. Все идеально точно, несмотря на тяжесть стали, каждое движение было точно выверенным. Лезвие танцевало в воздухе, блистая в свете молодой луны. Это завораживало и заставляло бурю эмоций в душе успокоиться, образуя лишь ровную гладь абсолютного самоконтроля.

Он встал прямо и посмотрел перед собой, выставив клинок. Перед его мысленным взором — Жун Чанцин, каким он его себе представлял. Образ, сложенный по крупицам из рассказов Е Байи и множества хранившихся в кладовке вещей. Высокий рост — Се Цин сделал прыжок, вытянулся весь, как струна, и со всей силы занес клинок над головой, рассекая воздух пополам. Широкие плечи — уворот, а потом уйти от мощного замаха, тут же твердо встав на ноги. Большие мозолистые ладони — парировал воображаемый удар, вновь уклонился и атаковал. Удар такой силы оставил бы глубокий шрам на теле противника. Прочнейшая сталь дрожит в руках, просит крови. Но вокруг нет никого, к счастью или к сожалению. Се Цин делает последний замах, окончательно убивая призрака прошлого.

Жун Чанцин не достоин любви мастера. Жун Чанцин мертв. Так пусть и остается в загробном мире, пусть оставит их в покое!

Вдруг удар приходится по спине, прямо между лопаток. Выбивает воздух из легких, но не меч из рук. Следущий он блокирует клинком, развернувшись на месте. Дыхание восстанавливается кое-как. Сильнейший меч против чужих голых рук. Яростный взгляд Е Байи, что прожигает насквозь. Се Цин скользит от удара прочь. Е Байи — за ним. Ученик сражается, насколько хватает сил, но меч будто тяжелеет разом. Мастер бьет неистово, вот-вот прикончит его на месте. Блок, уворот. Еще один резкий удар, едва не ломающий кость на руке. Меч летит на землю. Е Байи рывком приблизил Се Цина к себе, схватив за ворот обеими руками. Взгляд пронзительный, мечущий молнии, дыхание частое и тяжелое. Юноша висит в его хватке, уже готовый принять свою судьбу. Он не чувствует вины, страха, сожаления, не чувствует ничего. Слишком устал чувствовать.

А Е Байи долго смотрит на него, так и не сказав ни слова.

Дыхание его медленно-медленно стихает, напряжение в руках ослабевает, и взгляд… Молнии перестают сверкать в глубине чужих глаз, но теперь видится там другое чувство.

Страх потери.

Бессмертный отпускает его и тут же наклоняется, чтобы подобрать меч. Ладонью тщательно отряхивает снег с лезвия, внимательно осматривает. И Се Цин, наблюдая за этим, ловит себя на всепоглощающем желании провалиться под землю. Еще один взгляд, обращенный к нему, он выдержать уже не может — отворачивается, сжав кулаки. Только чудо заставляет его все еще стоять на месте, а не сбегать позорно, как он делал всякий раз после ссоры с учителем. Он ждет, как конца света, чужого приговора.

Но учитель не говорит ни слова. Лишь руки дрожат и сердце бешено колотится о грудную клетку. Он смотрит неотрывно на своего ученика. И видит мальчика, что с абсолютно пустым взглядом сжимает в тонкой ладошке обломок чьего-то меча. И вот-вот острейшая сталь приблизится к чужому горлу, врежется в кожу. И вот-вот потечет кровь… Дрожь пробирает насквозь, судорожный вздох вырывается из груди и слезы подступают к глазам. Е Байи тряхнул головой, стремясь отогнать от себя наваждение. Ладонь непроизвольно сжимает рукоять Лунбэя. Се Цин все еще стоит перед ним, целый и невредимый, но страх, абсурдный, панический страх, все не дает покоя Бессмертному. В этом стыдно признаться даже самому себе, не то что ученику. Он ищет беглым взглядом ножны, и находит их на снегу. В них же прячет меч и убирает за спину. А Се Цин не движется, все прячет взгляд да кулаки сжимает. И так хочется сказать хоть что-то, лишь бы он отмер и посмотрел вновь… но слов не находится. Потому Е Байи лишь обреченно разворачивается и идет прочь.

