Когда Серёжа вновь открывает глаза, ему кажется, что это чья-то злая шутка.

Да когда ему уже дадут, наконец, сдохнуть?

Всё тело ломит, он не может пошевелиться и чувствует себя абсолютно беспомощным. Мелькает странная мысль в воспалённом сознании: а вдруг, так и выглядит смерть? Живое сознание в мёртвом теле? Тогда, это, всё-таки, ужасно. Видеть чужие скорбные лица, слушать рыдания и прощальные слова, ощущать, как твой гроб засыпают землей, и навсегда потеряться в мире боли и тьмы без шанса что-либо сделать.

До слуха доносится знакомый шелест крыльев. Когтистые лапки скребут подоконник. Серёжа дёргает уголками онемевших губ (или только думает, что дёргает) и прислушивается. Его девочка. Всё же пришла попрощаться!

Ворона урчит и встряхивает перья. Половица скрипит под чьей-то ногой.

Стоп. Чего?

Серёжа пытается посмотреть в сторону неожиданного звука, но его строго останавливает высокий женский голос.

— Не смотрите. Иначе я уйду.

Серёжа повинуется и закрывает глаза. Голос кажется отдалённо знакомым. Так вот какая она, смерть для Смерти? Нежные ладони приподнимают его за плечи. Койка протяжно скрипит из-за того, что неизвестная дама невесомо садится на постель. Девичье тело прижимается к Серёже со спины, обвивает тоненькими руками и щекочет шею жидкими волосами. Её одежда мягко шуршит при каждом движении. Серёжа ощущает слабый аромат земляники и морского бриза.

— Я скучала по Вам, Сергей Викторович.

Серёжино сердце вдруг замирает, не довершив удара.

— Ma perle?

Смех девушки искрит перезвоном колокольчиков. Она кивает, всё так же не отстраняясь, и вздыхает.

— Красиво звучит. Мне всегда нравилось. Это было так не похоже на то, как звал меня père.

— Я всегда думал, что Маргаритка — это очаровательно, — шепчет Серёжа, ощущая на щеке свежее дыхание.

— Разве цветок сравнится с морским даром?

— Ты слишком строга к своему отцу. Он тобой безумно дорожил, а потому оберегал, держа, словно в ракушке. Я звал тебя так, потому что ты была идеальным созданием. Как жемчуг. Твоё имя так и переводится с греческого.

— Вы не рассказывали мне, — качает головой девушка.

Серёжа накрывает её ладонь, лежащую на окровавленной груди, своей. Она такая маленькая и хрупкая, что сердце ноет.

— Зачем Вы меня не любили, Сергей? — вдруг спрашивает она. В её хрустальном голосе нет укора или недовольства. — Зачем Вы любите его?

— Ты умирала, ma perle.

— И Вы правда никогда меня не любили?

Разумовский молчит, прикусывая щёку изнутри. Даже если это и предсмертный бред, он отчего-то не хочет врать призраку прошлого.

Перед глазами появляется смазанный образ маленькой девочки, слишком хрупкой для своих неполных шестнадцати лет. Болезненная, скромная, опутанная со всех сторон щепетильной отцовской заботой, юная графиня Воронцова унаследовала от погибшей при преждевременных родах матери альбинизм и холодную сталь в глазах. Граф Юрий Александрович перевёз дочь в Севастополь, поближе к морю, по советам врачей, и водил в их имение лекарей разного покроя днями напролёт. Пока однажды не нашёл доктора Разумовского — тот всегда знал, когда ситуация безнадёжна. И скрывать этого от убитого горем отца не стал.

— Отвечайте.

Любил ли Разумовский Маргариту? Ей было всего пятнадцать, она увядала на глазах от новой холеры, тело её постоянно сводило судорогами. Сергей пробыл у Воронцовых неполный месяц перед тем, как забрать душу Марго. Девочке не хватало детского веселья, не хватало свободы, не хватало честности, а доктор Разумовский дал ей это: он ходил с ней на море каждый день, а иногда и по ночам, позволял заходить в воду в одежде и брызгать в него солёным дождём; не отговаривал её от лежания под солнцем часами, а просто предупреждал, что, раз она альбинос, то пренепременно сгорит, а потом со смехом слушал жалобы на алую кожу, к которой невозможно было прикоснуться; откровенно и по тем временам даже непозволительно грубо критиковал её игру на фортепиано, которую так расхваливал её отец и гости их имения. Он постоянно говорил ей, что она скоро умрёт и надежды у неё нет — и отчего-то эта простая истина успокаивала её во сто крат больше, чем сыпящие обнадёживающими фразами лекари.

— Сергей. Отвечайте: любили?

Любил? Она была прелестна и, если б прожила дольше, выросла бы невероятной красавицей. Шёлк белоснежных волос, которые она распускала в тайне от отца, бархат бледной, прозрачной кожи, холод серо-голубых глаз, обрамлённых белыми ресницами, горбинка острого носа, угловатая, но изящная в каждом движении фигура. Не носись с ней отец, как курица-наседка, она, быть может, знала бы себе цену и умела поставить себя в светском обществе. Она заразительно смеялась и хотела надышаться жизнью. И, возможно, она видела в Разумовском человека, что подарил ей эту самую жизнь перед смертью — хотя он лишь подавал ей гибель на красивом подносе. От холеры умирали тысячи, десятки тысяч людей, и смерть Маргариты ничем не отличалась от множества других.

Разве что пахла морем и земляникой.

— Не любил.

Правда — не любил. Не мог, не умел, не хотел, не желал. Любовь чужда Смерти, любовь к человеку не принесёт счастья. Бедная умирающая девчонка была ему совершенно равнодушна. Она была весёлой, её было интересно слушать, но эту роль мог сыграть кто угодно другой, и Серёжа едва ли обратил бы внимание на крамольную подмену.

— Никогда? — вздрогнув, спрашивает Марго.

— Никогда.

— Зачем же дали птице моё имя?

