Они вернулись к вечеру следующего дня. На улице заметно потеплело, снег таял. Первым делом Леви кинулся к Сиду, и тот радостно лаял и облизывал его лицо.

— Ты хорошо себя вел? Конечно, хорошо. Фу, ты меня уронишь.

— А я тоже хорошо себя вела, — попыталась прервать семейную сцену Лиззи.

Леви машинально потрепал ее по голове. Скомандовал Сиду успокоиться и пошел на кухню делать себе чай. Мать и Кенни сидели на кухне.

— Как поездка, дорогой? — Кушель на мгновение притянула его к себе и поцеловала в лоб. — Как Эксетер?

— Ну, там красиво.

— Все в порядке?

— Да. Просто устал. Вы помирились или нет?

Кенни закряхтел, вытянул длинные ноги.

— Твоя мать — ненормальная, — заявил он. — Но если ей так вперлось, пусть катится.

Кушель вздохнула.

— Все нормально, — сказала она. — Да, Кенни?

— Ой, да ну вас! — И он вдруг рассмеялся низким грудным смехом. — Сама ж обратно проситься будет. А я уже не пущу, вот!

— Я пущу, — холодно сказал Леви, пристально глядя Кенни в лицо.

— Да не слушай ты его! Пойдем-ка подышим. Чай все равно ещё не заварился.

Леви крикнул Сида, и они вышли во двор. Эди спустилась с крыльца вслед за ними.

— Ага, — сказала она, — все курильщики в сборе.

— Кенни нет, — сказал Леви.

— Вот его тут не хватало, конечно, — ответила Кушель, обнимая сына за плечи.

— Я просто констатирую факт, мам. Он курит, его тут нет, курильщики не все.

— Зануда, — сказала она, щёлкнув его по носу.

Леви взял у Эди сигарету. С удовольствием затянулся. Начать, что ли, снова курить.

— Эви знает, что ты куришь?

— А кто курит?! Я просто рядом стою.

— Да ладно. — Эди тряхнула головой, откидывая с лица выбившуюся из хвоста прядь. — Эви сам тоже не ангел, знаешь. Это он сейчас такой приличный… Тихая вода, сам знаешь.

— Чего только не узнаешь про родного мужа, — рассмеялся Леви.

— Ты у него спроси, как мы отмечали совершеннолетие.

— Ну, тут я ему не судья. Я даже не помню, отмечал ли я его вообще. Я тогда весь декабрь не просыхал.

— Чего только не узнаешь о родном сыне…

— Да кто б говорил, женщина!

Во дворе появился Эрвин.

— Что вы все здесь делаете? — спросил он. — Не знал, что ты куришь…

— Я и не курю, — ответил Леви и снова затянулся.

— Слушайте, — сказала вдруг Эди, — у Томаса есть кое-что поинтереснее. Хотите? Детей только спать отправим.

— Может, не стоит? — осторожно спросил Эрвин, обнимая мужа за пояс.

— Мне тут сейчас сказали, что ты не такой скромный, каким прикидываешься, так что не надо тут…

— Эди? Что ты ему наговорила?

— Да ничего такого, любовь моя. — Леви обнял его за пояс. — Только, что ты пьяница.

— Наглая, вопиющая ложь! Эди, как ты могла?!

— Не сходи с ума, Эви. Уж Леви тебя точно не осудит за грехи молодости. Так что, посидим вечером?

— Ох, я давно этого не делала. Ужасно хочется. — Кушель покосилась на сына. — Молодость вспомнить. А ничего? Я слышала, у вас с этим строго.

— Строго, но нас же никто не увидит. Пошли ужин готовить. А завтра ещё гости… Господи, мне надо покурить, видит бог.

Когда дети улеглись спать (Лиззи опять потребовала от Леви сказку), они впятером забрались на чердак. Это было место отдыха старших Вессонов. Дети на чердак не допускались, а Томми с Эди любили там посидеть иногда.

— Кстати, — заявила Эди, когда сделала первую затяжку, — у нас тут семейные альбомы лежат.

— Не надо, Эди, пожалуйста. Не надо.

Леви взглянул на Эрвина. Он выглядел как-то испуганно и потерянно. Что же там в альбомах?

— Солнышко, ты уверена, что это хорошая мысль?

— Да что такого-то? Там все прилично. Ну-ка…

Эдвина встала, рефлекторно отряхнула джинсы. Подошла к сложенным в углу коробкам, вытащила из глубин увесистый альбом и вернулась на место. Протянула альбом Леви. Эрвин нарочито громко вздохнул, но не пошевился.

