Ничего не изменит

Ей снится шум моря. Не близкий, не далекий. Вот она, эта синева, меняющая тон с зеленоватого до чернильного контрастной полосой у самого горизонта — только один шаг. Правда, лететь с острых скал до воды придется долго. Она отходит от сыпучего склона, ныряет в колючие заросли алычи. Ветки царапают кожу, цепляются за волосы, норовят расплести косу. Она закрывает лицо ладонями, чтобы не расстроить бабушку. Та причитает, что вечно как папа приезжает, у нее что-то с лицом. «Как тебя отцу сдавать, а? Подумает еще, что мы обижаем тут тебя…» Он скоро приедет, осталось ждать совсем недолго. Неделю. А потом она пойдет в школу.

Бабушка выходит на крыльцо, оглядывает сад. Ее лица не видно: слишком далеко, только яркий платок. Она кричит:

— Алифа! Алифа! — Это имя, сладкое, тягучее, как варенье на губах — ее. — Алифа, идем кушать, стол уже накрыт!

Трава щекочет босые ноги, на коленях налип песок и ракушечник. Алифа срывается с места, бежит домой, где ее ждут…

— Спишь?

Ольга вздрагивает от вопроса и поднимает голову над подушкой. Сердце тяжело колотится от резкого пробуждения. Вада сидит рядом, смотрит в сторону, где в приоткрытый вход палатки тянется чуть теплый ветерок. Жара не спадает, хотя им и обещали, что в пустыне ночью можно замерзнуть. Море слишком близко. Его запах тревожит, навевает беспокойные сны. В палатке душно, почти нечем дышать, Ольга пропотела насквозь майку и спальный комплект. Она тянется за бутылкой воды, встряхивает ее, чтобы аспириновая взвесь поднялась со дна и жадно пьет. Только потом поворачивается к Ваде:

— Чего тебе?

— Не спится, — Вада, щелкает зажигалкой и закуривает.

— Почему? — Ольга откидывается назад, не ожидая ответа. И так понятно: в такой духоте спать невозможно. Все только и ждут распоряжения, чтобы можно было зайти в город или вернуться в нормальное расположение.

— Секса хочется, — деловито сообщает Вада, — шо капец.

Ольга усмехается:

— У нас тут целый взвод секса — выбирай любого и радуйся. Нашла проблему.

— Ты вот че-то не выбираешь. Дрочишь, — сообщает Вада, заставляя Ольгу поперхнуться очередным смешком.

— Ты что, подглядывала?

— Ага.

— Дура.

— Че не выбираешь-то? Целый взвод секса! — азартно передразнивает Вада.

— У меня уже есть… — Ольга осекается, потом добавляет, — кое-кто.

— Что, родители на родине выбрали жениха? Не целованного девственника из хорошей семьи — как раз для своей офицерки. Угадала?

— Целованного, — шутливо откликается Ольга. — Я его уже зацеловала.

— Попортила мальчишку, чтоб другим не достался, — сокрушенно вздыхает Вада, потом чуть серьезнее прибавляет, — а меня вот не ждут. Я — солдат удачи, и у меня нет никого, кроме портовых шлюх.

— Поздравляю.

— И что — все? Это все твое сочувствие к бедственному положению боевой подруги?

— Я уже сказала: иди потрахайся, разрешаю.

— А как же подставить плечо? Руку? Грудь, в конце концов? — по Ваде сложно понять, шутит она или серьезна, а может и все вместе.

— Я-то тут причем?

— С мужиками не те ощущения, — Вада пододвигается поближе, — думаю, ты меня понимаешь.

Ольга снова поднимается с сырого спального мешка:

— В смысле?

— Да ладно, я никому не скажу. Красотка эта твоя рыжуля. Но она далеко. А я — вот она. Здесь. И вся пылаю, — ее голос понижается до интимного шепота, впрочем, по-прежнему издевательски-шутливого.

— Ты серьезно собралась меня домогаться?

— А что?

— Ужас.

— А что не так? Разрешаю представлять ее. Можешь даже назвать меня… как ты ее там называешь? — Вада кладет свою ладонь на коленку Ольге. Даже сквозь спальник чувствуется жар от нее.

— Мне придется представлять двоих на твоем месте.

— А вот это обидно, между прочим, — отвечает Вада, оглядывая свою фигуру, но не отодвигается.

Ольга не хочет задеть ее, но хочет, чтобы она отстала. Все это кажется ей игрой, неуместной и ранящей. Ей неприятно: от того, что она узнала о ее ориентации, от того, что, по-видимому, заглядывала в телефон и видела фотографию Есении. Кто знает, что еще? Может быть, читала переписку. От этого становится мерзко.

— Послушай, — Вада не успокаивается и решает зайти с другого конца, — Ты ведь просто пытаешься доказать, что любишь ее, храня верность. Но это глупо и в ущерб организму.

— Неужели?