Се Цин так и остался за его спиной. Осталось лишь надеяться на то, что он не простоит тут всю ночь.

***

На следующий день Се Цин не выходит на утреннюю тренировку. Потом и на дневную тоже. В комнате его нет. В кухне его тоже не оказалось, хотя еда должна была уже закончиться. Жаровни в других комнатах не затапливались уже давно. Е Байи долго думал и оглядывался, бродя по поместью в поисках хоть малейшего намека на присутствие ученика. Но ни в одной комнате его не нашлось. Это уже немного, но заставляло паниковать. Только потом он подумал о том, что Се Цин мог спуститься в город и задержаться там. При этом разум его благополучно проигнорировал тот факт, что следов на тропинке не было вовсе, равно как и ветра, что смог бы их замести. Се Цин в городе, и отправляться его искать не было смысла. Скоро должен вернуться, на этом можно и успокоиться.

Но только до вечера. На вечернюю тренировку он тоже не пришел. И вот это уже вызывало нехилое такое волнение вкупе со страхом и злостью. Пусть и выражение лица Бессмертного осталось равнодушным на первый взгляд, и выглядел он так, словно просто мирно обходил поместье. Но тот, кто знал его, мог бы заметить, как участилось его дыхание, похолодели от тревоги ладони и взгляд беспокойно метался туда-сюда. Впрочем, единственным, кто мог бы заметить, был именно Се Цин. Которого нигде не было. Е Байи обошел весь дом на второй раз. Все по-прежнему.

— А-Се!

Горное эхо разнесло его зов на многие мили вокруг. Где-то, кажется, сорвался вниз снежный пласт. Если бы Се Цин был в доме, он бы непременно услышал и откликнулся. Но прошло десять минут, а он не подал ни единого признака жизни. Е Байи сжал кулаки и спустился вниз, надеясь найти его внизу.

Он же не мог просто сбежать, верно? Сколь бы ни был зол, он не стал бы уходить, не попрощавшись. Так мог бы сделать Жун Сюань, вспыльчивый и гордый донельзя. Собственно, он так и сделал… А Се Цин? Зачем ему уходить? Ведь, казалось бы, веских причин не было… На первый взгляд. Чужая душа все еще оставалась потемками, и что мог надумать себе этот юноша с горячим южным сердцем, Е Байи мог только предполагать. И все же не угасала в нем надежда, что ученик его просто задержался в городе.

Но никто из местных жителей не видел его.

И вот это уже заставило кровь набатом застучать в висках, а дыхание — сбиться. Бессмертный сорвался прочь, не дослушав речи торговки, у которой ученик его часто покупал овощи. Се Цина нигде нет, и это было страшно. Он вдруг вспомнил момент, когда очнулся посреди пещеры и не обнаружил мальчишку среди спящих жителей покинутой деревни. Какая паника объяла его тогда… Морозный воздух обжег легкие на резком вдохе, когда он воспарил над заснеженными верхушками елей и устремился к горному поместью. Уже не искать — лишь взять меч с собой. Вдруг, как и тогда, придется отвоевывать жизнь мальчишки у каких-нибудь подонков.

Но, едва взяв Лунбэй в руки, Е Байи насторожился. Со второго этажа донесся призрачный шорох. Что заставило тут же ринуться туда и ворваться внутрь, бесцеремонно распахнув дверь.

Кладовая. Разбросанные книги, торчащие в стене старые ножи, битое стекло, расколотая пополам доска для вэйци. Пустой кувшин хорошего вина. И сидящий посреди всего этого безобразия Се Цин.

И весь мир пропал из поля зрения. Сузился до одного прекрасного юношеского лица. До одного невозможно пьяного взгляда.

— Учитель!

Се Цин неловко поднялся, но ноги не слушались, и перед глазами плыло. Е Байи тут же подошел к нему, рывком помогая встать. Еще не дай бог уронит на себя стеллаж. Се Цин смотрел на него, улыбался широко, будто любовался. В груди Бессмертного все клокотало от рвущегося наружу гнева, и руки яростно тряслись, но ни слова он сказать не посмел. Потому что Се Цин впервые напился, и вполне понятно, из-за чего.

