Любители природы уверенно называли Париж дьявольским городом, приводя аргументы не в пользу оного. Некоторые, особенно моралисты, не понимали, как можно оставаться в Париже и жить добродетелью — везде нечистоты, узкие противные улочки, по которым невозможно даже пройти, чтобы не свалился кусок кровли или же какая-нибудь доска. Не в пользу города же говорило и наличие жуликов, воров, подонков, которыми кишели длинные улочки и темные подворотни.

Ни тишины, ни покоя, везде смех, резкий запах парфюмов, который иногда перебивал запах грязных тел, и тесно расположенные кабаки и таверны для разного контингента. Некоторые укромно назывались недлинным словом кафе, и выглядело оно на фоне других заведений приличнее, но на сей раз ничего не могло разрушить благосклонное настроение.

Спустя несколько лет проведенных на далеком материку, Уильям де Сен-При впервые вернулся на улицы Парижа, за которыми наблюдал из своего поместья ещё в юности. И Париж не был для него нечестивой блудницей в дорогом платье с бантами и рюшами, остатками дорого парфюма, которого перебивал сладкий запах вина, о, нет. Совсем не то, он помнил Лувр, Дворец правосудия, ярмарки с играми и забавными курьезными случаями, сады, которые воспевали поэты, ведь там всегда витала любовь. Он помнил дом, даже войны с тамплиерами здесь казались забывшейся историей, потонувшей в небесах, которые пронзала сотня церковных шпилей.

Вечер налетел быстро, как шторм в океане, проглотив воспаленные мужские умы и женские сердца. Улицы частично опустели, но ненадолго. Кабаки, таверны наполнялись своими завсегдателями, желающими пропустить пару рюмок или стаканов, или просто чего-то не пропустить, а именно местных красоток, возжелавших испробовать горький вкус вечера и сладкого до опьянения вина.

Он, низко опустив треуголку, скрывая усмешку, тенью просочился в кабак, с нелепой вывеской по форме напоминавшую то ли багет, то ли верблюда. Кроме хозяина его больше никто не заметил или не заинтересовался новым пьяницей в укромном доме выпивки и чревоугодия. Уильям де Сен-При уверенно отмахнулся от предложенной выпивки, приземлившись на стул. Сегодня у него назначена встреча с членами французского братства, и пока что они его не заметили. Если раньше такие заведения он старался обходить другой стороной, не позволяя в свое юношеское сознание проникнуть неправильным низким мыслям, то сейчас он уже не боялся ни замечаний, ни провокаций со стороны разного сброда.

Ассасины праздновали шумно, вскакивали с мест, разливали пиво, вино, все стекало на деревянные столы и не совсем чистый пол. Уильям ощутимо поморщился, окинув профессиональным взглядом каждый столик, и задержался на самом крайнем, несколько удивленно прищурившись. От всех людей, шумных и безобразных, отличалась только одна женщина — она, как и он, не сняла треуголку, хотя за время, что он наблюдал за ней, попыталась пару раз боязливо, поджимая побелевшие губы. Перед ней, явно для вида, стоял высокий бокал чего-то, но и пить из него она не собиралась, поглядывала на ассасинов и прислушивалась.

Самая глупая вещь, которую он когда-либо видел.

Борьба продолжалась, но оставаться здесь надолго не собирался — максимум года два, пока не завершит все свои дела во Франции.

Уильям усмехнулся, скрыв косую холодную усмешку за капюшоном, и слегка наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть это бессовестное тамплиерское создание, которое в едином лице посетило не просто кабак, который наполнен совсем не теми лицами, с которыми следовало встречаться юной мадмуазель, даже если она тамплиер, а кабак кишащий ассасинами. Вечер обещал быть интересным, поинтересней рек вина и пива. Так продолжалось ещё четверть часа, она его не заметила, но продолжала поглядывать на карманные часы на толстой серебряной цепочке, периодически поправляя темные вьющиеся волосы, спадающие на плащ с пелериной.

Боялась, и все равно продолжала сидеть, поджимая свои тонкие губы.

Очередной взрыв смеха последовал после десятого подноса выпивки. Считать самому не приходилось, когда Уильям пришел, был только пятый. И они сделали несколько глотков, громко стукнув об стол руками, бурно рассказывая, как в иной раз проходили задания. Французы вспыльчивы и бурно жестикулируют — он часто замечал за собой сперва, но после, в его работу ассасина ворвалась жизнь, и, как оказалось, ничего из вышеперечисленного не помогало выслеживать и убивать тамплиеров. Судя по всему, кое-какую информацию ассасины ей дали, неловко поместив в свои «изысканные» речи.