— Да. Потому что сохранишь ты верность ей или нет — она этого не узнает. Ты ей не скажешь, я не скажу. А себе ты не должна ничего доказывать. Ты либо знаешь, что любишь ее, либо знаешь, что не любишь. Так кому ты доказываешь свою любовь? Одна ночь ничего не поменяет, — Вада разводит руками в стороны и заговорщически смотрит в глаза.

— А если, к примеру, я не знаю, люблю ли я ее?

— Тогда тем более! Проверь.

— Хорошая попытка, но развод тупой. Я люблю ее. И я не буду доказывать это тебе, переспав с тобой. — Ольга поднимается и потягивается. Сон больше не идет. Ужасно ноют плечи и спина, но отдых, кажется, идет мышцам только во вред — они лишь сильнее деревенеют.

— Какие мы принципиальные. Прямо диву даюсь. Завтра тебя возможно накроет обстрелом или еще что… А ты строишь из себя черт знает кого, — в ее голосе то ли презрение, то ли обида.

Ольга прислушивается к тишине и собственному чутью, спящему между ребер:

— Завтра ничего не будет.

Но задумывается. Как давно она чувствовала то-то кроме усталости и раздражения? Она много дней даже не боится — настолько притупились все чувства. Может, ей и правда нужна перезагрузка. Но она мотает головой, чтобы вытряхнуть эти мысли прочь. От рук не отмывается запах оружейной смазки, на языке горчит аспирин. Все тело болит, на плече синяк от приклада. Разве сейчас вообще возможно думать о чем-то подобном? В такой обстановке, с нулевой гигиеной. Черт, да она наверняка стебется, зная, что Ольга откажет!

— Ну как хочешь. Дважды предлагать не буду, — Вада встает и отвешивает тяжелый шлепок по заднице, в отместку за отказ. Болезненный. — Трусиха.

 Ольга оборачивается, неожиданно для самой себя:

— Ну, допустим, я согласна. — «Что ты будешь теперь делать?» — слышится в этом утверждении. Ольга почти уверена — рассмеется в лицо и уйдет.

— Ооо, — Вада действительно усмехается, — набралась смелости, поварешка?

Вада подтягивает Ольгу за ремень, прижимается бедром к ее бедру. Ольга смотрит ей в глаза, думая как далеко та готова зайти, чтобы продлить шутку. Как далеко она зайдет, прежде чем поймет, что Ольга не собирается играть по сценарию и снова отталкивать ее? Вада проводит пальцами по Олиному предплечью вверх, и, зацепив лямку майки, сбрасывает ее с плеча. Ехидная улыбка озаряет круглое лицо. Ольга стоит. Слишком неловко и неуютно. Тогда Вада притягивает Ольгу ближе, прижимает к пышной груди и накрывает ее губы своими. Горячее дыхание с запахом дешевого табака почти обжигает. Вада прикусывает ее нижнюю губу, скользит рукой по влажной спине. Ольга замирает, пытаясь понять — каково ей сейчас?

— Ты с ней такая же отмороженная? Или у вас там дальше поцелуев не заходило? Ты если девушка, так скажи, я буду понежнее, что ли…

— Иди нахуй, — Ольга не в силах подавить нервный смех. Так нелепо это все выглядит.

— Ммм, понятно, — Вада с деланным разочарованием опускает руки, — наш девиз непобедим: возбудим и не дадим. Я это запомню.

Ольга прокашливается. Эта шпилька задевает за странное, заставляет вместо того, чтобы уцепиться за последнюю возможность пойти на попятную, ответить иначе.

— Просто… не говори о ней. Вот и все.

— А что, боишься не справиться с чувством вины?

— Лезть в душу и в трусы одновременно — это уже слишком.

Вада удовлетворенно хмыкает, отходит, расстегивает свой спальный мешок, Ольга в это время стягивает с себя майку и топ, выдыхает с облегчением и трогает отпечатанный след от тугой резинки. Давно пора было это сделать, но Ольге сложно спать раздетой из-за страха, что кто-то застанет врасплох. Освобождается от штанов, но облегчения это не приносит — воздух, влажный и теплый, липнет к коже. Снова замирает в нерешительности, пока Вада со вздохом «ну что за фиалка, посмотрите на нее!», не утаскивает ее за собой вниз. В полутьме Ольга проводит пальцами по ключицам и ниже, там, где на груди рычат друг на друга волк и дракон.

Странная татуировка о значении которой опасно спрашивать — можно нарваться на целую лекцию о символизме животных в мировой культуре, но так и не понять — что именно она значит для самой владелицы. Столкновение цивилизации и хаоса, жизни и смерти, подчинения и независимости? Спроси об этом прямо — получишь только смешок и новую порцию мифов. Понимай как хочешь. В этом вся Вада.

Ольга наклоняется к ней и целует ее в шею, мягко, невесомо, чтобы не оставить никакого следа. Скользит рукой ниже, очерчивает изгиб талии только кончиками пальцев, мягко оглаживает бедра. Она привыкла к тому, что это вызывает трепет и сдавленные стоны, но Вада только закатывает глаза.