— Она была похожа на тебя. Крохотная, беленькая… Да разве это важно?

— Я очень Вас полюбила. Нет, не оборачивайтесь. Я сказала, что уйду, и я не шутила. Не смотрите, Вам не на что смотреть. Слушайте. Тот месяц, в который Вы навещали нас, был самым лучшим временем моей жизни. Умирать было больно, но ваши визиты облегчали мои мучения. И когда Бог дал мне новую жизнь, я не могла поверить своему счастью. Но в один день я увидела Вас. Я решила, что это сон. Но нет, это Вы, наяву. И я. Мне нравится думать, что мне давали жизнь трижды: мать меня родила, Вы дали мне вдохнуть перед смертью, а Господь позволил выдохнуть. В этом есть что-то сакральное.

— Чего ты хочешь, Marguerite?

Девушка молчит, охлаждая серёжину спину.

— Я же обещала, что мы ещё увидимся. Вот мы и встретились заново. Вы разве не рады?

— Я обречён. Как радоваться?

Марго усмехается и, кажется, качает головой. Серёжа не может увидеть.

— Почему-то мне до последнего казалось, что Вы сможете меня полюбить. Но, знаете, как занятно… даже в моём самом счастливом сне мы не были вместе. Словно сама судьба против. Простите мне мою меланхолию и эти глупые речи… В обличии птицы только и делаешь, что каркаешь днями и ночами. А так хочется слов, человеческих слов!.. Но мне нравилось летать. И я любила, когда никого не было: я могла улететь и гулять по Петербургу. Он совсем не такой, каким я его помнила. Люди обходят меня стороной.

Серёжа начинает напрягаться от этого сумбурного словесного потока.

— Маргарита. Что тебе нужно?

— Вечно вы меня торопите. Впрочем, Вы правы, у нас действительно мало времени. Но я хочу напоследок поделиться с Вами самым сокровенным, что есть у меня. Я верю, Вы поймёте меня. Бог дал мне не одну жизнь, Сергей Викторович. Я чувствую это. Думаю, в этом и есть моё предназначение. В жертвенности сокрыто величайшее добро. Иначе и не могло свершиться, таков Божий промысел. Ведь Господь любит нас и хочет, чтобы его дети были счастливы. Даже если Вы в это не верите. Я знаю, что сделает Вас счастливым — а Ваше счастье делает счастливой меня. Для этого я здесь.

— C'est déjà pas drôle, — хмурится Сергей.

— Разве я смеюсь?

— Это очень похоже на злую шутку, милая, — отвечает Разумовский, стиснув зубы.

Марго молчит несколько секунд, словно решаясь.

— Я могу забрать Ваши крылья. Вам станет легче.

Серёжа горько усмехается.

— И всё? За этим ты пришла?

— Да. Но взамен Вы должны отдать мне кое-что, что принадлежит только Вам. Вы согласны?

— Отдать что, ma perle?

— Вы согласны? — глухо повторяет Марго.

Разумовский тяжело вздыхает.

— Это глупо, Марго. Я не могу согласиться. Если это отразится на Олеге?..

— Не отразится, — отрезает девушка, и слова её хлестки, будто плеть. — И больше не заговаривайте о нём.

Серёжа молчит, раздумывая. Он ещё жив, это верно, но надолго ли? Если Марго отберёт его жизнь? Способна ли она на такое? Разумовский опускает взгляд на свою грудь с запёкшимся пятном крови на одежде, поверх которой лежат изящные девичьи ладони. Есть ли ему, что терять? Вдруг это его последний шанс?

— Я согласен.

Обнимавшие его руки невесомо уплывают и оказываются на его лопатках. Они прохладные и всё такие же нежные. По спине пробегает щекотливый холодок. Ладони поднимаются выше, вдоль позвонков. Серёжа чувствует, как голове становится свободней, и это ощущение такое странно-забытое, что он сначала ему не верит. Тяжесть уходит, пропадает острая боль и вечное напряжение. Изнутри его окатывает осенней волной тёплое севастопольское море. Маргарита прислоняется губами к рыжему затылку. Разумовский не сразу осознаёт, что это ощущение уже пропало. Кожа ощущает фантомы её ласковых прикосновений.

— Ma perle? — неуверенно шепчет он.

Ответом ему служит молчание. Разумовский неуверенно поворачивается назад. На его забрызганной кровью подушке лежит Маргарита. Такая, какой он её запомнил лучше всего. Не умирающая в своей постели, а та, далёкая, достающая ракушки с морского дна. Жемчужный шёлк её длинных волос струится по постели, а макушку венчает чёрная корона из тёрна. Белоснежное платье со скромным кружевом идеально выглаженное, словно неношеное. Её лицо безмятежно и спокойно, разглажено благодарностью и прощением.

Серёжа изумлённо трогает свой лоб. И не натыкается на шипы.

Она взяла его Венец.

— Pauvre ma petite perle…

Серёжа оставляет поцелуй на её ледяном лбу, царапая губы шипами, и гладит острую скулу. Он обещал ждать её и не забывать, но выполнил ли он своё обещание? Серёже кажется, что нет. А она выполнила.

За что она его любила?

За кого себя убила?

Вот ведь о каком чуде говорила Уля. Марго — большое маленькое чудо. Господняя дочь, коли он есть. Она верила.

Серёжа слабо верит в то, что это… конец. Что смерть больше не висит над ним угрожающей тенью, не тянет к нему свои когти, не разрывает плоть своими щупальцами-прутьями. Он думает, что просто этого не заслужил.

Он берёт телефон в руки и набирает Олега. Гудки уходят в никуда. Он звонит ещё и ещё, мучая перепонки равномерным отсчётом.

Дверь распахивается, разрезая сумрак тёплой полосой света. В проходе замер Олег. Его грудь ходит ходуном от тяжёлого дыхания. Нечитаемым взглядом он обводит застывшего в центре комнаты Серёжу. Разумовский не выдерживает первым — бросается Олегу на шею, звонко всхлипывая. Сильные руки обнимает его за талию, прижимают к себе почти болезненно. Серёжа глупо смеётся, утирая слёзы.