— Ничего, — обратилась к нему Кушель. — У меня тоже есть альбом. Будете в расчете.

— Мам!

— Не мамкай. Давай смотреть…

Леви открыл альбом. Ничего особенного. Два совершенно одинаковых карапуза сидели в детских стульчиках и выглядели очень серьезными. Высокий бородатый человек стоял на берегу реки, держа на руках ревущего, судя по открытому рту, карапуза явно мужского пола. У бородатого человека были добрые голубые глаза и знакомая улыбка. Если бы Эрвин носил бороду, он выглядел бы именно так.

— А я смотрю, у тебя уже тогда все было хорошо, — ляпнул Леви.

У Эрвина покраснели уши, но он ничего не сказал. Эди залилась хохотом.

— Ну, да. Все неплохо, — сказала Кушель.

— Мам! Господи, я ж просил!

— Листай дальше, а, — огрызнулся Эрвин.

— Прости…

Леви смотрел на это счастливое детство, будто из старых фильмов. Ему, определенно, нравился Эрвин-ребенок. У него было несвойственное взрослому Эрвину упрямое выражение лица. Эди, впрочем, тоже покладистым характером не отличалась.

— А это <i>что?!</i>

Леви, хохоча, тыкал пальцем в фотографию Эрвина. Лет ему на вид было тринадцать или четырнадцать. И, кроме подростковых прыщей, от взрослого Эрвина его отличали иссиня-черные волосы. Выглядело это так нелепо, что не смеяться было невозможно.

— А это Эви играл в рок-группе и думал, что у всех рокеров должны быть черные волосы, — пояснил Томас. — Я его красил. Не горжусь этим поступком. Я взял краску у матери, она была в ярости, конечно. Нам обоим попало. Ванная в моем доме напоминала место катастрофы! Это было ужасно! Но посмотрите на Эди! — И он торжественно перевернул страницу. — Она решила, что не стоит оставлять брата одного!

— Да вы прям Диппер и Мейбл, — вырвалось у Леви. Ему показалось, что прозвучало это так, будто он завидует. — Но черный вам не идёт.

— Зато Томми идёт. — Эди ткнула пальцем в небольшую фотографию рядом со своей. — Ну, красавец же, скажи!

— Да ты еврей? — не удержалась Кушель.

— На четверть или на треть, я точно не знаю. Одна из моих прабабушек бежала с семьёй из Варшавы, потом она вышла замуж за ирландца… А ее сын, мой дед по отцу, женился на француженке, моя мать… Я точно не знаю, но у нее тоже столько всего намешано! В общем, и еврей тоже, если вам угодно. Я не возражаю.

— У нас тоже предки из Польши… Надо порыться, вдруг мы родня. По крови.

— Ещё хотите? — спросила Эди.

— Слушайте, — заговорил Томас, когда закончилась вторая сигарета, — я забыл вам сказать… Завтра приедет Тереза… Вот Эви знает… Она…

— Да за каким хуем ее пригласил-то? — оборвала его жена. — Она же дура.

— Ну, я не знал, что она придет. Я пригласил Тима, а он спросил, можно ли привезти девушку… Я же не знал, что они опять вместе…

— Блядь. Это последняя вечеринка на Новый год, которую мы устраиваем. Честное слово, я надеюсь, она доведет своей болтовней Кенни, он ее прибьет и закопает на заднем дворе. Я ему даже помогу.

— Настолько жуткая особа?

— Ты смотрел «Друзей»?

— Конечно!

— Помнишь Дженис?

— Настолько жуткая?!

— Как три Дженис. Блядь, Томми, давай все отменим! Нам и самим скучно не будет!

— Это будет грубо, солнышко. Не переживай. Я… Я возьму ее на себя… А если она будет невежлива…

— Я ее выставлю. Честное слово! Я не буду терпеть, если она хоть слово скажет про Эрвина или Леви! Я ее лопатой уебу!

— Успокойся, Эди. Я думаю, мы переживем одну гостью с трудным характером. Не надо никого бить лопатой и закапывать на заднем дворе. Пожалуйста. Все будет хорошо.

— Ладно. — Эди вздохнула. — Но… Я знаю, что Леви этого не любит, но если вы в полночь смачно засосетесь, это будет прям вау! Она окосеет. А может, помрет, наконец.

— Не знаю, хочу ли я, чтобы кто-то умер. Но я вроде как обещал тебе помогать, так что ладно…

— Я хочу есть, — заявила вдруг Кушель, поднимаясь. — У нас осталось что-нибудь с ужина?

