Кевин не любит седую хмарь, небо в февральской стуже,

то, как закат укрывает мир серым сплошным пластом.

Мало желающих в снегодождь ночью бежать по лужам,

да и устал, как собачий хвост, и ведь не близко дом.

Завтра он спросит, пора рискнуть, может, дадут прибавки,

только б домой доползти сейчас, тело как из песка…

Но по дорожке сквозь мокрый парк топает чья-то бабка,

и в темноте обойти её правда нельзя никак.

Он бы протиснулся, не вопрос, только темно и грязно,

и, как на грех, у неё из рук что-то свалилось в грязь.

«Слушай, внучок,» говорят ему, «ты посвети мне, ясный,

ключик-то только к утру найду, всё же не светлый час.»

Он и помог бы, не будь всего, что с ним случилось за день,

но вот сейчас состраданья ни крошечки не сыскать…

И потому, наплевав на грязь, парень обходит сзади,

хоть зажигалка в руке, но не выпустил огонька.

Что же случилось потом? Ничуть Кевин не помнит, честно.

Вроде бы бабка болтала о чьём-то там божестве…

Только звенят в голове слова: «юный нахал и бездарь,

чтоб тебе вечно светить тому, кто отрицает свет».

Кевин, конечно, лишь хмыкнул, мол, чокнутая старуха,

был неплохим же прошедший день… видимо, не судьба;

и отложил на потом заход выбраться из разрухи,

и, не задумываясь, пошёл прямо в любимый бар.

Сила проклятий тонка, легка будет для тех, кто в курсе:

всё это страшная ерунда, не о чем говорить.

Только вот после он снял пальто (парку, ветровку, куртку) —

и на полмили вокруг него вымерли фонари.

***

Рите семнадцать, её закон — что убивает, нужно

взять без остатка, и наплевать, что будет с ней потом.

Пусть обещала отцу, что с ним сможет сходить на ужин,

только, вот честно, не до него, сил уже нет, зато

в тайном кармане лежит пакет с чем-то сыпучим, белым,

а за углом есть прекрасный бар, с детства знакома с ним…

Рита подходит к его крыльцу, щурясь на свет несмело:

будто бы ярче в десятки раз светят его огни.

Вроде внутри как всегда: толпа, запах табачный острый,

шум, разговоры и звон стекла, бармен бессменный, тень.

И в туалете на потолке вечно сияют звёзды,

а зажигалка в руке почти не повредит мечте.

Ложка чернее чертей уже, мир в ней ненастоящий,

Рита привычно глядит в окно, не замечая, как

отблеск неоновых фонарей станет теплей и мягче,

и, занесенная над огнём, дрогнет её рука.

***

И не понять, что за штука рвёт цепи в груди стальные.

И не спросить, отчего вокруг столько людей без дна.

Кевин привык заходить сюда в будни и выходные,

вот и сейчас протирает стул, виски как часть звена.

Это так просто: кивнул одной и помахал другому,

с третьим зависнув на полчаса, коль разговор зайдёт…

Это не входит в его состав из сигареты, дома

и алкоголя, но почему он всё равно идёт?

И не суметь ничего сменить, лишь наблюдать глазами,

И не проверить пути чужих, некому проверять.

Кевин не знает, зачем он здесь, правда ведь не сказали,

только надеется, что внутри пламя горит не зря.

***

Ричард упрямо бежит вперёд: лучший везде и всюду,

будто на свете и нет того, что не завоевать.

Только нигде не найти итог, каплю такого чуда,

чтобы забыть, как бросает мать в спину ему слова,

чтобы не знать, как порой легко всё довести до взрыва,

как ненавидишь идти домой, прячешь себя в метро…

В баре напротив его тюрьмы окна горят призывно,

Ричард стоит у своей двери, не преступив порог.

Да, иногда он меняет путь, маску, программу, выбор,

чтоб не под камень лежачий течь в выбранной колее.

В баре тепло, и темно, и звон стёкол, и свет улыбок,

будто для всех этих дураков счастье на свете есть.

Трудно признаться, что никогда не разрешал накала,

и ни к чему — что тащил в себе это аж двадцать лет.

Рич обернётся, ловя смешок, бликом сверкнут бокалы,

и отчего-то в его груди сразу начнёт теплеть.

***

Глупо подумать, что в этот день всё изменилось сразу:

Кевин ни капли не светлый маг, магия не о нём.

Правда, хватает порой смешка, жеста, случайной фразы,

чтобы зажечь в ледяной душе крошечный огонёк.

Песни тускнеют, ломая такт, время теряет волю,

только хранится в чужих устах хрупкая весть о том,

что на другом из концов зимы, страха, печали, боли

Кевин приходит в любимый бар, в угол кладёт пальто.