~~~

      Согласно старинным текстам Гарм является одним из тех хтонический чудовищ, что не только предзнаменуют Рагнарёк, но и примут в нем непосредственное, истинное участие. Локи переворачивает новую страницу ненавистной книги и поджимает уперто губы. Его глаза бегут по строчкам, указательный палец, будто сам себе глава, поглаживает искусный рисунок, бегущий по краю листа бумаги. Иллюстрации Гарма в книге нет, и когда-то давно это поистине было верным решением — не рисовать его, не выводить тонкой кистью лошадиного волоса его полные злобы глаза, не окрашивать его шерсть черным, сигнальным цветом. Изображение Гарма согласно старинным текстам было проклято, и каждому, кто взглянул бы на него, кто посмел бы его нарисовать, сулила скорая, кровавая кончина.

      Вопросов о том, отчего он был упомянут в этой детской поистине книге, у Локи отнюдь не было. Эта книга была ценнейшим экземпляром, в некоем роде бестиарием, — как назвали бы его смертные, жалкие мидгардцы, — и повествовала обо всех существах, обо всех созданиях, что населяли существующие девять миров и пещеру мирового древа. Гарм считался чудовищем, вместе со своими громадными, сильными лапами, вместе со своим растроенным языком и мощным, хлестким хвостом.

      А вместе с тем он был лишь охранником, жестоким и озлобленным, что защищал все миры от мертвых, то и дело норовивших покинуть Хельхейм. Иным он быть просто не мог — вся его злоба была равной желанию умерших, покоящихся в Хельхейме душ вернуться назад, в мир живых.

      Сморщив нос и поджав губы, Локи уже почти решает захлопнуть книгу, как неожиданно из коридора доносится голос Наташи. Разобрать слов у Локи не получается, но мягкая, заботливая интонация говорит сама за себя — она обращается к Тору. Локи поднимает глаза, быстро оббегает взглядом гостиную залу и только сильнее кривится. Весь вчерашний день он провёл в глубоком, душном сне в своей комнатушке, и лишь новым утром выполз из нее ради завтрака и спокойствия. Он выполз в надежде на то, что пред полуденный час позволит ему не встречаться ни с кем из жителей этой надменной башни, созданной Энтони. Но, впрочем, надеждам его в этом дне сбыться было не суждено. Наташа вела Тора прямо к нему, и если вначале Локи ещё сомневался в этом, то к моменту, когда оба создания, собирающиеся принести ему лишь неудобства, не менее, показались в проеме двери, в этом сомнений у него уже не было. Наташа сказала:

      — А вот и Локи, — его имя она произнесла с еле скрываемым презрением и злостью, только глазами скрыть этого не смогла. В них была затаенная жажда вряд ли его убить, — это поистине было невозможно, он ведь не был каким-то жалким, смертным созданием, — но четкое желание причинить ему как можно больше вреда. Все, что оставалось Локи, так это ответить ей широким, надменным оскалом. Быть милым ни с ней, ни даже с Тором, на которого и смотреть было тошно, Локи отнюдь не собирался. Им стоило радоваться, что вчерашним ранним утром он вспомнил о хранящихся в его покоях, в Асгарде, сонных снадобьях, и лишь поэтому сейчас был наиболее благодушным и выспавшимся. Только никакого его благодушия не могло хватить на то, чтобы изобразить на лице хоть какую-нибудь радость. — Побудешь с ним до вечера, хорошо? Я выпью кофе, а после мне нужно отлучиться по делам.

      — Брат, ты проснулся! Без тебя вчера было очень скучно, — Тор забывает кивнуть Наташе, забывает ей ответить, и сразу направляется к Локи. Сегодня он вновь в мидгардской, паршивой одежде, разве что в этот раз штаны и кофта с капюшоном уже не выглядят такими ляпистыми и тошнотворными. Но Локи все равно кривит губы: идея надеть на Тора нечто, созданное из темно-изумрудной ткани — явная издевка. Только чья именно не понять. — А что ты делаешь? О, ты снова читаешь… А можно посидеть с тобой? Мы так давно не виделись.

      Тор подсаживается на диван, устраивается настолько близко, что его бедро вновь, как и прошлой ночью, прижимается к бедру Локи. Абсурдно, но сдвигаться тому вновь некуда — с другой стороны подлокотник дивана. А у Тора в руках вновь тот насмешливый, игрушечный лев. История повторяется. Как прозаично.

      — Сиди молча, — бросив на Тора лишь взгляд и тут же вернувшись глазами к книге, Локи поджимает губы в раздражении. Ему хочется уйти, убежать, унестись прочь и желательно бы на самый край мироздания, только бы с Тором не пересекаться никогда больше. Но сбегать нельзя — не под внимательным, цепким взглядом Наташи, не в моменте ее присутствия, и поэтому лишь он остаётся. Вновь открывает книгу на нужной странице, пытается вчитаться в искусные строчки, выведенные каллиграфическим почерком. Ничего не получается. Все его внимание устремляется к сидящему рядом Тору — тот тоже смотрит в книгу несколько секунд, ерзает на месте, обнимает своего игрушечного льва двумя руками.

      Он не выдерживает и минуты в молчании. Только Наташа успевает отойти к кухонным шкафам, только она берет себе безвкусную, нелепую кружку, как Тор говорит негромко:

      — Наташа сказала, что ты не умеешь любить. Она сказала, что я тебе дорог, но ты просто не умеешь любить. Хочешь я тебя научу? — Тор поднимает к нему глаза и смотрит внимательно, вопросительно. А Локи весь замирает. Внутри него вскидывает свою озлобленную, чёрную собачью голову негодование — оно жаждет откусить Тору руки и ноги, а Наташу и вовсе изорвать в клочья. И за мгновение, лишь за единое мгновение Тор убивает своими словами все его, Локи, благодушие, все его относительно хорошее настроение.