Он мог предположить, что они мало что различали, однако не были пиратами, чтобы даже в неспособном состоянии после бочонка рома затягивать узлы и как-то реагировать на команды капитана. Впрочем, эта способность была приобретенная за годы путешествий, умри, но сделай. Пока он отвлекся на тихий разговор хозяина и подавальщицы, возня и выкрики дали понять, что пришло время развлечений. Тамплиер тоже почувствовала грань, когда ещё можно посидеть и подслушать, и когда пора сваливать. Уильям откинулся на спинку стула, представление начиналось. Естественно, что её заметили и выделили среди незаинтересованных в естественном продолжении вечера и подвели не самый хороший итог — даже в таком состоянии ассасины смогли отличить просто женщину и женщину-тамплиера.

Враг врага видит издалека.

Что даже немного порадовало Уильяма.

Она испугано дернулась, повернув голову к спасительному выходу, но не успела сделать и шагу. Чей-то кулак обрушился как скала прямо на неё. Тамплиер успела резко повернуть голову, зажмурившись, кулак попал по скуле и разбил губу. Уильям, поднявшись, подобрался поближе, встав возле здорового ассасина под два метра ростом.

— Приятель, да ты огромен, как бык, — Уильяма никто не расслышал, этому тоже он порадовался: не хватало еще получить от своих же в первый день приезда в Париж.

Воздух напитался набухшим конфликтом.

— Так-так, как проучим девчонку? — предложения посыпались со всех сторон. 

Испуганную девчонку держали за руки. Уильяму удалось рассмотреть её получше: длинные черные волосы тянулись кудрями до лопаток, серо-голубые глаза, тонкие губы, что-то в её внешности было притязательным, возможно, некая решимость вперемешку со страхом. Треуголка улетела куда-то под стол, затерявшись среди прочего хлама; тамплиера опять тряхнули, подняв за воротник. — Что интересного узнала? Ну!

— Ничего, — испугано выдавила она, её грудь часто вздымалась, а высокими сапогами она частично доставала пола.

Ногами месилась грязь, туда же полилось вино со стола, и посыпалась закуска, ввязнув в воняющую дерьмом мешанину.

— Врешь, паскуда, — выдвинул кто-то теорию. Уильям не расслышал, кто именно. Впрочем, это было не так уж важно. Казалось, ещё немного и она заплачет — а тем временем выбор компании решился сам собой.

Сегодня её явно не собирались убивать, но поиздеваться решили вдоволь. Ассасины старались смеяться, улюкать и дразниться больше, чем другие посетители данного заведения. Сейчас они как некстати напоминали дикарей, пьяных в хлам дикарей, способных на любую подлость и гнусность. В этом им помогал ночной Париж, совсем не романтично дремлющий в красоте садов, а пылающий ночными гуляниями на тротуарах, в проулках, где рисковали утопиться в грязи и мусоре люди, если упадут лицом вниз, после очередного загула. Уильям тяжело вздохнул, не зная как подобраться поближе, и, немного подвинув возмутившегося брата, злобно шикнул на него. Тот притих. И ему удалось наконец-то опять увидеть театр местного балета.

Женский крик потонул среди смеха. Девчонку решили проучить по взрослому, по крайней мере, так понял Уильям, наблюдая, как с тамплиера уже стянули сапоги, закинули её на стол. Она еще пыталась вырваться, сбежать, но механизм клинка прозвучал слишком четко для такого шума. Затихла, зажмурилась, потом неосознанно искала глазами среди страшных лиц за кого бы зацепиться, кто бы мог прекратить бесчинство. Словно не знала, что в такие мгновение нет чести, нет благородства — ночь Парижа прожорливо съедает всякое великодушие. Пока он медлил, с неё стянули штаны из грубой ткани и легкую рубашку на шнуровке, и она отчаянно дернулась, лезвие клинка слегка черкнуло по коже, залив шею кровью.

— Думаю, этот урок она запомнит на всю жизнь, — натужно поисмеивась, боясь закашляться в самый ответственный момент, выдавил он рядом с широкоплечим братом, тот очевидно был если не главным, то приближенным к наставнику ассасинов. — Выкиньте ее на улицу, там ей еще жизнь объяснят, — старался говорить разборчиво, но имитируя пьяный лепет, а сам подобрал треуголку, покрутив в руках, и захватил рубашку, спрятав последнюю в пояс.

— Да, там ей и место! — добавил голос.