— Учитель… — выдохнул юноша. Е Байи поморщился от алкогольного дурмана и попытался заставить его стоять ровно, но Се Цин настойчиво повис на его руках. — Учитель, вы нашли меня…

— Ты совсем из ума выжил? — Бессмертный снова тряхнул его, заставив посмотреть на себя. Голос предательски срывался. — Ты целый день валялся здесь и пил?

— Не целый, — Се Цин надул губы и красноречиво качнул головой в разные стороны. — Я сначала в комнате был, а потом…

Е Байи вдруг отпустил его, едва не отбросил от себя. Юноша пошатнулся и ударился плечом о шкаф. И замер на месте, смотря на человека напротив. Одинокий и беззащитный. Глаза сощурились до узких щелочек, и брови сошлись у переносицы.

— Я вам противен, да?

— Замолчи, пожалуйста.

— Ну признайтесь уже наконец! — голос ученика быстро перешел в пьяный крик. Он кое-как встал, присогнув ноги и сжав кулаки. — Ну признайтесь, что вам противен я! Мой вид, мое поведение, моя любовь, вам все противно. Ну, скажите же это! Что я — худший ваш ученик, что я недостоин им быть, что даже имя это носить недостоин, ну!

— Замолчи сейчас же! — Е Байи налетел на него, как вихрь, схватил за плечи и заставил посмотреть в свои глаза. — Как смеешь ты говорить о том, чего не знаешь!

— Это вы ничего не знаете! Вы прикрываетесь благонравностью, делаете вид, что все в порядке, что все как всегда, а я…

Он вдруг заплакал. Вот так вот, смотря в упор и кое-как облекая мысли в слова. Жалобный всхлип вырвался из груди, заставив Бессмертного ослабить хватку и подавить злость в глазах.

— Вы избегаете меня и молчите! Делаете вид, что я все еще здесь нужен. Конечно, как же! Я ведь давным-давно опротивел вам. Глупый влюбленный мальчишка…

Он вдруг вырвался из крепких ладоней учителя и вцепился в полку, чтобы кое-как сохранить равновесие. И вновь вскинул взгляд. Отчаянный и обиженный. Слезы все еще текли по его щекам, румянец на них стал еще ярче.

— Вы можете сколько угодно делать вид, что все как прежде. Но я скажу, чтобы вы слышали и никогда не смогли забыть об этом. Я люблю вас! Люблю и готов все на свете продать за эту любовь! Я не знаю как, я не знаю зачем, но я люблю вас… А вы… вы…

Он отвернулся и вытер нос рукавом. Эмоций внутри было столько, что выражению словами они просто не поддавались. Да и затуманенный алкоголем разум не позволял по-человечески объясниться. Е Байи смотрел на него и, казалось, почти не дышал. Чужие эмоции лились на него водопадом, а он стоял и не мог ничего сделать. Хотелось кричать, хотелось обнять, хотелось уйти… Но внешне он остался так же преступно спокоен.

Только сердце болело, будто вот-вот готовое остановиться.

У него не было слов, чтобы ответить. Он даже не знал, чего хотел в этот момент. Се Цин так молод и отчаян, они друг друга просто не поймут, как бы ни хотелось наладить контакт. Бессмертный нехотя разорвал зрительный контакт и медленно-медленно обвел взглядом комнату. Пока не заметил открытый ящик, где было еще несколько кувшинов с вином. Он взял один и тут же, залпом, крупными глотками выпил все его содержимое.

Се Цин так и замер, пораженно смотря на него.

— Прости меня, А-Се, — только и мог сказать он, вновь вернувшись к чужому взгляду. Се Цин вдруг поджал губы, сдерживая еще один всхлип, и ринулся к нему, крепко обнимая и уткнувшись в чужое плечо. Заполошный, торопливый шепот раздался в белоснежную ткань. Он повторял неустанно: «простите меня», словно совершил страшный грех. Мужчина обнял его несмело. В душе было пусто, и лишь одна мысль была у него на уме.