— Мда, ну и тоска, — одним толчком в плечо она укладывает Ольгу на лопатки и нависает сверху, — а так отдавала приказы. Я уж понадеялась, что ты доминатрикс. А ты и правда фиалочка.

Это заставляет Ольгу вспыхнуть. Как будто в нежности есть что-то постыдное. Она чувствует властные руки на своей груди и позволяет себе закрыть глаза. Может, поступить, как она сказала? Ольга вызывает в памяти тепло-синие глаза, прозрачную кожу, сквозь которую светятся зеленоватые вены, запах талого снега и сырого дерева. Вспоминает, как они целовались — до боли в скулах, до потрескавшихся губ — безумно долго и никак не могли оторваться друг от друга…

Но все не то. Слишком громко в тишине шуршит брезент спального мешка, слишком уверена и настойчива другая. Ольга вздрагивает от неожиданности, когда Вада втягивает ее сосок ртом и обводит кончиком языка, впивается пальцами в ее круглые, обманчиво мягкие плечи, скользит пальцами ног по ее ноге. Мысли улетучиваются как эфир, тело податливо плавится, как восковая свеча. Вада решает спуститься ниже и аккуратно стягивает трусы.

— Ты ж моя шерстяная волчица! — с улыбкой говорит Вада, опускаясь к бедрам.

Ольга закрывает лицо руками:

— Блядь, ну умеешь же ты убить весь настрой!

— А что, ты стесняешься? Это ж своего рода комплимент.

Она со смешком ерошит волосы на лобке и проводит большим пальцем между губ. Ольга хочет сжать ноги, оттолкнуть Ваду, но сдерживает себя. Она чувствует сначала дыхание, а потом и касание языка. Чувство не новое, но Вада — почти незнакомка и от одного этого сердце ухает в бездну, а тело дрожит, как струна, натянутая до предела.

Но одновременно с этим напряжением в голове возникает вопрос навязчивый и глупый до безобразия: куда ей самой девать руки? Вся Вада оказалась в недосягаемости и только макушка ее чуть колышется между Ольгиных ног. Ольга тянется, касается нежно взъерошенных светлых волос, погружает в них пальцы. Неловкий жест, выражающий бог знает что — то ли доминирование, то ли простую сопричастность. Ольге страшно, что Вада истолкует неверно ее действия, впрочем, бездействие тоже. Ей хочется только, чтобы это продолжалось, пока короткий спазм не поднимается от низа живота, заставляя выгнуть спину. Ольга делает над собой усилие, чтобы случайно не задеть Ваду резким движением и мягко отталкивает ее — теперь ласки становятся мучительны.

Вада ложится рядом, приобнимает ее. Ольга утыкается лбом ей в плечо, чтобы избежать нового поцелуя и не встретиться глазами, скользит рукой по животу Вады и ниже. Неуверенность сковывает, но Вада перехватывает ее запястье, направляет. Пальцы легко утопают во влажных складках. Запах кожи пьянит, Ольга неосознанно начинает дышать в такт дыханию Вады. Она чувствует, как Вада расплетает ее косу, зарывается носом в непослушные черные локоны. Кровь стучит в висках.

Все это так не похоже на их с Есенией близость — непринужденную, естественную. С ней она могла не думать о том, как выглядит и что делает, могла даже запросто рассмеяться. С Вадой ей не хочется быть собой. Но и маски, подходящей к случаю у нее нет. Остается только подчиниться ее ритму, следовать за ее желанием. Ольга чувствует, как чужая плоть судорожно сжимает ее пальцы, слышит хриплый стон. Все замирает — и Вада, и воздух вокруг. Ольга боится нарушить тишину своим дыханием.

Вада тянет за волосы, заставляя Ольгу поднять лицо ей навстречу, посмотреть в глаза. Обычно серые, теперь они, кажется, впитали в себя синеву ночного неба.

— Неплохо для фиалочки…

— Не называй меня так.

— А как же?

Забывшись, Ольга уже хочет сказать: «Зови меня Алифа», но едва губы вздрагивают, приходит запоздалый протест — она не скажет своего тайного имени. В нем слишком много мистической власти над ее душой. Вместо этого она поворачивается к Ваде спиной и тянет ее руку на себя, прижимает ладонь к груди.

— Ооо, тебе нужны обнимашки после секса, — умильно протягивает Вада и снова хмыкает.

Ольга молчит. Для нее этот момент — возможно, единственное, что действительно необходимо: звук чужого сердца и тепло чужих рук. Тяжесть, придавливающая к земле, свидетельствующая о неодиночестве. Но она не скажет об этом Ваде. Та не сможет не щелкнуть зубами, увидев открытую шею — такова уж ее суть. Она отпускает руку, ожидая, что Вада отстранится. Но вместо этого та лишь крепче прижимается к Ольге и выдыхает над ухом:

— Хочешь, я расскажу тебе сказку?

«Боже мой, заткнешься ты когда-нибудь?» — думает про себя Ольга, но в ответ только едва заметно кивает и закрывает глаза.