— А я живой, представляешь?..

Олег берёт его лицо в свои ладони и крепко целует, не говоря ни слова. Серёжа так отчаянно цепляется за него, словно тонет. И он, кажется, правда тонет. В соли слёз, в крепких объятиях, в жадном телесном разговоре губ. Ему так хочется в Олега врасти, чтобы всё в мире перестало существовать.

— Мне было так страшно, — шепчет Серёжа, с нечеловеческим усилием отрываясь от чужих губ.

Олег целует каждый миллиметр его лица: птичий нос, острые брови, дрожащие ресницы, изрезанный лоб, скулы, щёки, подбородок.

— Я тоже боялся. Я очень боялся… тебя потерять.

Серёже кажется, словно это всё наваждение. Ведь не может всё быть так хорошо, не может Олег его так любить. Но он любит, и Серёжа любит в ответ, уже давно научившись это делать. И так странно от мысли, что он действительно боялся больше никогда не ощутить прикосновение шершавых губ и сильных рук, не встретить задумчивый тёмный взгляд, не зарыться пальцами в короткие волосы. Страх этот теперь так эфемерен, призрачен и далёк, что кажется глупой, тревожной выдумкой.

— Но есть проблема, — неловко лепечет Серёжа.

Олег мгновенно тормозит и отодвигается. В чёрных глазах бегущей строкой пролетает бесконечный ряд ругательств.

— Один труп у нас всё-таки есть…

— Что?!

Серёжа строит щенячьи глазки и пальцем указывает на свою кровать, на которой мирно лежала Марго, словно спала. Если бы не чёрная клякса Венца, она бы почти сливалась с белой постелью.

— Блять?!! Это что, ребёнок?!

— Познакомься, это Марго. Наша ворона.

— Серёж, что за хуйня?!

Олег хватается за голову.

— Я всё объясню, не паникуй!

— Олег, ты так быстро убежал, что я даже не…

В дверях появляется Дима. Он прерывается на полуслове, смотрит то на Олега, то на Серёжу.

— Ой. Я… Погодите, а как?..

— Только попробуй его тоже ёбнуть, — угрожающе предупреждает Серёжу Олег и тут же подскакивает к Дубину, закрывая ему обзор на серёжину кровать. — Дим, ты не волнуйся, хорошо? Боюсь, если ты услышишь правду, ты мне просто не поверишь. Так что давай мы сейчас мирно разойдёмся, а потом ты спросишь всё у Игоря. Уверен, он объяснит тебе всё лучше, чем я…

Дубин упирается, но Олег настойчиво выпроваживает его из комнаты.

— Спасибо тебе за помощь, я в долгу не останусь, обещаю, всё что угодно…

— Пожалуйста, но…

— Прости, правда, но тут всё в двух словах не расскажешь.

Серёжа хмыкает. Вот уж точно.

Закрыв дверь за Димой, Олег тут же достаёт телефон и начинает печатать.

— Ты чего?

— Написал Игорю, что у нас труп.

— Размытая формулировка.

— Пусть поочкует. Так. А теперь, потрудись, блять, объяснить.

Серёжа обречённо стонет, запрокинув голову.

— Давай подождём Игоря, и я всё расскажу?

— Какой, нахуй, подождём?! У нас в общаге — второй раз, Серый, второй, ты врубаешься? — труп, да ещё и ребёнка.

— Чисто технически ей пятнадцать, но формально около двухсот.

Олег проводит рукой по лицу и по-волчьи воет.

— Это реально наша ворона? В теле девочки-подростка? В платье викторианской эпохи? И… с короной на голове?

— Ты её видишь? — изумлённо переспрашивает Серёжа.

— Кого? Девочку? Отлично, блять, вижу!

— Нет, нет, корону! Это Венец!

— А.

Олег переводит взгляд с Серёжи на Марго, но тут же отворачивается.

— Так вот он какой, — он задумчиво чешет подбородок. — Ладно, не суть. Ты не ответил на вопрос… вопросы.

— Я бы сказал, что девочка была в теле вороны, а не наоборот.

— Ба-а. И мы при ней трахались, Господи…

Серёжа вдруг вспыхивает алой краской. Ему становится жгуче стыдно.

— Мамочки, — пищит он, закрывая лицо. От одной только мысли, что видела и слышала Марго, его передёргивает.

— И что нам с ней делать?

— Хоронить? — неуверенно отвечает Серёжа, и голос нервно подскакивает.

— Отлично. Где? Как? У тебя есть хоть один внятный ответ?

— Да ты прикалываешься, что ли?! — Серёжа заводится с пол-оборота. — Я сам только понял, что произошло, а ты уже хочешь от меня пошаговый план действий? Я чуть не умер, Олег! Соображаешь, нет? Если бы я знал, что делать, то наверное бы, блять, сказал! Хватит вести себя так, будто я тут всем всё обязан устроить! Если такой умный, то чего сам всё не решишь? А?!

Олег сжимает губы и скрещивает руки на груди. Мрачный взгляд бродит по искажённому злостью внезапной лицу.

— Я понял. Посидим молча.

Серёжа сердито плюхается на кровать Игоря, отзеркалив олегову позу. Они действительно не говорят друг с другом: Олег тоскливо разглядывает вид в окне, всеми силами стараясь игнорировать мёртвое тело на соседней кровати, а Разумовский просто таращится на Олега. Он так долго всматривается в его профиль, что, кажется, он отпечатывается на сетчатке. В сущности, он, наверное, просто малодушно боится посмотреть на Марго, так похожую на ангела в этом извечно-белом одеянии. Сергей жалеет, что не взглянул в её навсегда застывшие глаза. Но что она имела в виду, говоря, что Бог дал ей несколько жизней?

Дверь в комнату открывается спустя вечность. Олег и Серёжа синхронно поднимаются, чуть не столкнувшись, и смотрят на запыхавшегося Игоря. В его спину врезается подоспевшая Юля.

