— Две минуты на отдых!

Стоило прозвучать заветным словам, как всех подкосило, будто срезанную траву. Земля казалась самой удобной в мире периной и покинуть ее, поднявшись — невыполнимая задача. В ушах стучал пульс и пучок на голове дергало в такт ему. Вокруг слышна только частая отдышка таких же полуобморочных валяющихся тел.

— Все, подъем, отдохнули! — две минуты прошли слишком быстро, и страдальческий стон у нас, как всегда, выходит невероятно сплоченным. — Ну! Долго ждать?!

Третьего оклика никто не дожидался, иначе после него можно получить или палкой по ногам, или дополнительные круги и неизвестно еще, что хуже. Мастер обвел нас острым взглядом, от которого хотелось то ли спрятаться, то ли самому убиться, чтоб помилосерднее смерть была, и сказал, как обрубил:

— Еще подход — и дюженки¹ свободны.

Те из нас, кто помладше, оживились, и я тоже. Лучше быть «дюженкой», созвучной с «неженкой» или «соплей, на которую дышать нельзя, а то помрет», и уходить пораньше на своих двоих, чем «и вот это те, кто будет защищать нас? Дай архонты помереть раньше, чем это случится!» и с языком на плече бежать очередной круг вдоль внешних стен деревни. Конечно, в следующем году и мне придется встать в числе вторых, но пока что я наслаждаюсь тем, что имею! Жаль, оружие нам в руки не давали. Даже деревянное.

Под громкий счет мастера мы проводили силовые упражнения, каждой возрастной группе свои, и не дай Барбатос кто-нибудь запнется — штрафной всей команде. Именно поэтому в такие минуты мы походили на единый слаженный организм. А «походили», потому что все равно кто-то иногда медлил или, наоборот, делал все слишком быстро, благо, это позволялось, ведь мы все еще были детьми.

Я не знала, как относиться к тринадцатилетию. С одной стороны, сейчас от меня не ждали слишком многого, делали поблажки, большую часть времени я занималась, чем хотела и забот особо не было, кроме как вот эти обязательные учения да помощь матусе по дому; а с другой — будет личное ученичество у кого-нибудь выбранному ремеслу, обучение ведению боя с оружием, ночные вылазки под присмотром мастера для умения выживать в неприглядных условиях и нормальное отношение от взрослых, а не вот это: «Ох, такая умненькая, такая хорошенькая, а вот мой сыночек…». Тьфу! Это до тринадцати можно как-нибудь окольными путями повлиять на ребенка и заставить его общаться с другим, надеясь на возможную женитьбу, а вот после — матери, и не только, могут засунуть себе эти слова далеко и надолго, иначе можно потом за свою «тактичность» и врага заиметь в лице семьи обиженных таким отношением девушки или юноши.

Давняя ссора матушки с теми клушами и последующий бойкот в конце концов разрешились нейтралитетом — все просто забыли про размолвку, ну или сделали вид, не так важно. Но несколько лет между этими двумя событиями создали пропасть между мной и другими детьми. В то время, когда компании ребят строились, рушились и опять строились, я провела в относительной изоляции, что привело к неутешительной картине — меня продолжили сторониться, теперь, кажется, уже по привычке, а навыков общения со сверстниками я так и не получила. Хотя и были у меня матуся с дедушкой — это не одно и то же.

А еще я так и не придумала, к кому податься в ученики. Дедушка отказался брать меня к себе, но не потому что я бы «отбирала у него хлеб», став вторым в деревне учителем, а из-за того, что, как он тогда сказал, невозможно научить человека стремлению обучать, то есть тратить много времени и сил на тех, кто этого, возможно, и не хочет, взглянуть хотя бы на наших фюссенских детей, точнее на то, с какими лицами они идут учиться; можно выучить хоть все названия трав и способ их добывания или путем долгих тренировок стать лучшим мечником, или построить замок в одиночку, было бы время, но вот если в тебе нет терпения и поистине безграничной любви к детям, а теплый огонек, когда ты замечаешь, что ребенок понял тему, не появляется, то хорошего учителя, хоть ты тресни, из тебя не получится.