      Ответить Локи не успевает. Пускай в его сознании и формируется несколько колкостей, несколько витиеватых, искусных, что те же строчки любимой Тором книги, оскорблений, только в них нет и единого толка — в кухню входит супруга Энтони, перенимая к себе все внимание маленького Тора и Наташи.

      — Доброе утро, Наташ. Привет, Тор, — Локи не может вспомнить ее имени и, впрочем, раздумьями не утруждается. Много больше его заботит то, что он остаётся один на один со своими колкостями — продолжать диалог уже бессмысленно. И это раскручивает все его раздражение до максимальной точки поднебесной Асгарда. Пальцы стискивают края страниц. Ещё мгновение, и он точно разорвёт эту книгу в клочья.

      — Доброе утро, тетя Пеппер, — Тор оборачивается к женщине, называя ее по имени, а после подскакивает с дивана вместе со своим бесполезным львом. Он перебирается к высокому столу, забирается на стул с такими же высокими ножками. И про льва не забывает тоже — тащит его за собой уперто, пускай и лев, будто тяжелая телега, тормозит его, не позволяя усесться на стуле с первого раза.

      Имя этой женщины, теперь уже Локи известное, ничего ему не дает, кроме мелкого, короткого и привычного презрения — ему не понять, насколько нужно не уважать себя, чтобы связать свою жизнь с кем-то, вроде Энтони. Но уход Тора дает ему возможность выдохнуть и переместиться на сидении дивана чуть удобней. Ничто больше не теснит его, не вызывает мелких, капризных мурашек, бегущих по коже насмешливыми волнами. И потребность в побеге неожиданно резко отпадает вовсе. Локи укладывает ногу на ногу, покачивает самую малость ступней в чёрном, кожаном сапоге. Всю нужную ему одежду он уже успел перенести из своих покоев в Асгарде и развесить в мелком, безвкусном и поистине вызывающем лишь презрение шкафу в его комнатушке. Теперь он мог позволить себе носить привычные рубахи и брюки, удобные, выделанные лучшими скорняками сапоги и сидящее ровно по его размеру исподнее. Теперь он мог позволить себе поистине, что угодно, кроме разве что побега.

      О нем, о своём великом, желанном и невозможном бегстве, Локи уже успел подумать — он провёл в этих мыслях все утро. Раздражение, что мешалось лишь пару дней назад, уже не был столь яростным и жестоким, только его исход новых идей ему отнюдь не принёс. Вся башня подчинялась Энтони. Механический голос был неслышным, постоянным спутником — не хуже, чем тот же Хэймдалль, чей взгляд Локи ощущал на себе время от времени. Страж действительно следил за ним, с настойчивостью, с усердием исполняя приказ Короля богов. И спроси кто Локи, он не смог бы даже слов подобрать, чтобы сказать, сколь сильно ему это не нравилось.

      А все же понимание бедственности собственной ситуации его определенно расстроило, но отнюдь не сильнее, чем расстроило его много раньше заточение в Асгардских темницах. Здесь у него по крайней мере была его магия и возможность перемешаться по комнатам и этажам. Пускай то были полумеры, ненавистные, отвратительные, для всего его существа, жаждавшего свободы и власти, жаждавшего признания, сейчас лишь они были ему доступны. У него не было доступа к магическим артефактам, что заведомо было перенесены из его покоев в защищённую магией советников Всеотца сокровищницу — те могли бы укрыть его от взора Хэймдалля, могли бы перенести его ближе к магическим тропкам или хотя бы вытащить из этой самовлюбленной, зловредной башни Энтони.

      И желания проверять, что станется с ним после неудавшегося побега, не было, впрочем, тоже. Один мог быть исключительно избирателен и искусен в своих наказаниях, если хотел этого.

      — Да, ещё прошлой ночью вернулась со Стивом. Он уже уехал по делам в ЩИТ, думаю. Пока не возвращался. Как Тони? — Наташа включает эту вычурную коробку, названную для Локи механическим голосом кофемашиной, и та принимается извергать из себя нечто, что явно считается смертными крайне ароматным и вкусным. Локи пробовал этот напиток этим утром — даже помет цвергов в сравнении с ним был удивительно вкусен, пускай никогда Локи его и не пробовал. Зато он пробовал напитки светлых альвов. Выдержки из ароматных, выращенных в лучших условиях кофейных зерен или чайных листьев, бесконечно красивые композиции из ягод и кусочков фруктов, ошпаренные кипятком внутри восхитительных, удивительной красоты чайников — это было поистине божественное удовольствие. И на один уровень с отравой, которую собиралась пить Наташа прямо сейчас, оно отнюдь не становилось.

      — Снова всю ночь сидел в мастерской с Брюсом. Сейчас поднимется за кофе, — светловолосая женщина тоже тянется к настенному шкафу за кружкой, но Локи не смотрит. Он глядит лишь в книгу, не вслушивается и не чувствует ни малейшего интереса к чужой беседе. Ровно до мгновения, в котором Тор говорит:

      — А можно я сделаю ему кофе? Можно, можно, можно? — он привстает на стуле, чуть не роняет льва, пока вскидывает руку вверх, будто пытаясь прибавить себе не лишнего роста и стать заметнее. Покосившись на него, Локи давит растягивающую губы усмешку — в его голове мгновенно появляется просто восхитительная идея для крайне уместной проказы. Пусть ему и не суждено ответить Тору словами на его наглое, беспочвенное высказывание, науськанное этот бесполезной девкой, он может ответить действиями. Он все ещё может ему ответить.

