***после рождества***

    7 утра. Зима. Темно. Прошло праздничное перемирие. Военным потихоньку приходилось возвращаться в строй. Пока америкосы готовились, русские перешли в наступление. Американцы же кое-как отбивались - новогоднее настроение им очень мешало, потому что они не хотели воевать. Русскими солдатами же как будто кто-то манипулировал, дёргал сверху за ниточки, поэтому они были такими эффективными. А ещё, на их арене появился новый игрок. 

    Гратос тоже был среди воюющих людей. Он стрелял в врагов, как ему и говорили, но его голова была занята другими мыслями. Сегодня - день рождения у его любимой Имми, и в этот день он вполне мог умереть, так и не поздравив её. А ещё он горевал за всех, кто умер. Он стрелял, но не был внимателен... И так к нему подобрался русский. Подобрался он прямо в спину к Грату, а затем огрел его бутылкой по голове. Так Григорьев, которого боялись оба фронта, попал в плен русских. 

    Очнулся он уже висящим, связанным по всем конечностям, а рядом товарищи, к которым приставили дуло пистолета. У него тоже такое было за затылком. Рядом расхаживал тот самый офицер, Никита Ибраев, которого американские отдали из плена. 

    - Итак, ты у нас - Григорьев Гратос, - проговорил Никита, пока чёрно-синие глаза окатили его ненавистью. - Гений физики, образцовый воин, гроза обоих фронтов... Не будем углубляться в твоё прошлое, просто ответь на мой вопрос... Почему ты предал Россию?

Ответа не последовало - вместо него чёрно-синий, полный ненависти взгляд осмотрел Ибраева. Товарищи смотрели на беспомощно висящего Григорьева с мольбой в глазах. 

- Что ж, не хочешь отвечать… Тогда будем играть по-плохому. За каждое молчание на мой вопрос верёвки вокруг твоего тела будут всё туже, тебя будут пытать, а ещё один из твоих товарищей умрёт, - азартно проворковал генерал, приставив второе дуло к голове одного из американцев. - И каждый вопрос будет задаваться на русском языке, и отвечать ты тоже должен на русском. Ну что, всё ещё хочешь молчать? 

- Прости, Русик, но мы по разные стороны баррикады, а значит, такой гниде, как ты, я скажу только направление, в котором ты должен идти, - гневно выдавил Григорьев, установив прямой контакт глазами с бывшим одноклассником. 

- Тогда… Джам, готовь ружьё, - улыбнулся Никита. Американец с улыбкой посмотрел на Григорьева, прежде чем сказать последнее слово. 

- Не говори им ничего, не вини себя в нашей смерти. 

    А потом раздался выстрел. Брызги крови приземлились на Гратоса и остальных американцев. Труп солдата убирать никто не собирался. Верёвки стали чуть плотнее прилегать к телу Грата, и на шее это стало заметно. Дышать стало чуть труднее, и в голову американца закралась противная мысль, что он не доживёт даже до следующего утра, но он быстро прогнал её. 

- Итак… Теперь вопросы. Кто придумал простреливать воздушные подушки наших боевых ледоходных лодок? 

Молчание. Григорьев лишь извиняющимся взглядом осмотрел ребят. По телу Грата прошёлся сильный разряд тока, а потом Никита сделал ножевое ранение на руке бывшего одноклассника.

- Повторю ещё раз, прежде чем убить твоего товарища. Кто придумал простреливать воздушные подушки наших боевых лодок? 

И снова молчание. Ещё один разряд тока, по прессу прошёлся нож, и снова раздался выстрел. Умер ещё один, осталось трое и один Грат. 

- Так, на этот вопрос ты не ответил. Тогда ещё один вопрос. Где ваши склады с оружием? 

И снова в ответ молчание. Те же самые процедуры… Разряд тока по телу, ножевое ранение, только теперь ещё и с последующим ударом хлыстом по свежему порезу, с посыпанием этого же пореза солью и обработки его йодом прямо в рану… И снова выстрел. На Гратосе было столько крови, что даже по своей воле он не отмоется от неё, как и от позора, как и от угрызений совести из-за мёртвых товарищей. 