— Я пытался, но она ни в какую… — оправдывается Гром. — Стоп, а где труп?

— Серёжа!!

Юля юрко проскальзывает под игоревой рукой и бросается на Разумовского. Олег и Игорь одинаково изумлённо таращатся на неожиданную сцену объятий.

— Ты живой! — радостно восклицает девушка и тут же мрачнеет. — Надолго?

— Надеюсь, если не до старости, то до средних лет, — усмехается Разумовский.

Девушка вновь крепко обнимает его, запищав. Гром прокашливается.

— А это что за номер?

— Что? — Юля оборачивается и резко взвизгивает, закрыв рот руками.

— Это Марго, — сурово поясняет Олег.

— Которая ворона? — спрашивает Игорь, и Олег кивает. — Что-то не похожа. Хотя, вроде беленькая. А чё за шняга у неё на голове?

— Венец, — скорбно говорит Серёжа. — Мой.

Юля бледнеет на глазах.

— Ты что, её…

— Нет, там всё не так было! — спешит разуверить девушку Разумовский. — Я вообще не знал, что это она! Точнее, нет, потом я понял, но это не я вообще… блять. Короче.

Серёжа судорожно выдыхает, переводя дух. Голос не слушается.

— Мы с Маргаритой познакомились в тысяча восемьсот двадцать девятом. Тогда холера по империи пронеслась, а меня за доктора принимали. Ну, звали в имения, в деревни, а крестьяне даже байки слагали, что я со Смертью дружу, вот и знаю всегда, будет ли человек жить. Лечить-то я не лечил, так, «диагноз» ставил. Умрёт — не умрёт. У графа Воронцова дочь болела, он меня и пригласил к себе. Ну я сказал — умрёт. Он мне говорит, мол, вы, доктор, её навещайте, авось излечится, молодая же, совсем девчонка. Я сказал, что навещать буду, но шансов нет. Граф был неисправимым оптимистом, мне не верил. Вот я и ходил к ним, мы с Маргаритой много гуляли, говорили. Ну она через три недели и умерла.

— А это тогда кто? — не понимает Игорь, нахмурившись.

— А это, Игорь, надо дальше слушать. Ворона, которую мы подобрали, и есть Маргарита. По её словам, ей Бог дал третью жизнь, а я, тогда ещё, двести лет назад, вторую. Но как бы и не третью, а типа сразу несколько. Она вообще православная до мозга костей была, у неё всё к Божьему промыслу сводится, поэтому хер я что понял из её слов. Она у меня Венец забрала, потому что, якобы, в жертвенности величайшее добро. Такие дела.

— Ну, это может объяснить, почему она такая умная была, — задумчиво протягивает Олег.

— И она правда свою жизнь отдала за тебя? — уточняет недоверчиво Игорь.

— Она сказала, что в этом её предназначение. И…

— И ещё она тебя любила, — заканчивает за Серёжу Юля. Игорь и Олег удивлённо на неё смотрят. — Вы серьёзно не поняли?

Друзья отрицательно мотают головами.

— Да уж, вам с такой эмпатией только в ментуру и идти, — цыкает Пчёлкина, и Серёжа прыскает. — И что нам теперь делать?

— Похоронить, наверное, — робко предлагает Игорь, почесав макушку.

Серёжа недовольно смотрит на Олега и разводит руками.

— А где? И как? — спрашивает Юля.

Олег передразнивает Серёжу, и тот обиженно фыркает.

— Ну, вытащить её Серёга сможет. Из окна спустится с ней, и дело с концом. А закопать можно в любом лесу, хули.

— Игорь, ну это всё-таки не левый труп, ты выражения выбирай, — наставляет его Юля. — К тому же, лес не проблема, а вот где ты лопату найдёшь посреди ночи?

— Юль, ты же говорила, у твоей бабушки дача была, — вдруг вспоминает Серёжа. — Может, там инструменты есть?

— О-о, ты запомнил, — умиляется Юля, но сразу же грустнеет. — Но она переехала в Воронеж два года назад. Боюсь, это далековато.

— У Димы есть дача! — весело говорит Игорь.

— Кстати об этом, — сконфуженно начинает Олег, но его язвительно перебивает Юля.

— И как ты это себе представляешь? Привет, Дим, нам надо закопать труп! Поможешь? Так, что ли?

— Да он вроде ровный парень, может и помочь…

Все трое синхронно ударяют себя по лбу.

— Нет, вы смейтесь, конечно, а я спрошу.

— Ха-ха, милый, обязательно… Стоп, Игорь, ты куда? Нет, даже не думай!!

Юля вылетает в коридор вслед за Игорем, но догоняет только у двери в комнату Димы, виснет на занесённой для стука руке и злостно стреляет в парня взглядом.

— Ты сдурел?! — сердитым шёпотом шипит Юля.

— Пчёл.

Гром тяжело вздыхает и берёт Юлю за плечи, осторожно их сжимая.

— Честно, меня вся эта мифическая херня заколебала. Мы в пяти минутах от тюряги и в двух — от психиатрии. Если мы будем говорить правду, всё равно нам никто не поверит. Я сам-то себе уже слабо верю, если честно, не знаю, как ты.

— Со мной всё чудно.

— Ну да, да, Райдо, Уля, я помню, — Игорь беззлобно закатывает глаза. — Я схожу с тобой, обещаю.

— Ты мне уже сто лет обещаешь!

— Вот разберёмся с этой историей, и схожу. Клянусь. Хочешь на мизинцах?

Игорь протягивает девушке руку с отставленным мизинцем и заглядывает в янтарные глаза. Юля поджимает губы и обиженно смотрит исподлобья, скрестив руки на груди.

— Хочу.

Она сцепляет их мизинцы и давит рвущуюся на лицо улыбку. Игорь целует девушку в лоб и быстро стучит в дверь, пока она не передумала.

— Это отвратительная идея, — шепчет Юля.

— Я знаю. Дима!! — Игорь тарабанит по двери три звучных раза.