      И пускай даже пока что ему не суждено убежать, унестись прочь из этого злачного мечта, из этого поганого заточения и помпезной, бесполезной башни, но ведь он все ещё тот, кем был рождён — бог магии, бог лжи и мелочных, пустых проказ, бог иллюзий. Прикрыв глаза, Локи тихо вдыхает поглубже, пока супруга Энтони дает Тору разрешение и предупреждает, что у ее суженного непереносимость миндального молока, поэтому для его напитка Тору лучше будет взять кокосовое. С двумя ложками сахара — ничуть не меньше, ведь после бессонной ночи Энтони как никогда нужен сахар для активности его великого разума.

      Величие разума Энтони номинально, абсурдно и бессмысленно. Локи не хватило бы пальцев все рук все богов Асгарда, чтобы перечесть существующих во всех девяти мирах мудрецов, что много разумнее и честнее Энтони, однако, нынче он отмалчивается. Только глядит мельком исподлобья на Тора. Маленький, игрушечный Тор сползает с высокого стула, усаживает на своём месте льва, а после движется к шкафу, названному для Локи механическим голосом холодильником. Он вытаскивает нужное молоко, и Локи мелким, коротким движением пальцев подменяет его незаметно на запретное, непереносимое организмом Энтони. У него самого в грудине уже клокочет смех — уродливый, жестокий.

      Тор разрушил его жизнь своим уходом, и теперь Локи воздаст ему стократ. Он не станет его убивать, но с искренней, глубинной и озлобленной радостью покажет всем этим бесполезным смертным, натянувшим цветастые костюмы и создавшим цирковую труппу, чего Тор истинно стоит. Пока что они его очень любят, но исход не за горам — Тор найдет себе новое увлечение, и покинет их так же, как в своё время покидал всех.

      В уши набивается тихий бытовой разговор меж Наташей и супругой Энтони — он заполнен недомолвками, многозначительными взглядами. Локи не вслушивается, но ловит на себе их внимание, между делом, будто случайно. Сам Локи на них, неразумных, не смотрит — его взгляд прикован лишь к Тору. Тот включает вычурную, безвкусную коробку кофемашины, подставляет протянутую супругой Энтони кружку и с восторгом ждёт, когда же, ну, когда уже кофе будет готов и он сможет добавить в него молока, а после и сахара.

      Тор очень любит делать всякие милости. Маленький—маленький игрушечный Тор… Локи все ещё хранит в нижнем ящике своего рабочего стола, у самой дальней стенки, игрушечного коня, которого тот подарил ему слишком давно. Тор выстругивал его сам несколько недель, сотню раз переделывал и использовал, кажется, все заготовки, валяющиеся в углу кузницы, а после с такой радостью преподнёс его в подарок — Локи не помнил сколь ему тогда было, но прямо сейчас его коротко, резко затошнило. Потому что Тор обожал делать милости, но лишь тем своим игрушкам, что любил, бесконечно, безмерно, и до момента, пока не находил те, что были бы ему интереснее.

      Не проходит и десятка минут, как в кухню входит Энтони. Он растрепан, под глазами залегли темные тени — в тандеме с ярким свечением реактора в его груди, что спрятан под футболкой, они выглядят уродливо. Локи лишь давит в себе ухмылку, давит озлобленный смех. Когда он сбежит отсюда, они будут лишь благодарны, что он, наконец, их оставил.

      Пройдёт время и будут его боготворить — за то, что показал им истинную личину Тора.

      — Доброе утро, Тони! — Тор почти подпрыгивает от радости, живенький, игрушечный, и тянется рукой к сахарнице. Локи разве что парой пальцев поводит в воздухе и подменяет сахарницу на солонку. У него вздрагивает живот коротко под тканью светло-зелёной рубахи, меж губ рвётся смешок, и он прячет его, комкает зубами, прижимает языком к небу. Только бы не раскрыть себя, опускает глаза назад к странице книге. Там речь все идет и идёт про Гарма, а Локи весь подбирается внутренне. Он скользит глазами по строчкам, стискивает челюсти и держится очень крепко, пока Тор перекладывает в кружку две важные ложки сахара, как он думает, и, обязательно размешав, с радостью в глазах протягивает ту Энтони. — Я сделал тебе кофе!

      — Давай же, Тони, улыбнись ребёнку, он очень старался, — Наташа чуть кусаче улыбается, но смотрит мягко, насмешливо, и отпивает из собственной кружки непозволительную по вкусу гадость. Ее аромат уже затянул все помещение, выжег весь воздух, но Локи больше не нужно дышать. Ему нужно лишь выждать. Выждать и насладиться результатом.

      Все внимание присутствующих в помещении обращается к Энтони, и даже Локи позволяет себе не скрываться больше. Он поднимает голову, всматривается в фигурку Тора. Тот все ещё протягивает кружку Энтони, пока сам бездарный гений глядит на свою супругу. Она улыбается и кивает так, будто самолично проконтролировала создание каждого тухлого зернышка в этом напитке. Возможно, ей и правда так казалось, но правда была отнюдь в ином.

      Эту новую, яркую и зловредную правду создал Локи. Им оставалось лишь принять ее.

      — Спасибо, малец… Тор. Давай сюда, попробуем, — протянув руку, Энтони подхватывает кружку, улыбается нелепо, неуместно на уголок губ. Он явно чувствует себя не в своей тарелке и, похоже, совсем не умеет обращаться с детьми. Что там нужно уметь, Локи отнюдь не знает — была бы его воля, он бы управился с Тором на раз два, но здесь у него не было ни воли, ни желания. Тор был все таким же противным, пускай и на века младше.

      — Я добавил кокосовое молоко. И сахара. Две ложки. Тетя Пеппер сказала, ты так любишь, — Тор складывает ладошки друг с другом в ожидании, смотрит во все глаза. Он очень любит делать милости, и Локи истинно тошнит от этой его фальшивой, лживой любви. Даже в нем самом не было никогда столь яростного желания лгать, не мимолетно даже, постоянно — другие создания такого поистине не заслуживали.