- Ещё вопрос, уже личный. Тебе не жалко своих товарищей? Не жалко тех, за счёт кого ты стал грозой обоих фронтов? 

Взгляд пленного опустился. Да, он испытывал стыд, жалость… Но разве в условиях войны это важно? Ответа не было достаточно долго, поэтому Джам выстрелил ещё в одного солдата. Ещё парочка брызгов крови, пока Гратос пытался развязаться. Верёвка ещё плотнее сомкнулась на шее. Так он пережил ещё четыре вопроса, пока всех солдат в помещении не перебили. Позже стали пытать его самого, да ещё и сильнее, чем раньше… Никита стал чаще прибегать к ножу, но теперь он пихал самый кончик под ногти, чтобы впихнуть туда иголки - медленно, со смаком… И с громкими криками оставшегося в помещении американца. Да, он представлял, что иголки под ногти - это больно, но не настолько же… Но Григорьев все ещё не хотел отвечать на вопросы бывшего одноклассника. Тогда ножом стали надрезать уже пальцы, как будто хотят их отрезать. Крики раздавались по всему помещению… Жалко, что рядом не было ни одного живого человека, кроме этих двух, ведь так хоть кто-нибудь мог бы остановить этот беспредел. Звуки, характеризующие боль, были лучшей мелодией для ушей пытающего. Через некоторое время Никита сам подошёл к Грату и стал пытаться вырвать ему ногти. Через двадцать напрасных попыток Никите всё это поднадоело, и он решил попытаться снять 

кожу… Но как только он коснулся ран, ему стало противно - Никите придётся пачкать свои руки в крови пендоса! Поэтому в его голову пришло решение заканчивать со всем этим. В маленькое зарешеченное окошко как раз стали пробиваться первые лучи рассвета. 

- А теперь, когда всех твоих товарищей перебили, и наступило утро, это твой единственный шанс выжить… Ты же это понимаешь, да? - с улыбкой, громко спросил Никита. - Ответишь - выживешь, не ответишь - умрёшь. Какая, в принципе, разница? Солдатиком больше - солдатиком меньше… Вы же наверняка так считаете! - уже в злости крикнул Ибраев, сделав ещё одно глубокое ножевое ранение. - Тебе не будет больно, если убьют даже твою любовь! 

- Чтобы добраться до моей любви, тебе нужно как минимум пересечь границу штатов, и если ты считаешь, что я такой бессердечный… - сказал Грат, когда в его сердце воткнули нож и почти сразу же вынули его. - Теперь точно…бессердечный… - улыбнулся Григорьев, пока страх, оцепивший всё его тело, потихоньку отпускал, а жизнь с болью быстренько ускользала. Перед глазами вставали самые разные образы - мертвые товарищи, пляшущие рядом, живые, что избивали его… Но темнота понемногу накрыла все эти образы. Последний стук сердца. Тёплое тело вмиг перестало вырабатывать тепло… Неужели это и есть конец?.. Да. Это оказался конец великого солдата, которого все боялись, кроме собственной жены. Комната, в которой закончилась жизнь Григорьева, была вся в крови, как и её владелец, Никита, который только потом понял, что угробил бывшего друга.

Но раз уж мы заикнулись о жене… Имми спешно разносила лекарства своим больным - вдруг кому-то станет хуже, пока она бежит помогать другой персоне? Но нет, с ее пациентами все было в порядке, и всякий раз, как Имми выбегала из их палат, они улыбались вслед и поздравляли ее с днём рождения - те, кто знали. Такая жизнерадостная девушка во времена войны… Но никто не знал о ее ребёнке. Лишь просторный халат мог вызывать подозрения, но это мало кому приходило в голову. Но произошло кое-что, что заставило Имми ненадолго прервать смену. Она почувствовала мощный укол тревоги. «Что-то с Гратосом.» Тогда она со всей скорости понеслась в своё место написания писем и начала быстро расписывать что-то на бумаге. 