В двери появляется растрёпанный Дубин в пижаме и криво нацепленными очками. Два его соседа что-то недовольно ворчат за чего спиной.

— Игорь? Ты чего тут? Здравствуйте, — он ошалело кивает Юле, слабо соображая, что происходит.

— Привет, Дим.

— У тебя есть лопата на даче?

— Э-э, да, конечно… Даже две, вроде…

— Отлично.

Игорь выдёргивает первокурсника в коридор и закрывает за ним дверь.

— Если бы я сказал тебе, что мне нужно закопать труп, что бы ты сделал?

— Ну, спросил бы, что случилось? А что та…

— А если бы я сказал, что это несчастный случай? Ты бы помог?

— Наверное, не знаю, вряд ли, — путано отвечает Дубин, протирая лицо. — Это же подсудное дело, и вообще…

— А если бы я сказал, что это труп девушки, которая умерла в девятнадцатом веке от холеры, переродилась в виде вороны и прилетела к мужчине, которого любила при жизни, чтобы забрать его смерть себе?

— Чт… Игорь, что ты несёшь? С тобой всё хорошо?

— Я могу повторить, если непонятно.

— Нет-нет, не надо!

— Так что? Ты бы помог?

— Да, наверное, но это же бред какой-то… Я бы не поверил.

— Но помог бы?

— Да, да! Господи, да что с тобой?!

— Ну вот и пошли, будешь помогать.

Игорь берёт ошарашенного Диму за плечи и ведёт в их с Олегом комнату, подзывая Юлю за собой кивками головы.

— Игорь, ты полный придурок.

— И я тебя люблю, Пчёл.

Он толкает дверь ногой и впихивает Диму в комнату.

— Та-дам!!

— Блять, Игорь, ты чё, совсем без мозгов?! — взвизгивает Серёжа.

— Мы в жопе, — замогильным тоном резюмирует Олег.

— Дима, это Марго, но вы уже знакомы, — весело вещает тем временем Игорь. — Органы никогда её не опознают, потому что ей две сотни лет, но вот к нам могут быть вопросы. Поэтому нам нужно её похоронить со всеми почестями, и без тебя мы ну никак не справимся.

У Димы слегка подкатываются глаза. Юля в панике бросается к нему и легонько шлёпает по щекам, чтобы привести его в чувства, а Серёжа хватает бутылку и выплёскивает воду ему в лицо. Дима начинает жадно глотать воздух и озираться в поисках путей отступления.

Из доступных было только окно.

— Слушай, Дим, ты уже тут с нами всеми повязан, твои соседи будут свидетелями, что ты ушёл со мной, так что решайся. Нам реально нужна твоя помощь, без шуток.

Дубин заторможенно кивает, во всех глаза смотря на странную криминальную четвёрку.

— Боже, он сейчас откинется, — цыкает Серёжа и бросает ему бутылку с остатками воды. — На, попей. Полегчает.

Дима выпивает воду за пару глотков. Игорь удовлетворённо кивает и кладёт широкую ладонь на плечо первокурсника, заставляя того вздрогнуть.

— Так, Серый. Теперь твой выход, окрыляйся.

— Дима, ты только не падай в обморок, хорошо? — ласково щебечет Юля.

Серёжа с готовностью выпрямляется, напрягает спину и…

Ничего?

— Блять.

Серёжа пробует ещё и ещё, но ничего не получается. Он смотрит на свои руки, но и там он не находит угольных когтей.

— Блять-блять-блять.

— Что такое? — обеспокоенно спрашивает Олег.

— Крыльев нет.

— Как это нет?! — нестройным хором восклицают Юля, Игорь и Олег.

— Какие ещё крылья?..

Диме кажется, что окно — не такой уж плохой вариант.

— То есть теперь вас это удивляет? — едко бросает Серёжа. — Отлично, я вас понял.

— Нет, серьёзно, почему? — не понимает Олег.

— Марго сказала, что… заберёт крылья и ещё что-то, что принадлежит мне, имея в виду Венец, — нетерпеливо поясняет Серёжа. — Но я даже не подумал об этом. К тому же, я всё ещё вижу клубки судьбы… такие штуки, знаете, они вот тут…

Серёжа показывает на свою грудь, как вдруг обнаруживает в ней яркий комок светящихся нитей. Он в шоке поднимает залитую кровью футболку. Ровно в центре кровавого креста сиял клубок его, серёжиной, судьбы. Разумовский запускает руки в свою грудь и вытягивает из неё нити жидкого золота.

— Бля!..

— Фу, нахуй, что это?!

— Пиздец, простите!

— Мама, я сплю?..

Серёжа изумлённо разглядывает длинные нити и быстро запихивает их обратно. Он поворачивается к Олегу, ладонями проходит сквозь его кожу и рёбра и вытаскивает оттуда лунно-серебряные нитки. Вокруг серёжиных пальцев возникает странное влажное тепло.

— Ай, фу, мерзость какая…

— Разум, ты что творишь?!

— А-а-а-а!!!

— Это точно сон, кошмар…

Серёжа хлопает ресницами и считает до пяти. Выдыхает и нервно сглатывает, после чего выдаёт неожиданно строгим командующим тоном.

— Так. С этим разберёмся потом. Дима, иди переодевайся. Пикнешь хоть кому-то, я тебя прирежу, понял? Марго завернём в простыню и положим в багажник.

— А коменда?

— Пусть Дима её отвлечёт.

— Н-н-но…

— Дим, ты будущий сотрудник угро, обмануть бабулю не так уж и сложно.

— Серый, он дрожит, как цуцик, давай-ка кто-нибудь другой, — мягко поправляет Олег.

— Хорошо, тогда я. Юль, иди в машину, подъедешь к заднему входу. Если кого встретишь, лишний раз ни с кем не говори и ни на кого не смотри. Проверь с улицы, много ли окон горит, и напиши Игорю. Сейчас вместе завернём, Олег и Игорь, понесёте её вниз вдвоём. Все поняли?