«Ты не виноват, что я, смотря на тебя, думаю о другом»

Е Байи так же мягко отстранил его от себя и кое-как усадил на пол, а сам сел напротив. Еще один кувшин оказался в руках, чтобы снова в несколько секунд быть выпитым до дна. Горло свело спазмом от частых и больших глотков, но ему было решительно плевать. Говорить это нисколько не мешало.

— Ты просил меня не умирать… Ты так хочешь всю жизнь быть подле меня, А-Се?

Тот долго молчал, прежде чем смело кивнуть. Слезы его уже успели высохнуть, только краснота с глаз не сходила никак.

— Я признаюсь тебе честно… Я не хочу умирать, — Бессмертный поднял взгляд и растянул губы в неестественной улыбке. — Я столько пережил… Смертному такое выдержать не под силу. Много раз я думал, почему я все еще жив? Даже для меня есть способ умереть. Это так просто, но… Я все чего-то ждал, ради чего-то жил. Верил, А-Се, понимаешь?

Он сделал паузу, достаточно долгую, чтобы толика понимания показалась в чужих глазах. Но нет, Се Цин не понимал. Е Байи тряхнул головой, на ум пришли совсем другие слова.

— Когда-то давно мы были одним целым. Как небо и солнце, огонь и дым, клинок и ножны. Он был моим всем, а я… его частью. Я верил, что всю жизнь мы проживем вместе, в согласии. Смысл бессмертия ведь не в том, чтобы жить вечно, а в том, чтобы жить без страха. Умереть, потерять, неважно. Люди боятся конца. Бессмертие, как мне казалось, могло от него избавить. А на самом деле…

Он откупорил очередной кувшин и вновь залпом выпил, не заботясь о том, что вино ручьями течет мимо рта. Взгляд расфокусировался, и разум застелил приятный туман.

— А на самом деле оно лишь отсрочивает его. Не так надолго, как хотелось бы. А еще — все чувства делаются сильнее. Особенно горечь разлуки…

Се Цин смотрел на него, и слезы вновь неостановимо побежали по его щекам.

— Жун Чанцин?..

— Ты уже давно все знаешь, верно? — грустно усмехнулся Бессмертный. — Да, Жун Чанцин. Ты знаешь, что он ушел. Но знаешь ли ты, что чувствовал я?

Взгляд его вновь метнулся к ученику. Тот торопливо стирал с лица слезы, словно стеснялся, но тут же замер под чужим вниманием. Ответить ему было нечего — он не знал. Е Байи улыбнулся, будто любуясь чужой беспомощностью.

— Вам было больно? — несмело выдал юноша.

Е Байи вдруг тихо и горестно рассмеялся. Не над ним — над собой.

— Не без этого, конечно. И я должен был разозлиться на него, я должен был возненавидеть его до небес. Глупо, по-детски, но должен был. А я… А-Се, я продолжал его ждать, — он вновь впился взглядом в ученика. — Ты веришь в то, что твой учитель был таким беспробудным дураком? А я им был! Я ждал, я верил, что он вернется…

Он вновь отпил вина, один большой глоток, и долго-долго молчал, прежде чем продолжить свой рассказ:

— Однако же, я дождался его. Только вот явился он не один, а с ребенком на руках… Его родной сын… Угадай, что сделал я? Нет, я не разозлился, и мне даже больно не было. Я… простил ему все. Только сейчас понимаю, насколько по-идиотски поступил. Но идти им было некуда. Жена Чанцина умерла, оставив его одного с ребенком на руках, к кому он еще мог обратиться, как не ко мне? Лишь поэтому я впустил его вновь, в дом и сердце. А потом… я снова стал ждать.

— Чего же? — спросил Се Цин после очередной долгой паузы.