Тамплиер не скрывала слез, но рыдания переросли в неконтролируемые всхлипы. Её дернули со стола, плащ ещё держался, завязка впивалась в окровавленную шею, но нижнее белье, которое отличалось от привычного дамского, не скрывало хрупкую фигуру. По жадным взглядам он уже видел, как некоторые приподнялись, всего лишь дожидаясь пока девчонку выкинут на улицу. И даже дождь не помешает им завершить начатое другими. Уильям вздохнул, поправив свою треуголку, проследив, что штаны тоже почти рядом, поэтому сцапав и их, осторожно обогнул толпу, протискиваясь между ними.

— Эй, люди, бесплатная шлюха! — тамплиера швырнули подальше от кабака, и кто-то очень добрый бросил рядом сапоги, и двери захлопнули прямо перед его носом.

Чертыхнулся и, потерев нос, Уильям хмыкнул, проверив механизм клинка, и открыл двери, успев заметить, что прежде, чем к ней потянутся из соседних таверн и кабаков пьянчуги, ищущие легкой и доступной пищи для утоления физического голода, тамплиер исчезла в проулке.

— Хэй, парень, девчонку не видел? — кто-то дыхнул на него кислым запахом вина. Уильям покачал головой и резко ударил в голову, вырубив невольного свидетеля. Тот упал, и чавкнула вонючая грязь. До тамплиера ему хотелось добраться первым.

Темные громоздкие дома выпячивали на улицу толстые бока. Они были везде: справа и слева, то взбирались вверх, то сползали вниз, постройки разрастались, пытаясь вместить в себя больше и больше людей, а дождь просачивался сквозь крыши и потоком несся по дороге, имитируя бурную реку. Уильям перепрыгнул внезапную бочку, которая с грохотом котилась по грязи и воде, и взобрался на тротуар, едва не уронив себя.

Эту часть Парижа он не любил, и не хотел возвращаться сюда утром, пробираясь сквозь толпы торговцев, грузчиков, шальных повозок, запряженных четырьмя конями, потом сражаться за проход с перекупщиками, разносчиками воды, бродячими торговцами и хозяйками — все это говорило, что город жив, но именно время набегов на лотки торговцев, на вонючую рыбу, протухшее мясо, он ненавидел больше всего. Уильям вытянулся, поискав глазами тамплиера, и заметил кое-кого, за ней явно следовали, осторожные жулики или ворье, или… Кому ещё она нужна была, не знал, но уверенно слился с тенью, будто потянув за собой клочок тьмы, спрятался, затаившись.

— Здесь где-то.

— Как думаешь, сколько нам за неё дадут?

— Если красивая, то много.

Уильям бы похлопал мадмуазели, если бы рука не была занята ее треуголкой, совсем не дамской шляпкой. Взбираться на крышу было не лучшей идеей, но, кажется, по-другому в этом лабиринте темных переулков и улиц, найти тамплиера не так просто. Прикусив треуголку, он подтянулся, осторожно взбираясь по пухлому, как тот бочонок зданию; выбирая здание, надеялся, что будет камень, но и здесь его обдурили — дерево. Скользкое и трухлое. Уже сверху ему удалось обнаружить тамплиера, и, решительно спрыгнув, перехватил ее, когда почти сбежала, и прижал к мокрому зданию, закрыв спиной узкий проход.

— Тсс, держите, — первой он подал ее треуголку, решив, что с ней сбежать тяжелее. — Одевайтесь, — достал штаны и рубашку, которые визуально делали его в два раза толще, и поправил свой кафтан, окинув внимательным взглядом тамплиера. Кровь ещё бежала по шее, порывшись в карманах, он достал носовой платок, который кажется, ему впихнули местные торговцы за пару монет, брызнул несколько капель из фляги на платок, и прижал к шее. Она дернулась, поджав тонкие губы, и всхлипывала совсем тихо.

— Спасибо, месье, — прошептала тамплиер, борясь с рубашкой. Шнуровка на рубашке оказалась не совсем простой. На щеках застыли слезы и капли дождя, она наконец-то поборов одежду, прижала ладонью платок к щеке, чувствуя, что горячие слезы вновь побежали по лицу.

— Не переживайте, мадмуазель, все могло закончиться хуже — вас могли убить, — весело прошептал он, подав ей свой локоть. — Пожалуй, я вас провожу, вы же не против?

Тамплиер сглотнула, услышав голоса, вздрогнула и обреченно покачала головой.

— Вы очень добры. Если я могу вас чем-то отблагодарить…

— Не стоит. Ох, я так и не представился — Уильям де Сен-При, к вашим услугам.

— Беранже Лефрансуа, — коротко представилась она, легонько улыбнувшись. — Зачем вы пришли, разве ассасины?..