Дедушка посоветовал изучать что-нибудь другое, даже обронил, что мне неплохо было бы попутешествовать, как он в свое время, чтобы понять, действительно ли мне это надо. Эти слова меня взбудоражили — с этой вечной обороной начинаешь забывать, что там, чуть дальше, тоже живут люди, которые пишут книги, смеются и справляют праздники. Главное, чтобы матуся отпустила…

Тем временем, мастер дал отмашку, одним на отдых, а нам, младшим, на отбой. Мы, быстро-быстро, даже если хотелось упасть и никогда не вставать, перебирая ногами, — мастер не терпел задержек, — построились в шеренгу для прощания.

— На сегодня все! Разойдись!

— Ше², мастер Ойген! — стройно отозвались мы.

Отойдя чуть в сторону, я со вкусом потянулась, прикрыв глаза. Солнце припекало с самого начала учений и к полудню грозилось выдать всем неосторожным тепловой удар. Мне оставалось только пожалеть старших, провожающих нас завистливыми взглядами.

Я тихо хихикнула, когда заметила, как мастер посмотрел на еще не ушедшую расшумевшуюся в непосредственной близости от него группку девчонок. Бесстрашные, что ли? Те тут же вжали головы в плечи и поспешили убраться с глаз его долой. Я тоже, мало ли.

Мастер Ойген вообще был чем-то вроде страшилки между детьми. Заслуженно, вообще-то: взгляд, большой шрам на лице, манера разговора и тембр голоса — это все можно было охарактеризовать только словом «суровость». Мы даже не могли точно определить его возраст, знали только, что он еще наших родителей гонял, но это не показатель — женились и заводили детей у нас обычно довольно рано.

Я решила не идти сразу домой, а немного погулять, до того хороша была погода. Духота облепляла со всех сторон, но ветер тут же сдувал ее, ласково овеивая мне лицо, и приносил запахи цветов из леса, отчего я блаженно прижмурилась и втянула воздух поглубже. Сезон разнотравья был в самом разгаре, а там и летнее солнцестояние с последующими плясками недалеко… Красота!

Сквозь птичье пение до меня донеслись звуки металла о металл. О, а я и не заметила, как приблизилась к ремесленному району. Но не стала сворачивать, а прошла вглубь. Сразу потянуло свежим деревом и дымом, а разговоры, до этого отдающиеся лишь едва слышным шумом, стали гораздо громче и отчетливее. Я из интереса подошла к ближайшей кузне, где во всю велась работа, и сунула внутрь свой любопытный нос.

— Здравия! — крикнула я, оглядываясь.

— И табе того же! — отозвался откуда-то сбоку рослый и румяный от царящего жара мужчина. — Ты по делу, аль просто поглазеть?

— Просто… — неловко пожала я плечами, чувствуя непонятную вину из-за своего визита. Может, я людям работать мешаю? Это я бездельничаю, а у других сейчас разгар рабочего дня.

— Так проходи, раз пришла. — хмыкнул он.

И большими шагами двинулся вперед, я только и успевала семенить за ним, одновременно пытаясь и все посмотреть, и ничего случайно не смахнуть со столов. Изнутри кузня оказалась гораздо больше, даже с несколькими печами. Охлаждающий воздух не добирался сюда, отчего я уже начала преть в тренировочной одежде, а от звона и громких голосов закладывало уши. Другие люди не обращали на меня особого внимания, у них были свои дела.

— Эй! Агнет! — на его зов с недовольным выражением лица обернулась настолько же румяная коротко стриженная девушка. — Тут девчонке интересно наше ремесло, покажи ей что-нибудь. И смотри мне, не задирай! Она, может, потом еще в ученики будет просится!

Я удивленно глянула на кузнеца. Откуда он узнал, что я еще недостаточно взрослая для ученичества? Посмотрев на обескураженную меня, он засмеялся и сложил руки на груди:

— Как я это понял? Таки ж время-то — еще даже полудня нет, а всех, кто постарше сейчас Ойген изводи… Э-э, учит! — исправился он, а потом вдруг хлопнул себя по бедрам. — Так! Я пошел! Агнет, ты меня слышала!