— Любви, А-Се, — ответил Е Байи осипшим голосом. У нижних век его тоже проступили слезы. — Я надеялся, что он вернется, и все будет, как прежде, мы снова будем жить в любви, как одно целое… Но небо даже без солнца остается небом. Былых чувств больше не было. Как прежде не будет больше никогда. Но понял я это лишь сейчас. А тогда я ждал. Преданно, как собака ждет ласки от хозяина. Так и не дождался. Чанцин, казалось, пытался вспомнить то, что чувствовал ко мне, но… ничего не случилось. Мы стали чужими, когда он ушел, и так ими и остались.

Се Цин вдруг подполз к нему на коленях и трепетно обнял, обхватив руками плечи. Е Байи оттолкнул его тут же, не заботясь о том, что будет чувствовать ученик. От одной его попытки шквал эмоций, так старательно сдерживаемый, вырвался наружу, обернувшись слезами, что текли неостановимо по щекам.

— Я не принял факт предательства. Я вообще, казалось, ничего не понимал тогда. Лишь в груди все болело, не давая покоя. Чтобы отвлечься и хоть куда-то выплеснуть все свои бесполезные чувства, я занялся воспитанием Сюаня. Любая прихоть, любой каприз, я исполнял все, что он хотел. Я так его любил… А он хотел учиться. Тем было лучше — я обучил его всему, что знаю, не утаил ничего. Я полюбил его как собственного сына… Чанцин часто шутил о том, что он — наш сын. Это было больно слышать поначалу, но потом я привык. Привык чувствовать боль, привык жить с ней и отдавать всего себя без остатка тем, кого любил… А-Се, принеси еще вина.

Юноша не сразу понял, когда рассказ прервался чужой просьбой. Лишь требовательный взгляд заставил вернуться в реальность и несмело заглянуть в ящик. Он взял кувшин, но руки дрожали слишком сильно и бесконтрольно — сосуд выпал из рук, и осколки его разлетелись по кладовой. Се Цин застыл на месте, смотря на растекающееся по полу вино и боясь поднять взгляд на учителя. Но у Е Байи не было сил злиться. Он лишь качнул головой про себя и опустил взгляд.

Се Цин тут же схватил другой кувшин и поднес ему. Бессмертный долго смотрел на его, переводя взгляд с расписной глины на чужие длинные пальцы. И медленно-медленно качнул головой. Юноша замер непонимающе, смотря то на кувшин, то на учителя, а потом, откупорив, начал пить сам. Вино бежало мимо рта, стекало крупными каплями, но он будто и не замечал, наслаждаясь алкогольным вкусом запретного.

Это почти как поцелуи. Так же сладко, так же невозможно. И так же опьяняет…

— А что было дальше?

Е Байи почему-то очень долго смотрел на Се Цина. Как он пьет, а потом пустым взглядом смотрит в стену, ожидая непонятно чего. Слишком напоминал его самого в былые годы. Он ведь так же… ждал, топя чувства в вине.

— А дальше Жун Сюань вырос. А мы с Чанцином стали много ругаться. Из-за всего. От мытья посуды до поведения Сюаня. Я помню каждую ссору, веришь нет? Поначалу это казалось чем-то сродни концу света. Поругались и все, катастрофа, можно прыгать со скалы. А потом все забывалось. Но мы ругались вновь. Страх ушел быстро, но появилась злость, сильная и всепоглощающая. Случилось то, что должно было случиться еще давно — я разозлился на него. За свои растоптанные чувства, за годы пустого ожидания, за сам факт нашего расставания. Я злился и орал на него, а он — на меня. И так продолжалось довольно долго…

Он тяжело вздохнул и, не глядя, отобрал кувшин у Се Цина, допивая остатки.

— Один раз Сюань попался мне под горячую руку, и начал я ругаться уже с ним. Он был избалованным мальчишкой, не знавшим никаких препятствий на пути к желаемому. Но лишь в одном я ему отказал… Освоение техники Шести Гармоний… Я просто не мог позволить ему. Какими бы ни были его цели… Я представлял, как он, так же, как я, проживет всю жизнь на горе, запивая вином и заедая снегом всю ту боль, от которой смертный человек просто умер бы… Но он, горячая голова, не внял моим словам. Я пытался объяснить ему, что чтобы быть мастером боевых искусств, ему не нужна вечная жизнь, он уже сильнее многих, но с кем ему было сравнивать?.. А что было дальше, ты уже знаешь.