«Гратос, срочно ответь на мое письмо. Ты жив? Здоров? с тобой все в порядке? Потому что я ощутила очень сильную тревогу, а обычно это просто так не случается, тем более, ты знаешь, у меня сегодня день рождения. Прошу, ответь.» 

Но вот пришёл покров ночи. Имми отправила письмо через почтальона и легла спать, но что-то в ее сердце болело, ныло от тревоги… Григорьева так и не уснула этой ночью, и следующий день она проходила, словно зомби. Голова раскалывалась, а в животе… Кажется, произошёл первый толчок. И после этого дня Имми уснула беспокойным сном. Во сне она оказалась в белом пространстве… Нет, даже не в белом - скорее, сером с белым дымом. Там она наблюдала немую сцену… С Гратом. Сначала она просто наблюдала, потом побежала к нему с объятиями, но… Он оттолкнул её и что-то сказал в ответ, но Григорьева ничего не расслышала и побежала к нему вновь. 

- Почему ты меня отталкиваешь?.. Это твой подарок на день рождения? 

Но и в этот раз Грат ничего не сказал, только сильнее оттолкнул жену. Нет, это был тот же самый Григорьев Гратос, законный муж Григорьевой Имми, и он смотрел на неё с той же любовью, но в этот раз что-то в его взгляде пыталось оттолкнуть её. Ещё попытка… И ещё одна попытка… Кажется, ещё пара ударов - и притяжение Имми одолеет отталкивание Грата… Ещё один удар, чтобы обнять мужа… В последней попытке медсестра сконцентрировала все силы, что имела, и ещё раз, с разбегу, попыталась обнять Барсука… Но он с такой же силой оттолкнул её обратно, отчего сам отлетел куда-то. А потом Имми заметила, что силуэт Грата стал растворяться в пространстве. Молодой человек лишь грустно улыбался, прощаясь с любимой на очень долгий период. Потом серо-белое пространство стало менять цвета - красный, черный, фиолетовый, космический… Взгляд медсестры затерялся в этом водовороте, и она проснулась, выжатая, словно лимон. 

Весь день медсестру преследовала пустота в душе, но отчего - она не понимала. Будто она осталась одна на этом свете, и даже ребёнка с ней не было. 

Она пришла в кабинет санитаров, дабы попытаться рассказать об этом кому-то, но никто ее как будто не замечал. 

В конце концов Имми стала продолжать свою деятельность, не обращая внимания на то, что никто не обращает на неё внимания. Вдруг где-то посередине груди появилось напряжение, постепенно нарастающее с каждым пациентом. 

Григорьева пришла в палату одного из солдат… Но того не было. И в коридоре он нигде ей не встречался. В палате было открыто окно, а на тумбочке - записка. 

«Да простит меня Григорьева, но в следующий раз ей придётся видеть меня на кушетке судмедэксперта.»

Имми прочитала… И рванула в ординаторскую.

- Пациент пропал! 

И после этих слов во всем отделении начался переполох хуже, чем в любом кошмаре. Медсёстры и врачи бегали по палатам, допрашивали больных, которых не должны бы подвергать стрессу… Медсёстры высунулись из окна и стали смотреть, куда ведут следы и нет ли трупа на снегу… Но это высовывание не дало никакого толку. Ни следов, ни трупа никто не обнаружил. 

Всё суета, суета… Но никто не подумал о самой Григорьевой, о её чувствах, переживаниях… Было ли ей хорошо, плохо, страшно, когда она оповестила всех о пропаже человека… 

А у неё в животе в тот момент произошёл ещё один толчок. 

Именно тогда всё в ней оборвалось, и от бессилия она свалилась на ближайшее сиденье. Дальше - чернота, дальше света нет. В бессознательном состоянии она снова видела Гратоса, но теперь с их ребёнком. И когда она проснулась в ординаторской, все вокруг неё с облегчением вздохнули. 

Они не знали, что она беременна. Как и она не знала о том, что её любимый Грат погиб.