Мы с так и сохранившей молчание девушкой проводили мужчину взглядами, а затем посмотрели друг на друга. Я переступила с ноги на ногу, прямо кожей ощущая, как ей не хочется со мной возится.

— Становись рядом. — наконец проронила она. — Справа.

Я сначала не поняла смысл этого уточнения, но когда она взяла кинжал, над которым, видимо, Агнет работала до того, как мы ее отвлекли, я заметила, что она левша. Тогда, да, логично — чтобы я не мешалась под рабочей рукой, надо меня поставить с другой стороны.

— Этот нож. — я обратила внимание на оружие, что она показывала мне. — Что надо с ним сделать?

Я уже раздраженно открыла рот, чтобы ответить: «откуда я знаю?» — но, присмотревшись к лезвию внимательнее, поняла, что вопрос довольно простой.

— Исправить кривизну и, ну-у… наверно, заточить? — неуверенно предположила я, вопросительно глянув на нее.

Агнет, до этого внимательно отслеживающая эмоции на моем лице, утвердительно кивнула, чуть приподняв губы в довольной улыбке, и из-за этого стала выглядеть более приветливой, что меня немного приободрило, и я почувствовала себя увереннее.

Всю работу выполняла Агнет, вполне оправданно, надо сказать, ибо кто я, — неумелая «дюжинка», впервые увидевшая наковальню, — и кто она, — мастерица, занимающаяся кузнечным делом не один год. Я была на подхвате: раздуть пламя в печи, прогреть в ней кинжал, поднести, хотя это слишком громко сказано, скорее, едва подтащить молот девушке, который Агнет на моих глазах подняла одной рукой и мотать на ус все, что она делает и говорит, учитывая, что делала она это только по нужде.

В итоге нож и не только он, — я как-то пропустила момент втягивания в процесс, — был исправлен и заточен, я — уставшей и взмыленной, а Агнет — кажется, даже не запыхавшейся.

— Устала?

— Ага… — измученно вздохнула я.

— Пойдем наружу, хоть подышишь.

На улице мне действительно полегчало — воздух стал немного прохладнее, видимо, провозились мы несколько часов точно, пропустив обед. Я думала, что Агнет, проводив меня, тут же уйдет обратно, но она осталась стоять рядом. Я пока тоже не уходила — хотела дождаться того, что она скажет.

За то время, что меня не было снаружи, кажется, ничего не изменилось вообще — работа кипела точно так же и с таким же ажиотажем. Я расслабленно наблюдала за людьми, потирая гудящие плечи. Называется, с одной тренировки на другую.

— Если не испугаешься, — вдруг заговорила Агнет, — приходи к нам в ученики. Глупых вопросов ты не задаешь, узнавать что-то новое, как я погляжу, тебе по нраву… — я удивленно вскинула на нее взгляд. — В учителя просись к мастеру Эверту, он детей любит.

— Это тот, кто меня к тебе отвел? — я поняла, что действительно не знаю имени того мужчины… и, кстати, не назвала ему свое.

— Да. Тебя-то как звать?

— Тиль. Ну, вообще Матильда, но мне не нравится, — скривилась я, — с таким именем нужно было сразу старой на свет появляться.

Агнет смешливо фыркнула и, посчитав разговор законченным, прошла обратно в кузню, махнув мне рукой на прощание. Я тихо пробормотала «до свидания» ей в спину. Фух, ну теперь точно домой.

Дорога под ногами все норовила зацепиться за подошву сапог, или мне так казалось от усталости, из-за чего я шоркала на каждом шаге. И думала. Кузнечное дело, да? Почему бы и нет. Мастер мне понравился — энергичный и наверняка добрый, не прогнал меня, как обычную зеваку и даже Агнет, несмотря на первое впечатление, тоже кажется неплохой. А то, что тяжело… Зато у мастера Ойгена на учениях будет проще! Надеюсь…

До праздника летнего солнцестояния я успела сходить в кузню мастера Эверта еще несколько раз. Он качал головой, ворча себе под нос, мол, делать мне больше нечего, как детство свое губить, лучше бы гулять с друзьями ходила и все в таком духе. Я не стала говорить ему, что гулять мне не с кем. Мастер приставлял меня не только к Агнет, но еще и к другим кузнецам: низенькой пухлой хохотушке Кристине и еще более неразговорчивому, чем Агнет, Лойсу с красивыми голубыми глазами.