— Он сбежал?

— Не просто сбежал, а еще и украл записи техники… Тогда мы с Чанцином разругались вновь, и эта ссора была окончательной. Мы не разговаривали все то время, что Жун Сюаня не было на горе. Я знаю, что каждый из нас надеялся, что он вернется. Прогуляется по Цзянху, победит всех в бою на мечах и вернется… Но нет, этого не случилось. И ждать я стал уже его… А он лишь письма писал. Что нашел друзей, что познакомился с девушкой из Долины Целителей… Но и это продлилось недолго.

Се Цин затаил дыхание, во все глаза смотря на учителя.

— Почему?

— Потому что он умер.

Эти слова дались Бессмертному тяжело, и тон голоса стал таким, что мороз прошел вдоль позвоночника.

— А самое паршивое знаешь что? Я ничего не знаю о его смерти… Все, что мне известно — что его отравили, он сошел с ума… А потом покончил с собой на глазах у тех, кто загнал его в угол…

Он замолчал вновь, и молчал еще долго, пока слезы текли, а дыхание все никак не приходило в норму. В абсолютной тишине они просидели не меньше получаса. Бессмертный поднял взгляд на Се Цина, ожидая встретиться с ним глазами, но нет. Взгляд юноши был направлен в себя. Слушал ли он то, что говорил его учитель? Е Байи улыбнулся натянуто. Если нет — так даже лучше. Лучше, чем знать о трагичном окончании этой истории.

— Однажды к нам на гору поднялся незнакомый юнец. Звали его Цин Хуайчжан. Это именно он рассказал нам с Чанцином о смерти Сюаня. Втроем мы спустились вниз, пытались найти его тело и узнать правду… но все наши усилия оказались пустыми. Это стало для меня самым большим ударом за всю жизнь… Я несколько лет думал лишь о том, что расстались мы с ним в ссоре. Последний раз, когда я видел его… не должен был стать последним. Прошло столько лет… Я до сих пор не смог с этим смириться.

— А что Жун Чанцин?

Е Байи улыбнулся вновь, и горечь его улыбки была неописуемой. А Се Цин все-таки слушал его.

— Жун Чанцин ушел. Ушел вершить месть… Он стал призраком, А-Се. Это было страшно… Он стал настолько свирепым призраком, что сила его способна была сравнять весь Цзянху с землей. Он начал войну, убивая всех, кто попадался под руку, не разбираясь — друг или враг. Когда он узнал о смерти сына, весь мир для него стал врагом… Тогда многие пострадали, и… если бы не я, никто бы не ушел оттуда живым.

— Что вы сделали? — Се Цин поднял голову. — Вы убили его?

— Нет. Просто не смог бы. И дело даже не в силе — мы всегда были равны, но… за годы ожидания я остался предан ему умом и сердцем. Я привык, что всегда рядом с ним. Это уже не было любовью, это сложно описать… Однако я не знал, что делать тогда. Я бы сдался ему без единой задней мысли, но тогда погибли бы невинные люди. В итоге мы сражались три дня и ночи, прежде чем все закончилось. Я заставил его уйти на Зеленый пик и навсегда запереться там. Это был последний раз, когда я видел его. Подумать только… как и с Сюанем, мы расстались с ним в страшном конфликте, считая друг друга врагами…

Се Цин смотрел на него лишь с одним вопросом в глазах. «Что было потом?»

— Цин Хуайчжан помог мне прийти в себя, уведя в свое поместье. Я не помню, сколько дней я провел там. Ощущение, как будто бы несколько лет… А потом ушел. Цин Хуайчжан был славным юношей, пусть и наивным, как дитя. Перед тем, как распрощаться с ним, я подарил ему свой меч. Помнишь, я рассказывал о клинке, что был у меня когда-то?

Юноша кивнул, не сводя глаз с Бессмертного.