— Так точно, товарищ Разумовский, — со смешком отдаёт честь Гром, приложив вторую ладонь ко лбу.

Серёжа истерично скалится.

— Ну, пошла потеха.

***

— Ребят, я там чай заварил, может, отдохнёте?

Дима, ёжась в огромной зимней куртке явно не с его плеча, стоит на границе леса и зазывает Олега и Игоря. Они, вымазанные в земле и насквозь промокшие от пота, раскапывали промёрзшую землю уже около часа. Со стороны леса веет могильным холодом. Оба друга останавливаются и опираются на лопаты, тяжело дыша.

— Да тут ещё копать и копать, — Олег вытирает пот со лба, но рабочие перчатки только растирают грязь.

— С другой стороны, — глубокомысленно изрекает Игорь, — мы же не могильщики, нам глубоко и не надо…

— Нет-нет, вы лучше… поглубже, тут же дача совсем рядом… мало ли.

— Да ладно, я прикалываюсь, — хмыкает Игорь. — Я так промёрз, что и кипяток бы попил. Погнали, Волч.

Они вонзают лопаты в землю и выходят из тени сосен. Луна широким жёлтым диском вырезана на тёмно-синем полотне. По небу растекаются акварельные серые разводы облаков. Густой пролесок, из которого они вышли, начинался на небольшом холме и уходил дальше на север, снизу же расстелились немногочисленные домики, по большей части кривые и старые. Участок Дубиных был очень большим, с двумя теплицами, баней, беседкой и огромным полем картошки. Ближе к лесу росли кусты малины и крыжовника. Сам дом очень длинный, одноэтажный и словно слепленный из кучи разных домиков. Дима успел рассказать по дороге до деревни, что у него очень много родственников, и его дяди и тёти, обзавёдшиеся семьями, стали делать такие пристройки лично для себя. Так и жили, каждый в своем уголке. Часть дома, негласно принадлежащая матери Димы, самому Диме и его сестре, была на углу дома и сейчас горела заплатками квадратных окон. Силуэты Юли и Серёжи внутри едва заметны.

Парни заходят в дом с кухни. Там сидит Пчёлкина, укутанная в какую-то странную зелёную шаль, и разгадывает кроссворд. Её серёжки-молнии задорно блестят в жёлтом свете лампы. Она поднимает на них взгляд и смеётся.

— Ну и вы и трубочисты. Умойтесь хоть.

Игорь ехидно улыбается и тянет к ней чёрные руки. Юля взвизгивает и вжимается в стену, отчего Гром весело хохочет, потом задевает её пальцем по носу, оставляя на кончике грязный след. Дима умилённо улыбается и достаёт чашки из шкафа. Юля отфыркивается и старательно стирает след с носа.

Олег наспех смывает грязь с рук и лица и выходит в маленькую гостиную-спальню, в которой почти всё место занимал большущий тёмно-коричневый шифоньер, а мебель, кажется, пережила несколько революций. Там он и находит Серёжу, сидящего на полу рядом с диваном, где лежала Марго. Дима дал ему свой свитер, который был слегка коротковат Серёже в рукавах, и флисовые штаны, а Юля замочила испачканную в крови одежду в тазике. Вряд ли её можно было спасти, но она хотела хотя бы попытаться.

Под бледным хладным телом лежала всё та же простыня, в которой они везли Марго. Серёжа держит девушку за давно остывшую руку и что-то тихо говорит. Олег не прислушивается к словам, испугавшись различить в чужой исповеди что-то сокровенное. Он слабо стучит об косяк прикрытой двери, но Серёжа не реагирует. Он склоняет лицо к Марго и прячет его в складках подола её изящного платья.

— Серый…

Олег робко ступает вглубь гостиной, почти нависая над Серёжей. Он коротко смотрит на разглаженное христианским умиротворением лицо девочки и не может сдержать неприятной дрожи. Чёрная корона с кривыми остриями и колючей проволокой тёрна придают ей сходство со святой мученицей. Не хватало только золотого ореола вокруг её головы. Олег осторожно кладёт руку на серёжино плечо.

— Серёж, пошли. Там Дима чай сделал.

Разумовский поднимает затуманенный взгляд на Олега. В синих глазах плещется девятым валом скорбь и тоска. Волков не может разобрать, по чему или кому именно убивается Серёжа: по прошлой ли жизни, по Маргарите, по любимой вороне, по крыльям, что ли, своим. Но он и не хочет, если честно, разбираться, просто потому что смертельно устал. Серёжа грустно кивает ему, медленно вставая на ноги и почти сразу же валится всем телом на Волкова. Олег обнимает его, позволяя уткнуться носом в солёную шею, после чего берёт за руку и тянет за собой на кухню. Там уже стоят две чашки для них.

— Я к чаю ничего не нашёл, только, вот, варенье смородиновое… попробуйте, оно вкусное. Ещё я печь затопил, скоро должно разгореться, но, если что, я достану обогреватели и лишние одеяла. Весной тут очень холодно по ночам. После чая я, наверное, баню затоплю, думаю, ребята как раз закончат к тому моменту…

— Дим, не беспокойся, — Юля кладёт руку ему на плечо. — Всё отлично, спасибо.

— Да, Дим, не знаю, что бы мы без тебя делали, — подхватывает Игорь. — Типа, буквально не знаю.

— Сидели бы. Где-нибудь, но точно сидели бы, — добавляет Олег. — Спасибо.

Серёжа молчит, уставившись в чашку.

— Да пожалуйста, ребят… Правда, я до сих пор думаю, что вы мне лапши на уши навешали, но это ничего.

Все, кроме Серёжи, слабо смеются.