Однажды я застала разговор мастера и, видимо, хозяина другой кузни. Тот, когда увидел меня, в шутку предложил пойти к нему, а то «у Эверта и так людей много, скоро кузня лопнет», но я, нахмурившись, уперлась рогом, даже понимая, что он это не всерьез. Он театрально повздыхал, восхитился таланту мастера набирать себе преданных людей да отстал.

Тем временем голоса птиц с каждым рассветом становились только звонче — воспевали близость самого длинного дня. Мне нравились празднества в нашей деревне. Помимо тех, что исконно отмечались в Мондштадте, мы также устраивали пышные торжества на оба солнцестояния, молчу уж про свадьбы, когда все гуляли не один день.

Вот и сейчас охотники активнее обычного прочесывали лес, избавляя землю от тварей, чтобы те не посмели испортить праздник; дома украшались венками из дубовых листьев и цветочными гирляндами, а над каждой входной дверью висело оружие кормильца или кормилицы семьи, показывающее злым духам, что здесь их встретит только смерть; отовсюду слышались запахи мяса, выпечки, супов и пряностей, отчего мы, дети, которых на время готовки повыгоняли из домов, ходили по улицам, капая слюной и не зная, куда деться, ведь за пределы деревни выходить было нельзя.

На следующий день матуся разбудила меня ни свет ни заря, до безобразия бодрая, наряженная и с уложенными в замысловатые косы волосами, и стала одевать и причесывать уже меня, едва разлепившую глаза, помятую и со следом от подушки на щеке. Я досыпала последние минуты, сидя за столом перед тарелкой с легким завтраком, пока матушка копошилась у меня в волосах. Я даже не выходила из дремы, если вдруг она больно дергала меня за прядки. Как же тяжело быть совой, когда вокруг одни жаворонки…

Не могу вспомнить, что же было дальше, кажется, я все-таки поела, но очнулась уже на пороге, отупело глядя на дорогу перед ступеньками, и с тарелкой пирожных в руках. Я страдальчески вздохнула — день только начался.

Я пошла вверх по улице. Вокруг стоял веселый гам и мельтешение, все повыносили столы, одетые в кружевные скатерти, — я даже узнала одну, со стеклянным бисером и вышивкой, матусину, — и разносолы во внешний двор. Ряженные хозяйки с гордой улыбкой хвастались мастерством в готовке. На праздниках действовало правило: берешь что-нибудь — должен отдать что-то взамен, — для этого матушка и выдала мне пирожные.

Начала я с мяса, направившись прямиком к бабушке Аннель, я ж не первый год тут хожу, знаю уже, где повкуснее.

— Ба! Тиль явилася! — радушно встретила меня она. — За курочкой?

— Да, бабуль. А я тебе пирожные с вареньем и сахаром, будешь? — пока шла, я уже приговорила одно, поэтому утверждала со знанием дела.

— А как же, буду! От того, что из-под руки твоей матушки выходит, не отказываются!

Я испытала такую гордость, будто сама готовила. Когда бабушка положила мне грудку побольше и посочнее, то запричитала:

— Давай, садись-садись. Худосочная такая! Я тебе сейчас еще отварчику сладкого налью.

Я закатывала глаза от удовольствия — птица, в меру приправленная и обложенная листьями мяты, просто таяла во рту. Я почти расстроилась, когда проглотила последний кусочек. Затем мы с бабушкой расцеловались, пожелав друг другу всех благ, и я отправилась дальше.

Так я и слонялась от одного двора к другому, пока не превратилась в шар, а пирожные не закончились. Пришлось немного расслабить пояс на платье. Любимое, кстати. Рубашка белая, накрахмаленная, с пуговками блестящими, а юбка ярко-алая, издалека видно, матусиными руками узоры прошиты; жаль, маловата уже — до колена стала, но все же люблю ее. Доношу этот год, все равно в следующем другую одежку примерю, я ж взрослая буду.

Вздохнула. Взрослая, да?