— Этот клинок сейчас должен быть у него. А у меня остался меч Чанцина — Лунбэй… Перед всем миром я поклялся на этом клинке, что если призраки покинут Зеленый пик, я немедленно спущусь и убью каждого из них, чего бы мне это ни стоило. А для себя решил, что это будет мой последний спуск с горы… Удивительно, даже тогда, двадцать лет назад, я был беспробудным глупцом, что надеялся встретиться с Чанцином еще раз. Пусть и в бою, пусть эта встреча стала бы последней, все равно… Наверное, только поэтому я до сих пор жив.

Он вдруг сел рядом с Се Цином и взял того за руку.

— Я виноват, что не рассказал этого раньше. Ты должен был знать всю правду целиком. Ты должен был знать, какой я на самом деле… Но все случилось вот так. Я не хотел…

— Учитель? — Се Цин вдруг приблизился к нему и заглянул в глаза, выдав дрожащим полушепотом. — А если бы вы знали о том, как умерли они оба? Если бы знали наверняка, что Жун Чанцин мертв, и вы больше не встретитесь? Если…

Е Байи не дал ему договорить — вцепился в плечи и притянул к себе, сжав в обьятиях. И Се Цин всем телом почувствовал, как сильно он дрожал.

— А-Се, прежде, чем я уйду, запомни мой последний урок. История не знает слова «если». То, что произошло, не изменится никогда, сколь бы ты ни думал. Что было — то прошло. Нужно жить без оглядки на прошлое, и никаких «если». Я прошу тебя… — он поднял взгляд и невесомо провел трясущимися пальцами по чужой щеке, стирая слезы. — Если ты не усвоишь этот урок, значит вся моя жизнь прожита зря.

— Учитель, — через силу выдал Се Цин, смотря на него неотрывно. — Вы же сами себе противоречите. Вы же прожили так…

— Это была не жизнь, А-Се. Это была смерть, растянутая на триста лет. Представь, все то, что я переживал веками, обычный человек проживает в пару минут. Потому, — голос его дрогнул, — я действительно не хочу, чтобы ты повторил мои ошибки. Тебя ждет долгая и счастливая жизнь… Помнишь, что я говорил? Моя судьба — сидеть здесь и наслаждаться ошибками прошлого.

— А моя — этих самых ошибок не совершить, — закончил за него Се Цин совершенно бессильным голосом. Е Байи кивнул, вновь беря его руки в свои.

— Прости меня. Надеюсь, теперь ты понимаешь…

Се Цин не смог ничего ответить на это. Он был пуст, как множество кувшинов вина, что валялись вокруг них. Он медленно встал, пошатнувшись, и поплелся прочь. Взгляд Бессмертного отпечатался на его спине, он не хотел бы уходить вот так… Но в нем больше не было ничего, кроме пустоты и навязчивых мыслей в голове. Зайдя в свою комнату, он понял, что сегодня не уснет. В голове гудело от выпитого алкоголя, перед глазами мелькали воображаемые картины прошлого.

Сделав резкий вдох, он поднялся вдруг, сел ровно и закрыл глаза. Руки плавными движениями рассекли воздух, а потом сложились на коленях. Энергия захлестнула волной, и разум прояснился, словно солнце и луна одновременно наполнили все его существо светом. Он иногда использовал медитацию при бессоннице, но сейчас эффект был прямо противоположный — сна ни в одном глазу. Сосредоточение на контроле ци, бегущей по меридианам. Перед мысленным взором — лишь одна цель.

То, без чего его жизнь навеки останется полной сожалений.

***

Заклинание произносится легкой скороговоркой, тепло струится из-под ладоней, ложась на плотную льняную ткань. На это уходит много сил, но в будущем волшебная самоделка ему явно пригодится. Се Цин открывает глаза и берет в руки собственноручно сшитый дорожный мешок. Быстрый взгляд пробегается по комнате. Тут же ложится на кровать кошель, пара сапог, нефритовый гребень, маленькие ножики с узорчатой рукояткой. Больше на ум ничего не приходит. Он смотрит на свои дрожащие руки и делает медленный выдох в попытке унять тревогу. То, на что он решился — непростительно, но выбора не остается. Ведь варианта два — уйти или остаться, и один хуже другого. Но из двух зол всегда выбирают меньшее.