С могилой заканчивают только через полтора часа, когда небо начинает светлеть. Собачий холод забирается в дом сквозь щель между полом и дверью, но тут же сгорает в жаре истопленной печи. Серёжа и Юля даже успевают сходить в крохотную баню с низкими потолками; Серёжа вымывает липкий багрянец из волос, а Юля оттирает невидимую кровь из-под ногтей, что постоянно ей мерещится. Игорь и Олег переносят девичье тело в простыне и так и кладут его в промозглую яму. Дима мастерит из веток крест. В этом нет абсолютно никакой необходимости, ведь его всё равно придётся убрать перед отъездом, чтобы не привлекать лишнего внимания к и без того очевидному месту захоронения, но Дубин настаивает на этой мелочи. Серёжа ему очень благодарен, но не находит ни одного внятного слова, чтобы сказать об этом.

Они стоят на собирающемся рассвете. Дыхание леса морозит кожу. Жуткая разинутая пасть чёрной ямы сжирает хрупкую белую фигурку. Серёжа ни разу не был на похоронах — не видел Смерть с этой стороны.

Игорь берёт немного земли в руку.

— Ты была классной птицей, Марго. Я даже буду скучать. Хотя не могу объяснить уничтоженные тобой шорты.

Олег тихо усмехается. Игорь бросает на живот Марго комья земли. Волков тоже набирает стылый грунт в ладонь.

— Странновато, когда твоё домашнее животное, даже если и птица, оказывается человеком. Я не знал тебя Маргаритой, но знал Марго. И как Марго я тебя, конечно, любил. Спи спокойно, птичка.

Олег кидает землю в могилу.

Серёжа наклоняется вниз и сдирает комья стылой грязи около ног. Его начинает колотить.

— Прости меня, — шепчет он на грани слышимости. — Прости меня, ma petite perle… Я не заслужил, милая, мне так жаль… Я ничего для этого не сделал… Прости, ради Бога, нежная моя жемчужинка, прости…

Серёжа роняет землю от бессилия и содрогается в рыданиях. Его ведёт в сторону, и он чуть не валится с ног. Возможно, сказывается огромная потеря крови и бессонная ночь. Олег обнимает его за плечи и уводит в дом, пока Игорь наспех присыпает тело землёй.

Разумовскому кажется, что мир сузился до этой дурацкой дачи и соснового пролеска со свежевырытой могилой. Перед его глазами плывут смазанные картинки, среди которых он едва различает лицо Олега.

Серёжу сжирает вина.

Кажется, он и правда больше не Смерть. Судьба не оставила своего любимчика без подарка — подарила ему чужую жизнь и нити судеб, до которых едва ли можно докоснуться.

Фатум послал ему привет из прошлого.

Серёжа не понимает, чем заслужил это. Наказание это или же дар? Жизнь за счёт чужой смерти — такая желанная, такая отравленная. Вечное напоминание о своём ядовито-горьком прошлом. Это ли не мука?

Юля сидит с изредка всхлипывающим Серёжей на кухне и гладит его по голове, пока Дима раскладывает диваны и застилает постель. Разумовский жмётся к ней, как к матери, что никогда не имел.

Вина настигает его и тут. Что он сделал, чтобы эти люди помогали ему? Любили его? Чуть не убил своими руками Юлю, втянул совсем ещё зелёного мальчишку Диму в подсудное дело — сокрытие, мать его, трупа. И что же они? Вдвоём отпаивают Серёжу тёплым молоком с мёдом.

У Серёжи кружится голова.

Юля и Дима настойчиво отправляют спать. Сами они уже валятся с ног от усталости, не представляя даже, каково Олегу и Игорю. Утреннее солнце насмешливо бьётся в мутные стёкла.

Разумовский не спит. Ему мучает что-то, чему он раньше никогда не давал названия. Совесть ли?

Он зол на Бога. На судьбу. На Марго.

Разумовский уяснил лишь одно: Господь делит зло всем поровну, и Серёжа не верит ни ему, ни его подачкам. Он не верит Маргарите, что так отважно отдавала ему свою жизнь, обнимая со спины. Разве может маленькая, нежная, болезненная девочка в последних дверях выбрать не себя, а другого, пусть даже и любимого, человека. Который даже не любит её в ответ. Неужели вера в этого кровожадного, жестокого кукловода, насмехающегося над людьми, настолько сильна в ней?

Вина садится Серёже на шею и заводит свою песню.

Он лежит с закрытыми глазами ровно до того момента, пока из бани не приходит Олег. Волков старается не шуметь, пробирается к разложенному дивану и осторожно ложится под одеяло. Он не решается обнять Серёжу, испытывая смутное ощущение, словно сейчас это неуместно.

— Я не сплю, — сообщает зачем-то Серёжа.

Разумовский нашаривает чужую руку под одеялом и тянет на себя. Серёжа чувствует спиной чужую горячую грудь, а затылком — жаркое дыхание. Сильной рукой Олег прижимает Серёжу к себе и переплетает их пальцы.

— Я очень тебя люблю, Серёж. Спи спокойно.

Это действует на Разумовского лучше снотворного — он засыпает через пару секунд.

***

— Серёж, пора ехать! — зовёт Дима.

— Я сейчас! — кричит ему Разумовский, зябко ёжась.

До его слуха доносится гудение мотора юлиной тойоты и тихие голоса с редким смехом Игоря. Поют птицы. На Серёжу смотрит свежая могила.

— Графиня Воронцова. Маргарита Юрьевна. Марго. Ma perle. Столько имён, а всё одно… Мне жаль, правда. Прости меня хотя бы за честность.

На кривой крест из веток садится взявшаяся из ниоткуда белая ворона. Она моргает водяными глазками и встряхивается. На концах её крыльев проклёвываются чёрные перья. Ворона каркает. Серёжу вдруг пробивает на смех. Он проводит по лицу ладонью и запрокидывает голову к сереющему небу, не веря тому, что видит. Он вновь глядит на птицу и коротко выдыхает, разведя в руки стороны и тут же обессиленно уронив по швам. Его лицо разрывает от улыбки.

— Ты специально заставила меня так драматично плакать, я прав?

Ворона урчит и наклоняет голову.

— Provocateur, — усмехается Разумовский и закатывает глаза.