      И как нужно было провиниться, что заслужить такую ложь, — ложь о любви, — Локи не смел себе даже придумать.

      А Тор явно думал не долго, с легкостью найдя игрушку ему на замену, и в этом было их явное, кардинальное отличие друг от друга.

      — А ещё я люблю, когда ты не называешь Пеппер тетей, — Энтони фыркает себе под нос, негромко, но достаточно слышно, только ничто уже не может усмирить восторга Тора, его поистине детской радости нести свет и добро. Энтони отпивает немного гадости, прокатывает соленый комок на языке — Тор не пожалел для него «сладости», насыпав две ложки и обе с горками. И Локи всего выкручивает изнутри, но ещё слишком рано, ещё совсем не время. Он впивается пальцами в собственное бедро до боли, удерживая себя на самом краю. А Энтони еле сдерживает гримасу отвращения, говоря сквозь зубы: — Сахара две ложки, говоришь, положил?

      И Тор, маленький, игрушечный — Локи так жаждет, когда же все его иллюзию разобьются на мельчайшие осколки, он не желает видеть его радости и его самого видеть не желает тоже, никогда, никогда, никогда. Этот самый маленький Тор кивает быстро-быстро, оборачивается себе за спину, указывая на солонку, что уже вернула собственную личину.

      — Да, да, вон же, это… Это…соль? — стоит ему заметить солонку, как лицо его вытягивается огорчением. И светлые вихри мгновенно вскидываются, когда он оборачивается к Энтони назад, говоря: — Я не солил, честно-честно! Я сахар брал, Тони! Правда-правда! — он весь будто вытягивается, привстает на носочки и смотрит на Тони, огорченный, расстроенный. Тони поднимает руку, трёт переносицу пальцами устало и кивает. Стоит его руке опуститься ниже, в желании почесать шею, как взгляд уже впивается в Локи. И тот не сдерживается — широко, злобно скалится так, что об его оскал можно порезаться даже не утруждаясь.

      — Ты… Если бы я мог выпереть тебя из своей башни к чертям, я бы сделал это, но… — Энтони стискивает в пальцах ручку кружки, указывает на него двумя пальцами. Локи столь сильно хочется запрокинуть голову и расхохотаться в голос, но он сдерживается изо всех сил. К нему уже обернулась и Наташа, с убийственным, жестоким взглядом, и недовольная светловолосая супруга Энтони. И даже Тор — он смотрел на него с легким непониманием и отнюдь без радости. Такие забавы ему были явно не по душе, ведь эти забавы уже не были направлены против дворцовых стражей или кухарок. Нет-нет, теперь Локи посмел покуситься на новые игрушки Тора, но ведь никто не имел прав трогать его игрушки — это было непреложным законом мироздания, которому не смел перечить даже Один.

      — Чуть-чуть погоди, — Локи поднимает искусным движением указательный палец, останавливая речь Энтони, что вот-вот наберёт свои разгневанный обороты. Энтони дергается от его наглости, задыхается от неё, но от неё лишь отчасти. Его лицо исходит красными пятнами очень быстро, рука вновь тянется к шее в желании почесать раздражённую отравой кожу. И Локи кивает сам себе, медленно, с наслаждением. Он говорит: — Вот сейчас.

      И Энтони делает вдох, но вдоха ему уже не хватает. Наташа оборачивается к нему первой, отставляет кружку резким движением, и тут уже оборачивается супруга Энтони — она вскрикивает, кричит Наташе, в каком ящике лекарства, но та все тянется к Тору, чтобы оттащить его в сторону, босого, маленького. Стоит только ему отступить на несколько шагов, взволнованному, все смотрящему и смотрящему на ухмыляющегося Локи, как Энтони роняет к своим ногам кружку. Кружка разбивается на несколько больших осколков, разливает весь свой кофе и смеется своим дребезгом в резонансе со смехом Локи, что уже клокочет в его груди. А Энтони все задыхается, его лицо наливается алым цветом. И Наташа, эта сумасбродная, опасная дева, стремится к нужному ящику, выхватывает из него мелкую, короткую палку, тут же перекидывая ее супруге Энтони по воздуху.

      — Тони, сейчас, давай же, дыши! — светловолосая женщина делает этой мелкой палочкой быстрым укол Энтони в плечо, и Локи, наконец, себя отпускает. Он запрокидывает голову в резко наступившей тишине, он смеется с таким наслаждением, с каким не смеялся уже давно. И даже внимательный, грустный и непонимающий взгляд Тора его почти что не трогает. От Тора его тошнит и Тор порождает в его грудине кусачую, что собачья пасть, злобу — это уже не изменится. Сейчас же Локи наслаждается. Смех вибрирует в его теле, прокатывается в нем волнами, позволяя почувствовать себя хоть в сотой степени отомщенным.

      — Какие вы бесполезные… — еле отсмеявшись, он утирает коротким движением пары пальцев набежавшие на глаза смешливые слёзы, захлопывает книгу и поднимается со своего места, искусно, элегантно расплетая ноги. На него обращены все взгляды — они колючие, разгневанные и позже ещё точно принесут ему наказание, но сейчас Локи слишком хорошо, легко и весело. — Поистине уморительно.

      Он с гордо поднятой головой проходит мимо медленно приходящего в себя на полу Энтони и присевшей подле него на корточки его супруги, на Наташу все стреляющую глазами даже не смотрит. Она безобидна, что лишенная яда паучиха, и Локи не к лицу хоть немного ее бояться — пока Тор здесь, они не посмеют убить его или ранить, потому что нынешний Тор, маленький и игрушечный, к нему привязан.

      Пускай сейчас он и провожает его трудно читаемым взглядом. Следом не бежит и не говорит ничего вовсе. Локи откусывает головы всем своим мертвым переживаниям, что пытаются всплыть на поверхность. И лжёт сам себе, что разочарование Тора его жизни не изменит ничуть.