— Всего лишь хотел помочь и заодно узнать кое-что, — душный Париж призывал холодный ветер, она сильнее сжала его локоть, неуклюже переступив через лужу. Не сговариваясь, они шли к улицам, где проживали аристократы. Уильям, холодно улыбнувшись, немного склонив голову, резко повернулся, услышав шаги. Беранже сделала громкий вдох, выглядывая из-за его плеча. — Если они рискнут к нам подойти, то утром их найдут мусорщики, если найдут, конечно, — нарочно громче, чем нужно было, потянул он.

— Так о чем хотели узнать? — дрогнувшим голосом произнесла она, снова поджав губы.

Беранже морщилась, боль раны от скрытого клинка пульсировала на шее. Париж не прощал грубых ошибок.

— Расскажите, почему вы рискнули прийти туда, и считайте мы в расчете.

— Оспаривать приказы мастера нельзя, — Беранже подняла на него внимательный взгляд, Уильяму показалось, что вот-вот дернется тонкая рука и сдернет с него капюшон, однако на вопиющий поступок, граничащий с дерзостью, не решилась, ее такому не учили. — Но думаю, что причина в другом. Месть, что отвергла его сына. Мастер рассчитывал женить своего сыночка, да только вряд ли кто-то из женщин благородных кровей рискнет связаться узами брака с этим. Лучше бесславно умереть в канаве, нежели он.

— Очень глупо со стороны вашего мастера. Вас могли убить, — хотя у него было намного больше вопросов, а ещё почему-то жутко заинтересовал тамплиер и его сын, возможно, он был ему знаком, но выдавил сухую фразу. Её могли не только убить…

— Он бы не расстроился, ему ученики нужны для… Вообще не нужны, но это же почетно, только магистр может допустить человека, чтобы тот учил новых людей. Мы вроде как мешки с костями, нас можно бросить в канаву просто так или скормить псам, чтобы утолить их кратковременный голод, — на последних словах голос задрожал, она опустила голову, зябко передернув плечами, и потерла шею, глядя на испачканную ткань. Он прекрасно понял, что подразумевалось под словами «бросить псам».

— И ваш магистр позволяет ему такое отношение?

— А кто ему расскажет? Я не рискну, да и представить не могу, где он сейчас. Сидит в Версале, греет старые кости возле камина? Поверьте, даже знать не хочу, неуважительно — может быть, цинично — да. Но мне все равно.

Сейчас в Париже проживало около шестисот тысяч человек, гул притихшего города чувствовался даже в ночной мгле. Узкие крепостные стены служили развлечением для иностранцев, нежели действительно могли послужить обороной против коварных врагов. Уильям не заметил ни одной пушки, но с удовольствием рассматривал улицы, постепенно приобретавшие более ухоженный вид. На их пути попадались клочки воздуха и зелени — сады.

— Вы с интересом рассматриваете город, хотя всем парижанам он осточертел. Давно не были? — спокойно поинтересовалась Беранже, потрогав языком разбитую губу, снова чувствовалась неловкость, и Уильям усмехнулся, кивнул головой.

— Я уехал, когда мне было семнадцать. Все очень изменилось.

— Зато война ассасинов и тамплиеров вечна. Да и ситуация нестабильна, как говорил один мог знакомый — он астролог, но все мы знаем, чем они занимаются — скоро все рванет, и даже небесные светила не помогут. Вы же для этого приехали?

Уильям точно знал для чего приехал, его борьба в Колониях ещё не закончена, чтобы начинать новую уже здесь. Каждую ночь с тоской ему вспоминалась Франция, ведь, его, семнадцатилетнего юнца, отправили в молодые Соединенные Штаты, подальше от его Парижа, от узких улочек, с опасными крышами, по которым учился бегать и прыгать, не раз ломая кровлю и падая на мешки грузчиков. Помнил прилавки торговцев, вывески которых громадными конструкциями пестрили на фоне серых высоких домов и совершенно не соответствовали товарам.

— Просто нужно было вернуться домой, ненадолго, — он замер, прислушавшись. — За нами до сих пор кто-то идет, не могу понять кто. Как у вас с крышами? — указал кивком головы на четырехэтажное здание, с кривым фасадом и серыми безликими окнами.

Тамплиер проследила за его взглядом, явно почувствовав себя дурно, и коротко произнесла:

— Плохо. Очень плохо. Настолько плохо, что вам легче будет убить меня здесь.

— Тогда новости не очень.

— Разве лезть туда не самоубийство?

— Но я же ещё жив. Да и остальные ассасины не хромают.