— Полно. — Эди тоже поднялась. — Давай притащим сюда еду и поужинаем второй раз?

Они ушли на кухню. Леви положил голову Эрвину на плечо и взял его за руку. Ему было хорошо и спокойно. Эрвин осторожно обнял его и поцеловал в макушку. Томми тактично отвернулся.

— Кто такая эта Тереза? — спросил Леви.

— Моя двоюродная сестра. — Томми вздохнул. — И она правда немного… напрягает. Не обращайте внимания на нее. Она странная. Может сказать гадость и не понять, что именно сказала. Эди ее не любит, потому что Тереза всегда говорит ей что-то плохое о детях. А ещё она… не верит в геев.

— Это как? Мы привидения, что ли?

— Нет. Но вы ещё просто не встретили хорошую женщину…

— Что за чушь… — Леви стало смешно. — А вообще-то я встречался с женщиной…

Эрвин ничего не сказал, но посмотрел на мужа так, что тому стало неловко.

— А Ханжи не рассказывала? Ну… Нам было по тринадцать. Мы оба были аутсайдерами. Сам понимаешь, как мне в школе было… Ну и мы решили, что надо быть вместе во всех смыслах… Ну, разок поцеловались. Собственно, все. Я тогда окончательно убедился, что к женщинам у меня никакого интереса. Вот и все. Не смотри на меня так…

— А я целовался с Эрвином.

— Что, блядь?!

— Да нет, это было недоразумение. Я хотел поцеловать Эди. Я влюбился в нее, когда нам было лет по тринадцать. Ну и… Что-то случилось с электричеством, в комнате было темно, а они тогда были одного роста, стрижки у обоих короткие…

Эрвин застонал. Не так, как стонал в постели, а так, будто ему живот скрутило. Леви взглянул на него. Лицо у Эрвина покраснело, он еле сдерживался, чтобы не закричать.

— Томми, открой окно. Дорогой… Ты что?

Леви осторожно погладил его по волосам. Томми тактично кашлянул и вышел, сказав, что дамы что-то задерживаются.

— Эрвин? Что с тобой?

— Все в порядке. Жарко.

Леви подошёл к окну, высунул руку и собрал в горсть остатки мокрого снега с подоконника за окном. Протер Эрвину лоб.

— Тебе от разговоров плохо или от травы? Потому что если от разговоров, то я прошу прощения, а если…

— Нет, не знаю… — Эрвин вздохнул. — Сейчас тут повылезало всякое… Эди нравится меня дразнить и смущать. Она думает, это весело… Не люблю, когда она такая. Ну и твоя откровенность тоже, знаешь ли…

— Ладно тебе… Это все было сто лет назад…

Эрвин сгреб его в охапку и повалился вместе с ним на пол. Прижался лбом к его лбу. Леви погладил его по волосам.

— Если честно, не понимаю… Ты наверняка был классным ребенком и потом… Извини, что смеялся. Трудно было удержаться. Но… Вы оба такие крутые. И Томми был влюблен в Эди почти всю жизнь. Я себе даже представить такого не могу! Думал, так только в кино бывает…

— Мне тяжело вспоминать родителей, — сказал Эрвин.

Он сел, судорожно провел рукой по лицу. Все эти разговоры о тех временах, фотографии в альбоме — все это память о родителях. Незадолго до аварии он сильно с ними поругался. После камин-аута они постоянно ссорились. И вот после очередной ссоры…

Леви обнял его. Эрвин вздохнул.

— Ладно, — сказал Леви. — Я понял. Прости. Пойдем-ка вниз. Мне кажется, они там жрут без нас.

Внизу, однако, тоже творилось странное. Эди рыдала на плече у Кушель. Когда они спустились в кухню, в разговоре всплыли воспоминания о родителях, Эди призналась, что скучает по матери. Ей не хватало ее заботы, особенно сейчас, когда трое детей, когда эти чёртовы праздники, когда приедет противная Тереза, вздорная и глупая, когда она накурилась, и ее тянет на сантименты.

— Ну, что ты, бедная моя девочка… — Кушель прижала ее к себе. — Ну, хочешь, называй меня мамой… Леви маленьким всегда просил сестру или брата… Ну, дорогая… Поплачь…

Томми застал их, смутился и принялся утешать жену.

— Я думал, от травы ржут, — сказал Леви, входя в кухню, — а Смиты плачут… Ладно. Я хочу есть. Завтра будет длинный день…