~~~

      Новым утром Локи просыпается в благодушном настроении вновь. Он лежит в постели недолго, обратив свой взгляд к Нью-Йорку, соткавшемуся из десятков уродливых домишек и высоток — ни одна из них и близко не ровняется с помпезной башней, выстроенной Энтони. Ни по уродливости, ни по самовлюбленности. Подле него на тумбочке вновь покоится залюбленная Тором книга — главу о Гарме Локи так и не было суждено дочитать во вчерашнем дне. Стоило ему покинуть помещение, где любил собираться весь цирковой сброд — любимый Тором не меньше, чем эта задрипанная книжонка, — он заперся в своих покоях и принялся разбираться принесенные ему ещё несколько дней назад фолианты. Он не желал этим заниматься, но что-то дернуло его изнутри, подтолкнуло к старым, пожелтевшим страницам.

      Внутри все кружилось довольством от исполненной проказы — ох, сколь же весело ему было. И лицо задыхающегося Энтони, и эти полные возмущения и злости взгляды несносных девок. Им стоило бы бояться его, определенно стоило, жаль только Локи не посмел бы перебить их всех. Да тому же Энтони он не позволил бы вымереть от собственной проказы — Тор был бы безутешен веками от его смерти. В каждом из своих приходов к его камере, в каждой из своих историй Тор полнился такой возвышенной любовью к ним, что сколь бы сильно Локи не желал перебить их всех, лишь бы навредить самому Тору, огорчить его, изничтожить все его освящённые мирозданием чувства, он никогда не посмел бы сделать этого в реальности.

      Огорчение Тора столь сильное, будь тот большим и истинным или маленьким и игрушечным, било по нему самому украшенной шипами плетью — у нее не было для него сострадания.

      Отчего он сел вчера за изучение этих дрянных, застарелых книжонок — Локи не мог понять и сам. Возможно, ему было прогоркло и омерзительно читать дальше любимую Тором книгу. Такое случалось с ним на каждой новой главе, посвящённой священным и ужасающем в своей мощи существам. Никогда ему не удавалось прочесть главу полностью за раз. Как, впрочем, и все ещё не удавалось найти нечто такое, нечто тонкое и неуловимое, что привело бы его, наконец, к истинному пониманию Тора.

      К пониманию того, о чего же сердце Асгарда покинуло его, скрылось за горизонтом и прекратило подсвечивать его путь, долгий, тернистый и полный сложностей.

      Ведь слова Тора говорили совсем иначе. Слова его говорили о верности, о преданности, но не о предательстве. И даже то, что Тор навещал его в темницах дворца, говорило о многом — это многое Локи с легкостью, радостью и лживостью выдавал за желание Тора посмеяться над ним. Локи выдавал себе каждый его приход разодетым в желание изничтожить, унизить и оскорбить.

      Локи совсем не мог понять, где же скрывалась правда.

      Вчерашний поиск ничего ему не дал. Изукрашенные удивительными в своей красоте языками книги были бесполезны и пусты. И не было ни единого заклинания, хоть сколько-нибудь похожего на то, коим поразили недотёпу Тора. И не было ни единой зацепки, ни единой уловки — расколдовывать старшего брата Локи отнюдь не желал, но все никак понять не мог сам себя.

      Для чего он засел за эти книги, если не было в нем рвения помощи игрушечному Тору? И чувствовал ли он вину глубинно внутри за собственную проказу и за тот вред, что причинил Тору и этому напыщенному глупый Энтони?

      Новым утром Локи проснулся в тишине и спокойствии. Проведённая под дымкой сонного снадобья ночь укрыла его от пробуждений и от приходов Тора с желанием вновь лечь к нему под бок на постели. Приходил Тор в реальности или нет, Локи не знал — он спал мертвым, глубинным сном без сновидений. И так было много лучше, чем вновь сталкиваться с ним, вновь переживать весь тот ужас и ком страдания при его приближении. Даже если Тор приходил к нему у полуночи, духа на то, чтобы вторгнуться в пространство сна Локи без спроса, у него не хватило.

      Проведя часть утра в мелкой, светлой купальне, Локи надевает чистые рубаху и брюки, обувает привычные удобны сапоги. С лёгкой тоской он вспоминает, как когда-то держал в голенищах по два ножа — теперь там был лишь насмешливый к его тоске воздух и пустота. Все оружие, припрятанное в его покоях, из них было убрано заведомо, заранее, а на тренировочный зал и оружейни предусмотрительно наложили защитные заклинания. Взять для себя в личное пользование нечто желанное, острое и прекрасное, что та же любовь, Локи не мог. Не из дворца точно, а любое другое оружие было ему не по нутру.