Чьи-то тихие шаги стали хлюпающими, к ним шли вброд, перебираясь по лужам и огромном скоплении грязи. Город хотел крови, это они почувствовали одновременно. Казалось, сегодня должно что-то произойти, и смерть притаилась в лабиринте домов из камня и дерева, затаилась на узких тротуарах и качалась под мостом, поглядывая в вонючие стоки. Де Сен-При чувствовал зловоние Парижа, но бросить женщину и уйти в тень ему не позволила бы справедливость, вбитая в голову догмами.

— Ночью в Париже небезопасно, отвратительно небезопасно, кажется, это ещё со времен... Людовика XIII, если не обворует шайка в самом кабаке, то обязательно лишат последнего уже на мостовой. Лет сто прошло, а ничего не изменилось.

— Почти двести. Раньше и освещения почти никакого не было, — добавил он, помня уроки истории. Париж еще не успел опомниться от ночных охотников в каждом тупике, в каждом черном проулке, едва ли их пугали ассасины и солдаты-патрульные. Духами всякое жестокое ворье скользило вдоль мостовых, бредя по грязи, стокам, лишь бы встретить на своем пути, кто бы мог наполнить кошелек монетой. — Зайдем вон туда. Когда же наведут порядки.

— Когда короля или его придворных ограбят возле Версаля или Лувра.

— В следующей жизни? — Уильям осторожно выглянул из-за угла. — Придется выйти, сидите здесь.

Беранже с трудом отцепила свою тонкую ладонь, осмотрев улицу — ни одного человека, ни повозки, как назло. Если их будут убивать вряд ли кто-то дернется на помощь из этих замерших во мгле домов. А люди везде, на каждом этаже, в каждой комнате, они теснились на гнилом полу, иногда зажигая лампы, и снова застывали в духоте, будто под заклятием Горгоны Медузы, а спадало оно утром, тогда город оживал, наполнялся криками, новостями, которые натянулись еще с ночи, ревели, кричали, спорили… Она устало потерла лицо, немного опустив платок — тот залило кровью сверху донизу, обреченно поглядывая на ассасина, Уильям почувствовал ее взгляд, обернулся, ободряюще улыбнулся и прижал палец к губам, призывая к молчанию. Она послушно спряталась под крышу.

Человек прекратил движение, Уильям различал широкую фигуру в темноте, сгорбленную, казалось, сморщенную, тяжелую и неповоротливую. Длинные полы плаща не рассеивались, их, будто сжали двумя десятками крючков, или десятками ладоней, капюшон не позволял разглядеть идущего, но едва увидев Уильяма пошёл только вперед, даже когда ассасин вынул из ножен меч и проверил наличие пистолета. Воздух замерцал, видимый противник ступал грузно, грязь чавкала, что говорило о его человеческой природе, на пару минут Уильям даже поверил, что это может быть не человек. Монстр, порожденный тьмой, мусором, вылепленный грязью из стоков и вылезший на запах старой одежды и свежей крови — Париж снова недружелюбно хмурился, скрывая оскал среди шпилей церквей, в широкой реке — Сены, с беспрерывным потоком лодок и кораблей. Но сам Уильям его не интересовал, человек принюхивался и будто видел тамплиера в темноте. Крылья невидимого носа трепетали, кожа бугрилась, со рта шла пена, а по кривым зубам елозил длинный язык — именно таким виделся ночной визитер, и Уильям, слегка пошевелив запястьем, напрягся, и, вытащив пистолет, сделал первый и последний выстрел. Монстр оскалился и упал в грязь, через минуту его снесло водой на несколько метров.

— Беранже, идемте быстрее, ещё немного и мне придется сражаться за вашу душу с богами, — он подхватил тамплиера, очень быстрым шагом уходя прочь.

— А если… если мы убили невиновного человека? А он просто шел, и…

— Значит, ему нужно было идти в другом направлении, — отмахнулся Уильям, у него было плохое предчувствие и останавливаться, чтобы посмотреть, кто лежит в мутной жиже, никакого желания не было. Всего лишь, выбраться из мерзких улиц и сдать тамплиера в родные стены. — Он шел за нами давно, от самого кабака, его вонь не забьет даже дождь.

— Простите меня. Я вам очень благодарна за спасение, если будет нужна информация, — она сбилась, Уильям почувствовал, как тонкие пальцы сжались на его локте, сквозь плотную одежду ощущался холод ладоней, но перебивать не стал. — Это, конечно же, неправильно, но это все, что я могу вам дать, чтобы спасение тамплиера не было напрасной жертвой сегодняшнего вечера.

— Поверьте, если мне будет нужна информация, я добуду ее без вас.