До Серёжи неожиданно доходит. Улыбка сползает с лица.

— «Бог дал мне несколько жизней»… Вот о чём ты говорила. Но они же не бесконечны. Сколько чужих смертей ты сможешь забрать?

Марго наклоняет голову на другую сторону и открывает клюв.

— Я навечно твой должник. Осмелюсь предположить, что ты думаешь о себе точно так же.

Марго согласно каркает.

— Я не буду просить за себя. Разве что за других. Можно?

Марго выжидающе смотрит.

— Сохрани жизнь одной моей красноволосой подруге, если будешь пролетать на Питером лет через десять.

Марго каркает, словно смеётся.

— И всё же прости, ma perle.

Сергей подходит к вороне и гладит её по пушистой макушке. Она добродушно ластится в ответ.

— Прощай, Марго.

Ворона каркает и взмывает в небо. Серёжа с хрустом ломает уродливый могильный крест, а после выбрасывает палки в лес. Он сбегает с холма и запрыгивает на заднее сиденье давно прогретой машины.

— Ух-х, холодина какая! — говорит он, растирая замёрзшие ладони, и Олег тут же берёт их в свои, согревая.

— Нет, Игорь, мы не будем включать твои дебильные старческие песни, — громко спорит Юля и шлёпает Грома, тянущегося к радио, по руке.

— Да нормальную я музыку слушаю!

— Милый, песни из «Брата» — это не нормально.

— Согласен, это охеренно!

Юля стонет и упирается лбом в руль. Серёжа весело смеётся, глядя на эту дурацкую перепалку, и сцепляет свои узловатые пальцы с пальцами Олега.

— Ты весёлый такой, — шепчет ему на ухо Волков. — Это истерическое?

— Меньше знаешь, Олеж…

Серёжа хитро сверкает синими глазами и кусает Олега за нос. У Волкова от этого детского дурачества загорается взгляд, и он стискивает Серёжу в крепких объятьях.

— Всё, я всё закрыл, газ-электричество проверил, — в машину вваливается Дима и сильно теснит Олега с Серёжей. — Можем ехать.

— Мы никуда не поедем, пока Юля не даст мне подключиться к магнитоле, — воинственно заявляет Игорь.

— Мы едем!! — перекрикивает его Юля и выруливает со двора. — Ничего не слышу, ла-ла-ла!

— Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене, — фальшиво и заунывно запевает Игорь и перескакивает через несколько строчек. — Где… твои крылья…

— Которые нравились мне? — подхватывает Олег.

Юля давит на клаксон со всей силы. Друзья хохочут и отбивают друг другу пять.

— То ли старики, то ли дети, — Серёжа усмехается и закатывает глаза. — Дим, ну хоть ты им скажи?

— Ну, моя сестра любила Арию в старших классах…

— О-о-о-о!! — синхронно тянут Олег и Игорь.

— Дима, за что? — обречённо стонет Юля.

Серёжа прыскает и потирает переносицу, а Дубин непонимающе хлопает глазами.

— Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь!! — горланят со всех сил Волков и Гром. — Ты летящий вдаль, вда-а-аль ангел!

Игорь оборачивается к Олегу с заговорщической улыбкой.

— Ты летящий вдаль?

— Вдаль!

— А-анге-ел!! — поют они хором, сразу же заходясь в неудержимом смехе.

Юля выезжает на асфальтированную дорогу и недовольно ворчит.

— Нам надо найти компромисс, — предлагает Дубин. — Типа Би-2 или… Сплина?

— О, Сплин я люблю, — оживляется Юля.

— Это он про жвачку пел?

— Игорь, не придуривайся, — она бьёт его по плечу.

— Абьюз!

Юля цыкает и закатывает глаза. Разумовский в это время торопливо подключается по блютузу к магнитоле. Олег заинтересованно заглядывает в экран, и Серёжа прижимает указательный палец к губам. Через пару секунд в салоне раздаются странные дребезжащие звуки, постепенно складывающиеся в мелодию.

[Я мог бы выпить море, я мог бы стать другим…]

Юля прыскает, пока Игорь и Олег радостно улюлюкают.

[Вечно молодым, вечно пьяным…]

За окном проносятся редкие питерские леса и несущиеся куда-то машины. Серёжин бок греет чужое тепло.

[Я мог бы стать рекой, быть тёмною водой…]

— Вечно молодой, вечно пьяный! — кричат все пятеро, стараясь переорать музыку. — Вечно молодой!!

Разумовский пересекается взглядами с Юлей в овальном зеркале, прижимается к олеговому плечу и радостно улыбается.

***

Уля никогда не удивляется их приходу, словно зная всё заранее. Она в который раз пускает их в закрытое кафе тёплым, душным даже, майским вечером. В Райдо пахнет далёким домом.

Серёжа и Юля танцуют криво и по-дурацки, неудобно схватившись за руки, под «Орбит без сахара», что играет из колонок. Олег и Игорь смотрят на своих возлюбленных с одинаковой нежностью во взглядах, даже не пытаясь скрыть её. Они хохочут, перекрикивают голос солиста и постоянно сбиваются с ритма, чуть не падая, и Серёжа уже и не помнит, как танцевал мудрёные вереницы движений на балах и званных ужинах. Та жизнь теперь так далека, что ощущается не более, чем дурным чудаковатым сном. Серёжа закручивает смеющуюся Юлю, и светлое платье опутывается нежными волнами вокруг её ног; в синие глаза лезут непривычно короткие рыжие волосы, отрезанные на днях. Запыхавшись, Серёжа падает на диван, прямо в олеговы объятья, и целует его в щетинистый подбородок. Узкую грудь, в том месте, где заживает огромный шрам, Чёрное море изнутри окатывает тёплой волной, зализывая рану. Олег прижимается к рыжей макушке губами и улыбается, чувствуя, как вечно холодные бледные пальцы забираются под его футболку.

Уля провожает взглядом прошедшую мимо широких окон девушку в белоснежном одеянии, чьи длинные волосы почернели на концах.