      Ни в одном из миров мироздания не существовало оружия лучшего, чем то, которое ковал сам Тор и уже давно повзрослевшие его подмастерья.

      Убедившись в новом утреннем солнечном свете, что он выглядит достаточно опрятно, Локи покидает свою комнатушку — у него все ещё не поворачивается и единая мысль, чтобы назвать это покоями, и, пожалуй, никогда уже не повернётся, — и следует привычным путём до комнаты всеобщего прозябания. С придуманного самим собой названия он колко фыркает, растягивает губы в усмешке. Все, что ему остаётся, так это насмехаться в этом месте и среди этих жалких смертных, что претят всему его божественному существу.

      Все, что ему остаётся — ждать момента для новой проказы, а может даже и побега. С этих бестолковых людишек станется…

      — Тор, понимаешь… Мы должны сделать это. В следующий раз Локи может сделать что-нибудь…более существенное, — впереди по коридору уже раскрывает свой зев дверной проход в нужное ему помещение, как неожиданно оттуда вырывается сосредоточенный, мягкий голос Стивена. Локи чуть хмурится, отступает ближе к стене, но пока что не останавливается. К нему уже закрадывается мелкое, неприятное подозрение о том, что происходит, но он решает выждать немного. Ведь нельзя же ему обвинять в чем-то этих бестолковых смертных, только будто бы одного их существования уже не достаточно для обвинения их во всех поломках мироздания, во всех бедствиях. — Он может навредить кому-то по-настоящему.

      — Не надо, пожалуйста. Локи хороший, правда. Я попрошу его, и он больше не будет так делать, только… Не забирайте у него магию, — почти сразу слышится просящий, расстроенный голос Тора. Он говорит чуть сбивчиво, взволновано, и вступается за него так, как вступался разве что века назад. У Локи коротко больно дергает в груди, и он все-таки останавливается, так и не дойдя пяти шагов до зева входа. Подняв ладонь, он опирается ею на стену, вдавливает пальцы в уродливую краску, застывшую шершаво, неприятно. А Тор все не унимается: — Он ее очень-очень любит, он будет грустить без неё. Пожалуйста, Стив… Тони, пожалуйста, я его попрошу, и он больше не будет. Честно-честно.

      — Ты может и попросишь, но он тебя не послушает. И в следующий такой раз кто-то может умереть, малец… Тор, — Энтони говорит сурово и чуть насмешливо, но тут же коротко недовольно цокает. Похоже, успел получить суровый взгляд от Стивена, не иначе. Когда он начинает говорить вновь, его голос звучит уже не столь надменно: — Слушай… Тор…

      — Тони, ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Локи так больше не будет, я обещаю. Я с ним поговорю, правда-правда. Только не надо… Я не люблю, когда он грустит, — Тор перебивает Энтони, шумит по полу, похоже, подбегая к нему. Он просит за Локи так искренне, с такой явной мольбой, что Локи только глаза прикрывает и вжимает ладонь в стену крепче. Ему кажется, что он вот-вот обрушится на пол, а после и на земную твердь, пробив собственным телом все этажи этой вычурной башни. Ноги слабеют, а глаза жмурятся, но он не смеет закрыть их — ему нужно, все ещё нужно и будет нужно ныне всегда, чтобы никто не увидел его слабости. Только Тор, этот маленький, игрушечный, ещё не отказавшийся от него, не покинувший его на века, вступается за него и просит, просит, просит у этого бестолкового, надменного Энтони. Локи ощущает колкую боль в груди — она бьется в такт его собственному сердцу. И становится тошно от резкого, быстрого импульса. Ему хочется войти, взять Тора за руку и увести его прочь. Ему хочется забрать Тора с собой и, о, жестокий, бесконечной жестокий Один, ему хочется вновь довериться Тору. — Когда он грустит, мне становится тоже очень и очень грустно.

      Последние слова Тор говорит печально, и Локи просто вскидывает руку, накрывая себя иллюзией себя самого, спокойно стоящего в коридоре, пока сам опускается на корточки и закрывает лицо ладонями. Он тяжело вдыхает и выдыхает, жмурится и пытается заставить себя подняться обратно. Но подниматься не хочется, хочется убежать, забиться в углу собственной спальни во дворце и сидеть там, пока не наступит сам Рагнарёк. Жестокость Тора, Одина, да самого мироздания, что заслало его сюда пытки ради, злит Локи и причиняет бесконечную до подкатывающих слез боль. И все его чувства смешиваются в плотный, смертельный по своему весу ком. Он не посмеет дать воли собственному импульсу и этому Тору, маленькому, глупому, не поверит. Нет, нет, нет.

      Однажды тот уже ушел, уйдёт и вновь — мироздании скрючится, свернётся в кольцо и укусит себя за хвост, что тот же вшивый пёс.

      — Ладно, — Энтони недовольно цокает, вероятно, отворачивается со сложным выражением на лице. Он соглашается, покоряется желанию асгардского сердца. А Локи все-таки поднимается на ноги. И морщится, стискивает челюсти — ему не нужна защита Тора. Пускай он и жаждет его, жаждет делить с ним свою вечность, идти с ним бок о бок, биться с ним бок о бок, но не признаёт этого, не признается. Ушло уже то время, что они были друг с другом искренними и нежными. Ушло уже то время, когда они были вместе, как братья, как соратники, союзники, близкие по духу существа.