Мои раздумья прервал зазывала на площади, зычным голосом предлагавший поучаствовать в состязаниях за символическую награду. Я прошла мимо тира, где нужно стрелять из лука, потому что еще ни разу не держала его в руках, и остановилась у «веревочек». Одна из моих любимых игр! Три девочки и мальчик сейчас вовсю прыгали через достаточно длинные веревки. Толпа весело считала. Первой выпала светловолосая высокая девчонка, а в победителях в итоге осталась рыжая Ли из моей группы на учениях.

В состав следующей команды вызвалась я. В силу низкого роста, часть веревки я обмотала вокруг запястий, чтобы не болталась по земле, путаясь в ногах. Я любила эту игру за простоту и честность. Тут важны были только выносливость и умение держать ритм, ни с тем, ни с другим у меня проблем не было, так что выиграть не составило особого труда. Слабоваты были соперники. В награду мне досталась синяя ленточка для волос, которую я тут же повязала на предплечье.

Я поучаствовала еще в нескольких играх, в некоторых не получила ничего, зато в тех, где победила — закатник в карамели, грубо сколоченную деревянную фигурку зайца и красную вертушку, напоминающую ветряную астру.

Еще я здорово потанцевала. Когда закончилось время соревнований, лотки с играми переместили вглубь улиц, очищая площадь. В центр вышли музыканты и через несколько минут настройки инструментов раздались первые аккорды. Рядом с ними в виде кругов на воде выстроился народ. Двигались кто во что горазд: пары, женатые и просто так, хаотично плыли по дороге, родители с совсем маленькими на руках стояли в стороне, чуть пританцовывая, дети и взрослые собирались в группки и водили хороводы, ну а кому-то, как, например, мне, было хорошо и одному.

Ближе к вечеру меня нашла матушка и тоже присоединилась к пляске. Я похвасталась ей своими наградами, — ну, теми, которые не съела, — на что она в ответ рассказала о том, сколько еды ей наоставляли, будто и не кормила никого, стол как ломился от блюд, так и ломится, разве что от других.

Когда на Фюссен начали опускаться сумерки, детей стали отводить по домам. Я надулась и отвернулась — пару месяцев всего до тринадцатилетия осталось, а все равно гонят с самого веселья. Обидно — не то слово! После этого взрослые выйдут на опушку за деревней, где протекала река, разведут костры и продолжат гулять до самого рассвета.

Дома я угрюмо переоделась в ночное платье и, залезая под одеяло, демонстративно отвернулась к стене. Матуся, ожидающая на стуле, тяжело вздохнула.

— Солнце, ну перестань обижаться… — судя по звукам, она встала. И через несколько секунд села на краюшек кровати. — Ты ведь знаешь, что не умеешь себя защищать, я бы с радостью взяла тебя с собой, если это было бы не так.

Теперь настал мой черед вздыхать. Конечно же я знала. Но разве от этого становилось легче?

— Почему ты не разродилась пораньше? — забурчала я в подушку. — Или, наоборот, попозже, всяко не так обидно.

Матушка тихо засмеялась. Я даже повернула голову, чтобы видеть ее лицо и заулыбалась в ответ. Ее ямочки были видны даже при таком тусклом освещении, а смех был лучшим из того, что могло развеять безмолвие.

Затем она пожелала мне доброй ночи, поцеловала в макушку и, уходя, потушила свечи. Я вслушивалась в ее шаги по половицам, и когда они прервались закрывающейся входной дверью, вскочила с постели. Босыми ногами прошлепала до окна и осторожно прислонилась лбом к стеклу. И даже проводив взглядом до границы видимого фигурку матушки, почти невидную из-за темноты, я не легла.

Я открыла створки и присела на корточки, сложив руки на карнизе, а подбородком оперевшись о них. Где-то впереди я видела оранжево-желтое марево костров; в ночной тишине отдавались эхом человеческие голоса.

Эх, а вырасти все-таки хочется.

____________________

1 - От слова «дюжина» — двенадцать (в нашем случае лет). Дети, едва-едва не переступившие порог подросткового возраста. В английском языке «teen» («подросток») появляется только с числа тринадцать (thirteen), с этого же момента в деревне начинается относительно «взрослая» жизнь, то есть без скидок на возраст.

2 - Эквивалент «так точно!».