Устав от размышлений, он берет в руки пипу и запихивает в мешок. Получается легко — заклинание сделало его практически бездонным. Он затягивает шнурки и крепко их перевязывает. И вдруг на глаза ему попадается белая лента, что лежит свернутая у кровати. Он долго-долго смотрит на переливающийся в лунном свете шелк. В сердце отдает болью, но руки сами тянутся, чтобы взять и размотать.

Это грустно, но расстаться со своей любовью он не может. И потому некрепко повязывает её вокруг косы, что идет прямо от лба, и завязывает на два узла.

Выходит с трудом. Руки не слушаются.

Вскоре все приготовления были завершены, но осталось еще кое-что. Самая ответственная часть плана. Для которой, как назло, в комнате не нашлось чистой бумаги. Все, что было — лишь пара книг на письменном столе. Делать нечего, Се Цин открыл одну из них, найдя страницу с одной чистой стороной и безжалостно вырвал ее. Это было неправильно, и в любой другой ситуации он никогда бы так не поступил. Но время поджимало — уже занимался рассвет. Однако в свете восходящего солнца можно было писать, это было плюсом. Он подошел к окну, в руках — лист с подложенной под него книгой песен и тонкая кисть со свежей тушью на ворсе. Медлить было нельзя, пусть и не было в голове ни одного убедительного слова. Потому он стал писать первое, что приходило в голову. Лист небольшой, пространства для ошибки нет. Несколько слов прямо из глубины души — вот и все, что останется от него здесь.

Немного дав чернилам подсохнуть, Се Цин свернул записку и прижал к груди. Там, под слоем кожи и костей бешено колотилось сердце, и стук его собирался спазмом в горле и отдавал тяжестью в желудке. Но надо идти. Медленно и осторожно переступая, он покинул свою комнату, бесшумно заперев дверь, и подошел к другой. Там бепробудным пьяным сном спал Е Байи. Раскинувшись на кровати и повернув голову набок, он выглядел так забавно, что глубоко в душе опять стало плохо. Се Цин не сдержал улыбки при взгляде на него. Улыбки, полной любви и сожаления. Записка легла на тумбу рядом с кроватью, краем глаза он медленно проследил за спящим. Ни одного лишнего движения. Сон Бессмертного был крепок, пусть и в комнате стремительно светлело.

Се Цин не мог оторвать от него взгляд. Он уходит, не попрощавшись. Это больно, это раздирает изнутри, и хочется выть от отчаяния и горького понимания того, что так надо. Слезы проступают у нижних век, и медленно-медленно он наклоняется к его лицу. Чужое дыхание отдает алкоголем. Их губы едва-едва соприкасаются на бесконечно долгий и непростительно короткий миг. Сердце рвется на кусочки от любви и горечи разлуки. Он уходит стремительно, не оглядываясь, покидает комнату, а потом и само поместье.

С порога воспаряет ввысь, чтобы уйти длинными-длинными прыжками, почти не оставляя следов. Вниз, обогнув деревню — его никто не должен видеть. Навстречу миру, такому неизвестному, такому необъятному. Уходит... как и предсказывал учитель.

А Е Байи проснется поздно, когда солнце уже будет в зените, и долго-долго будет смотреть в белый лист, на дрожащие от волнения иероглифы. И с великим трудом он сложит их в слова, задыхаясь от неверия.

Учитель, я не могу заставить вас выбирать. Но, если вы умрете в сожалениях, я никогда себе этого не прощу. Потому я ухожу вниз, чтобы узнать всю правду о смерти Жун Сюаня. Пока я не вернусь, прошу, дождитесь меня. Я расскажу вам все, что узнаю. Чтобы вы могли уйти со спокойной душой. Простите, но я не мог поступить иначе.Ваш ученик, Се Цин.