      Стряхнув иллюзию щелчком пальцев, Локи направляется дальше по коридору. Оставшееся расстояние он проходит влёт, показывается в зеве дверного прохода. В груди бьется гневливая злость, руки норовят сжаться в кулаки. В помещении его словно бы уже ждут — какая абсурдная ложь. Стивен сидит на диване подле Наташи, занятой какой-то яркой, ляписной книжонкой в мягкой обложке, а Энтони расположился у окна. Он выглядит здоровым и крепким, и это режет Локи глаза не менее сильно, чем то, как Тор обнимает его, крепко-крепко.

      Глупый, бесполезный ребёнок. В одной руке он сжимает новую игрушку — это змея. Длинная, с широким, темно-зелёным телом. Ее хвост волочится за Тором по полу, но он держит ее крепко-крепко у головы. Держит так, будто никогда-никогда не покинет. И Локи бьет изнутри наотмашь, без жалости, без сострадания. История повторяется, будто желая дать ему факты, дать ему подтверждение его правоты.

      Только к Суртуру эту его правоту, если она не приносит и единой пользы, вместо этого раня его лишь крепче.

      — Завел себе новую зверушку? — скривившись в отвращении и даже не пряча этого, Локи проходит к кухонным шкафам, открывает холодильник в поисках еды. Аппетит исчезает сам собой под натиском его злости и тошноты, и презрения, и той жестокости, с которой ему желается ныне обратиться к Тору. Его новая игрушка разбивает Локи его живое, бьющееся сердце и ранит, ранит так глубоко, как когда-то слишком давно уже ранила. Пускай не она сама, эта юркая, бесполезная змеюка.

      — Брат? Брат, ты проснулся! Я так рад! Я попросил Тони не забирать твою магию. Его очень расстроила твоя вчерашняя шутка, брат, — Тор оборачивается, разворачивается к нему всем телом. Его светлые волосы чуть вздрагивают радостно от резкого движения головы, а руки отпускают Энтони, и он весь, какой есть, игрушечный, маленький, устремляется к Локи. На его словах о шутке у Энтони в отвращении, в злости изгибаются губы, но он все-таки отмалчивается. Вновь оборачивается к окну. Тор говорит: — Пожалуйста, не шути так больше. Они мои друзья, я не люблю, когда они расстраиваются.

      Словно посол мира, он направляется к Локи, и тот исходит дрожью отвращения. На языке скапливается брань, сотни и тысячи бранных слов — удержать их больше нет и единой возможности. Всё Торово существо, всё устройство его сознания, претит Локи, злит его и ранит сильнее, чем когда-либо. Хвост игрушечной змеи ползёт за ним по полу. Все ползёт и ползёт, изгибается.

      Согласно старинным текстам Гарм является злобным, суровым сторожем мира мертвых. Многих детей запугивают им, приводя в назидание его существование после совершенных шалостей, и так закрепляется эта ложь на века и поколения о том, какое Гарм поистине жестокое чудовище, живущие на границе миров. И отчего-то никто совсем не помнит уже о том, сколь яростно, сколь беспрерывно защищает Гарм миры живых от толп мертвых душ, не обладающих телами. Он сжирает их, желающих вырваться наружу, он разрывает их бесплотные, сотканные из белого марева, тела и грозно упирается лапами в землю каждый раз, как новые и новые души стремятся на выход.

      Он охраняет ценой всего себя тех, кто строит о нем дурные, пугающие байки для малых детей.

      Он защищает и хранит. Согласно старинным текстам.

      — Завёл себе новую игрушку, бра-тец? — Локи захлопывает бесполезную дверцу холодильника резким движением, и изнутри слышится тихий перезвон стекла. Он повторяет уже сказанное вновь, ядовито, почти оскорбленно — ему нужно быть услышанным, и это не блажь, это буквально потребность. Тор не доходит до него и трёх шагов, замирает в удивлении. А Локи весь исходит злобой кусачей. Ненавистное «братец» он буквально выплевывает в сокрытом внутри желании вгрызться Тору в глотку и уничтожить все, что только может быть ему дорогу. Тор опускает глаза к змее, непонятливо гладит ее по большой голове, а после вновь смотрит на Локи. Он явно не понимает, хмурится брови. Локи почти шипит: — Лев тебе уже не по нраву?

      Энтони оборачивается к нему в удивлении, голову поднимает Наташа, сразу прикрывая вульгарную книжонку. Стивен поднимается со своего места, и его лицо выражает плохое предчувствие. Близится битва, новая битва, и Локи, что тот же Гарм, расставляет ноги пошире для устойчивости. Он все свое, израненное, больное, брошенное и одинокое защитит любой ценой. И Тору больше ранить себя не позволит.

      Не позволит больше себя покинуть.

      Никогда.

      — Лев? — Тор хмурится, будто не понимая, и Локи позволяет себе озлобленный, короткий смешок. Он дергает головой, щёлкает зубами и скалится. Тор уже и позабыл о том льве, с которым таскался несколько дней кряду и которого с такой нежностью, с такой заботливостью ещё вчерашним утром усаживал на высоком стуле, усаживал на своём собственном месте. — А, лев… Он остался… — вытянув губы кольцом, Тор, наконец, вспоминает, широко улыбается и кивает пару раз. Он говорит, говорит, а Локи еле держит себя, чтобы не подойти к нему, не схватить за ворот кофты, этой мерзкой, мидгардской кофты, и не швырнуть посильнее в стекло окна. Глядишь то изойдёт трещинами, расколется и выпустит зловредного Тора, наконец, из окон этой самовлюбленной башни, а заодно и из оков его собственного тела.

      — Какого ему сейчас, как думаешь? Он верно жутко опечален тем, как ты его бросил, — Локи сжимает ладонь в кулак и отступает сам собой. Злоба рвётся из него резкими, сильными толчками, вгрызается в пространство, что тот же Гарм в умерщвлённые души, но он не позволит себе рукоприкладства. У него все ещё есть границы. Когда-нибудь ведь этот озлобленный виток переживаний изойдёт на нет, и Локи будет опечален и сам, посмей в моменте он допустить истинной физической жестокости.

      — Ч-что? Брат, что ты такое… — Тор хмурится, удивленный, непонимающий, отчего же на него направлено столько злости. И Стивен делает новый шаг. Пока Энтони с Наташей, — они явно похожи в чем-то, Локи отмечает это уже не в первый раз, — с напряжением следят за происходящим, Стивен чувствует в Локи угрозу и делает новый шаг, чтобы защитить Тора.

      Только ни сила, ни скорость ему здесь не помогут, если Локи отпустит себя с поводка и кинется на маленького Тора.

      — А что так? Ты будто не понимаешь! Не притворяйся и не лги, это моя забава, Тор! — Локи всплескивает руками резким движением, и Тор вздрагивает. Впервые он отступает под натиском направленной на него злости, но сам Локи отступаться не намерен. Он держал в себе это долгие века и сейчас выскажет, потому что дольше держать уже невозможно. Вся эта боль в нем уже больше не умещается. Ее слишком много. — Ты — предатель. Перебираешь свои игрушки одну за другой, одну за другой… Они такого не прощают. И тебя они…

      — Что за чушь, прости господи, ты несёшь?! — Энтони вскидывается, в раздражении глядит на него, но Локи только бросает ему быстрый презрительный взгляд. И ответом его не удостаивает. Энтони стоит быть ему благодарным, что Локи не наказывает его за то, как нагло тот его перебивает, затыкает своими словами. Им всем стоит быть благодарными, что он все ещё держит себя руках. И всю свою боль держит в руках тоже.

      — Не говори так… — Тор качает головой, моргает иступлено и поистине расстроенно. Его глаза становятся ярче, увлажняясь слезами, и он крепче прижимает к себе свою змеюку, игрушечную, длинную и ничуть не опасную. Он и сам весь сейчас такой — не в силах кинуть на Локи, не в силах ему ответить. Но и предложить что-то против не в силах тоже. — Не говори…

      — Но ведь это правда, Тор! Ты же так любишь правду, вот она, пожалуйста! Думаешь им приятно, когда ты бросаешь их, оставляешь, потому что нашёл что-то интереснее и красивее? — Локи чуть наклоняется к нему, скалится, морщится под натиском собственной злобы. Его язык скидывает на Тора каждое появляющееся в голове слово, и Тор отступает под их натиском, качает головой не в силах вымолвить и единого слова. А Локи все продолжает и упивается: Тор должен знать обратную сторону своих действий, просто обязан. — Они плачут там, где ты бросил их, плачут и ненавидят тебя. Они тебя никогда, никогда, никогда не простят. Потому что ты предал их! Их всех!

      — Локи! — Стивен дергается вперёд, обрубая его слова, но договорить все же Локи успевает. И жмет плечами, как ни в чем не бывало — это лишь правда, инструмент не менее искусный, чем его возлюбленная ложь. На его губах жестокий оскал, и Стивен делает несколько шагов вперёд, закрывает собой Тора. Тот опускает голову, подбирает все змеиное тело с пола, собирает его в своих руках и прижимает к груди. Он шепчет что-то еле различимое, но Локи не вслушивается. Наконец, ощутив себя отомщенным, он вдыхает глубже, самодовольно выпрямляет спину. Стивен говорит: — Не смей…

      И Тор перебивает его:

      — Не говори так… — его шёпот становится тверже, но слова одни и те же. Он повторяет их друг за другом, по кругу, жмурится. И через миг уже вскинув голову к Локи, срывается на озлобленный, оскорбленный и скорбный крик: — Не говори так! Я никогда их не предавал! Я их учил! Я растил их! Я никогда не уходил, пока был нужен им! Не говори так, ты же знаешь! Ты же знаешь сам, брат! Я уходил только… Я уходил, когда больше не был им нужен! Когда они вырастали и переставали нуждаться во мне…! Лишь тогда я уходил! — он срывается, жмурится, роняет на свои светлой кожи щеки прозрачные слёзы. Локи фыркает вначале, но новые слова Тора влетают в него на всей скорости, будто всадник на лошади в кучу сена. Это почти что не больно, но в груди все переворачивается, все в его теле переворачивается, сплющивается, выкручивается и пожирается им самим. И тошнота, прогорклая, невкусная, резким остриём вонзается в сердце, а после исходит за единое лишь мгновение, словно никогда ее не было. Локи замирает, будто поражённый громом и удивлением. А Тор никогда не уходит от любимых игрушек раньше времени, но покидает их лишь когда больше не является чем-то, что нужно им все ещё. Желая словно подтвердить его мысли, Тор говорит, кричит, срывается и почти рыдает: — Я уходил… Я никогда их не предавал. Я никогда не переставал любить их всех, но как я могу… Как я могу остаться, если я больше ничего не могу дать им! Как ты не понимаешь, брат?!

      Тор дергается в сторону от ладони Стивена, что тот хочет уложить ему на плечо, а после срывается прочь. Он убегает от них, убегает еле сдавливая рыдания, комкая их в себе, запирая на долгий век. Локи не смеет пошевелиться и почти ничего не видит. Его взгляд устремлён в пустоту, бесконечную, что само постигнувшее его осознание: Тор его никогда не бросал.

      Тор ушел, потому что Локи вырос.

      Тор ушел, потому что больше не знал, что мог бы ещё Локи дать.

~~~